Когда мы повзрослели глава 11

          С января 2004 года мы полюбили проводить вечера, представляя, будто путешествуем по странам, в которых никогда не бывали. Непал, Гондурас, Конго, Канарские острова — всё это был только разогрев. Вчера, например, играли в прятки в Сан-Марино, где Лейли постоянно норовила выбежать за его границы и спрятаться на территории Италии. Может, именно эта игра и помогла ей продержаться ещё один месяц. Она отвлекала. Не давала сосредоточиться на теле, которое всё громче напоминало о себе. Болезнь не любит, когда её игнорируют. Она требует полного внимания.

          Сегодня, когда в окно стучат ветви тополя, будто прося укрыться от ледяного норда Хазри, мы снова не здесь. Лежим в Баку, но мысленно — далеко. Наши тела — в этой комнате, а мысли гуляют по Ганзейской набережной Брюгген. Я разглядываю деревянные дома, прижавшиеся друг к другу, будто боятся распасться. Лейли же смотрит по сторонам — быстро, жадно, будто знает: на всё времени не хватит. Здесь даже люди идут медленно, размеренно, будто никто никуда не опаздывает. Всё в этом городе — как дыхание, замедленное, ровное. Только Лейли в этом пейзаже — как вспышка: чуть быстрее, чуть ярче, не отсюда.

          — Тим, а что там такое? — спрашивает она.

          — Где?

          — Ну, вон там, справа.

          Она часто так делает. Спрашивает, уверенная, что я знаю ответ. Что придумаю, если не знаю. Иногда мне кажется, что всё это она затеяла только затем, чтобы слышать, как я рассказываю ей что-нибудь, чего не существует.

          — Это рыбный рынок, — говорю я, вспомнив информацию, которую летом наспех вычитал, когда мы надеялись получить визу.

          — Чудесно! Пойдём туда. Там всё в таких праздничных тонах, всё такое красное! Вообще, кажется, у этого города два цвета — красный и белый.

          Она улыбается. Красный был её любимым с детства. Когда мы проезжали мимо кладбища, ещё не зная, что это такое, Лейли говорила родителям, что будет жить там. Потому что там красиво. Зелёные деревья. А главное — красные ленточки на ветвях. Они колыхались на ветру, как флажки на день рождения. Смерть в её глазах тогда была просто местом, где можно повесить что-то яркое.

          На рынке она впервые держит в руках омара, гладит рыб, плескающихся в узком бассейне, спорит с продавцом тюленьих шкур. Я шепчу ей, что так здесь не принято. Она отмахивается:

          — Торг уместен на всех рынках планеты. Особенно, если это весело.

          После рынка — узкие улочки, вымытые, как старый фарфор. Мы идём медленно, Лейли слегка прихрамывает, но делает вид, что это от воображаемой усталости. Потом — подъём на гору Ульрикен. Город остаётся внизу: ровный, выложенный, тихий. Кажется, мы оказались выше того, что можно объяснить.

          Она садится на край камня. Ветер перебирает её волосы, как будто прощается.

          — Здесь можно было бы остаться, — говорит она. — Просто сидеть и никуда не возвращаться.

          Я не отвечаю. Некоторые слова не требуют отклика. Только памяти.

          Затем, немного побродив по узким улицам чудесного Бергена, мы поднялись на гору Ульрикен. Отсюда и началось наше пешее путешествие по родине троллей — стране, полной красоты и тихих чудес.

          Мы передвигались от фьорда к фьорду, минуя зелёные горы с кристально чистыми речками, в которых плескалась форель. Она выпрыгивала из воды, будто приветствовала нас. Мы исследовали тысячелетние ледники, спускались к равнинным озёрам, брели по густым лесам, радуясь редким солнечным лучам, пробивающимся сквозь кроны и оставляющим на наших лицах светлые пятна. Высота деревьев уже не изумляла — в Норвегии всё, казалось, стремится к небесам. Всё, кроме воды. Водопады срывались с каменных уступов вниз, как будто торопились присоединиться к океану, чтобы когда-нибудь снова вернуться сюда — в виде снежинок, упавших на плечи этих молчаливых гор.

          Мы и не заметили, как оказались у фьорда Гейрангер. В реальности это — пара сотен километров от старого Бергена. Самый короткий путь — самолётом до Олесунда, а потом автобусом. Почти четыре часа. Но в нашей игре расстояния не имеют значения. Мы дошли за двадцать минут. Это была наша фантазия, а значит — и наши правила. В ней можно было сжимать пространство, перепрыгивать через время и не замечать преград.

          Внизу, у самой воды, мы нашли маленькую пристань. На привязи покачивалась рыбацкая лодка, медленно ударяясь о деревянный борт пирса. Мы сели в неё и отплыли. В лодке оказались удочки, и мы решили порыбачить. Но улов не задался. Даже воображение иногда капризничает.

          Поблизости рыбу ловил ещё один. Без удочки, без сети. Это был орлан. Он плавно кружил над фьордом, выискивая треску у поверхности, и, заметив добычу, снижался, выдвигал лапы, будто шасси самолёта, и вонзал когти в рыбу с такой точностью, что шансов не оставалось. Я подумал, что в этом и есть разница: у нас — фантазия, у него — инстинкт. Он не играл.

          Когда стало ясно, что рыбалка провалилась, я взял вёсла и начал грести. Облака плыли над головой, как мысли поэта, остановившегося на первом слове и не решающегося продолжить. Лейли опустила ладони в воду и вела ими по поверхности, будто гладила само море.

          Я показал на водопады, струящиеся по скалам:

          — Вон там — Семь Сестёр. А напротив — Жених и Фата Невесты.

          Она прищурилась от солнца, всматриваясь вдаль:

          — Как красиво... Я даже не думала, что водопады могут быть так близко друг к другу.

          Она сказала это просто. Без удивления. Как будто красота — это норма, а мы просто слишком редко её замечаем.

          Когда мы подплыли вплотную, Лейли попросила:

          — Придумай сказку про них.

          — Зачем? У них уже есть своя. Вернее, предание.

          — И что в нём рассказывается?

          Я отложил вёсла, прислушался к рокоту воды, омывающей мускулистые скалы, и начал рассказывать — негромко, будто боялся вспугнуть саму тишину:

          — Говорят, жили когда-то семь сестёр волшебной красоты. И однажды к ним пришёл отважный воин — с намерением взять одну из них в жёны. Но когда увидел всех, растерялся. Не смог выбрать ту, пред которой готов был склониться. Сёстры сказали: «Приходи завтра, с фатой для той, кого изберёшь». Он сел у скалы, положил рядом фату — и всю ночь смотрел то на неё, то на водопады. Но рассвет так и не узнал, чьё имя он выбрал. И с тех пор — он всё ещё там. А семь сестёр ждут. Ждут, пока он выберет хоть одну.

          Лейли рассмеялась. Этот смех был лёгким, как прежде, но уже с примесью боли.

          — Если эта история не из твоей головы, мне этого жениха совсем не жаль. В его сердце не было любви. Он пришёл в их дом с намерением жениться, а не с желанием полюбить. Всё равно, на ком. Вот и сидит.

          Я кивнул:

          — Может, оно и к лучшему. Найди он любовь, не было бы этой красоты.

          — Разве любовь разрушает красоту? Любовь — это и есть красота. Было бы только ещё чудеснее.

          Она смотрела на Фату Невесты, и в её взгляде было что-то неподвижное, как у человека, который знает: всё, что он сейчас видит — в последний раз.

          — А в Норвегии сейчас северное сияние? — спросила она, но голос её был уже в Баку. Лёгкий, затихающий, почти прозрачный.

          Я обернулся. Она лежала рядом, бледная, но всё ещё Лейли. Та, что верила в красные ленточки на кладбищах, играла в прятки с географией, торговалась с продавцом тюленьих шкур.

          — Если ты сейчас там — Норвегия точно сияет от твоей красоты, — ответил я.

          — Не говори глупостей. Сейчас я точно не блистаю.

          — Заблуждаешься. Ты самая красивая в этом мире. А сияешь так, что если бы проводился конкурс Мисс Сияние, ты бы заняла первое место.

          Она ничего не ответила. Только закрыла глаза. Не от усталости — просто ей стало немного легче.

          Она обняла меня, положив голову на грудь, и с грустью сказала:

          — Это только в твоих глазах.

          Но через мгновение, глядя прямо на меня, добавила:

          — Знаешь, я ведь и вправду мисс Сияние мира. Потому что твои глаза — и есть мой мир.

          Потом снова легла, коснулась пальцами моего подбородка и начала гладить ямочку. Так мы пролежали несколько минут в тишине, молчали — каждый о своём.

          — Жаль, что я не увидела Норвегию. Но я уверена: ты когда-нибудь обязательно поедешь туда. Посетишь те самые места, где мы были сегодня. И вспомнишь этот вечер.

          Её слова вонзились в меня, как раскалённый металл. Я почувствовал, как всё внутри сжимается от боли. Мне захотелось проклясть посольство, отказавшее в визе. Захотелось ненавидеть саму Норвегию.

          — Не жалей, — прошептал я. — Весь мир не может быть прекрасен без тебя.

          Она посмотрела на меня, улыбнулась. Но в её взгляде уже было слишком много понимания.

          — Как тяжело смотреть на тебя, зная, что должна уйти. Я не хочу покидать тебя.

          — Ты меня не покинешь.

          — Не говори глупостей.

          Я промолчал. Она долго всматривалась в мои глаза. Потом, будто что-то в них прочла, улыбка исчезла. Она подняла руку и дала мне лёгкую пощёчину — на большее сил, наверное, уже не хватало. Затем, не отводя взгляда, сказала стальным голосом:

          — Ты сейчас похож на этих меланхоличных подростков из интернет-форумов, которые ноют, что не хотят жить. Так и хочется им сказать: вы хотите умереть? Тогда я с вами поменяюсь. Мне — хочется жить.

          Она поцеловала мою щёку, туда, куда только что ударила, и уже спокойным голосом добавила:

           — В прошлый раз я сказала, что страдаю только телом. Это была ложь. Душа болит ещё больше. Я переживаю за тебя, Тимур. Иногда мне хочется заглянуть в твои мысли — но я боюсь. Боюсь того, что могу там увидеть. Я понимаю, тебе трудно. Иногда ловлю себя на мысли, что хочу поменяться с тобой местами. Тебе больнее, чем мне. Не дай Аллах никому пережить то, что переживаешь ты. Но, поверь, есть люди, переживающие ещё больше. И они не теряют улыбку. Находят радость даже в малом. Не человек принимает жизнь такой, какая она есть — он такой её создаёт. Всё зависит от того, какими глазами мы смотрим на неё. Стоит сделать маленькое усилие — всмотреться, услышать, почувствовать — и снова захочется жить. Это не конец, Тимур. Это только начало. Сухое зерно тоже может прорасти. И ты прорастёшь. Ты обязательно встретишь девушку. Не просто жену — друга. Ту, что будет рядом. Таких, как я. Или лучше.

           Она замолчала на миг. В её глазах появилась мольба.

           — Тимур… Пожалуйста, женись. Я умоляю. Умоляю и заклинаю. У нас не было семьи, но должно быть продолжение. Им станут твои дети. Два сына и две дочери. Назови их нашими именами. Пусть они будут нашими отражениями. Пусть живут вместо нас. Пусть они будут лучше. Пусть полюбят то, что мы отвергали. Пусть не узнают, что такое потеря.

           Я выдохнул:

           — Я постараюсь.

           — Обещай.

           — Хорошо.

           Она поднесла ладонь к губам, как в воздушном поцелуе, а потом — к моей груди, чуть ниже ключицы, точно в сердце. Почти шёпотом:

           — Я люблю тебя. В прошлом. В настоящем. В будущем. В вечном.
 
           — И я тебя. Теперь постарайся уснуть. Целую твои сны.

           Я укрыл её чуть плотнее, поправил плед. Она улыбнулась. Я выключил лампу и вышел во двор, прихватив с собой бутылку коньяка. Сел за стол под виноградником и пил. Ночь была глухая. Та, в которую даже собаки не лают. Та, где всё замирает, будто ждёт сигнала: ещё можно дышать, или уже пора молчать навсегда?

           Я напивался в одиночку. Соседи знали. Наверное, где-то в душе они ругали меня за это. «Как можно пить, когда у тебя дома умирает женщина?» Но вы поживите с больной раком. Побудьте рядом. Попробуйте не сойти с ума. Тогда и судите. Мы оба болеем этой болезнью. Просто у неё — диагноз. А у меня — всё остальное.

          Теперь ко мне никто не подсаживается. Я одичал. Меня хватает только на Лейли. Для остальных я либо груб, либо молчу. Соседи, завидев меня, кивают — и ускоряют шаг.

          Я благодарен. Что не лезут, не спрашивают, не хлопают по плечу. Что не видят, как я разваливаюсь.

          В детстве я думал, что сильный. Казалось, весь мир поддаётся, стоит только захотеть. Я был маленький, самовлюблённый. Часто обижался на друзей, если не по-моему. Мечтал быть космонавтом — ещё до того, как захотел стать путешественником. Хотя это одно и то же. Просто хотелось улететь. Сидеть в иллюминаторе и махать: вот он я, смотрите, каких высот я достиг!

         На деле же — ничтожество. Эмиль смог умереть за Родину. Я — нет. Каце с его цепкостью обеспечил нас, а мне было лень разбираться в бумагах. Лейли выдерживает адскую боль. А я разворачиваю в голове мысли истерика, рву тишину своими упрёками к себе.

         Мной, наверное, никто не доволен. Кроме Лейли. Но она не считается. Хотя… пока она жива — считается. Только мёртвые не считаются. Живое — обязано. Почти всё. Правда, иногда с ними не считаются. Но это уже к политикам.

         Когда я поднялся домой, она уже спала. Луна светила прямо в комнату, и её лицо будто покрывалось мягким серебром. Улыбалась. Во сне. Я не дышал. Не хотел спугнуть это волшебство. Сел рядом. Тихо. Просто смотрел. Кажется, никто никогда не смотрел так, как я сейчас. Не как влюблённый. Как на самое святое. Я смотрел не на Лейли. Я смотрел на саму любовь. Она — мои слова, мои слёзы, мой смысл. Моё движение, моя точка опоры. Моя нежность, моё одиночество, моя сила, моя слабость. Она — моя любовь к жизни. У кого-то она только зарождается. А у меня уже померкла. Но я счастлив. Пока есть Лейли. Пока она улыбается во сне — просто потому что может.

         Я всматриваюсь в её лицо. Улыбка не исчезает. Интересно, что ей снится? Хочется забраться внутрь сна, найти то, что её радует, собрать это всё в охапку — и расцеловать. Пока можно. Пока она ещё здесь.

         Я слушаю, как она дышит. Считаю. Один… два… Тринадцать вдохов. И вдруг ловлю себя на мысли: а если придёт ночь, когда я не досчитаюсь? Если будет одиннадцать? Десять? Пять?.. Если она останется наедине с последним вдохом — а я не рядом?

         Поэтому я сижу. Сижу и знаю, что буду бессилен. Сижу и думаю: будь у меня хоть один лишний вдох в запасе — я бы оторвал душу от тела. Я бы вырвал его из себя и вдунул в неё. Без жалости. Без сожаления. Лишь бы она осталась.
    

Глава 12 http://proza.ru/2012/06/13/790