Видение

Солнце ослепительно-золотыми бликами играет на ее распущенных волосах. Раскинув в стороны руки, она кружится, кружится, кружится, и ее смех хрустальным звоном расстилается над травами – и летит к небу, оседая на пушистых белых облаках.
Белые босоножки лежат, забытые, в траве; подоткнутая с одного боку юбка лопочет по коленям, плещется серо-голубым подолом. Запрокинув голову, она хохочет, и серьги пляшут в ее ушах.
Белый шарф скользит по острым локтям, тонким запястьям, длинным пальцам – и замирает, пойманный кончиками ее острых ногтей, мягкостью сложенных лодочками ладоней. Трепещет волнами лифа платьице на груди, обнаженные руки ловят солнечный свет… И в этот миг – она прекрасна. Прекрасна, как никогда.
И пусть оборвется звук гитарных струн, затихнет ее звонкий смех, погаснет блеск глаз и замрет, застелется по телу простое платье, пусть очарование умрет, и красота растает, растворившись в простоте обыденности – в это мгновение она прекраснее греческих богинь, отлитых в мраморных статуях и рафаэлевских мадонн, увековеченных на холстах, совершеннее соблазнительных венецианских куртизанок средневековья и краше славянских топ-моделей современности. В это мгновение она – совершенна.
И это мгновение ты запомнишь навсегда.
Ты видел ее тысячу тысяч раз – в классической строгости деловых костюмов и изяществе вечерних платьев, в простоте домашних футболок и потертости старых джинсов, в сонном мареве летних платьиц и блеске нарядных мини-юбок. Ты видел ее плачущей и смеющейся, видел грустной и спящей, видел озорной и родной до боли – но такой, прекрасной и совершенной, не видел прежде никогда.
И когда шарф в очередной раз соскальзывает с ее рук, подол в последнем пируэте оборачивается вокруг ее колен и босые ноги замирают на кончиках пальцев в жесткой траве, ее смех застывает хрустальным звоном – и тишина вдруг оглушает тебя, обрушиваясь набатом и безумно колотящемся в груди сердцем: ты позабыл дышать.
А в пальцы впились сведенные в затихшем аккорде струны…
И больно, больно, безумно больно глубоко в груди – то ли от резкого вдоха после задержанного дыхания, то ли от металлической рези на кончиках пальцев, то ли от звука ее простого, обыденного голоса, то ли от понимания: волшебство не просто оборвалось, оно умерло, умерло навсегда на кончиках ее пальцев, на белых лодыжках испачканных травным соком ног, на румянце щек, на трепете ресниц. Потому что такое – не повторяется. Не происходит дважды, не случается повторно.
 - Что с тобой? Что случилось?
Это была не она…. Это не могла быть она – давно знакомая, давно родная, давно привычная, та, к кому ты привык относиться как к другу, как к матери, как к учителю, как к кому угодно – но только не так! Не так!!!
Это была не она. Не могла быть она – такой. Прекрасной. Совершенной. Дикой. Необузданной. Великолепной. Потрясающей. Нежной. Танцующей. Естественной. Крылатой. Незабываемой. Святой…
Это была не она. Не могла быть она – такой. Не мог же ты, в самом деле, замереть от восхищения – перед ней. Не мог же ты позабыть дышать – из-за нее. Не мог же ты пожелать преклониться перед ней, упасть на колени в жесткую, зеленую, пыльную траву. Не мог же ты позабыть обо всех, кто в этот момент был рядом. Не мог же ты… не мог.
Это была не она. Это было видение – иное, недоступное, неземное. Бесконечно прекрасное, далекое и неповторимое, как предутренний сон. Родное до боли и близкое истерзанной душе. Всего лишь видение…
Это была не она – потому что та обычная, привычная девчонка в простом серо-голубом платьице, с белым шарфом на опущенных плечах, со сбившейся в волосах яркой лентой не могла быть прекрасной девушкой, не могла обернуться мечтой. Не мог ее обычный, веселый смех звучать, как музыка хрустальных колокольчиков. Не могло ее непримечательное несовершенное тельце, не вызывающее ни грамма желания в тебе, выглядеть как оживший соблазн, способный свести с ума любого мужчину. Не могли ее спутанные растрепанные волосы выглядеть, как плещущийся по ветру шелк. Не могли ее босые, мозолистые ноги плясать в траве белыми бликами. Не могли ее худые, нескладные руки с накрашенными в яркий лак ногтями так чарующе оплетаться шелком эфемерного шарфа. Не могли ее тонкие губы, подкрашенные вишневым блеском, блестеть влагой, манящей мягкостью поцелуя… Не могли! Не могла! Не она!!!
И чем больше ты смотришь на нее – привычную, обычную, родную, тем больше убеждаешься в призрачности своего видения, в том, что все это тебе показалось, в том, что это была – не она. Ну, в самом деле, если бы это была она – разве ты мог не разглядеть это за годы вашего знакомства? Разве упустил бы ее, позволил бы другим быть рядом с ней? Разве смог бы посмотреть на другую девушку?
Конечно, нет. И нет больше видения – есть привычная, обычная девчонка с неловкой улыбкой, резкими движениями рук, смятым подолом легкого платья, растрепанными волосами и самым обычным, чуть шипящим голосом. И все – как прежде.
И ты отмахиваешься от непривычных мыслей, понимая, что ты – единственный из всех присутствующих решил, что что-то было особенное. А значит, ничего и не было.
И только вечером, уже гораздо позже, ты не можешь уснуть, и куришь сигарету – одну за другой, сорвавшись снова и нарушив данное себе обещание бросить. И вдыхая острые клубы сизого дыма, вспоминаешь свое нежданное видение.
А потом гасишь окурок и смеешься над собой, хрипло кашляя, и ложишься спать, включая острый, как бритва, хриплый тяжелый рок – и засыпаешь, уверенный в своем временном сумасшествии.
Дни пролетают, как обычно – ровный круг: работа – дом – друзья – работа. Все как обычно, все как всегда. Вот только… терзая по ночам гитару, ты сходишь с ума, вспоминая неземное видение совершенной незнакомки, и бросаешь курить – потому что даже сигареты уже не помогают успокоиться и забыться.
Ты теряешься в догадках: неужели никто не замечает, что с тобой происходит? Что ты медленно сходишь с ума?
Да какое там медленно – крыша едет со скоростью столкнувшегося с айсбергом «Титаника». Музыка не пишется, работа не работается, друзья не дружатся, сон не спится, еда не естся.
Жизнь – не живется…
Но однажды, месяц спустя, идет шальной дождь, и ты бредешь, высоко подняв воротник штормовки. Ты ненавидишь такую погоду с детства, не выносишь сырую слякоть и грязную муть затянутого тучами горизонта, и если бы ни острая необходимость забрать из банка деньги, ты бы носа на улицу не высунул.
Очередной ненормальный хозяин крутой иномарки окатывает тебя брызгами грязи и воды с ног до головы, ты поднимаешь голову – и грязная ругань замирает у тебя на губах.
На повороте улицы стоит твое видение…
Вода потоками стекает по ее волосам, блестящей гладью опустившимся на плечи; изящная фигурка гибким маревом светится в хрустальных струях дождя; и крыльями, легкими, невесомыми крыльями плещется темный плащ…
Весь мир – музыка дождя. Весь мир схлопнулся, сжался до земли под ее ногами, до струй дождя, опадающего на ее хрупкие плечи, до взмаха тонкой руки, отводящей с лица напоенную водой прядь.
Весь мир – плеск луж у каблуков. Оплесканные брызгами щиколотки, овеянные моросью руки, осыпанные каплями плечи.
Весь мир – порыв ветра. Вся Вселенная меркнет, гаснет – и снова возрождается в трепете ее взволнованных воздушным потоком прядей.
Ты шагаешь к ней, и она оборачивается, улыбается – разбивая волшебство и очарование, и перед тобой – твоя знакомая подруга, простая и обычная, и дождь снова станет обычным дождем, хрустальное марево развеется, и ты останешься один на один с отвратительной непогодой.
 - Привет, что с тобой? Что-то случилось?
Ты отвечаешь какую-то ерунду, и вы идете домой вместе. Она понимающая, добрая и милая, родная и надежная, и оказавшись вместе с ней у тебя дома, ты вдруг опускаешь голову к ней на колени и плачешь, плачешь, плачешь, как не плакал с детства – горько, с обидой и надрывом, до хрипоты. И она не задает вопросов, понимая, что ты бы и не ответил, и ты благодарен ей и за это, и за все.
И тебе хорошо с ней, хорошо и спокойно, но твое видение не дает тебе забыться, не дает ощутить покой и утешиться – и когда твоя подруга уходит, ты лежишь и смотришь в потолок, а в душе – пустота.
Нет тебе ни мира, ни радости. Ты теряешься, блуждаешь в сумасшествии своих мыслей, и никак не можешь понять, что происходит. А потом, заблудившись в своем нерастраченном горе, вдруг понимаешь, что заболел – и звонишь своей подруге, девчонке простой и обычной, но понимающей и родной. Той, к кому всегда можешь прийти, но не можешь полюбить – потому что она – не твое прекрасное видение.
Однако это не прекрасная незнакомка, а обычная заботливая девочка склоняется над тобой и подает тебе воды и лекарства, касается прохладной ладошкой твоего воспаленного лба, растирает твою горящую огнем кожу. Это она – заботливая, родная, привычная, здесь, рядом, с тобой.
А в бреду, горя от высокой температуры, ты снова видишь свое видение – прекрасную, совершенную, святую. И шепчешь бессвязные, растерянные слова о любви, о долгих поисках, о своем восхищении…
И когда утром просыпаешься, то видение не исчезает, оно остается рядом с собой, на стуле у твоей развороченной кровати, и ты узнаешь в этой неземной красавице простую девочку, к которой ты настолько привык за эти годы, прожитые рядом с детства, что не сумел разглядеть ее настоящую.
И когда она, улыбнувшись, покидает твой дом, ты в бессилии опускаешься на пол у входной двери и только теперь понимаешь, что ты потерял…