Мы все обязательно умрем

       У Александра Грина есть рассказ о том, как ошалевший от скуки богач  велел воспитать мальчика при электрическом свете, чтобы он никогда не видел ни неба, ни солнца. А потом, когда тот уже был подростком, велел вывести его на улицу и показать закат. Вот, мол, солнце, но сейчас оно упадет и больше не появится. Все его знают, этот рассказ, но внезапно я подумала, что он почти про меня. В детстве я  точно  знала, что Бог есть и очень любила Его, хотя мне никто об этом ни слова не говорил. Вечером, лежа в кроватке, я Его благодарила, если было очень плохо - просила помочь. Но постепенно окружающие что-то заметили и взялись за воспитание. Им почти удалось убедить меня и сделать такой же как они - одномерной  дрожащей тварью, ползущей по линейке времени навстречу неизбежному уничтожению. Такими я видела  людей вокруг. Но в рассказе мальчик уже на следующее утро увидел, что его обманули. Мне же для этого потребовалось гораздо больше времени, и это время богооставленности (хотя ведь это я оставила, под принуждением, но все равно сама) - я в полной мере поняла, что если Бога нет, то, в принципе, все позволено и ни в чем нет смысла. Меня ничего не удивляло и не шокировало. Если меня обижали, я даже не огорчалась - а почему им не поступить, как им хочется?  Каждый свое хорошо меряет от своего пупка, вот и выходит... борьба интересов.
  Но глупый обман моих воспитателей раскрылся. Теперь я свободна и снова стремлюсь к Богу. Но сколько времени потеряно! И некого винить, кроме себя. Хотя, конечно, трудно не верить собственным родителям - но невозможно не верить Богу. А они и сейчас такие. Как жаль. Они живут при электрическом свете.
    

    Однажды я поняла, что такое смерть.  Я совершено ясно почувствовала и даже увидела - кончается жизнь, дальше ничто. Полное уничтожение. Мне было 8 лет и  с моим сознанием уже поработали атеисты - родственники и прочие авторитеты.  На какое-то мгновение свет почернел, а потом вернулся, но уже потускневшим. Мерзкое послевкусие преследовало меня  годами.
    
      Потом, когда я вернулась к полноценной картине мира,я узнала. что это значило.  Но тогда мне было интересно - а как другие люди? И я стала спрашивать всех, кого  встречала - в каком возрасте вы осознали свою смертность?
    
      Ответы были поразительные. Женщины осознавали это гораздо раньше.  Самый поздний возраст был - 9 лет. Мужчины... 15-20 лет. В среднем. Самые интересные ответы - один в 68. другой - еще не... тоже был старый. Вот такие наблюдения.



      .....Я лежала на столе и не могла пошевелиться. Во всем теле было очень странное ощущение -  оно было, но словно не мое. Пошевелиться не получалось.  Подошла мама и стала  поправлять то, чем  я была укрыта.  «Ну вот, теперь все аккуратно», сказала она  обычным безмятежным тоном. Я ничего не могла понять – почему я не могу пошевелиться и почему мама обращается со мной словно я предмет?      Состояние было такое, словно смотришь на все из глубокого обморока. И тут же возникла неприятная мысль – а не умерла ли я?
       Пошевелиться так и не удалось, но я прошептала маме :
   -  Что со мной? Я умерла?
   -  Ну что ты, что ты. Все в порядке – сказала мама и от ее фальшивого тона, который я хорошо знала (так она  в детстве обещала выполнить какие-нибудь невозможные вещи) мне стало еще страшнее.
   -  Да. Похоже, я умерла. Но мне кажется, я могу сесть – сказала я, изо всех сил надеясь. что меня не выгоняют из мира живых.
      Мама подошла, приятно улыбаясь и приговаривая «конечно, конечно», помогла мне сесть.
      Но чувство жизни не возвращалось.  Сквозь занавеску виднелись пролетающие за окном вороны.
   -  Открой окно – попросила я.  – Вороны врать не будут.
      Мама с той же отсутствующей улыбкой  раздвинула шторы и я увидела ворона, который уже сидел на подоконнике. Он радостно взмахнул крыльями и нацелил клюв на мою ногу.
   
     Проснувшись, я долго лежала, не веря, что все обошлось. Но это ужасное чувство преследовало меня очень долго – как ты лежишь, все видишь, а для живых ты уже просто вещь.
    
     Смерть я всегда воспринимала странно. Если умирал знакомый или родственник,  я не чувствовала такой сокрушающей скорби, как окружающие.  А вскоре я забывала, что он умер и иногда чуть не спрашивала, почему он давно не заходил.  У меня не было чувства безвозвратности;  бывает же что человек уезжает далеко и надолго. Помню, когда мне было лет пять один знакомый уехал на Кубу на целых три года. Вот это мне уж точно показалось расставанием навсегда. И что же? Прошли эти три года и он вернулся и сочинил мне много сказок.
      
     Но самым главным доказательством того, что человек не ушел безвозвратно было то, что любовь к нему не исчезала.  Помню, каким вздором мне показалось
сидение Наташи Ростовой на диване и ее попытки  постичь смерть любимого.
      
     Все люди, которые окружали меня в детстве были материалистами. Поэтому они  жили, постоянно подавляя  ужас. Это сделало их очень жестокими – они старались избегать тяжело и  неизлечимо больных, не ходили на похороны, а главное – о смерти почти никогда не говорили. Мне было неприятно думать, что если я умру, то обо мне тоже поскорее постараются забыть, чтобы не огорчаться.  Возможно, я была несправедлива, но  мне хотелось что-нибудь сделать, чтобы дать им возможность развить хоть какие-то метафизические способности. Например, написать завещание «посадите на моей могиле 30 кустов роз, а то буду являться каждую ночь».  Стыдно вспоминать, но что взять с нехристианского младенца?
      Но бывает и другая жестокость. Когда умер один прекрасный петербургский музыкант,  его поклонники стонали, рыдали, большой пьяной толпой явились на похороны. Гроб с несчастным пронесли мимо церкви  - это была воля родителей, не отпевать.  На следующий день я пришла туда. Вокруг могилы лежали  какие-то обрывки цветов, записки «мы тебя любили».  Мне стало так грустно! Любили. А теперь, значит, не любим. Разлюбили? За что?  За то, что теперь он не сможет для них играть и петь?
      Часто говорят о  неблагодарности людей. О том, что  человек,  потерпевший неудачу, оказывается в одиночестве. Но кто помнит о том ужасном одиночестве, в котором мы оставляем наших дорогих и любимых? А они ведь даже не могут пожаловаться.