В дороге

                Карагачину посвящается.



Дорога… Редкий кинематографист откажется от искушения снять хитросплетение станционных путей, то расходящиеся то сходящиеся рельсы, стрелки и шпалы, светофоры и опоры. Непременно покажет нам всякий кинооператор, так и сяк изгибающийся, поезд, движущийся по воле диспетчера через всякие магические повороты. Кажется, ещё чуть-чуть, и закрутятся рельсы в ленту Мёбиуса, и поезд исчезнет в другом измерении. Но поезд, усилиями режиссёра и машиниста, постепенно выпрямляется, и вот уже впереди, до горизонта – прямая, как правда, магистраль. И уносятся вдаль, к счастливой ли, трагической ли развязке фильма, его герои. А сам поезд разве не был героем самого первого фильма? 

Можно, конечно, снять в кино и шоссе, но что можно снять на шоссе? Разве что однообразную, даже унылую погоню. Да и разве может сравниться эта однообразная погоня с той настоящей погоней, что снята в вестернах про всяких неуловимых? Ну как, ска-жите, можно с горячего скакуна прыгнуть в окошко "Жигулей"? Как бы ни старался самый изощрённый из кинооператоров, сцена эта всё равно будет выглядеть нелепо. Другое дело – железнодорожный вагон. Кто только не прыгал в его широкое окно! И индейцы, и ковбои, и красные, и белые, и зелёные! А разве есть у кого сомнения, про какую дорогу поёт Николай Расторгуев? Ну располагает ли быстроногая "Газель" к задушевной беседе за стаканом (именно, стаканом, тонкостенным стаканом, в чернёном подстаканнике) чая? Можно ли представить себе, что в самой, что ни на есть, вместительной "Сетре" поёт гармошечка? Нет. Только в демократичном поезде может собраться тот самый "разночинный народ", о котором поётся в задушевной песне. В обычной жизни есть люди великие, сред-ние и вовсе незаметные. И только в поезде, причём, даже и в самом комфортабельном ва-гоне, почти как в бане. Пока не кончится дорога, все там просто попутчики. И так же, как в бане, между заходами в парилку, за тем самым чаем, в тонком стакане с узорчатым подстаканником, в вагоне поезда начинаются разговоры "за жизнь".

Вот уже и наш поезд вышел на прямую, как стрела киношного индейца, дорогу. И в одном из купе нашего поезда уже обосновались попутчики, разложили постельное бельё согласно купленным билетам. Один из них, как и положено по законам жанра, может и не относящийся к великим, но уж точно, к солидным. Другого вы тоже, непременно, приметили бы на улице. А третий - его даже и в купе не сразу заметишь. Бывают люди, которых и ростом бог не обидел, и голос у них громкий, и речь складная, а всё равно – незаметны, и всё тут. А иной и ростом не вышел, и голос у него тихий, и дикции никакой, а он всегда на виду.

Уже скрежет колес на станционных стрелках перешёл в равномерный стук, и внимательный проводник прозвенел стаканами с горячим чаем. Замелькали за окном деревья, речушки и деревни. Вот появилась уже на столике и первая бутылка, и солидный пассажир достал уже сырокопчёную колбасу, второй пассажир чистил уже апельсины, а их неприметный попутчик развернул свёрток с источавшим божественный аромат салом, засоленным из задка лесного кабана. Завязавшаяся беседа развивалась по всем правилам, присущим настоящему мужскому разговору.

Как водится, сначала пошёл разговор про охоту – про рыбалку. Конечно, не каждый может рассказать, как завалил свирепого кабана. Но уж, точно, любой готов поведать о двухкилограммовом карасе, что сорвался с крючка лет пять тому назад. Или вспомнить, как однажды в погожий августовский денёк набрал целое, ну… почти целое ведро боровиков.

Разумеется, затем разговор перешёл на политику. Ну, в политике-то, известно, всякий разбирается, потому всякий может поддержать разговор. И уже всё шло к тому, чтобы перейти к очередной в таких случаях теме женщин, теме, конечно непростой. Тоже ведь не каждый, даже из великих, может вспомнить, как случайно повернулась в ту сторону, где и он случайно в это время оказался, всем известная фотомодель. Да не просто повернулась, а улыбнулась так, что показалось… невесть, что показалось. Но почти у каждого, кто перелистывал однажды вечером томик Пушкина (который не открывался с тех пор, как было сдано на проверку школьное сочинение на тему "Евгения Онегина"), неожиданно щемило в груди при виде засохшего цветка сирени между тридцать пятой и тридцать шестой страницами. Казалось, вот-вот кто-нибудь поведает о тех летних каникулах. Но, завершая тему политики, кто-то из попутчиков произнёс, подытоживая разговор:
 " – Да ну их всех, к чертям".
" – Не поминайте чёрта. Не поминайте чёрта всуе, как говаривали наши предки, - строго одёрнул солидный пассажир, - это, скажу я вам, не шуточки".

 Солидный предложил выпить по очередной порции, помолчал немного.
" – Хотите верьте, хотите, нет, - сказал солидный, - но нечистая сила и в наш век творит свои нечистые дела. Не подумайте, что я сильно нетрезв или не совсем в своём уме".
Такими словами предварил он свой печальный рассказ, который будет изложен далее.

Не в такие уж давние сроки знал я одну семью. На редкость жизнерадостная была семейная пара. Желанные гости, в любой компании заводилы. Муж – на редкость удачливый рыболов и не менее удачливый грибник. Жена – красавица. Душевные люди, очень милые и простые. И было у них две дочки. Старшая дочь, Ирина, на ту пору, когда началась эта история, заканчивала школу. Забегая вперёд, скажу, что закончила она её с золотой медалью. Конечно же, вся в мать, красавица, такая же милая, общительная, всеми любимая и обожаемая. Один её дед был художником, от него унаследовала она способности к рисованию. Да и музыкальным слухом природа её не обделила. Словом – очаровательнейшая девушка. Младшей дочери, Светлане, было лет семь. Ей достались от природы и художественное чутье, и незаурядные спортивные способности. Словом, жить бы им, да и радоваться. Далеко не все на свете умеют радоваться жизни, а вся их семья всегда только радовалась, на невзгоды стараясь внимания не обращать.

 Была у Ирины с детства неразлучная подруга. Ну, знаете, для которой ничего не жалко, от которой нет секретов, которой можно поплакаться обо всех своих обидах. Благодаря дружбе детей, были дружны и их родители. Однажды подруга эта пригласила Ирину на день рождения. По секрету рассказала, что на вечеринке будет парень, в которого она безумно влюблена и именно в этот день хотела открыться ему в своей любви. Ирина, ещё не испытавшая чувства первой любви, искренне порадовалась за подругу. Но вот что произошло на вечеринке. Парень этот, звали его Михаил, с первого же взгляда влюбился в Ирину и не отходил от неё ни на шаг. То же произошло и с Ириной. Так бывает! Подруга же плакала всю ночь навзрыд. Бесполезны были утешения родителей. Несколько дней она не выходила из дому, не ела, не пила, лишь клялась навести на Ирину порчу.

А Ирина была вся во власти захватившего её чувства. Никого и ничего не хотела ни видеть, ни слышать она, кроме своего любимого. Однажды у дверей квартиры Ирина увидела иголку с ниткой для вышивания. Наверное, это Светка обронила, подумала она и занесла иголку в дом. Сестра увлекалась в то время вышиванием. Занесла, и забыла про неё.

Затем наступила весна, а с нею беременность и, вскоре после выпускного вечера – свадьба. Казалось, никто не отнимет её счастья. Некогда же задушевная подруга не пришла даже на собственный выпускной вечер, так ненавистно было видеть ей разлучницу. А однажды её родители поведали родителям Ирины, что она совсем помешалась на желании отомстить бывшей подруге. Ходит к разным экстрасенсам, колдунам, цыганкам, о кото-рых прежде никто не слышал, но которые с некоторых пор появились в несметных количествах. Как-то проговорилась, что заколдовала иголку и теперь иголка эта точно погубит Ирину. И родители всерьёз подумывали о лечении у психиатра.

 Скоро у молодых родился ребенок, и радости ещё прибавилось. Но вдруг всё повернулось в судьбе девушки. Однажды летом вся дружная семья возвращалась с загородной прогулки. Были здесь и родители Михаила. И надо же было им в этот злополучный день остановиться на обочине, и всем выйти из автомашин. Пьяный водитель, пытавшийся скрыться от автоинспекторов, на огромной скорости, сбил насмерть мать и отца Ирины. Сама она получила серьёзные травмы. И вот вчерашняя школьница стала мамой и собст-венной дочке и малолетней сестре. Конечно, от такого удара судьбы не скоро она оправилась. Родственники, разумеется, помогали, как могли. Имея незаурядные способности, Ирина получила хорошее образование, достаточно престижную работу, казалось, жизнь снова налаживается. Но начались нелады с мужем. Михаил, конечно, был заботливым семьянином, в дочке души не чаял и Ирину по-прежнему готов был на руках носить. Но за семейными заботами так и остался он без солидной профессии, без хорошего образования. А Ирина уже привыкла к общению с людьми другого круга. Часто не находила она уже с мужем общего языка. Стала задумываться, не ошиблась ли она в своём выборе. В итоге она рассталась с человеком, которого так безоглядно любила. Но судьба продолжала наносить ей удары. По роковому совпадению, при переходе улицы, Свету, к тому времени уже студентку, сбила машина. От травм сестра скончалась. И осталась Ирина с дочкой совсем одни на свете.

Однажды, разбирая старые вещи, увидела Ирина ту самую иголку с вышивальной ниткой, которую она внесла в дом много лет назад. Вспомнила все разговоры о колдунах и заговорах, что слышала она тогда. Выбросила она иголку в окно и заплакала. Тут же позвонила Михаилу и ни слова не говорит – только плачет. Михаил, ни на секунду не перестававший любить свою избранницу, тут же к ней примчался. Теперь, надеюсь, навсегда.

" – Так вот, бывает, не даёт жизни человеку всякая нечисть, - закончил рассказ солидный пассажир, - если бы сам не был тому свидетелем, может, и не поверил. Ну да, наливайте".

Выпили молча. Затем сказал сокрушённо неприметный пассажир:
" – Да… дела… грустная судьба у бедной девушки. Но может, всё ещё наладится. И вот ведь что я по поводу этой истории ещё заметил бы. Сегодня у нас в стране половина водителей права себе купили. Так-то ездить не умеют, да ещё пьяными за руль садятся. Вот был у нас в городе случай. Пьяный водитель сбил насмерть шестерых курсантов во-енного училища. И что же? Судили его за дорожно-транспортное происшествие. Какое же это ДТП? Когда тормоза отказали – это ДТП. А если ты пьяный садишься за руль, так это умышленное убийство. Как это следователь определил, что он не хотел их убивать? А может, он специально выпил для храбрости, да и задавил, кого хотел. По трезвому-то не каждый убить решится. А остальных пятерых просто так, до кучи. А может, он хотел подорвать обороноспособность армии? Будущих офицеров ведь жизни лишил. Кто в мозги ему заглядывал? Мой сосед, шофёр, спьяну застрелил собутыльника из ружья. Посадили его на 15 лет. А убил бы он его при помощи автомобиля – от силы пять лет ему бы дали, да через годик выпустили бы за примерное поведение. Вот такие у нас странные законы. Словом, хочешь убить врага – бей не кирпичом, а бампером".

" – Несомненно, сказал пассажир приметный, много на свете всяких эзотерических явлений. Если вы не против, я тоже расскажу историю, произошедшую со мной совсем недавно".

В чудесном белорусском городе Новогрудок (а в Белоруссии, поверьте,  всё чудесно) есть замечательный музей Адама Мицкевича. Что можно сказать о Мицкевиче, если сам великий Пушкин, вовсе не страдавший излишней скромностью, признавал его поэтом, себе равным? Я познакомился с этим городом и музеем, когда мы с женой были на лече-нии в одном из белорусских санаториев.

Музей, а точнее, дом-музей, тот дом, в котором провел поэт юные годы, прекрасно отреставрирован и содержится в завидном порядке. Реставрирована и вся усадьба, восстановлены хозяйственные постройки, и посетители музея прямо с центральной улицы города попадают в типичную усадьбу провинциального шляхтича 19 века. Там есть даже подземный ход, правда, не старинный, а построенный в наше время для того, чтобы соеди-нить две части музея, одна из которых расположена во флигеле.

Всё в городе связано с Мицкевичем. Возле высокого холма, на вершине которого – величественные руины крепости легендарного Миндовга, насыпан курган в честь поэта. Это было в то время, когда город находился ещё в составе Польши. Хотели поставить памятник, да средств не хватило. Памятник поэту установлен уже в наши дни время, тоже рядом с горой Миндовга. Наша экскурсионная группа смогла оценить не только красоту памятника, но и ловкость мелкого хулигана, сумевшего поместить между бронзовых пальцев поэта, на почти пятиметровой высоте, сигарету. Под холмом же, где возле уцелевших фрагментов толстенных стен замка пасутся беспечные козы, с другой его стороны, находится фарный костел, в котором крестился Мицкевич.

Обо всём этом, и о многом другом поведал нам любезный гид. Со школьной скамьи нам известно, что Мицкевич - польский поэт и общественный деятель. Конечно, писал поэт на польском языке и был патриотом Польши, ненавидевшим Российскую империю. Однако отец его был литвином, то есть, истинным белорусом. Предки же матери были крещёными евреями. Общеизвестно, что поэт был выслан с родины за участие в антироссийской организации. Менее известно, что с юности он увлекался мистикой. В своих лекциях по славянской литературе в Коллеж де Франс в Париже он проповедовал основы мистических учений, в том числе гематрию, элементы которой он применял в некоторых своих стихах. Это, в частности, привело к увольнению поэта с должности преподавателя. Во время Крымской войны Мицкевич отправился в Стамбул с целью создания своеобразного "иностранного легиона", из числа турецких евреев, для участия в войне против России. Там он заболел холерой и умер в возрасте 57 лет. Гид также сообщил нам, что отец его умер в 47 лет, а мать – в 37. Не находите ли, что здесь просматривается некий мистический ряд? Мечта поэта вернуться в родной город не сбылась. Но вот что интересно! Мы знаем, что всяких вольнодумцев ссылали из столиц в «глушь, в Саратов». Ссылка Мицкевича, наверное, единственный случай в истории Российской империи, когда заговорщика из провинции отправили в ссылку не в Сибирь, а в Москву, и потом в Санкт-Петербург. А он ведь был одним из руководителей заговорщиков, которые называли себя "обществом любителей науки". Тоже некая мистика. Ведь многие, отбыв тюремные сроки, сосланы были в Оренбургскую губернию и ещё дальше, вплоть до монгольских степей.

Говорят, что гора Миндовга – самое высокое в Белоруссии место, откуда в иной день видно окрестности километров на сорок. Наверное, это преувеличение, иначе мы бы могли увидеть одно из красивейших на планете озёр, а именно, воспетое поэтом озеро Свитязь.
Был теплый июльский день. А в музее стояла прохлада. Экспонаты музея очень удачно подобраны, освещение тоже удачное. Впечатление такое, что поэт незримо здесь присутствует. Немало способствовал этому впечатлению и увлекательный рассказ экскурсовода, сообщившего, между прочим, о существовании предания, что дух поэта всё же вернулся в родной дом. Более того, многие сотрудники музея слышали по вечерам звуки шагов, какой-то шелест, словно чьи-то вздохи, ощущали едва уловимое движение воздуха, слышали скрип лестницы. В конце экскурсии нам было предложено прогуляться по усадьбе.

Вот тут-то что-то мистическое стало происходить с присутствующими. Пока я фотографировал усадебные строения, жена моя присела отдохнуть в прилегающем к музею сквере. Я увидел, как неподалёку мужчина из нашей группы кладёт под язык взятую из кармана рубашки таблетку.
" – Что, сердце прихватило"? – спросил я его. 
" – Да представляете,  прохлада в музее, а я весь взмок от пота, и дурно стало" – отвечает.
А я и сам ощущаю какой-то дискомфорт. Нахожу я жену на скамеечке в тенистом сквере возле музея, и она почти слово в слово говорит мне то же самое, что я слышал минуту назад:
" – Голова разболелась, такая прохлада в музее, а с меня семь потов сошло".

Вот тебе раз! Потом выяснилось, что у нас обоих стоят часы. А ещё через некоторое время обнаружили, что не работает мобильный телефон, выдавая сообщение, что нет денег на счету. Совсем мы расстроились. А к вечеру часы пошли сами собой. И мобильник заработал. Посмотрели – а денег на счету ровно столько, сколько и было с утра.
Вот такая получилась экскурсия. Наверное, мятежный дух поэта всё же вернулся на так любимую им родину и тревожит, тревожит русских туристов...

" – Насчёт гематрии что-то слышал, но очень слабое представление имею, - сказал неприметный. – Как я понимаю, это когда буквы алфавита сопоставляют с цифрами, и тогда получается что-то вроде Саша равно Витя. Или там, Саша плюс Маша равняется Любовь. Что касается вообще разной эзотерики, то частенько за всякие такие явления принимают вполне материальные вещи. Я такой случай в цеховой стенгазете описал. Если будете у нас на заводе, непременно прочтите. Впрочем, что это я несу? Прямо сейчас же и расскажу".

Всем, конечно, известно, что служба в армии идет по строгому документу, почти такому же незыблемому, как техпроцесс. Поэтому если не нарушать этого документа, называемого уставом, вспомнить солдату после службы нечего, прямо как слесарю-сборщику на пенсии, который свято выполняет этот самый техпроцесс. Ведь, как верно говорит пословица, не отчудишь – не прославишься.

Давно это было. Исполнял я почетную обязанность, по-другому говоря, служил танкистом в самом южном областном городе бывшего СССР. А друг мой служил в Ленинграде, в авиации, и шло у нас эпистолярное общение, а по-другому говоря, бурная переписка. И каждое письмо заканчивалось одной и той же фразой: « Дембель давай!». Однажды майским вечером, перед вечерней поверкой, когда температура воздуха упала до комфортных 30 градусов по Цельсию… Если вы о Средней Азии имеете представление только из учебника природоведения, поясню, что это примерно как если бы дышать воздухом у раскрытой духовки. Так вот, сижу я вечером в «красном уголке», на стене политическая карта СССР, а на столе письмо от друга из прохладного Ленинграда. Смотрю на штемпель – письмо шло четыре дня. Замерил линейкой расстояние по карте, получилось 50 сантиметров. Значит, письмо шло примерно со скоростью 12,5 сантиметров в день. Гораздо быстрее, заметим, чем в наше время. Открываю письмо. Друг пишет по всем правилам эпистолярного жанра:

Расцвела сирень красивым цветом,
И всю ночь горланят петухи.
Я вообразил себя поэтом
И пишу наивные стихи.

Представил я, как он, в фуражке с голубым околышем, в увольнении, гуляет с блондинкой в кустах сирени, и грустно мне стало. Увольнения в ближайшее время не видать, как своих ушей. Да и никакая узбечка не пойдет со мной гулять под тенью кустов саксауа. Взгрустнув, принялся я сочинять достойный ответ, тоже вообразив себя, как минимум, Маяковским:

Ощущаю себя яичницей на жаровне
В этой жёлтой и пыльной пустыне суровой.
Если б знал ты там, в Питере, как хреново мне,
Если б знал ты, как мне хреново…

Только хотел, подобно классику, хлопнуть себя по ляжкам, воскликнув: «Ай да Пушкин, ай да молодец!», как хлопнул меня сзади по плечу зашедший из соседней казармы земляк, Шурик Голышев. Служил он шофером в нашей части. А за три тыщи километров от дома такой земляк – это как брат родной. И говорит мне Шурик: «После отбоя, Пушкин ты наш, приходи в аккумуляторную, «table talk» будем гутарить».

Аккумуляторы обязаны были заряжаться круглые сутки. Поэтому после отбоя, когда в части устанавливалась полная тишина, лучшего места для беседы за чашкой чая или там, лимонада, было не найти. Начальство туда носу не казало, светится там огонек – ну так и положено. Да и какому дураку охота кислоту нюхать от семи – десяти десятков аккумуляторов?

«А что за повод?» - спрашиваю. Он объясняет. Было время весеннего призыва, и из частей командировали в областные военкоматы сопровождающих, которые везли  призывников до части. Надо же такому невероятному случиться, что его школьный друг, служивший на Балтийском флоте, послан был за новобранцами в местный военкомат. Офицеры поселились в гостинице, а рядовых поселили в одной из наших казарм. Какова же была их неожиданная встреча, может изобразить разве что Л. Н. Толстой, я же не берусь. Расскажу лишь, что было потом.

Так как Шурик служил шофером, то ему не составило труда провезти через КПП под сиденьем целый портфель местного прохладительного напитка под названием «Узбекистон». Помнится, был этот напиток розового цвета, в бутылках 0,5, а чаще 0,7 литра ёмкостью. Согласно этикетке, напиток содержал 35-40 процентов сахара и 18 процентов ещё какого-то ингредиента, какого, не помню за давностью лет. Употребив некоторое количество этого липкого напитка, я всё пытал моряка (звали его Васей), не встречал ли он моего друга, потому что на карте, висевшей в нашем «красном уголке» от Питера до Кронштадта всего-то миллиметра три. На что Вася отвечал, что моряки несут службу в суровом море, и хотя он и не рождён, как мы, ползать по Сурханской низменности, но и летать он тоже не рождён, а рождён он по морю ходить.

« - Ты меня понял, черепаха каракумская, моряки, в отличие от некоторого продукта жизнедеятельности, по воде ходят, а не плавают. А раз я не летаю, не плаваю и не ползаю, а хожу, то где же я твоего представителя ВВС увижу?». 

Аккумуляторщик, «хозяин стола», был украинец по фамилии Чередниченко, но был он уроженцем Самарканда, и баловался, по местному обычаю, курением анаши. Из узбеков-то, надо отдать им должное, анашу редко кто курил, а вот многие представители славянских и таджикских народов покуривали с юности, если не с детства. Он нашего морячка после того, как "уговорили" мы весь «Узбекистон» взял, да и угостил косяком. Вроде бы разошлись после беседы все мирно по казармам, как нам казалось, да не тут-то было. Морячок  от косяка полностью одурел и каким-то образом вышел незамеченным за пределы части. А неподалеку от неё протекал магистральный канал, по-местному, арык, качаемый из Аму-Дарьи. И был там устроен небольшой бассейн с водопадиком. Вася, видимо, шум водопадика этого принял за шум прибоя, и задремал возле него, пока его не обнаружил патруль. Начальник патруля, сердобольный «двухгодичник», проверив документы, сказал Васе:
 « - Иди, бедолага, спать».
А он идти не в состоянии, да и не знает, куда. Пришлось офицеру отвести его на гауптвахту, не бросать же парня на произвол судьбы. Трусливые шакалы, конечно, в город не забегали, но какой-нибудь скорпион или фаланга запросто могли покусать спящего.

Проснулся Вася, мало что помнит. В голову кто-то словно шурупов навертел, во рту, как будто, кот нагадил. Душно, дышать нечем, жёстко бокам. Где я, думает бедный Вася, наверное, в аду. Пригляделся – брезжит где-то сверху свет (это было окошечко в полуподвале). И доносятся странные визгливые звуки:
«  - Висипишка сипирава, па пиластунсики впереть!».

Точно, думает, в аду. Приподнялся кое как, различает в окошке какие-то грязно-коричневые рожи, которые то появятся, то пропадут. Только глаза белеются. Щас, думает Вася, вопрут мне по-пластунски.
«Так вот они какие,  черти, - думает Вася. - А визжит, точно, главный черт. Скоро он меня съест, тогда не будет никакого выхода. Правда, бывалые люди говорят, что один выход все же может найтись, если у главного черта не будет запора. Через прямую кишку».
Начал припоминать, когда же он умер, сам того не заметив. Вспомнил, как приехал с моря в пустыню, как неожиданно встретил земляка, как беседу беседовали за прохладительными напитками. Нет, думает, это все же не должно быть адом, вряд ли в аду армейский топчан используют. Если только какой прапорщик мог с собой прихватить, по профессиональной привычке. Да разве его дальше ворот пропустили бы с этим топчаном? Привстал Вася на топчане и видит в окошко, что черти-то полосатые.

« - Ну конечно, всё же, в аду я. Есть же поговорка – черти полосатые», - совсем пригорюнился Вася. Пригляделся, и видит, что черти полосатые оттого, что в тельняшках, а на чумазых рожах бескозырки с надписью «морчасти погранвойск».
« - Нет, думает, это не ад, это еще хуже. Это я напился до чёртиков. Откуда в пустыне море? Я же в командировке, в Средней Азии. Мне ли не знать, что в Средней Азии моря нет. У меня всегда была по географии твёрдая тройка с плюсом. А во второй четверти добрая Марьвасильна всегда ставила даже и четверку с минусом, потому что мать грозилась, что если опять будут одни тройки – подарка под новогодней ёлкой не найду. Ни в аду, ни в пустыне (что почти одно и тоже, как ему тогда думалось), никаких морских частей не может быть. Это началась белая горячка».

И дал он в эту минуту твердый зарок – никогда больше не пить и не курить.

На самом-то деле, как он потом узнал, по фарватеру реки проходила граница, и на полноводной Аму-Дарье была речная флотилия. Служившие в ней матросы носили морскую форму, такую же, как наш морячок. И представители этой славной флотилии отбывали в это время свой срок на «губе». А странные голоса и коричневые рожи означали вот что. Где бы военнослужащий ни находился – в своей ли части, на гауптвахте ли, всё равно должны проводиться занятия согласно расписанию, чтобы постоянно совершенствовались боевые навыки и политическая грамотность. Начальником местной гарнизонной гауптвахты был таджик (не будь в обиде другие таджики), капитан (не будь в обиде  другие капитаны) Шаранов, склонный к садистским проявлениям. Когда с утра, а, скорее всего, ещё с ночи, у него не ладилось с женой, то он утром проводил с арестованными занятия по химзащите. Голос у него был визгливый, с неизгладимым акцентом. Слова, принятые Васей за причитания чертей, означали всего-навсего: «Вспышка справа, по-пластунски – вперед!». По команде этой должно было упасть влево (то есть, в противоположную от вспышки предполагаемого ядерного взрыва сторону) и ползти по пыли до отмены команды. На этот раз занятия проводились без противогаза, поэтому такими чумазыми были потные лица морячков, ползающих по глиняной пыли. Ну, а если черт в тельняшке, ясно, что он полосатый…

А Васю изредка встречаю. Не пьёт и не курит до сих пор…

….Уже давно закончилось и сало лесного кабана и цитрусовые, и даже водка. Лишь, как обычно, нетронутой осталась сырокопчёная колбаса. А спутники долго ещё не засыпали, думая каждый о своём. А наутро вновь заскрежетал по извилистым стрелкам поезд, подъезжая к конечной станции. И попутчики поспешили по своим делам, а кто-то другой отправится в путь в отдохнувшем поезде.