О детском характере Ефрема Сирина
Ефрем твердит об отречении от мира. «Мир» - это неточное, безответственное, сказочно-мифологическое христианское словоупотребление. Если быть точным, то речь идёт об отречении от жизни. Отречение от жизни – это то, о чём подумал Будда, увидев старика, в самом начале своего духовного пути, то есть увидел, к чему приходит жизнь. Это то, что приходит в голову всем, начинающим думать над жизнью. И Ефрем нещадно эксплуатирует эту тему. До чего же яснее говорит об этом пункте «Бхагавадгита», об этих азах духовной жизни, о строительных лесах разумного подвижничества, как выражался Феофан Затворник. Отречение невозможно, оно ни для кого нереально, это баснь, причём баснь вредная, способная только искалечить жизнь. Нужна отрешённость, то есть делать всё необходимое, но не привязываясь к вещам. Ефрем отрёкся от жизни и сам пытается давать наставления для жизни, неприложимые к жизни, сам беспощадно обличает своё отречение. Его природа отвращается от всего скорбного, отвращается от «червей неусыпающих» и неудержимо влечётся ко всему приятному, позитивному, жизнеутверждающему, что естественно не только для физиологии, но и для нелицемерной мысли. Но принятая им перевёрнутая система ценностей приводит его в безысходный тупик, из которого он пытается спастись молитвенным призыванием чрезвычайной благодати.
Один и тот же повторяемый медитативный рефрен, медитативная последовательность представлений: мерзостность природы, греховность глубочайшая и изначальная (при этом Ефрем вряд ли мог бы сказать, в чём именно состояло грехопадение – не мифологически-сказочно, а философски ясно и точно), униженность всесторонняя, все реалии жизненного пути – болезни, нужда, злоба и чёрствость окружающих, неодолимая тяга к удовольствиям, весте с тем, жажда добра, Бог, за всем этим наблюдающий и перспектива вечной муки в адских кругах – смотря по тому, насколько ты неортодоксален, сколько не выстоял всенощных – неусыпающий червь и неугасающий огнь. При этом Ефрем переживает, не будет ли ему стыдно смотреть Христу в глаза на страшном суде. Религиозное детство человечества само синтезирует вокруг себя это тёмное облако и само становится его заложником («как ты веровал да будет тебе»).
Христос был бунтарём и нужно быть бунтарём, то есть похожим на Христа, для того, чтобы не принять такого Христа в церковно-окаменелом обличьи. Где-то есть истинная церковность, но она – скрытая, подземная река, как говорит Александр Шмеман. Прислушайся к себе, друг-читатель, как часто твоя интуиция, твои лучшие, тончайшие чувства, всё самое светлое в тебе, разум, совесть – бунтуют против того, что приходится видеть в церкви. И ты думаешь, что виной тому – твоя греховность, что ты не должен доверять себе. Мне сейчас абсолютно ясно, что Гегель и Шопенгауэр могут больше дать современному человеку для осмысления жизни, чем патристическая философия. Христос говорил: «Я пришёл не разрушить, но дополнить». Может быть, в наше время именно нужен неугасающий огнь чистилища немецкого идеализма, чем «Свет незакатный» охранительного православия отца Сергия Булгакова. Неудивительно, что лучшие умы и сердца современности отвращаются от православия. И мы, разглядевшие в нём скрытую речку святости, мы в нём не потому, что есть младенческие святоотеческие распашёнки, которые уже не одеть современным людям. Нужно новое учение, новый синтез. Наше время так же религиозно томится пустотой и безысходностью, как томились веки непосредственно перед первым пришествием Христа.
14.06.2012.
Свидетельство о публикации №212061400008