Дом с мезонином или Из князя в грязь

Отправился как-то Филипп Филиппович в грязи, но только не для того, чтобы поправить здоровье, отдохнуть и набраться сил - совсем не для этого. Да и не по своей воле  - туда его препроводили, подгоняя кирзовыми сапогами и усыпанными зарубками революционными прикладами. Обратно в своей дом к любящим жене и детям Филипп Филиппыч уже не вернулся. Путь назад, - из грязи в князи, - ему уже было не суждено пройти, возможно, потому что дорогу размыло, а скорее всего потому что такого пути просто нет и не может быть.

Осторожный историограф пишет: "его плодотворную деятельность оборвала революция". Фраза эта поражает низменным цинизмом, лицемерием, раболепием и коленопреклонением перед системой, воздвигнутой на костях миллионов мыслящих существ. Эти слова сознательно нивелируют драму Человека, драму реальную. Не выдуманную и с ветерком в голове поставленную на сцене провинциального театра, а драму нашего современника, дышащую, кричащую, живую.

Филипп Филиппович, к сожалению для него и его семьи, был исторической личностью из плоти и крови, а не булгаковским персонажем, созданным из пера, чернил и бумаги. Он не был врачом сановных коммунистических особ,  носил он немецкую фамилию Штумпф, к тому же занимался предпринимательской и общественной деятельностью, был весьма не глуп, остроумен и образован - в 17-ом году даже один пункт из списка уже означал смертный приговор.

Если бы Филипп Филиппыч обладал каким-нибудь одним изъяном с точки зрения новоявленной пролетарской власти, его бы тихо и быстро расстреляли. За свои многочисленные таланты ему пришлось принять мученическую, не скорую смерть. Так ему отомстили, но не судьба, а люди - завистливые и ленивые, те что хотели всего и сразу и желательно даром, те что не умели и не хотели работать ни руками, ни над собой.

Пинки и плевки были ничем по сравнению с разбитой челюстью, которую до срока нехотя покинули белые ухоженные зубы; с гематомами на лице, появившимися "в следствии падения с высоты собственного роста"; сломанными пальцами рук, изодранной когда-то аккуратной окладистой бородой и знатными усами. Вот так грубо, безжалостно, жестоко революция оборвала его плодотворную деятельность, а продержав пол года в сыром подвале тюрьмы, где не молодой уже человек превратился в трухлявый пень, выбросила на улицу, оставив наедине с сибирским крещенским морозцем без еды и медицинской помощи. Вот так она его уничтожила - без единого выстрела, сэкономив даже на миске баланды, на пуле и на похоронах.

О семье Штумпфа мало что известно - это еще одна трагедия не в чем неповинных людей, обобранных до нитки и оставленных умирать новой властью, обагрявшей ужасно долгие семь десятилетий свои стяги кровью стойких и несогласных. Это трагедия полная любви, надежды, слез и испытаний.

Имущество Фтумпфа конфисковали, а конфисковывать было что: у землевладельца, крупного промышленника, конезаводчика, депутата уездной думы, мецената, просто предприимчивого, активного и русского душой человека, заботящегося о благосостоянии родного края и его жителей, было много добра и почти не было зла.

Был и собственноручно построенный дом - дом с мезонином, своей наружностью показывающий характер создателя. Дом до сих пор стоит на берегу реки и хранит память о первом хозяине. Его стены источают аромат и теплоту сосны, широкие окна не дают миру разделиться на "внутри" и "снаружи", шпили на крыше заставляют взглянуть вверх и задуматься о вечном, тонкая резьба ставен и оторочки фасада до сих пор рождают музыку, напоминают о полете души Филиппа Филипповича Штумпфа, о полете, который так внезапно и оборвала революция 1917 года.