Больничные записки

Боль возникла внутри, как тревожный ноющий дискомфорт.  Инстинктивно захотелось повернуться,  чтобы уйти от неё. Но не получалось. И мозг уже осознал: что-то не так, не отмахнёшься.  Хотя бы понять, что именно не в порядке. Тошнота, боль – где источник? Незнакомые ощущения… Текли  часы, и уже ничего вокруг не существовало, только это новое, незнакомое, неприятное… Мозг паниковал, искал объяснения…  Вспомнил: когда-то на УЗИ обнаружили  камни. «Вас беспокоят? – Нет.- Проконсультируйтесь у ... Надо оперировать. Но если пока не болит – соблюдайте диету, УЗИ раз в полгода…» И дальше всё забылось. Пока.
Через несколько часов мучений «скорая» везла в стационар. Расплывающиеся очертания ночных зданий перемежались с бьющими в глаза вспышками уличных фонарей. Потом ночное шоссе, лес, поворот, ещё поворот,  машина вкатывает на пандус приёмного покоя... Всё происходящее вокруг существовало фоном, ощущалось как во сне, не имело значения; главное сосредоточилось внутри, поглотило сознание, властвовало над телом и  было страшно. Крохотная палата приёмного покоя, «сейчас придёт доктор», колют вену, чьи-то холодные пальцы, лёд в пузыре…  И уже везут в отделение, темнота большой палаты, все спят, прохладные простыни, включают ночник, устанавливают капельницу, кладут неизбежный лёд…  А потом вдруг, наверное, вследствие обезболивания,  сознание ясно ощутило занимающийся июньский рассвет и, о чудо! – соловьиную трель! Соловей! Не слышала его уже много лет (жизнь в большом городе – проклятие?)  И соловьиная трель – как утешение, как награда за перенесённую боль! Господи! Слава Тебе за всё! И за боль, и за соловья, за утренний лес и прохладную свежесть из открытого окна палаты…Это Ты, Господи, через соловья напомнил мне, что Ты рядом со мной в любое время, в любой ситуации, в любой боли – как Утешитель… Слава Тебе!
Да, действительно, оказалось – камни. И это от них такая боль, такое концентрированное средоточие неприятных, страшных ощущений, полный уход в себя, в попытку понять и освободиться от этого… И это ответ на то, что больной человек, не понимающий и не принимающий ничего происходящего вокруг - просто находится в другом мире. Тот мир внутри не ограничен, себя и свои ощущения можно постигать и исследовать бесконечно, жаль только, что чаще всего мы обращаемся к этому в такие вот минуты – наивысшего напряжения в борьбе за сохранение своей жизни.
В палате четыре кровати. Одна не занята. Над кроватями висят  держатели - для облегчения подъёма послеоперационных больных. Соседка, лежащая у одной со мной стены – полная приятная женщина восточного типа моих лет.  Видимо, уже после операции, потому что из-под ночнушки  у неё свисает тонкая трубка, оканчивающаяся квадратным  пластиковым пакетом с желчью. Этот атрибут поначалу меня шокировал, но оказалось – здесь так принято. Послеоперационные больные, украшенные такими же приспособлениями  после удаления желчного пузыря, с большими предосторожностями выдвигались в общий коридор,  потихоньку прогуливались,  общались с приветливыми (и не очень!) постовыми сёстрами, рассматривали рыбок, набившихся, как в консервной банке, в тесном маленьком аквариуме, с удивлением обнаруживали над рыбками три полки с потрёпанными книгами (детективы и классика), брали, листали, уносили к себе в палаты и там читали (вот в каком удивительном месте ещё сохранилась читающая публика, которой когда-то славилась наша страна!)  В этой же уютной рекреации с мягкими диванчиками, зеленью вьющихся растений, аквариумом и книжными полками сидели две девчушки в коротких белых халатиках, студентки медколледжа,  и на коленках заполняли дневники по практике. Эти девочки под строгим присмотром  процедурных сестёр старательно ковыряли наши вены перед установкой капельниц, а мы, стиснув зубы и  улыбаясь сквозь слёзы, старались их ободрить: «Молодцы, девчата! Сегодня гораздо лучше!» И действительно, иногда у них получалось совершенно безболезненно ввести иглу в живую плоть вены и установить капельницу. Чего нельзя было сказать о некоторых опытных, но равнодушных медсёстрах, привыкших к людским страданиям.
 Вскоре прооперировали и меня. Мне удалили больной орган не через классический разрез, что легче для хирурга, но травматичнее для больного, а другим методом (делается три прокола в животе, надутом предварительно, как воздушный шарик, и через них хирург работает).   Послеоперационный период при лапароскопии (так это называется) протекает значительно короче и легче. Конечно, за всё надо платить, но оно того стоило, и я очень благодарна молодому хирургу, который меня оперировал. После выписки и восстановления я собрала три больших пакета художественных книг, и мы с мужем и внуком отвезли их в ставшее почти родным хирургическое отделение. Книги должны читаться, а не пылиться на полках!
В больнице, как и в поезде, сталкиваешься с незнакомыми людьми и находишься с ними рядом какое-то время непрерывно. И при этом нет никаких особых дел, лежишь на койке или на полке, а заботы общие – скорей бы вылечится или приехать! И слушаешь, слушаешь неторопливые повествования…
С Ниной наши кровати стояли друг за другом, «паровозиком». Мы ложились голова к голове, и она целыми днями рассказывала о себе. Я ни о чём её не спрашивала, видимо просто во мне она нашла хорошего слушателя. Обыкновенная женщина, говорила скороговоркой, иногда было даже слов не разобрать, но слушать её было так интересно! Рассказывала  о себе, как росла в многодетной семье, какой был хороший и добрый отец, о братьях и сёстрах, о строгой маме, о несбывшейся мечте выучиться на повара, о своём муже и сыновьях… Но больше всего меня потряс её рассказ о собаке, обитавшей когда-то в её семье.
В доме жил пёс. Большой, добрый, мохнатый. Овчарка. Принесли Мухтарку маленьким щенком, Нина нянчила его, как ребёнка. Малыш быстро подрастал, играл с детьми, гулял с хозяином, но за Ниной гонялся, как за своей мамочкой. Шли годы, в семье появился ещё один сынишка – Мишутка.  Мухтар был уже большим, взрослым псом, все считали его членом семьи, где царит взаимная любовь.  Однажды Мишутка, которому было полтора года, играл один в комнате, где лежал и Мухтар. Нина хлопотала на кухне, старшие дети были в школе, муж – на работе. Вдруг она услышала громкий плач ребёнка. Кинулась в комнату и увидела Мишутку с окровавленным лицом. Мухтар был рядом, при виде Нины вжался в пол, боясь поднять глаза. Нина дико закричала, схватила ребёнка, кинулась к соседям…Вызвали мужа с работы, «скорую»… Уезжая в больницу с малышом, Нина, всё ещё находясь в истерике, крикнула мужу, чтобы собаки она в доме больше не видела.
Челюстно-лицевой хирург, обработав личико малыша, успокоил, что ранка неглубокая и наложил несколько швов. Этим же вечером, вернувшись домой с ребёнком, Нина увидела собачьи глаза, в которых стояли горечь, тоска,  слёзы и Мухтара, всё так же вжавшегося в угол.  Страх за ребёнка и злость на пса  уже  поутихли, но Нина так и не заговорила с собакой.  В голове мелькали мысли, почему это случилось. Может, Мишутка сделал Мухтару больно? Или пёс охранял мешок с сахаром, который муж накануне привёз и в шутку приказал псу: «Охраняй!» Так или иначе, сердце Нины уже отходило, но  она ничего не говорила ни мужу, ни собаке. Несколько дней Мухтар не просто являл собой образец побитой собаки. Нина старалась на него не смотреть, а когда случайно взглядывала, встречала   мольбу в его глазах, так горестно смотрел на неё, любимую хозяйку  когда-то горячо любимый Мухтарка, и раскаивался, и просил простить, побить, побить, но оставить, оставить, не выгонять!
 Муж, памятуя о  просьбе Нины, однажды, придя с работы, прицепил поводок к ошейнику Мухтара.
- Куда ты его? –сумела выдавить она.
- В коттедж пристроить…, - пробурчал тот нехотя.
Мухтар поплёлся за хозяином. Нина смотрела им вслед.  Весь  вид пса показывал ужасную безысходность, трагедию, какую и  человеку трудно вообразить. В висках у Нины застучало, хотелось броситься к псу,  крикнуть мужу: «Не надо, вернитесь!» Но другой, ледяной человек, который живёт в каждом из нас, не дал волю чувствам. Дверь захлопнулась, Нина кинулась на балкон. Муж вышел из подъезда, открыл дверцу машины и Мухтар, прежде чем привычно прыгнуть в неё, последний раз поднял глаза к хозяйскому балкону. Нина не выдержала его взгляда, сползла по перилам на пол, заливаясь слезами.
Прошло время. Тоска стала утихать, семейные заботы и каждодневная суета отодвинули мысли  о Мухтаре на задворки памяти. Но не до конца.  Как-то раз решилась спросить мужа:
- Где Мухтар-то? Как  он? Ты знаешь?
- В коттеджном посёлке. Сторожит дом. Нормально живёт.  Будка во дворе, хозяин крутой. Только злой чего-то стал, Мухтар-то.
- Давай посмотрим, а? – Нина умоляюще взглянула на  мужа.
Подъехали к коттеджу.  Длинный забор (хорошо, что не глухой), добротный дом, всякие постройки. Уже издали услышали громыхающий собачий лай. Мухтар кинулся на забор, к которому подошли люди, полаял ещё и замолчал. Угрюмо посмотрел на бывших хозяев, повернулся и ушёл, спрятавшись в будку.
- До сих пор сердце не на месте, что не простила тогда Мухтара, - горестно закончила Нина повествование.