Когда мы повзрослели глава 9

       Октябрь. Ей становится всё  хуже.  Болезнь молниеносно прогрессирует. Она быстро утомляется; появился зуд, усиливающийся по ночам, и мы все дни проводим дома. Вот и эта ночь была тяжёлой: Лейли долго не могла уснуть, её тошнило вплоть до самого утра, и только к восьми часам она смогла успокоиться и уснуть. Я лёг позже, но нормально выспаться не получилось, так как спустя несколько часов под окнами раздался шум недовольной толпы. Из комнаты не различить, о чём кричат, но смысл был понятен. Вчера прошли президентские выборы, и не согласная с результатами оппозиция призвала своих сторонников на городские улицы. Подойдя к окну, я увидел, как негодующая толпа громит брошенные полицейские машины полицейскими же дубинками и направляется к площади Свободы, что находится в километре от нас.
          Проклиная в душе оппозицию, правительство, выборы, Центральный избирательный комитет, децибелы и всех, кто связан с этим шумом, я направился в спальню Лейли, надеясь, что они её не потревожили. Она спала. Политика её никогда не беспокоила. И даже сейчас, наплевав на шум недовольного электората за окном, она продолжает спать, с умиротворённым выражением лица, на котором не осталось и следа прошедшей ночи. На всякий случай, проверил её пульс. В последнее время это у меня вошло в привычку, от которой ужасаюсь. И хоть врач меня уверял, что как минимум несколько месяцев она должна продержаться на препарате альфа интерферон, всё равно вскакиваю по ночам и проверяю её пульс. Научился делать искусственное дыхание, врач сам говорил, что в редких случаях это может пригодиться, если сердце Лейли остановится. Я выучил этот процесс наизусть: тридцать нажатий на грудину и два вдоха, проверка пульса на сонной артерии – и так цикл за циклом.
          Надев на спящую Лейли наушники, чтобы хоть как-то приглушить звук толпы, я продолжил наблюдать из окна за происходящим. Приблизительно через час в сторону площади, где собрались митингующие, проехала колонна военных машин с отрядами специального назначения и несколько водомётов. Вспомнилась песня Виктора Цоя, в которой он пел: «Там за окном – сказка с несчастливым концом. Странная сказка». Но в той песне каждый раз начинался новый день, а у нас он ничем не отличается от вчерашнего дня. Этакий суровый день сурка.
          – Что там за шум? – проснувшись и потирая глаза, спросила Лейли.
          – Ничего особого. Просто брат на брата идёт.
          – Ты о чём?
          – Разгон митингующих. Спи.
          – Включи мне музыку, – попросила она. – Лучше пусть звучит мелодия, чем лежать в немых наушниках.
          Я включил песни Муслима Магомаева, поцеловал её и прошёл на балкон. Спустя полчаса раздались звуки выстрелов. Город, наверное, уже привык к ним. В последние годы Баку стал ареной политических игр, где каждый считает своим долгом непременно пострелять. Это было  в окрашенном кровью январе 1990 года,  затем в 1992 году, во время свержения Народным Фронтом Муталлибова. Летом 1993 повезло, отряды мятежного Сурета Гусейнова не вошли  в Баку, когда он свергал саму партию Народный Фронт. Последний раз мирное население когда-то доброго и светлого города, где не думали о политике, где под тенью деревьев сидел интернационал и делился  хлебом, погибало в 1995 году, в ходе перестрелки правительственных войск с сотрудниками ОПОН. Прошли лихие девяностые, но ничего не изменилось. Одни бросают народ в бой ради власти, другие бьют его, дабы остаться при ней.
          Направляюсь к дивану, желая досмотреть прерванные сны, как вдруг впервые на мобильный телефон позвонил дядя Фариз.
          – Гляжу, научились пользоваться мобильным телефоном, – весело проговорил я в трубку.
          Но старику было не до веселья. Голос у него был взволнованным.
          – Как вы там? – спросил он. – Звонила Гульшан, беспокоится, говорит, не может до тебя дозвониться.
          – Всё нормально, отец, просто отключил домашний телефон, чтобы не беспокоить Лейли.
          – Её не тревожит шум митингующих?
          – Судя по картине за окном, шум тревожит только правительство, а нас – нет.
          – Тимур, ради бога не выходи сегодня никуда, чтобы не попасть под раздачу.
          – Не переживай отец, не выйду.
          – Я приеду к вам завтра.
          Лейли проснулась после обеда и весь день мы провели в мастерской. Я сидел за столом, притворяясь, что занят очередным рассказом, но на самом деле следил за ней, рисующей уже седьмую по счёту Улицу четырёхсот тридцати шести шагов, после нашего возвращения из Кахи. Рисунки с каждым разом мрачнели и теряли краски. В ней больше не играют дети, плющ высох и больше не украшает стены обветшавших домов. Лишь в некоторых местах он въелся в камень и походил на шрамы.  Родник перестал бить и засох, обнажив своё богатство – покрытые илом монеты. Дуб зачах, и только красные ленты развиваются по ветру, который хозяйничал на покинутой всеми улице, срывая двери с петель, ломая ветви и обходя стороной старика, стоящего у подножья дерева с топором в руке. И на всё это с высоты глядят печальные глаза. Я спросил у неё, не Бог ли это смотрит. Она улыбнулась и ответила:
          – Ему незачем смотреть, он и так всё знает. Аллах не смотрит, ибо он с нами!
          – Думаешь, он рядом с каждым?
          – Даже не сомневайся. Он ведь Создатель, а создатели любят свои труды.
          – Но ведь мир материален. Материальна природа, галактика, вселенная. Как может создатель быть в созданном им мире? Он, скорее всего за её пределами, а, значит, не рядом с нами.
          – Тим, а ты, когда пишешь рассказы, разве не думаешь о своих персонажах? Разве не думаешь о сотворённом тобой мире?
          – Но ведь закончив свой рассказ, я перестаю думать о них, – ответил я.
          – Аллах не перестаёт писать наши судьбы.
          Она права, но огорчает то, что он их не переписывает. Почему он не излечит её? К чему он сочиняет мучительную смерть, используя онкологические болезни? За какие грехи? Почему бы не переписать судьбу Лейли и уверить меня в чуде? Почему он не хочет восхищать чудесами людей? Мне кажется, что этим Бог сам хочет лишить людей веры в себя.
          Вечером Лейли утомилась и пошла отдыхать, я же спустился во двор и, сев в беседке, закурил. Примерно через полчаса во дворе появился подвыпивший подавленный  происходящим на улицах города Салех. Он тоже был на митинге, но не из любви к оппозиции, а лишь из любопытства. Но увиденное там его повергло в ужас.
          – Эти собаки не щадят даже женщин! – чуть ли не плача сказал Салех. – Им ведь придётся отвечать перед Аллахом. Как восемнадцатилетние солдаты могут избивать женщин? Скажи мне, как?
          – По приказу.
          – Тимур, неужели и ты так жесток? Неужели ты слеп и не видишь что из нас, мужчин азербайджанской нации, делают просто… – дальше он не смог продолжить. Слёзы заглушили его слова.
          – Нам, мужикам, не привыкать. По приказу из нас делали жертв, а теперь делают карателей и палачей.
          – Ты не понимаешь, Тим, – покачал он головой. – Если бы эти солдаты били так наших врагов, то мы давно бы победили. Складывается впечатление, что в эти отряды быстрого реагирования берут исключительно тех, у кого мораль на критически низком уровне. Разве могут наши женщины рожать таких извергов? Это ведь сукины дети! Иначе не назовёшь тех, кто ногами топчет наших матерей, кто дубинками бьёт наших сестёр! Разве ради этого мы боролись с советской властью?! Ради этого нас давили танками в январе девяностого года?! Скажи, чего мы добились, Тим?
          – Надеюсь это риторический вопрос?
          – Нет, не риторический! Быть может, я один вижу, как народ спивается в забегаловках? Как папины сыночки, измазав гелем волосы, разъезжают на дорогих автомобилях, привлекая к себе внимание  смазливых девчат, одетых так, что пару лет назад их приняли бы за проституток? Или я один вижу, как какой-то имбецил в вагоне метро пялится в глаза девушки, смущая её, но при этом, слепо веря, что таким брезгливым методом он познакомиться с ней? Ответь мне, чего мы добились?
          – Мы добились республики гедонизма  и суицидов на почве депрессии. Республики богатых особняков, построенных на коррупции и беженцев, ютящихся в недостроенных домах. Республики жадности и милосердия, хиджабов и распутных ночных клубов. Но сейчас мне не до этого,  – ответил я туша сигарету.
          – Извини. Как она?
          Ненавижу этот вопрос. Что на него ответить? Как может чувствовать себя человек, который ждёт смерти, который обречён? Ответить, что всё нормально, за исключением того, что умирает, хотя так любит жизнь? Ответить: мне нравится, как она смотрит на закат, понимая, что этой красоты у неё становится всё меньше и меньше? Сказать, что в такие минуты я смотрю на Лейли и чувствую то же самое, что и она, любующаяся закатом? Сказать, что она очень хочет увидеть рассвет, но не может, потому что засыпает только под утро?
          – Держится. Иди спать, – ответил я и поднялся наверх.
          Лейли слушала легендарную песню «Je suis malade» в исполнении Лары Фабиан. Я прилёг рядом с ней и тоже стал наслаждаться песней.
          – Тимур, я боюсь, – неожиданно сказала Лейли. – Боюсь верить в писания некоторых уважаемых учёных, что подавляющее большинство обитателей ада будут составлять женщины, в виду их неблагодарности. Боюсь верить, что Всевышний делит человечество по половому признаку. Я понимаю, что рассуждаю, как кафир*, ибо я оспариваю их слова. И это не из-за того, что не придерживалась всего того, что написано в Коране. Мне просто не хочется, чтобы Он был так беспощаден. Неблагодарны люди, а не только женщины. Бог сотворил человека, и что сделал человек с этим даром? Как отблагодарил за него? Человечество убивает само себя с тех пор, как было сотворено. С убийства Каином собственного брата. Первое, что я сегодня услышала этим утром: «Ничего особого. Просто брат на брата идёт». Ничего не изменилось. Так почему только женщины неблагодарны?
          – Не беспокойся, тебе не грозит ад. Ты ещё похлопочешь в раю, чтобы и меня приняли туда. В тебе нет греха. Ты не лгала, не убивала…
          – А ты убивал людей? – перебила меня Лейли
          – Не знаю, – ответил я.
          – Как это не знаешь?
          – Может, и убил кого, может, больше чем одного, может, десять. Я не знаю, в бою стреляют не по мишеням. Стреляют в направлении врага. А попал или нет чаще всего не знают.
          – Это хорошо. Мучиться не надо. Дай мне попить.
          Я принёс ей воды. Она сделала пару глотков и сказала:
          – Снайперам, наверное, тяжелее. Они-то точно знают, убивали или нет. Знают точное количество убитых ими людей.
          – Это их работа и на войне они убивают не людей, а противника.
          – Работа, противник, – грустно повторила она. – Аллах сотворил Адама и Еву, мог ли он знать, что когда-то люди будут называть кого-то противником?
          Отпив из чашки ещё несколько глотков, она сказала:
          – Со мной в университете училась одна девчонка, настоящее имя которой я уже позабыла. Мы её называли Светлячок. Она всегда светилась радостью. Порой, когда бывало тоскливо, глянешь на её лицо и сразу на душе становилось тепло и уютно. Она была душой компании, этакой зажигалкой. Весёлая была девчонка, добрая и заботливая. В 1993 году её брата убили на войне, и Светлячок погасла. Погиб он геройски, и был похоронен на Аллее шахидов. Многие гордятся героической гибелью павших в сражении за Родину родственников. Но только не Светлячок. Они с братом были двойняшки, и ей было всё равно, на какой войне его убили. И пусть другие эту войну называли освободительной, для неё война была убийцей брата. На уроках она уже была тенью, улыбка сломалась, погасли глаза. Мы старались… да и что мы могли? Спустя три месяца она покончила с собой.
          Лейли передала мне чашку и продолжила:
          – Вот так одна пуля, которая стоит меньше доллара, лишила  матери двух дорогих детей. Эта пуля сразила и её. После смерти Светлячка, она сошла с ума.
          Она посмотрела на меня грустными глазами и сказала:
          – Это хорошо, что ты не знаешь, убивал или нет.
          Она права. Это, наверное, хорошо. На войне я бы гордился метким выстрелом, но теперь уверен, что терзал бы себя за этот выстрел. Ведь убитый мною парень для кого-то мог быть таким же Эмилем для своих друзей или братом  Светлячка, без которого сначала сломалась её улыбка, а потом оборвалась вся жизнь. Для кого-то этот человек мог быть последним оплотом. Таким же, каким для меня сейчас является Лейли.
          – Как ты прошёл через всё это? Как поднимался под огнём? Я не знаю, хватило бы мне столько мужества, силы воли и нервов, чтобы приподняться из укрытия? – спросила Лейли.ы
          – В такие моменты я думал о вас. Представлял, что вы рядом со мной, что вы поднимаетесь первыми и перебегаете к другому прикрытию, весело кричите мне оттуда: «Вставай Тимур, мы тебя прикроем». Благодаря вам я не казался трусом, потому как всё это время вы были со мной и прикрывали.
          Она задумалась на некоторое время, а потом сказала:
          – Знаешь, как я пришла к намазу? После смерти Эмиля я молила Аллаха, чтобы он сохранил тебя. Но мне это казалось неправильным. Не хотела умолять его об этом и ничего не делать взамен. Я верила в него всю жизнь, но ни разу не совершала намаз. Тогда я обратилась к Гаджи Закиру, чтобы он помог мне с литературой и обучил молитве.
          Последние слова ей дались тяжело. Поначалу мне показалось, что у неё появилась одышка, но вскоре понял, что она борется с тем, чтобы не расплакаться. Я попытался её успокоить. Говорил, что благодаря её молитвам я жив, что Аллах услышал её мольбу. Но чем больше утешал, тем больше она кусала губы, плакала и вскоре выкрикнула в истерике:
          – Я ненавижу себя! Такие, как я действительно должны гореть в аду! Я должна была молиться раньше, когда Эмиль был ещё жив! Эта болезнь мне послана карой за неблагодарность! Я неблагодарная сволочь!
          Я был ошеломлён. Будь это кто другой, я похлопал бы его по плечу и сказал, что всё будет хорошо. Прекрасная фраза. Особенно когда ничего хорошего не предвидеться. Поэтому просто молчал не зная, как поступить.
          Когда она успокоилась, я вышел на балкон и закурил. Где-то вдали были слышны крики. Где-то вдали боролись за власть, а здесь мы боремся за жизнь. Вернее уже не боремся, а ждём. Недавно Лейли, перечитывая мой рассказ о суицидальной девушке, которая просила отца не будить её по утрам, призналась мне, что с той же просьбой она каждый вечер обращается к Аллаху. Почему Лейли всё ещё так любит его? Говорят, что каждый заслужил смерть по своим грехам, и если человек страдает от боли, тем самым он замаливает свои грехи. Но чем заслужила она такую смерть? Почему он так не милосерден к ней, ведь она так любит его, так верит в Аллаха? Почему он не заберёт меня?  Я глянул на небо и сказал:
          – Если ты есть – забери меня сейчас в ад, но не устраивай мне ад на земле. Или ты меня так ненавидишь и желаешь, чтобы я своими руками нёс последнюю оставшуюся любовь хоронить? Ты хочешь сделать меня сиротой? Если это так, то человека ты действительно создал по своему подобию. И последнее - кто придумывает болезни: ты или дьявол? Раньше оружием уничтожения была чума, теперь – рак. О чуме я узнал по роману Альбера Камю, со вторым же ознакомился сам.


кафир* - неверный.

Глава 10 http://proza.ru/2012/06/13/785