История 17-й артиллерийской Киевско-Житомирской Кр

На фотографии командир дивизии Сергей Сергеевич Волкенштейн.

История  17-й артиллерийской Киевско-Житомирской Краснознаменной ордена Суворова и ордена Ленина дивизии прорыва Р.В.Г.К. (Резерва Верховного Главнокомандования)

Это не научная работа, а рассказ о  боевом пути дивизии, основанный на документах из архива МО, материалах газет и журналов,  воспоминаниях ветеранов дивизии, которые мне удалось найти в интернете.
 А также на рассказах моего отца - Андрея Нестеровича Примаченко, прослужившего в дивизии с первых дней ее создания в конце 1942 года и до ее расформирования в 1947 году.
 
После исторического очерка я привожу список ветеранов дивизии, составленный в сентябре 1972 года на одной из встреч ветеранов.

Кроме этих материалов в статье опубликованы биографии и воспоминания ветеранов дивизии, которые мне удалось найти.
 

Приглашаю всех, кто располагает материалами, связанными с судьбой дивизии и ее ветеранов, дополнить мою работу. 
Буду благодарен за присланные  комментарии и отзывы о моей работе.
 
Мой электронный адрес PRIMAPAVEL@YANDEX.RU

С уважением к читателям, Павел Андреевич Примаченко – сын ветерана дивизии  Андрея Нестеровича Примаченко – заместителя командира 242-го полка 22-й минометной бригады по технической части.
                Москва, 8 Мая 2012 г.
.

Справка:
Артиллерийская дивизия прорыва,
соединение резерва Верховного Главнокомандования Советских Вооруженных Сил.
 Первые А. д. п. были созданы в ходе Великой Отечественной войны осенью 1942 и зимой 1942—43 годов и использовались в контрнаступлении под Сталинградом. Они являлись мощным огневым средством и предназначались для количественного и качественного усиления войсковой артиллерии при прорыве сильной, глубоко эшелонированной обороны противника.
Вначале А. д. п. имели 8 полков. Затем состав дивизий менялся. Весной 1943 они состояли из 6 бригад (лёгкой гаубичной, миномётной, пушечной, тяжёлой гаубичной и гаубичной большой мощности — всего 356 орудий и миномётов).
 Летом 1944 приступили к формированию 7-бригадных дивизий. В их состав вошли лёгкая гаубичная, тяжёлая гаубичная, гаубичная большой мощности, миномётная, тяжёлая миномётная и гвардейская миномётная бригады.
 Часть А. д. п. входила в состав артиллерийских корпусов прорыва, остальные были отдельными. К концу войны (1945) насчитывалось 32 А. д. п. С их созданием увеличились возможности оперативного маневрирования крупными массами артиллерии, облегчалось управление ею.         
 (Материалы взяты из БСЭ)

       17-я артиллерийская дивизия прорыва
 17-я артиллерийская дивизия была сформирована в марте 1943 в Московской области в городе Коломне, а с апреля 1943 стала 17-й артиллерийской дивизией прорыва резерва ВГК.
В июне 1943 включена в 7-й артиллерийский корпус прорыва. В составе войск Волховского, Брянского, Воронежского и 1-го Украинского фронтов участвовала в боях на синявинско-мгинском направлении, в Курской битве, освобождении Левобережной и Правобережной Украины, Польши, в Берлинской и Пражской наступательных операциях.
За боевые заслуги удостоена почётных наименований «Киевская» и «Житомирская» (ноябрь, 1943 г.), награждена орденами Ленина, Красного Знамени, Суворова 2-й степени. Свыше 12,5 тысяч её воинов награждены орденами и медалями, а 6-ти присвоено звание Героя Советского Союза.
Дивизией командовал полковник, а с 21 апреля 1943 г. генерал-майор артиллерии – С.С. Волкенштейн ( весь период).
Начальник политотдела, зам командира по политчасти  – подполковник - К.А.Кузьмин (весь период).
По приказу Ставки Верховного Главнокомандования 1-го Декабря 1942 г. В городе Коломна началось формирование 17 Артиллерийской дивизии.

Дивизию формировали:
Командир дивизии – полковник Волкенштейн Сергей Сергеевич
Заместитель командира дивизии по политчасти – полковник Кузьмин Константин Маркович
Начальник штаба дивизии – полковник Василеня Иван Герасимович.

Основой формирования дивизии явились:
22  Минометная бригада
37 Легко-Артиллерийская бригада
50 Гаубичная Артиллерийская бригада
53 Гаубичная Артиллерийская бригада

Для укомплектования частей и соединений дивизии личный состав поступал:
1. Офицерский состав:
а). Из госпиталей через ГУК Артиллерии РККА до 50%
б). Молодых офицеров из военных Артиллерийских училищ до 35%
в). Из расформированных частей, резерва и прочих источников до 15%

2. Сержантский состав:
Из 1-го Учебного Артиллерийского полка МВО и госпиталей.

3. Рядовой состав прибывал отдельными группами из военкоматов Московской, Рязанской и Тульской областей. Из госпиталей и из расформированных частей, преимущественно, старших возрастов ( 1892 – 1905 г.г.)

Материальная часть поступала  на вооружение с Артиллерийских заводов Наркомата Вооружения СССР и со складов НКО.

Автотранспорт и тягачи  (преимущественно американской марки -  («Студебеккер», «ТД – 14», «НД – 7» и другие) поступали в дивизию непосредственно со сборочных цехов автозавода им. Сталина, Горького, а так же со складов НКО.

Вооружение и обмундирование для личного состава дивизии получали со складов Московского и Горьковского Учебных Артиллерийских центров.



Боевое крещение дивизии - Волховский фронт.

7-го Марта 1943 г. Формирование было закончено и дивизия убыла на Волховский фронт, с задачей обеспечить решение фронтовой операции по расширению прорыва блокады г. Ленинграда на участке Вороново – Карбусель.
 
Роль дивизии на Волховском фронте была небольшой частью крупной наступательной операции двух фронтов –Ленинградского и Волховского (10 - 27 февраля и 19 марта - 2 апреля 1943 г)  с целью совместного окружения и уничтожения мгинско-синявинской группировки 18-й немецкой армии.
Наступательные действия двух фронтов в феврале — марте 1943 года, осуществленные по единому плану Ставки ВГК, являлись логическим продолжением операции «Искра» и одновременно были частью общего наступления советских войск на Северо-западном направлении (операция «Полярная Звезда»)

 В состав дивизии входили:
---------------------------------------
22 Минометная бригада
37 Легко-Артиллерийская бригада
50  Гаубичная Артиллерийская бригада
А  19 Марта 1943 г. из г.Чебаркуль  в состав дивизии влилась 39 Пушечная Артиллерийская бригада.

20 марта, перед прорывом обороны противника, политотделом дивизии было проведено совещание начальников политотделов бригад по вопросам:
1.Задачи работы политотделов бригад и партийно - политических аппаратов частей на период подготовки к арт.наступлению и политическому обеспечению боя.
2.Вопросы связи и информации на период боя.
 К моменту вступления в бой в дивизии было 2048 коммунистов и 1760 комсомольцев.

Как пишут поисковики, деревню Карбусель постигла участь многих малых деревень Ленинградской области – они были сметены с лица земли во время боев Великой отечественной войны. Осталось лишь само урочище Карбусель, которое  названо в честь речки Карбусельки.
 
 арта участка железной дороги в районе Старой Малуксы. Красным обведено место, где была деревня Карбусель.
А деревня Вороново Волховского района Ленинградской области  сохранилась, и сегодня это известное в области место для любителей рыбалки и охоты.
 О боях на участке Вороново-Карбусель можно найти немало материалов в интернете, не обходят вниманием эти места и поисковики. Благодаря им, найдено немало захоронений советских солдат, погибших в годы Великой Отечественной войны.
Но обратимся к воспоминаниям ветеранов дивизии, которые были участниками  боев в марте-апреле 1943 года
Воспоминания ветеранов:
Примаченко Андрей Нестерович
Формирование дивизии началось 1 декабря 1942 года и закончилось 22 февраля 1943 года. В начале в дивизию входили 4 бригады: 39 пушечная, 50 гаубичная, 37 легко-артиллерийская и 22 минометная, а несколько позже в ее состав вошли еще две бригады 92 тежело-гаубичная и 108-я гаубичная большой мощности. Командиром дивизии был полковник, а позже генерал-майор Волкенштейн.
Свой боевой пути дивизия начала с Волховского фронта в марте 1943 г. В каждой бригаде было по 3 полка. В нашей 22-й минометной – 242, 239 и 245 полки. Это были 120 миллиметровые минометы на механической тяге. Вначале у нас были только автомобили ГАЗ-АА ( марка первых автомобилей Горьковского автозавода, выпускавшихся в 1932 – 36 годах. Мощность 40 л.с., скорость 90 км. в час), а к концу войны, каких только не было, в том числе 45 студебеккеров. Студебеккер был Бог войны, шел по любому болоту. У немцев не было ни одного такого автомобиля.

На Волховском фронте у нас была задача расширить дорогу жизни на Ленинград. В процессе боев мы продвинулись и заняли станции Карбусель, Мгу и еще ряд станций. Бои шли тяжелые. Когда мы были на Волховском фронте, выходила из окружения 2-я ударная армия, которую бросил генерал Власов, и со своими штабными работниками перешел на сторону немцев. Мы помогли расширить плацдарм этой армии. Люди выходили голодные, истощенные.

Волховский фронт отличался от других тем, что находился среди сплошных болот. Люди и машины передвигались по дорогам, мощенным бревнами. Из продуктов кроме горохового концентрата и хлеба ничего не было. У многих бойцов начался авитаминоз – куриная слепота. Ночью люди ничего не видели. Поэтому они выстраивались в цепочку, держались один за другого, и вел их тот, кто еще что-то видел.
А на Волховском фронте ходить и ездить можно было только по бревенчатым дорогам, которые сооружали днем и ночью саперные части. По обеим сторонам дороги была вода.

Командир полка послал меня с тремя бойцами на автомобиле ГАЗ-АА привезти из допа на ст. Жихарево машину сушеного лука  (наши огневые были в 30 км. за станцией Жихарево)
 Справка:
( Железнодорожная станция Жихарево расположена на линии Мга — Волхов. Поселок Назия (ст. Жихарево) расположен на реках Лава и Кавра, в 80 км к востоку от Санкт-Петербурга и в 43 км от районного центра города Кировск. Автомобильной дорогой соединён с автотрассой М18 Санкт-Петербург — Петрозаводск).

.. Дорога проходила через небольшой мостик на местной речушке, но он обстреливался немецким бронепоездом. Немцы или вели неожиданный массированный обстрел с промежутком 5-10-15-20 минут, или молчали до полудня. Были большие потери наших войск. Проезжали через этот мостик, кто как мог. Кто удачно, а кто попадал под артобстрел. До Жихарево мы доехали удачно. Погрузили  лук и поехали к переправе через малую речку. Пропускали по 3-5 машин только на повышенной скорости, потому что переправа методически обстреливалась  артиллерией с немецкого бронепоезда.
  Переехав переправу, машина неожиданно встала. Оказывается, наша полуторка загребла под задние колеса бревна настила. Положение критическое. Мы задерживаем движение  машин, шедших следом и  все  машины под артобстрелом. Не сговариваясь, мы, нас было четыре человека, как по команде, выскочили из машины и, приподняв зад полуторки, выкатили ее на передних колесах на довольно приличное расстояние и
дальше она пошла свободно. Дорогой солдат мне  говорит: «Товарищ ст. лейтенант, мне показалось, что мы подняли машину сзади». Я говорю, что мне тоже так показалось. Остальные нас поддержали. Но как это можно было сделать вчетвером, осталось для нас загадкой. Видимо, в такой обстановке, сработали какие-то скрытые человеческие силы.

Когда мы были еще в боевых порядках, немцы обстреливали нас снова и снова. Мы вошли в такой клин. Вечером возле палатки стояли три офицера и солдат – шофер санитарной машины. Недалеко разорвался снаряд. Все, как стояли, так и остались стоять, а солдата убило. Я утром стоял с начпродом, и вдруг что-то застучало по деревьям. Буквально в 7 м от нас проскользнул по мерзлой земле снаряд 105 мм калибра, застыл и не взорвался.

Перед выездом с Волховского фронта, мы, после бревенчатых настилов, попали в болото. В мою задачу входило двигать весь транспорт при любых обстоятельствах, чтобы своевременно занимать боевые порядки на отведенном месте. В 6 часов вечера мы начали всем кагалом двигать автомобили. Я настолько вцепился в эту работу, что опомнился только на второй день в 12 часов.

На Волховском фронте мы воевали недолго, но боевые условия там были настолько тяжелыми, что каждый день казался годом. Бывало, станешь где-нибудь возле разливов, зачерпнешь котелком воду и зацепишься за убитого.

 А разве вся 2-я армия, которую предал и бросил Власов, вышла из окружения? Вышли только ее остатки, которые, будучи в окружении, ели ремни, голенища кирзовых сапог и другое снаряжение.

Против наших боевых порядков занимал боевые порядки вновь прибывший корпус пехоты. Тянулся он не менее 5 дней, а выбили его весь за три дня. А потом месяц вывозили на собаках убитых. Да разве всех вывезли? Сколько там осталось безымянных солдат – погибших, утонувших в болотах – не счесть.   

После месячных боев на Волховском фронте, 18 апреля 1943 года, дивизия вновь поступила в распоряжение ставки.


КАРПОВ ГЕОРГИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ
Непосредственно в боевых действиях я начал участвовать лейтенантом, на должности командира взвода разведки батареи управления полка на Волховском фронте в 1016-м ГАП БМ РГК. С 10.02.43г в
54-й армии, а с 11.03.43г. - в группе разрушения в 8-й армии,
под командованием командира полка майора Петрова Д.Г. и нач.
штаба капитана Завгороднева Е.М.

Наш полк участвовал в битве за расширение прорыва блокады
Ленинграда. Наступление началось 19 марта 1943 г. Наш НП был в
первой траншее под деревней Вороново, КНП — 800 м восточнее. Запасной
НП располагался на переднем крае у Ладожского озера, вблизи уничтожен-
ной деревни (кажется, деревня Марково).

16 февраля мы выгрузились в 50 км от передовой Волховского
фронта. Шел снег с дождем. Здесь, таких, как мы, было уже много. Немцы сильно укрепились в Чудово и Мге. В дневнике я записал, что началась интересная жизнь, всюду шум моторов машин, тракторов, движение по фронтовым дорогам. Настроение у всех хорошее. Тыловая голодная жизнь осточертела. Там нас здорово обворовывали тыловики.

Во главе с майором Бадтушкиным наш полк вошел в 54-ю армию. Против нас 123-я и 94-я немецкие дивизии, в составе их были части «СС» и много солдат-берлинцев. Первое моё фронтовое задание — офицер связи со штабом армии. Впервые я попал под обстрел артиллерии, когда шел в штаб полка, усталый, голодный, в валенках в дождь.
Дорога обстреливалась. Снаряды рвались недалеко. Одного солдата ранило.
В штабе армии офицеры связи частей находились в одной землянке. Спать негде, по тулупам у них ползают вши, с потолка течет. Штаб армии непрерывно обстреливают. С обеих сторон работает артиллерия.

В марте мы переподчинились в 8-ю армию, которая готовилась в наступление по расширению прорыва кольца блокады Ленинграда. Я уже был занят разведкой, находясь больше всего в первой траншее или на КП полка
в 800 м от передовой, который я строил с солдатами. Все было бы хорошо только настроение плохое. Питаться приходилось даже мясом убитой лошади. Я командовал полубатареей на передовой, а Головин — второй половиной на КП и очень мучился, получая различные приказы от многочисленных начальников. Я ему сочувствовал, а мы на КП были больше всего с ПНШ по разведке, лейтенантом Оводом, и были довольны, что начальство здесь бывало редко. Здесь было опасно, но свободно.
* * *
Наступление началось 19 марта 43 года. Хотя раньше блокада
Ленинграда и была прорвана, но это был очень узкий коридор, по которому можно двигаться только ночью, так как он непрерывно был под прицелом немецкой артиллерии.

 До этого я побывал там, у самой Ладоги. Ночь перед наступлением была светлая, лунная. К тому же немцы всю ночь подсвечивали ракетами. Наш ПНП под деревней Вороново на первой траншее. Сзади нее мы соорудили блиндаж в три на-
ката. Всю ночь по передовой и нашим тылам бьют минометы, артиллерия.

Немцам день наступления был известен. Всю ночь по радио шли передачи для немцев, агитировали. Зачем? Без нескольких минут до 8.00 по радио заиграл интернационал, и началась мощная артподготовка. Первыми произвели залп «катюши», и все загудело, завизжало, забухало, зашуршало. Закачалась земля.

Разговаривать было трудно, кричали во всю мощь. У нашего НП стояла 45-мм пушка, стреляла прямой наводкой. Три часа стоял сплошной гул. Немецкая тяжелая артиллерия вела обстрел наших позиций. Наш блиндаж содрогался от разрывов снарядов 210-мм калибра. Мимо бежали в тыл раненные солдаты, некоторых тащили в плащ-палатках с отбитыми руками, ногами.

В блиндаже невозможно было сидеть. Когда рвались немецкие снаряды, мы глохли, снаряды ложились рядом. Разведчики и связисты сидели с открытыми ртами. Мне приходилось их успокаивать, а самому тоже было страшно, но я не показывал вида. Одно было в мыслях — только бы не покалечило, лучше пусть прямым попаданием».


По окончании операции, дивизия была выведена из боев и передислоцировалась в районе г.Солнечногорска, для пополнения и доформирования, где вошла в состав 7-го Артиллерийского Корпуса прорыва Р.В.К. со штатом шести артиллерийский бригад:
37 – Легко-артиллерийской бригады
22 – Миномётной бригады
50 -  Гаубичной Артиллерийской бригады
92 – Тяжелой - Гаубичной Артиллерийской бригады разрушения
108 – Гаубично - Артиллерийской  бригады БМ

18 Мая (Марта?) 1943 г., на основании приказа Главного маршала артиллерии Николая Николаевича Воронова (1899-1968). (Главный маршал артиллерии(1944). Герой Советского Союза(1965). Член КПСС с 1919 года. В Великую Отечественную войну начальник артиллерии и командующий артиллерией Красной Армии. Представитель Ставки Верховного Главнокомандования на фронтах. В 1953-58 начальник Военной артиллерийской командной академии). 17 арт.див., в составе 7-го артиллерийского корпуса прорыва РГК, поступает в распоряжение Командующего артиллерий Брянского фронта.

Управление дивизией, 22-я Миномётная бригада, 37-я Легкая артиллерийская  бригада и 50-я  Гаубичная бригада двинулись своим ходом из района доформирования на Брянский фронт по маршруту:  Солнечногорск, Тушино, Истра, Звенигород, Калуга, Одоево.

39-я Пушечная Артиллерийская бригада, 92-я Тяжелая Гаубичная бригада и 108 –я Гаубичная бригада БМ в указанный район сосредоточения (Одоево) прибыли в железнодорожных эшелонах».


ПОЛОЖЕНИЕ НА БРЯНСКОМ ФРОНТЕ.
Апрель-август 1943г.
(Из статьи кандидата исторических наук, полковника Ю. В. ПЛОТНИКОВА «История Брянского фронта»).

«В апреле 1943 г. Ставка дала указание командованию Брянским фронтом представить соображения по подготовке Орловской наступательной операции.

Замысел Ставки по разгрому орловской группировки врага заключался в том, чтобы, используя охватывающее положение наших войск, мощными ударами Западного, Брянского и Центрального фронтов рассечь противостоящую группировку противника и уничтожить ее по частям.

Основная роль в предстоящей операции отводилась Брянскому фронту. Западный выделял для участия в операции 11-ю гвардейскую армию, которая должна была нанести удар с северо-запада на Болхов с тем, чтобы во взаимодействии с 61-й армией Брянского фронта окружить болховскую группировку.

Согласно решению командующего Брянским фронтом генерала М. А. Рейтера, войска фронта, окружая болховскую группировку силами 61-й армии, главный удар наносили на Орел с востока смежными флангами 3-й и 63-й армий.

6 июня 1943 г. в командование войсками фронта вступил генерал М. М. Попов. Большую помощь командованию Брянским фронтом в подготовке операции оказывали представители Ставки А. М. Василевский и Н. Н. Воронов.
Всесторонняя подготовка наступления советских войск была проведена скрытно от противника. Высокий моральный дух наших воинов явился залогом победы над врагом.

Утром 12 июля советские войска перешли в наступление. Наиболее успешно события развивались в полосе 11-й гвардейской армии Западного фронта. Вводом в сражение армейской подвижной группы там был завершен прорыв тактической обороны врага к исходу второго дня операции.

Последовательное наращивание усилий на главном направлении, маневренные и стремительные действия войск позволили этой армии к 19 июля прорвать оборону противника на глубину 70 км и охватить болховскую группировку врага с запада. Большую помощь в решении этих задач оказали летчики 1-й воздушной армии.

Первый день наступления не принес ощутимых успехов Брянскому фронту. Несмотря на мощную артиллерийскую и авиационную поддержку атакующих войск, ударная группировка 61-й армии за день боя вклинилась в оборону противника лишь на 4—5 км. В последующие дни темпы продвижения войск этой армии были еще меньше. К 19 июля войскам 61-й армии удалось охватить болховскую группировку с востока и юго-востока.

Наступление главных сил 3-й и 63-й армий Брянского фронта, как вспоминает генерал А. В. Горбатов, бывший командующий третьей армией, началось также утром 12 июля после артиллерийской и авиационной подготовки.

 Прорыв обороны противника проводился с форсированием реки Зуша. Наибольшего успеха в первый день наступления достигли левофланговые дивизии 3-й армии, которые к исходу дня прорвали главную полосу обороны противника и вклинились на глубину 7 км.

Используя успех этих дивизий, командующий Брянским фронтом решил ввести в прорыв 1-й танковый корпус, предназначавшийся по плану для ввода в полосе 63-й армии.

Из-за массированного удара авиации по боевым порядкам корпуса, его удалось ввести в сражение только во второй половине дня 13 июля. Его танковые бригады продвигались очень медленно и существенных результатов в этот день не достигли.

За пять дней наступления войска 3-й и 63-й армий прорвали оборону противника на орловском направлении и продвинулись на глубину до 22 км, расширив фронт прорыва до 35 км. С выходом войск фронта на р. Олешня были созданы благоприятные условия для обхода Орла с севера и юга.

Почувствовав опасность окружения болховской группировки и выхода советских войск в тыл в районе Орла, фашистское командование бросило в сражение свои резервы. Для наращивания сил и удара советское командование в период с 19 по 26 июля ввело в сражение на левом крыле Западного фронта 11-ю и 4-ю танковую армии генералов И. И. Федюнинского и В. М. Баданова и 2-й гвардейский кавалерийский корпус. А на направлении главного удара Брянского фронта была введена 3-я гвардейская танковая армия генерала П. С. Рыбалко.

Противник, несмотря на тяжелое положение, создавшееся в районе Болхова и Орла, ожесточенно сопротивлялся. Но наступление советских войск продолжалось.
29 июля был последним днем существования болховской группировки противника. Войска 11-й гвардейской и 4-й танковой армий с северо-запада и 61-й армии с востока в этот день полностью очистили город Болхов.

30 июля Ставка передала в состав Брянского фронта 11-ю, 11-ю гвардейскую и 4-ю танковую армии, а также 2-й гвардейский кавалерийский корпус. В этом усиленном составе фронт продолжал Орловскую наступательную операцию.

Утром 3 августа войска 3-й и 63-й армий вышли на подступы к Орлу. Не прекращая боевых действий ночью, на рассвете 4 августа соединения этих армий ворвались в город. Завязались упорные уличные бои. К утру 5 августа Орел был взят полностью.

Этот день был радостен для советского народа вдвойне: наша армия освободила и Белгород. 5 августа 1943 г. Москва впервые салютовала доблестным советским войскам двадцатью артиллерийскими залпами из 120 орудий».



С 29-го Мая по 22-е Июля 1943 года дивизия всем  составом, под командованием генерал-майора артиллерии С.С.Волкенштейна, участвовала в боях на Брянском фронте. В составе 61-й армии выполняла задачу по прорыву обороны врага на Болховском участке Брянского фронта.

Что бы создать у противника ложное представление о состоянии артиллерии 108 гаубичная бригада и 39 пушечная артиллерийские бригады выдели подразделения, которые в период подготовки операции действовали в роли кочующих батарей на правом фланге вдали от участка намеченного прорыва.

Пленные офицеры и солдаты показали, что наступление на данном участке не ожидалось и к его отражению немцы не были готовы.

После занятия боевых порядков,  органы разведки дивизии, во взаимодействии с разведорганами стрелковых частей, в 10 - дневный срок, представили данные о противнике.
Оборона противника строилась из 3-х линий :
 Первая опиралась на водную преграду реки Оки, была насыщена массой пулеметных точек и орудиями противотанковой обороны.
Вторая проходила по населённым пунктам Алтухово, Богриново, Хомяково, Хмелевая, Кривцово и была полностью оборудована для ведения оборонительных боев.
Третья проходила в непосредственной близости к г.Болхов.

11.06.43 г. К 11.00 наши стрелковые части, проводившие разведку боем, вышли на рубеж - западная окраина Крутогорье – Карагашинка, западная окраина Пальчиково, юго-западные скаты высотки Толкачёво, захватив плацдарм на западном берегу  р.Оки.

Противник предпринял контратаку, но понес большие потери в живой силе и технике, и перешел к обороне.
 
За время боев с 11-го  по 19-е  июня 1943 года огнем дивизии было уничтожено до 600 солдат и офицеров противника, две миномётных батареи, четыре 75 мм орудия, 26 пулемётов, 12 автомашин, 14 повозок, 6 самоходных орудий, склад с боеприпасами, разрушено 13 дзотов, подавлен огонь 9 артбатарей, 13 минбатарей и 9-ти станковых пулеметов.

8 июля 1943 года планирование артнаступления было законченно.

С утра 12 июля 1943 года с мощного артиллерийского удара началось Генеральное наступление. Он оказался на редкость эффективным.

Противник пытался оказать сопротивление, но, не выдержав натиска 12 гвардейской ОД, поддерживаемых артиллерией 17-й артдивизии быстро откатывался.

13 июля противник подтянул в район Алтухово до 100 танков с мотопехотой, которые были обнаружены нашими разведчиками.

По приказу маршала Н.Н. Воронова дивизия всем составом произвела 30 минутный огневой налет, в результате которого было уничтожено 30 немецких танков и сожжено 60 автомашин  с  мотопехотой.

14 июля части 12 гвардейской дивизии прорвали вторую оборонительную линию противника, захватив Пальчиково и Хмелевая.

15 июля части дивизии под непрерывной бомбежкой начали переправу на западный берег р.Оки.
На рубеже Багрино-Хомяково противник пытался задержать наше наступление, но, потерпев неудачу, сконцентрировал значительные силы танков и до 2-х пехотных дивизий в районе Азарово-Мартемьяново.

Для отражения контратак по приказу командира 7 АКП была брошена 37 легкая арт.бригада, которая сразу вступила в бой. До конца дня на этом участке шли ожесточенные бои, и противник не мог противостоять нашему наступлению.
 С каждым днём наши части все ближе продвигались к Болохову. И 19 июля 1943 г. вышли непосредственно к окраинам города.

22 июля город Болохов был освобождён.

В ночь после занятия города дивизия получила приказ передислоцироваться на левый фланг 61 армии и получила задачу прорвать оборону противника на участке Рыбино, Белый колодезь, Брагино.

Под проливным дождём дивизия совершила 50-ти км. марш и 23.07.43 была готова к выполнению боевой задачи. В результате 3-х дневных боев при поддержке дивизии 110 и 336 СД оборона противника была прорвана и наши войска вышли на магистраль Болохов-Орёл.

В тот же вечер дивизия получила приказ Ставки передислоцироваться на участок нового прорыва.

За успешное выполнение боевых операций командование 61 армии представило 37 легкую артбригаду к званию «Гвардейской».
За время боевых действий на Брянском фронте орденами и медалями были награждены 564 офицера, старшины и рядовых.

Воспоминания ветеранов :

ПРИМАЧЕНКО АНДРЕЙ НЕСТЕРОВИЧ
В конце марта 1943 года нас сняли с огневых позиций, погрузили в эшелоны и по железной дороге направили на Москву. 
 Далее мы следовали на машинах. В одном месте на грунтовой дороге оказалась грязь буквально по колено. Машины стали и не могли двигаться дальше. Примерно в четыре часа ночи нам пришлось около 30 машин толкать руками, и только в 6 часов вечера на второй день мы выбрались на боле-менее твердую дорогу.

То есть мы, не присев ни на секунду, вокруг была такая грязь, сесть было просто невозможно, да и останавливать движение было нельзя, приказано было двигаться, во что бы то ни стало. Шли и толкали руками груженые  машины  более суток без еды и, конечно маломальского, отдыха. И я не помню, чтобы хоть один человек  возмутился или отказался выполнять приказ».

 В мае 1943 дивизия вошла в распоряжение командующего Брянским фронтом, генерала армии Попова М.М. Брянский фронт был правым крылом Курской дуги, где готовилось генеральное наступление. Мы были на переднем крае фронта под городом Болхов. В течение почти двух месяцев мы копили мины, которые ночами доставляли на передовую.

Линия фронта проходила по реке Оке. С одной стороны ее были немцы, с другой – наши. И те и другие брали воду в реке, но никто ни в кого не стрелял. Кстати и на Волховском фронте была приблизительно такая же ситуация. Наши пехотинцы ночью клали на пеньки махорку, а немцы брали махорку, а оставляли сигареты и шоколад, которого у нас и в помине не было. Это происходило в нейтральной зоне, между двумя краями обороны.

Возить снаряды в абсолютной темноте было очень тяжело. Естественно, автомобили натыкались на деревья. Многие имели повреждения. Но моя парковая служба с этой работой в основном справлялась.

Всеобщее наступление на Брянском фронте началось в 20-х числах июля 1943 года. Войска шли по нескошенным полям, где было много убитых наших и немецких солдат.


Наступление Брянского фронта поистине было громаднейшим.
 Помню, в 20 числах июля 1943 года, в 4 часа утра, на Оке начался сплошной гул с перекатами, в котором отдельные выстрелы сливались воедино. Только чуть-чуть выделялись перекаты «Катюш».

КАРПОВ ГЕОРГИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ

3.06.43 г. Нас бомбили 31 «Ю-87» и 10 «Мессеров», бросали по одной бомбе с пике, включали сирены, как на полигоне в мирное время. Никто им не мешал. Целей полно. Истребители спускались до 100 м и строчили из пулеметов по живой силе. Я четыре раза стрелял по ним из пистолета, но что он сделает? Отказался, не стал рисковать. Наши самолеты появились с большим опозданием, а немцы улетели. Жертвы есть. Сорваны две головы, кого-то засыпало в легком блиндаже и окопах, кого-то ранило.

В соседнем НП, плохо оборудованном, много жертв. А нас пронесло. В отместку, ночью, наши самолеты бомбили Болхов, Орел, Брянск. Навешали фашистам ламп— красота! Вдали возникли пожары. Командир дивизиона уехал в 10-ю батарею. Она выполняет какую-то задачу отдельно.

Я его с нетерпением жду, потому что пришел командир пехотного полка и занял наш НП. Сами заранее не оборудовали, а чужой занимают. Не ухожу, говорю, что с этого НП у меня засечена 21 цель. Комполка соглашается меня оставить, и мы продолжаем работать, но мне не нравится, что появилось много народа на нашем НП. Они проводят рекогносцировку и демаскируют нас.
5.06.43 г. Под утро на соседнем участке произвела залп «катюш». Там шел бой разведки. Мы с Лешей Чуфыриным выскочили из блиндажа, который я оборудовал в разбитой избе, и бегом на НП. А там над Окой туман. Ничего не видно. В тумане у немцев что-то вспыхнуло и горело. Мои разведчики через некоторое время уже вели наблюдение. Немцы открыли
бешеный огонь, снаряды летели куда попало и залетели к нам, в деревню Голубочки.

11.06.43 г. В наших траншеях вчера вечером накапливалась
пехота. Проводится разведка боем. Мы давно не спим, с нетерпением ждем начала артподготовки. Всю ночь каждый думал о чем-то о своем, личном. Над Окой плотный туман. Штрафники бесшумно переправились на другой берег. Пехотное начальство волнуется, волнение передается нам и бойцам. В 4.30 началась артподготовка. Ничего не видно — все в тумане и в дыму. Сплошной грохот. Немцы отвечают
слабо. Через 20 минут все замолкло. Время атаки. Началась пулеметно-автоматная трескотня. По телефону передают о первых пленных, взяли восточную Карагашинку, деревню Балвановку.

10.00 — туман рассеялся. С обеих сторон работает артиллерия. Наши заняли вторую Карагашинку, Крутогорье, Пальчиково. Позже выяснилось, что противник в панике бежал.

В 14.00 тридцать пять «Ю-87» прилетали красивым строем бом-
бить наши б/порядки. Наши истребители опоздали. В течение дня было четыре воздушных боя.
Фрицы стали нас беспощадно обстреливать. Снаряды рвались в траншее, с визгом разлетались осколки.

 Немец пристрелял блиндажи. Мины рвутся в 5 — 15 метрах, нас засыпает песком и пылью. Все перебегают в блиндажи с хорошим перекрытием. Шел воздушный бой. 
Под утро 12 июня я получил приказание представить в штаб
бригады наградные листы, полностью описание боя и схему действующих целей. Только к рассвету выбрался из штаба. Шла артподготовка. Как и вчера, ревели «катюши». Оказывается, немцы снова заняли Б. Карагашинку, Пальчиково, Болвановку. Наблюдаю за противником.

Хорошо виден бой за Болвановку. Откуда-то появился «Ме-110» на небольшой высоте. Наши его срезали. Летчики выпрыгнули и спустились на парашютах. Наша артиллерия здорово разрушила Болвановку. Идет сильный бой.

15.07.43 г. Наши войска продвигаются вперед, освобождая деревни. Танки ворвались в Болхов и вернулись обратно. Авиация непрерывно бомбит и обстреливает немцев, нанося им ощутимые потери. Все преимущество на нашей стороне.

16.07.43 г. Бои идут днем и ночью. Наша пехота снова атаковала
укрепленные районы, освободили Крутогорье, Артемовку и еще несколько деревень. Получил приказ следовать вдоль фронта наступающих войск и по радио сообщать обстановку.

20.07.43 г. Наступающие части ушли далеко на запад. Наш дивизион вел огонь по г. Болхову. Город в полукольце.



В своей книге «Об артиллерии и немного о себе» маршал артиллерии,
НИКОЛАЙ ДМИТРИЕВИЧ ЯКОВЛЕВ, в частности, пишет:
 «..В июне 1943 года мне вновь было разрешено съездить в действующую армию. Но только теперь уже на Брянский фронт.
Здесь побывал в 61-й армии генерала П. А. Белова, ознакомился с действиями ее артиллерии в наступательной операции. Но особенно меня интересовал вопрос боевого применения артиллерийского корпуса прорыва под командованием П. М. Королькова. Поехал туда. Разговор у нас состоялся довольно предметный, мне удалось почерпнуть много интересного, поучительного.
 Следующим объектом моей работы стала 17-я артиллерийская дивизия прорыва, которой командовал в то время С. С. Волкенштейн, хороший мой знакомый по совместной службе в Киевском Особом военном округе. Там Волкенштейн был сначала начальником артиллерии [136] 6-го стрелкового корпуса, а уже перед самой войной — начальником 1-го артиллерийского училища.
Что я вынес из бесед с командиром 17-й артдивизии прорыва? Если выражаться коротко, то — гордость. Гордость за мощь нашей артиллерии. И еще — радость, что наконец-то она приобрела четкие организационные формы.
А что это давало на практике? Да то, что ударная мощь подобных артсоединений использовалась теперь значительно продуктивнее, чем было раньше, когда эта мощь дробилась, попадая подчас в положение бесхозного придатка. Сейчас же все дивизионы, входившие в состав бригад дивизии, управлялись не случайно назначенными командирами групп, а своими комбригами со штабами.
И наконец, командир артиллерийской дивизии был теперь полноправным хозяином соединения, знающим досконально уровень боевой готовности своих бригад, расстановку и деловые качества командного состава до дивизиона включительно. А это, согласитесь, немало. В этом — залог успеха в бою».



ВОРОНЕЖСКИЙ ФРОНТ

Справка:

С 1942 года командующий войсками Воронежского, Юго-Западного и 1-го Украинского фронтов – Николай Федорович Ватутин (1901-1944).

Советский военачальник, генерал армии (1943). Герой Советского Союза (1965, посмертно). Член КПСС с 1922. В Великую Отечественную войну начальник штаба Северо-Западного фронта, зам.нач. Генштаба.


В Курской битве войска фронта, отразив удар противника с юга,  3 августа, во взаимодействии с войсками Степного фронта, перешли в контрнаступление, и в ходе Белгородско-Харьковской операции нанесли ему тяжелое поражение.
В августе - октябре 1943 года войска фронта участвовали в битве за Днепр.
20 октября 1943 года на основании директивы Ставки ВГК от 16 октября 1943 года, Воронежский фронт переименован в 1-й Украинский фронт.
С 5-го августа по октябрь 1943 г. дивизия вела бои в составе Воронежского фронта участвуя в освобождении городов: Ахтырка, Зеньков, и других, а также в форсировании р. Днепр и освобождении столицы Советской Украины г. Киева.
 
В эшелонах от станции Чернь и Скуратово дивизия отбыла на выполнение новых боевых задач. В период с 1 по 2 августа части дивизии по прибытии на место, вступали в бой.

Обстановка на участке Липовые балки и лес восточнее Ново-Беререзовки, где дивизии предстояло действовать была следующая:

Противник оборонялся частями 57-й пехотной и 2- мя танковыми дивизиями. Передний край проходил по северной окраине Липовая балка. 

1,5 км. севернее Русской Березовки и северная опушка урочища Щенникова. По переднему краю противник имел хорошо развитую систему  стрелковых и пулеметных ячеек, соединенных между  собой траншеями. Подступы были прикрыты противотанковыми и противопехотными заграждениями в 1-3 кола, спиралью «Бруно» и минными полями в 3 ряда.

Огневые позиции немцы приготовили на восточном берегу р.Ворсклица. Промежуточный рубеж обороны – урочище Яруча, Касировка, Русская Березовка.
Авиоразведка донесла, что противник готовит вторую оборонительную полосу  по южному берегу р.Ворскла.

После уточнения данных общевойсковой разведки разведорганы дивизии и бригад 108 гаубичной бригады БМ и 39 Пушечной Артбригады провели контрбатарейную борьбу, подготавливая прорыв нашими частями вражеской обороны.
5 августа части 27 армии, в составе которой действовала и 17 артдивизия прорыва РВК, перешли в наступление. 39 и 50 бригады разрушали немецкие блиндажи и траншеи, подавляя огневые точки, истребляя живую силу противника.
В результате успешного наступления наши части 5 августа заняли Русскую и Новую Березовки, а к исходу дня продвинулись далеко вперед, заняв Никитское, Лисица, Ивановская лисица, Хотмыжек.

Противник отходил на юг и юго-запад.
К этому времени в преследовании врага включились 37  гаубичная бригада и 22 Минометная бригады.
У станции Ново-Борисовка наши части 6 августа настигли противника. За  боевыми порядками стрелковых подразделений к станции подошли полки 22 минометной бригады. Немцы не выдержали натиска наших войск и бежали со станции.
Одновременно с легкой и минометной бригадами активно действовали и тяжелые бригады нашей дивизии. Под непрерывным воздействием вражеской авиации они упорно продвигались вперед, сменяя боевые позиции.

Чтобы сдержать наступление наших частей, противник закопал у села Ивановская лисица до 70 танков, оставшихся без горючего, превратив их в огневые точки. Часть немецких танков окопалась на юго-западной опушке Головченского леса.

4 дивизион 108 гаубичной БМ подавил огонь немецких танков. Большая группировка противника попала в кольцо северо-восточнее г.Грайворон.

Стремясь избежать полного окружения, немцы, вечером 7 августа двинулись по дороге на юг, усиленно бомбя боевые порядки наших войск.

В это время подразделении 39 Пушечной бригады и 50 Гаубичной артбригад двинулись параллельно курсу немецкого отступления.  Дивизион 1247 ПАП, 2 и 3 дивизионы 1251 ПАП и 2 дивизиона 1003 ПАП, развернулись, и с хода открыли огонь по вражеской колонне.

Первыми выстрелами были подбиты головные машины с боеприпасами и пехотой. Пламя пожара облегчило работу артиллеристам. Скоро все колонны запылали. Деморализованные немецкие солдаты и офицеры разбежались, бросая технику и вооружение.

В результате налета в руки наших войск попали 47 танков в том числе 132 «Тигра», несколько сот автомашин и большое количество разного вооружения.

Показания пленных подтвердили данные нашей разведки о том, что разгрому подверглись остатки 11 и 19 танковых дивизий.

ОСВОБОЖДЕНИЕ АХТЫРКИ. АВГУСТ 1943-й

 Из Газеты "Город А" от 21.08.2008 г.   

«Летом 1943 года развернулась одна из крупнейших битв Великой Отечественной войны, вошедшая в историю под названием Курская битва. По размаху, напряжению и ожесточенности эта битва не знала себе равных в истории. С обеих сторон в ней приняли участие более 4 млн. человек, свыше 69 тыс. орудий и минометов, 13 тыс. танков и самоходных орудий, до 12 тыс. самолётов. На курском направлении (центральный участок фронта) враг сосредоточил 50 дивизий (в т.ч. 14 танковых и 2 моторизованных), а также 4-й и 6-й воздушные флоты. В составе вражеской группировки насчитывалось: 900 тыс. солдат и офицеров; около 10 тыс. орудий и миномете; до 2,7 тыс. танков и штурмовых орудий; более 2 тыс. самолётов.
Оборона курского выступа возлагалась на войска Центрального и Воронежского фронтов, которыми командовали генералы К.К.Рокоссовский, Ф.Н. Ватутин. В тылу был развернут Степной фронт И.О. Конева. Три этих фронта насчитывали: 1,9 млн. человек; 26,4 тыс. орудий и минометов; 4,9 тыс. танков; около 2,2 тыс. самолетов. Общая протяженность фронта составляла 170 км, а фронт наступления -120 км.
Бои на ахтырском направлении, разгоревшиеся в августе 1943 года, являются частью завершающегося этапа Курской битвы, вошедшей в историю под названием "Ликвидация белгородско-харьковской группировки немецко-фашистских войск".
Обороне Ахтырки фашисты придавали большое значение. Это объяснялось тем; что после потери Богодухова Ахтырка оставалась единственным опорным пунктом, откуда гитлеровцы могли оказать содействие Харьковской группировке своих войск.
Противник занял оборону на белгородско-харьковском направлении, создав здесь 7 оборонительных рубежей глубиной до 90 км.
5 августа в бой была введена 27 армия генерал-лейтенанта С.Г.Трофименко, перед которой была поставлена задача - ударом в направлении Грайворон-Ахтырка овладеть городом Ахтырка и завладеть плацдармами на западном берегу Ворсклы. В своем составе 27 армия имела пять стрелковых дивизий: 71 (генерал-майор Н.М. Замировский), 147 (генерал-майор М.П. Якимов), 155 (полковник И.В. Капров), 166 (полковник Б.И. Полторжицкий), 241 (полковник П.Г. Арабей). Армию поддерживали: 4 гвардейский Кантемировский танковый корпус (гв. генерал-лейтенант П.П. Полубояров); 17 артдивизия прорыва (генерал-майор С.С. Волкенштейн); 2-я воздушная армия (генерал-полковник С.С. Красовский); 93 отдельная танковая бригада (полковник С.К. Доропей), 29 гв. воздушно-десантный полк (гв. майор Г.В. Кочетков), 7 гв. воздушно-десантная дивизия (гв. генерал-майор М.Г. Микеладзе), 47 гв. миномётный полк (гв. подполковник Ф.С. Максименко), 20 воздушно-десантный корпус (генерал-майор Н.И. Бирюков), 3 гв. Котельнический танковый корпус (гв. генерал-майор И.А. Вовченко), 40 армия (генерал-лейтенант К.С. Москаленко), 47 армия (генерал-лейтенант П.П. Корзун), 4 гв. армия (гв. генерал-лейтенант Г.И. Кулик).
Имея подавляющее превосходство в живой силе и стрелково-артиллерийском вооружении, армия значительно уступала противнику в тяжёлых танках, самоходной артиллерии и бомбардировочной авиации.
8 августа 27 армия вступила в пределы Ахтырского района. В центре армии наступал 4 гв. Кантемировский танковый корпус. Понеся большие потери в боях за Грайворон, на 8 августа корпус имел в своём составе 116 танков.
В ночь на 9 августа перед частями танкового корпуса была поставлена задача - прорваться на восточную окраину Ахтырки и подготовить условия для штурма города.
11 августа в 4 часа утра танки с хода атаковали Ахтырку. Бой сразу же принял ожесточённый характер. Фашисты хорошо подготовили город к уличным оборонительным боям. Основные магистральные улицы пересекали противотанковые рвы, на всех перекрёстках находились танки и самоходные пушки. Город обороняли полностью укомплектованная моторизованная дивизия СС "Великая Германия", части 11И19 танковых дивизий, 3 минометная дивизия, 112 и 255 части пехотных дивизий; около 250 танков, в т.ч. 75 тяжелых типа "Тигр".
Расчеты командира корпуса овладеть Ахтыркой с хода без участия пехоты не оправдались.
Общий штурм города был назначен на 16 часов 12 августа. С   утра 12 августа к Ахтырке начали подходить стрелковые соединения, которые в 16 часов, после удара нашей авиации, перешли в наступление и продвинулись в глубь города на 500-600 м. Уличные бои продолжались с неослабевающим напряжением, противник усиливал сопротивление.
Утром 13 августа, после мощного вражеского удара с воздуха, 40 фашистских танков атаковали северо-восточную часть города. Отважно дрались в этом бою танкисты 4 гв. Кантемировского танкового корпуса и 93 танковой бригады. Они смело прорывались через огонь и громили врага с тыла. Отдельные танки прорывались к центральной площади города, но, будучи ограничены в маневре, в большинстве своем гибли. Объятые пламенем танки не выходили из боя и сражались до последней возможности.
Командование 27 армии, убедившись в бесплодности дальнейших наступательных действий, вечером 13 августа отдало приказ прекратить атаки и временно перейти к обороне на непосредственных подступах к Ахтырке. С наступлением темноты из окраин города были выведены все танковые части, которые с 9 по 13 августа понесли большие потери (80 танков) и нуждались в пополнении и отдыхе. Большие потери - 12163 человека, понесённые 27 армией при первом штурме Ахтырки, не позволяли возобновить наступление. Главная задача наступления армии - освобождение Ахтырки - оставалась нерешенной.
Противник, отразив попытку 27 армии овладеть городом, в спешном порядке стал сосредотачивать крупные силы и сколачивать мощную танковую ударную группировку. 16-17 августа в полосу обороны 27 армии командованием Воронежского фронта была введена 4 гв. армия до этого, находившаяся в резерве Ставки.
Утром 18 августа фашисты нанесли мощный танковый удар по обороне 27 армии. Сильный артиллерийский и минометный огонь принял на себя передний край 166 дивизии. Затем последовал авиационный удар двумя группами по 30-35 самолетов в каждой. Одновременно с юго-восточной окраины Ахтырки начали двигаться два полка пехоты под прикрытием танков.
Противник нанес удар по 166 дивизии, которая больше всего понесла потерь во время уличных боев и являлась наиболее слабым звеном в обороне 27 армии. Прорвав передний край обороны, противник начал расширять участок прорыва, они пустили три волны танков по 50-60 в каждой.
Прорвав вторую оборонительную линию, танки противника вышли на оперативный простор и, не встречая серьезного сопротивления, овладели совхозом "Ударник". В районе совхоза разгорелись особо тяжелые бои, поскольку здесь шло наступление главной группировки танковых войск противника. Здесь решалась судьба всего сражения.
29 гвардейскому воздушно-десантному полку и 7-й гвардейской воздушно-десантной дивизии было приказано овладеть совхозом «Ударник».
На рассвете 21 августа боевые порядки дивизии были атакованы превосходящими силами противника. В бой фашисты бросили главные силы танковой дивизии и моторизованную дивизию СС "Великая Германия".
29 полк, глубоко вклинившись в расположение противника, потерял связь с соседями, фланги полка обнажились - и противник повел бой на окружение совхоза. Полк организовал круговую оборону.
С северо-запада наступало 27 танков, с северо-востока -12, с востока и юга на полк наступали большие группы автоматчиков. Фашисты применили новую тактику - на большой скорости танки противника подошли к траншеям гвардейцев и, высадив десант, отошли в укрытие. Фашистские автоматчики забросали траншеи гвардейцев гранатами.
К 9 часам утра весь совхоз и прилегающие к нему поля были охвачены ожесточённым боем, все постройки совхоза были стёрты с лица земли. Из командиров 3-го батальона в строю остался только один, остальные погибли или были ранены, а из роты противотанковых ружей вышел из боя только один расчет - 2 человека. От 7 стрелковой роты противотанковых ружей осталось 6 бойцов и 3 ружья, пулемётная рота попала под огнемётную атаку и почти вся сгорела.
За день боя 29 полк своими средствами уничтожил 9 танков и одно самоходное орудие. Бой продолжался. Тяжело было гвардейцам, вооруженным только автоматами и карабинами, противостоять врагу с танками. В результате многочасового боя, когда полк потерял все противотанковые средства, вражеские танки стали безнаказанно в упор расстреливать оставшихся в живых гвардейцев. Пулемётной очередью был сражён командир полка гв. майор Г.В. Кочетков, и в следующее мгновение его тело было раздавлено гусеницами "Тигра".
Полковое знамя было спасено старшим врачом полка, капитаном медицинской службы М.И. Медведевой. Знамя, получившее первое боевое крещение при обороне совхоза "Ударник", с честью было пронесено гвардейцами до Вены. На полотнище - 24 пулевых и осколочных пробоины. Сейчас знамя сохраняется в Санкт-Петербурге в музее артиллерии.
Бессмертный подвиг совершили 11 гвардейцев во главе с гв. лейтенантом М.Б. Багировым. 22 августа, действуя в передовом отряде, группа оторвалась от свого подразделения и, захватив важную в тактическом отношении высоту, приготовилась к обороне. Через несколько минут в направлении высоты двинулись вражеские танки с автоматчиками. Против каждого гвардейца наступало 40 фашистов. 24 часа продолжался неравный бой, который закончился победой гвардейцев. Они уничтожили 3 танка и около 250 фашистов. Важная тактическая высота была удержана.
Вечером 22 августа общими усилиями 7-й и 8-й воздушно-десантных дивизий кольцо окружения было прорвано и остатки 29 гв. воздушно-десантного полка соединились с частями своей дивизии. После двухдневного жестокого боя в окружении, полк насчитывал 723 человека из 3 тысяч. Полк понёс огромные потери, но своей стойкостью, упорством и мужеством сковал более одной трети сил главной группировки противника и тем самым подорвал его наступательные возможности. После боя за совхоз "Ударник" фашисты уже больше не делали попыток возобновить наступление.
В боях за совхоз "Ударник" и за освобождение города 8 человек удостоены высокого звания - Герой Советского Союза: М.Б. Багиров, А.И. Барданов, А.Н. Гайдаш, Г.М. Головин, В.А. Жуков, В.М. Покидько, В.А. Сидоров, И.А. Терещук.
В течение 19-21 августа 27 армия пополнялась боевой техникой и личным составом. Командованием Воронежского фронта армия получила приказ с утра 21 августа перейти в наступление и к исходу дня овладеть Ахтыркой. Выполнить эту задачу в течение трёх дней не удалось в связи с сильным противодействием противника и отсутствием танковой поддержки. Противник прочно удерживал непосредственные подступы к Ахтырке, подвергая боевые порядки 27 армии массированными ударами с воздуха.
Таким образом, наступление советских войск на ахтырском направлении в результате ожесточённого сопротивления противника было приостановлено по всему фронту.
После освобождения Харькова значение Ахтырки как опорного пункта фашистов в общей системе обороны харьковского направления было утрачено. Угроза окружения ахтырского гарнизона, вынудила фашистское командование принять решение оставить Ахтырку и отвести войска на новый оборонительный рубеж. Эвакуация противника проводилась 23-24 августа под покровом ночи.
Отход фашистов из города был замечен разведкой 27 армии в 7 часов утра. Командующий армией отдал приказ на преследование противника.
25 августа в 8 часов утра войска 27 армии перешли в атаку и в течение дня. 147 дивизия овладела южной частью Ахтырки, 155 дивизия - северной половиной города до р.Ахтырка. 166 дивизия к 16 часам сосредоточилась в центре города. Ахтырка была освобождена от фашистских захватчиков. Таким образом, под Ахтыркой потерпели крушение планы вражеского командования.
В ходе Курской битвы советские войска разгромили 30 дивизий противника, в т.ч. 7 танковых.
В ходе Белгородско-Харьковской наступательной операции Воронежский и Степной фронты разгромили 15 вражеских дивизий (в т.ч. 4 танковых).
На знамёнах многих частей и соединений засверкали боевые ордена. 132 из них получили звание гвардейских, а 26 из них удостоены почётных наименований. Более 100 тыс. человек были награждены орденами и медалями, а свыше 180 человек отмечены высшей боевой наградой - Золотой Звездой Героя Советского Союза.

Н.Г.Калюжная, директор краеведческого музея




Участие 17 дивизии в боях за Ахтырку:

По мере продвижения наших частей к г. Ахтырке противник усиливал сопротивление, неоднократно переходил в контратаки.

На подступах к городу, в саду у станции Правда наша разведка обнаружила скопление танков противника. В уничтожении этого вражеского узла сопротивления отличилась 39 Пушечная артбригада. Мощным  огневым налетом она подавила 3 артбатареи, сожгла 8 танков, 35 автомашин и уничтожила до 300 солдат.

После этого налета наши стрелковые части овладели станцией.
Закрепившись в Ахтырке, противник не раз переходил в контратаки, но наши соединения и части дивизии срывали планы немцев.

Был такой момент, когда немецкие автоматчики прорвались непосредственно к огневым позициям батареи тов.Демкина. Бойцы и офицеры, во главе с командиром взялись за оружие и отбили атаку врага.

В эти дни в частях и соединениях дивизии была получена книга Сталина о Великой Отечественной войне Советского Союза, которая вызвала небывалый подъем у всего личного состава дивизии.

Коммунист Серов заявил, - Мы били, бьём и будем бить фашистских захватчиков. Мы боремся за нашу Родину. Слова тов. Сталина укрепляют в нас веру в победу.

Боевые качества и моральный дух личного состава 17 артдивизии, стойкость бойцов и умение командиров проявились в дни с 18 по 22 августа, когда на наши боевые порядки обрушился тщательно подготовившийся противник, пытаясь нанести серьезный контрудар. Он был нацелен на фланг и тыл наших частей, занявших г.Краснокуток и выходивших на ж.д. магистраль Харьков – Полтава.

Для немецкого командования успех этой операции должен был облегчить положение группировки, оборонявшей  г.Харьков.
Этим объясняется ожесточенность боев.

Утром 18 августа немцы перешли в наступление перед фронтом 155 СД, бросив в атаку до 100 танков, прикрыв их большими группами бомбардировщиков. Противник прорвал передний край нашей обороны и начал продвигаться в направлении Вервовый, совхоз «Ударник». Ряд наших подразделений оказались в чрезвычайно трудном положении, так как, не имея пехотного  прикрытия, вели бой с немецкими танками и мотопехотой.

Немецкие танки и сопровождавшие их бронемашины с автоматчиками вышли к огневым позициям 1 и 2 –го дивизионов 92 ТГАбр. Учитывая возможность прорыва танков, командиры дивизионов – капитан Чуев и ст.лейтинант  Пивличенко заранее организовали круговую  противотанковую оборону и выставили наблюдателей.

Первые вражеские машины показались на пригорке слева от  того направления в котором батарея вела огонь. Под обстрелами танков, под бомбами с воздуха наши расчеты разворачивали тяжелые гаубицы.

Первым огонь открыл командир орудия сержант Воронцов. Вторым выстрелом его орудие подбило «Тигра», второго «Тигра» побил соседний расчет. Противник  продолжал атаковать – одной группой танков с фронта, другую направил в обход, в тыл нашим артиллеристам.  Тогда Воронцов развернул одно орудие, расчет которого выбыл из строя, и для ведения огня в тыл продолжал стрелять из двух орудий. Ему помогали оставшиеся в строю мл.сержант Махмудин, а также вычислитель – сержант Трофименко. Он погиб смертью героя уничтожив два «Тигра».

Геройство проявили бойцы 2 –го дивизиона. Когда один из расчетов выбыл из строя, замкомандира ст.лейтинант Головин бросился к гаубице, открыл огонь и подбил «Тигр». Ему присвоено звание «Героя Советского Союза». Парторг батареи мл.лейтинант Гайдаш, командуя огневым взводом, подбил 6 вражеских танков. Он был тяжело ранен, но с поля боя не ушел. За свой поступок ему  тоже было присвоено званием «Героя Советского Союза».

Пять часов длился  ожесточенный бой. Танки били прямой наводкой по нашим артиллеристам, автоматчики осыпали пулями, но орудия продолжали стрелять, ведя огнь в трёх направлениях.

В этом бою было уничтожено 25 танков, 5 автомашин, 3 бронемашины,3 самоходных орудия и до двух рот немцев. Продвижение противника был остановлено.

Получив приказ командования, дивизионы сменили позиции, сумев вывести из кольца сохранившуюся матчасть.

В 10.00. 18 августа до 30 танков вышли в район восточной окраины г.Ахтырка и атаковали позиции 166 СД, подразделения которой начали отходить.

Командир 9 батареи ст.лейтинант  Булганов открыл огонь по танкам и продолжал его даже когда они подошли непосредственно к Н.П.  Батарея подбила 10 танков.

Немецкие танки и автоматчики вышли к позициям наших минометных  полков. Минометчики встретили их сокрушительным огнем и сражались до последнего выстрела.

Несколько танков появились перед позицией миномета комсорга  батареи старшины Понаморенко. Он принял единственное правильное решение: вести бой по пехоте, отсекая её от танков. Расчет оказался эффективный. Было уничтожено до 50 автоматчиков.

Когда мины закончились, расчет, во главе с  командиром, взялись за винтовки и автоматы, и лишь когда патроны кончились, в нескольких метрах от противника вытащили миномет, прицепили к машине и увезли.

Командир дивизиона ст.лейтинант Золотилов, выйдя из боя по приказу, обнаружил, что два миномета остались на боевых позициях, так как их расчёты целиком вышли из строя. Спросив разрешения у командира бригады Золотилов сел в машину и под обстрелом поехал к оставленным минометам. Подцепил их и вывез в безопасное место. Машина получила 4 пробоины. Золотилов был ранен, но матчасть спас.

С 15 августа 37 легкая артбригада действовала на участке 6-гвардейсклй Армии, поддерживая 15 Гвардейский танковый полк.

18 августа командующий артиллерии армии поставил перед батареей задачу перейти на правый фланг армии севернее Пахомовки для отражения прорвавшихся сил противника.

С рассвета 15 августа противник начал наступление на участке, который защищала 37 артбригада. Перед немецкими танковыми частями была поставлена задача выйти к нам в тыл, соединиться с южной группировкой, захватить Краснознаменск  и окружить 71 дивизию в районе Котавльва.

 При поддержке авиации противник силами до двух батальонов пехоты и 70 танков атаковал наши части  с направления Чемодановка  на Пахомовку.

218 Гв. Лап, находясь на направлении главного удара и не имея пехотного прикрытия приняла тяжелый бой. Стеля поочередно осколочными по пехоте и бронебойными по танкам, гвардейцы остановили противника. За день боя они уничтожили 13 немецких танков.

Батарея ст.лейтинанта Мурадьяна приготовилась вести огонь вдоль лощины, но немецкие танки появились на бугре слева. Батарея подверглась бомбёжке и пулеметному обстрелу авиации. Связь с К.П прервалась. Тогда Мурадьян по своей инициативе развернул орудие на 90 градусов  и ударил  по танкам. Со второго выстрела он подбил танк «Т-6». Тогда его примеру последовали командиры других орудий, в результате чего были подбиты ещё два танка. Остальные танки скрылись во ржи.
 
В боевом отзыве командира артиллерии 6 гв. Армии П.С.С. Генерал-майора артиллерии Турбина говорилось, что 218 гв. ЛАП  находясь на главном направлении с открытыми флангами, не имея пехоты, мужественно  и самоотверженно прямой наводкой отражала атаки  танков и пехоты противника.   

Отличная слаженность в полку 37 бригады и хорошее управление со стороны штаба бригады облегчили маневр. Массированным огнем дивизионов и полков задача, поставленная перед бригадой, была выполнена.

Противнику не удалось выйти на  рубеж Краснознамеск и окружить 71 дивизию. Всему личному составу была объявлена благодарность.

Рядом с 37 бригадой сражались пушкари 39 бригады. Умело маневрируя своими орудиями, неоднократно меняя позиции, 39 бригада встретила огнем все попытки немцев пробиться в район  Каплуновка – совхоз Ильча – Осыпняк.

21 августа в районе Осыпняка бригада накрыла огнем колонны атакующих немецких танков. Было подбито 14 танков и 20 автомашин противника.

К 25 августу противник перешел к обороне. В этот день после короткого огневого налета наши части заняли Ахтырку и вышли в район междуречья Вороскла и Псел. Тогда же был освобожден Харьков.

Попытка противника сорвать нашу Харьковскую операцию  контрнаступлением из района Ахтырки и удержаться на рубеже Воросклы, была сорвана  в значительной степени благодаря  эффективности огня 17 артдивизии Прорыва
РГК.





Воспоминания ветеранов:
Примаченко Андрей Нестерович

 В августе 1943 года наша дивизия вошла в состав Воронежского фронта. Командующим фронтом был генерал армии – Ватутин. Все время наша дивизия находилась в боевых действиях. Наш полк нес ощутимые потери в живой силе. В первых числах августа 1943 года в составе 1 армии, мы принимали участие в освобождении города Орла и ликвидации орловского плацдарма. В ходе боев было освобождено еще ряд населенных пунктов и городов.  В районе деревни Казачья лисица была разгромлена колонна отступающих немцев. Был занят г. Грайворон и дальше дивизия продвигалась к г. Ахтырке.
Заняв боевые порядки в районе Ахтырки, немецкая оборона проходила на окраине города, наша -  в 2-х километрах за селом в направлении Ахтырки. В один из дней немцы, собрав в кулак всю технику, танки и пехоту, под прикрытием авиации атаковали наши боевые порядки. 

Пришлось «драпать». В этом бою погибли все воины второго дивизиона вместе со своим командиром майором Лопатиным.
Через сутки отчаянных боев равновесие было восстановлено.

Примерно в 10 км. от передовой уже была создана вторая линия обороны, где и были остановлены немцы и потеснены обратно к Ахтырке.
Наша новая линия обороны теперь проходила за селом, а старая линия обороны осталась в нейтральной зоне, перед селом, но под самым носом у немцев. Наша разведка уточнила, что все минометы и автомобили ГАЗ-АА находятся целыми в капонирах.
 
Наш командир полка подполковник Раевский создал группу (я, еще два и 8 солдат) , которая должна была по ночам просачиваться в эту «нейтральную зону» ( на бывшую передовую), укладывать на машины стволы и плиты минометов, осторожно выкатывать вручную из капониров машины и  катить их в тыл нашего переднего края. Там приводили все в полную готовность и пополняли боевые порядки второго дивизиона Вооружены мы были автоматами, гранатами и ломами.
 Легко было брать ствол миномета, но невероятно тяжело было отрывать от грунта плиту миномета, на которой стоял ствол. Кроме оружия, гранат и автоматов у нас были ломы. Вначале все делалось тихо. Но потом приходилось стучать. Усталость при этом была адская и уже никакой страх нас не сдерживал.
Эту работу мы выполнили за 6 суток. Как нас не обнаружили немцы, остается только гадать. Ведь все это делалось буквально у них под носом. При этом передний край обороны немцев беспрерывно освещался ракетами. Вот они-то доставляли нам больше всего хлопот.
Примерно через неделю после этой «операции» началось наступление на Ахтырку, в результате чего город был освобожден.

Противник особенно настойчиво держался за Ахтырку. 18 августа силами 100 танков и полка мотопехоты под прикрытием авиации немцы потеснили наши части и, развивая успех, стали продвигаться вперед. Ряд наших артиллерийских подразделений попал в полосу действия танков, в том числе и наш второй дивизион. Но артиллерийский дивизион оказал такое сопротивление, что противник, будучи под ураганным огнем всей артиллерийской дивизии, был вынужден отступить. Бой длился 5 часов. Было уничтожено 25 танков, из них 11 тигров, 5 автомашин, 3 бронетранспортера.

Наш парковый взвод находился в селе, близ Ахтырки. Я как раз в это время был там. На село был совершен налет немецкой авиации. Я залег в дальнем углу двора возле забора, а старшина взвода Дондуков с одним из шоферов побежали в подвал под домом. Возле подвала стояла наша автоцистерна с бензином. Одна из бомб попала в цистерну. Бензин загорелся. Честь его попала в подвал. Старшина и боец сгорели в подвале.
После войны мне пришло письмо от школьников Ахтырки. Они просили рассказать об освобождении их города. Я написал о том, как мы освобождали Ахтырку и о том, как погиб старшина Дондуков. Позже они сообщили мне, что память его увековечена в книге боевых действий по освобождению Ахтырки.

По пути боевых действий за Ахтырку, мы освободили многие села Украины. Мы с парковым взводом находились в совхозе Красный. В один из вечеров по проезжей полевой дороге, которая находилась напротив нас, шла колонна виллисов с включенными передними фарами. С нашей стороны кто-то стал стрелять из карабина по дороге. Я с капитаном Аблязовым подошли к дороге. В это время передний виллис остановился, а за ним остановились еще несколько машин. Из первого вышел плотный мужчина в кожаной куртке и спросил, кто стрелял? Лейтенант Гольдман ответил, что стрелял он и спросил: «С кем имею дело?». Мужчина ответил: «С Жуковым», - и влепил ему в ухо, да так, что тот чуть не упал в кувет. Но Гольдман не растерялся, вытянулся и ответил: «Стрелял по вашему приказу тов. Маршал за демаскировку фарами». Жуков ответил: «Дурак, ведь я же ехал со стороны фронта». Он, конечно, понял, что не прав. Потом повернулся к нам и спросил, а вы кто такие? Лейтенант Аблязов ответил:  «Командиры советской армии, товарищ маршал». А он нам и говорит: «Не командиры, а бандиты с большой дороги». - Сел в машину и колонна виллисов помчалась дальше.

Окончательно мы освободили г. Ахтырку в 4 часа утра. Многие здания горели. На улицах стояла разбитая немецкая техника. Среди них несколько танков – тигров, фердинандов. Вся Ахтырка покрылась пеленой дыма и смрада, так что даже лучи утреннего солнце едва пробивалось через толщу этой пелены.


В результате ожесточенных действий на Украине, полностью была разгромлена Белгородско-Харьковская группировка немецких войск. К 27 сентября 1943 года части дивизии, в том числе и наш полк, заняли огневые позиции на левом берегу Днепра в районе Гусеницы на знаменитом Ржевском полигоне. Дивизия поддерживала артиллерийским огнем части 40 армии. Сходу был форсирован  Днепр и захвачен плацдарм в районе Монастырево и Ходорово – Малый Букрин. Наш полк занимал огневые позиции в районе Ходорово. В боях в районе Ходорово противник понес большие потери в танках и живой силе. Наша переправа через Днепр беспрерывно подвергалась налетам вражеской авиации и артобстрелу. Когда во время сильного артобстрела я с группой солдат находился в одной из землянок, снаряд разорвался рядом с нашей землянкой. Бревна с крыши землянки разлетелись. Одно из них попало мне по правой ноге, чуть выше колена. Я хромал недели две, а потом все прошло. Но уже в 1949 году боль в ноге возобновилась, и я пролежал в Симферопольском военном госпитале около 3-х месяцев.
Особенно ожесточенными были бои в районе Букринского плацдарма. В октябре 1943 года наш Воронежский фронт был переименован в 1-й Украинский. Командующим фронта был генерал Ватутин.



ГАЙДАШ АЛЕКСАНДР НИКИТИЧ

Командир огневого взвода 92-й тяжёлой гаубичной артиллерийской бригады (17-я артиллерийская дивизия, 7-й артиллерийский корпус прорыва, 27-я армия, Воронежский фронт) младший лейтенант Александр Гайдаш отличился в упорных боях против превосходящих сил противника 18 августа 1943 года под городом Ахтырка Сумской области Украины.

«18 августа 1943 года вражеские танки в сопровождении мотопехоты прорвали оборонительные порядки 166-й стрелковой дивизии. Частям соединения грозило окружение.

Перед 2-м дивизионом 92-й тяжелой гаубичной артиллерийской бригады, где замполитом был старший лейтенант Григорий Головин, была поставлена задача: приостановить продвижение противника. Орудия были подготовлены к стрельбе прямой наводкой в условиях круговой обороны.

Гитлеровцы перешли в наступление после артиллерийского и авиационного ударов по нашим позициям.

Советские артиллеристы открыли прицельный огонь по вражеским танкам, которые зашли в тыл и на фланги огневых позиций дивизиона.

В этой тяжелой обстановке исключительное хладнокровие и мужество проявил командир огневого взвода 6-й батареи младший лейтенант Александр Гайдаш. Он умело прикрыл расчеты орудий огнем пулеметов. Выполняя приказы командира взвода, орудийные расчеты под непрерывным вражеским обстрелом быстро и умело маневрировали огнем своих гаубиц.

Младший лейтенант был там, где складывалось особенно трудное положение. Несмотря на серьезное ранение, отважный командир продолжал руководить действиями взвода. За несколько часов боя артиллеристы подбили четыре немецких «Тигра», три средних танка, две бронемашины, семь мотоциклов и уничтожили около роты автоматчиков.

С наступлением темноты бой затих. Командир взвода Гайдаш получил приказ отойти на новую огневую позицию. Он сумел вывести из окружения орудия не только своего, но и других взводов батареи, сохранив материальную часть и боеспособность огневых расчетов.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 9 октября 1943 года за образцовое выполнение боевых заданий командования и проявленные мужество и героизм в боях с немецко-фашистскими захватчиками, младшему лейтенанту Гайдашу Александру Никитовичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» (№ 2646).
Из статьи Кирилла Осовикова.


МИХАИЛА ИВАНОВИЧА КОБОЗЕВА

командира батареи 239-го минометного полка 17-й артиллерийской дивизии прорыва РВГК

«Мне особенно врезались в память жестокие бои на Орловско-Курской дуге в августе 1943 года. Это было в районе города Ахтырка.

Моей батарее было приказано: огнем минометов прикрывать отход наших войск, преграждая путь пехоте противника, наступающей за танками. Туго пришлось расчетам моей батареи, когда «Тигры» начали поливать ее градом осколков.

Они вывели из строя два миномета и почти половину прислуги. Прямым попаданием снаряда был убит заряжающий Банзавай, вражеская пуля угодила в голову наводчика Ирдулина, третьему номеру осколком оторвало подбородок. Чудом остался цел лишь один миномет батареи, замаскированный в зарослях кукурузы, который вместе с разведчиком Коноплевым и радистом Чернышевым двое суток мы трое тащили 17 километров, пока не нашли отступивший на заданные позиции свой полк.

После того как контратака была отбита, и противник остановлен, мне, с бойцами батареи, пришлось вернуться на место прежнего боя, оказавшегося в нейтральной полосе, и буквально из-под носа гитлеровцев вывозить поврежденные минометы заодно с грузовиком. За этот бой я был награжден орденом Красной Звезды.




КАРПОВ ГЕОРГИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ

«I8.08.43 г. Уже 5 суток мы с пехотой сидим под Ахтыркой. Никакого продвижения. А газеты давно сообщили, что Ахтырка освобождена - поспешили, и это многим может стоить жизни.

Немецкая артиллерия беспрерывно бьет по нашим позициям, ревут «ишаки», трещат пулеметы и автоматы. Изредка им отвечают наши.

Наступление на город приостановлено из-за того, что одна немецкая дивизия вклинилась на фланге нашей 5-й армии, и основные силы перебросили на левый фланг на ликвидацию прорыва. А вчера немцы активизировались на правом фланге.
Командование бросило часть сил туда, а наш участок оголен. Настроение плохое, чувствую какое-то одиночество. В бригаде не осталось друзей. Все радости и печали делю со своими разведчиками».
 

Оставив Ахтырку, противник, прикрываясь подвижными отрядами и оказывая незначительное сопротивление, откатывался на юго-запад. Наши части преследовали немцев, приближаясь к следующему водному рубежу р.Псел.
На одном из промежуточных рубежей севернее и северо-западнее Бельска, противник пытался закрепиться.
Наши части, переброшенные в этот район, быстро заняли боевые порядки и организовали разведку оборонительного рубежа немцев.
 
Хорошо провел звукоразведку приданный дивизии 624 ОРАД.

Утром, 31 августа в соответствии с планом артнаступления, части дивизии начали огонь. В первый же час вражеские батареи были подавлены, а ряд - уничтожен.

 Артиллерия противника не могла оказать сопротивление нашим частям и они, прорвав вражеский рубеж, продвинулись вперед.

На другой день дивизия перешла в подчинение 52 армии для обеспечения наступательной операции по овладению г.Зеньков.
Совершив 25 километровый марш, дивизия в 2 сентября в 8.00 сосредоточилась в районе Кудари – Камыши – Обранькиевщина.

Обстановка на данном участке фронта была следующей:

Противник частями 112Пд, 19 и 17 ТД оборонялся на рубеже Бобашки -  Омековщина – Пирки - Шаровка.
Активных действий не проявлял. Изредка появлялись отдельные танки, ведя огонь прямой наводкой.

Разведчасть дивизии установила, что противник превратил населенные пункты Левченко – Бобашкин – Пирки в оборонные пункты. Сюда были подтянуты самоходные орудия и танки. Здесь большое количество пулевых точек, расположенных в каменных строениях.

Вражеская артиллерия  насчитывала на этом участке до 20 артиллерийских и до 15 минометных батарей.

Планируя артнаступление, штаб дивизии ставил задачу подавить огневую систему и живую силу противника, а также его батареи как на переднем крае, так и в глубине, и защитить фланги наступающей дивизии от контратак пехоты и танков немцев.

5 сентября в 7.35 началась артподготовка, в результате которой была подавлена огневая система противника, батареи и живая сила. Только к вечеру заработали две немецкие батареи из района Тарасовки. Части 294 СД быстро овладели Сликовщанами и Пирками.


  6 сентября бой  велся в глубине вражеской обороны. Дивизия вела огонь преимущественно массированными огневыми налетами по тем опорным пунктам которые оказывали сильное сопротивление.

К вечеру второго дня наступления наши части вышли на  восточную окраину г.Зеньков, а в ночь на 6 сентября город был занят нашими войсками.

За три дня боев были подавлены 5 минометных и 21 артиллерийская батареи, уничтожено 3 минометных и 4 артиллерийских батареи, 15 пулеметов, 30 автомашин, 4 танка, до 1200 солдат и офицеров.

«Трудно переоценить значение боев развернувшихся за последние дни северо-западнее Харькова, в частности за овладение г.Зенькова», - писала «Красная Звезда».

Наверное, не будет лишним рассказать, что Зеньковский район и сам город Зеньков были местами ожесточенных сражений.

В справочнике об этом говорится скупо: «...город в Украине, Полтавская область, на реке Ташань. Известен с 1604 года. Оставлен Красной Армией 9 октября 1941 года. Освобожден 6 сентября 1943 года войсками Воронжского фронта в ходе Черниговско-Полтавской стратегической наступательной операции».

Фронтовая сводка: «В течение 25 августа наши войска продолжали развивать наступление в районе северо-западнее Харькова и заняли более 60 населенных пунктов, в том числе город Зеньков... В боях за эти пункты уничтожено более 1 000 немецких солдат и офицеров, сожжено и подбито 17 вражеских танков. Западнее Харькова бойцы Н-ского соединения с боями продвигались вперед и уничтожили 31 танк, 4 бронемашины и 15 самоходных орудий противника. Захвачено 18 орудий разного калибра, склад боеприпасов и много стрелкового вооружения».

Наверное, о характере операции и о ее масштабе можно судить по боевым соединениям, которые принимали в ней участие. Вот только некоторые из них:

73-й стрелковый корпус, которым командовал полковник Павел Федорович Батицкий;

136-я стрелковая дивизия под командованием полковника Ивана Михайловича Пузикова;

 93-я стрелковая дивизия, которой командовал полковник Аполлон Яковлевич Крузе;
259-й отдельный танковый полк полковника Алексея Власовича Лукьянова;

17-я артиллерийская дивизия прорыва под командованием генерал-майора артиллерии Сергея Сергеевича Волкенштейна и другие прославленные в боях бригады, дивизии, корпуса Воронежского фронта.

Город был освобожден от фашистов 6 сентября, а бойцы гибли и 7, и 10, и даже 20 сентября 1943 года.

После Зенькова противник не мог  зацепиться ни за один рубеж, поспешно отступая к Днепру.

Вслед за Борсклой наши части форсировали Хорол. Фронт приближался к Днепру.

Битва за Днепр была одной из самых грандиозных операций, вернее, целого ряда операций, проведенных советскими войсками, во время Великой Отечественной войны. Об этом можно найти немало материалов в библиотеках и на сайтах в интернете.


 Битва за Киев, в которой принимала участие 17 арт. дивизия прорыва, являлась одной из составных частей общей битвы за Днепр.
 
В отрывке из статьи, сотрудников Дальневосточного открытого института дана общая картина освобождения Киева.
«Операция войск 1-го Украинского фронта, проведенная 3 - 13 ноября с целью разгрома группировки немецко-фашистских войск в районе Киева и освобождение столицы Украины. Войска 1-го Украинского фронта (13-я, 60-я, 38-я, 40-я, 27-я, 47-я А, 3-я гвард. ТА, 2-я ВА; ген. армии Н. Ф. Ватутин), захватив в конце сентября 1943 г. плацдармы на правом берегу Днепра севернее и южнее Киева, дважды (с 12 по 15 и с 21 по 23 октября) предпринимали наступление с целью освобождения Киева.
Главный удар наносился с южного, Букринского плацдарма, вспомогательный - с северного, Лютежского плацдарма. Обе операции, однако, не получили развития, т. к. противник сосредоточил против Букринского плацдарма крупные силы (10 дивизий, в т. ч. 5 танковых и моторизов.) и создал прочную оборону.
24 октября Ставка ВГК приказала основные усилия фронта перенести на Лютежский плацдарм. Сюда с Букринского плацдарма были скрытно переброшены 3-я гвар. танковая армия, 23-й стрелковый корпус (из 47-й А, которая выводилась в резерв Ставки), 7-й артиллерийский корпус прорыва и другие соединения и части.
Они дважды переправились через Днепр и в условиях осенней распутицы совершили сложный марш вблизи линии фронта.
Благодаря принятым мерам противник не обнаружил перегруппировки советских войск. Нанесение удара в обход Киева с запада возлагалось на войска 38-й армии, 3-й гвардейской танковой армии, 5-го гвардейского танкового корпуса и 1-го гвардейского кавалерийского корпуса.
Севернее Лютежского плацдарма удар на юго-запад наносила 60-я армия.
С Букринского плацдарма должны были наступать войска 40-й и 27-й армий.
Поддержку сухопутных войск с воздуха осуществляла авиация  2-й ВА.
К началу операции войска фронта имели общее незначительное превосходство над противником, но на направлении главного удара (в полосе 38-й А) они превосходили противостоящие силы немецко-фашистских войск (4-я ТА) в пехоте в 3, в артиллерии в 4,5 и в танках в 9 раз.
Наступление с Букринского плацдарма, имевшее целью главным образом сковать противостоявшие силы противника, началось 1 ноября, т.е. двумя днями раньше общего наступления.
Утром 3 ноября после мощной артподготовки с Лютежского плацдарма нанесла удар главная группировка фронта.
Авиация, как только улучшилась погода, произвела 1150 вылетов самолетов. К концу дня войска 38-й армии, наступавшие совместно с 5-м гвардейским танковым корпусом, и соединения 60-й армии продвинулись на 5 - 12 км.
4-5 ноября в сражение были введены 3-я гвардейская танковая армия, перерезавшая шоссе Киев - Житомир, 1-й гвардейский кавалерийский корпус, вторые эшелоны 38-й и 60-й А, в т.ч. 1-я Чехословацкая отдельная бригада под командованием полковника Л. Свободы.
Немецко-фашистское командование, опасаясь окружения своих войск в Киеве, начало поспешно отводить их. К утру 6 ноября столица Украины была освобождена.
Преследуя врага, советские войска 7 ноября освободили Фастов, 13 ноября - Житомир.
Используя общий успех, на правом крыле фронта в наступление перешла 13-я А.
Однако уже с 8 ноября противник стал наносить сильные контрудары по южному флангу главной группировки фронта.
Обнаружив сосредоточение южнее Фастова крупных сил противника, Ставка приказала войскам центра и юного крыла фронта временно перейти к обороне (Киевская оборонительная операция 1943 г.) Продолжавшие наступление 60-я и 13-я армии к концу ноября вышли на рубеж севернее Наровля, Ельск, Овруч, восточнее Коростеня.
В результате Киевской наступательной операции освобожден Киев и в его районе на правом берегу Днепра создан стратегический плацдарм глубиной до 150 километров.
Советские войска разгромили 12 пехотных, 2 танковые и 1 моторизованные дивизии противника, уничтожили и захватили около 1200 орудий и минометов, 600 танков и штурмовых орудий, 90 самолетов, около 2 тысяч автомашин.

А теперь обратимся к историческому формуляру 17 арт.дивизии  прорыва:
20 сентября командование дивизии получило  боевое распоряжение о переходе дивизии в подчинение командующему 40 армией, которая  форсированным маршем стремительно двигалась на Запад.

Частям и дивизионам предстояло совершить 300 км. марш

К рассвету 27 сентября части дивизии заняли огневые позиции на левом берегу Днепра в районе Гусеницы на знаменитом Ржищевском полигоне.

Обстановка на данном участке фронта была следующая:

Наши передовые части с хода форсировали Днепр, заняли два плацдарма на правом берегу. Один – в районе Моностырек, южнее Ржишева второй -  на участке Ходорово – Малый Букрын.

На стороне противника были все преимущества, так как там был заранее укреплен правый берег Днепра, очень  удобный для оборонительных боев.

Все пути подхода к переправам через Днепр, а так же районы наших огневых позиций просматривались и простреливались артогнем противника.

Имея  задачу сбить и сбросить в Днепр наши передовые части, противник подтянул в район плацдармов  значительные танковые и пехотные силы.

Для закрепления захваченных нами рубежей и накапливания сил в районах плацдармов, решающее значение имела мощная артподдержка, поэтому соединения дивизии, оборудовав за ночь огневые позиции с утра 27 сентября, открыли огонь по противнику, контратоковашему южнее Ржищева.

Первыми открыли огонь через Днепр  1430 и 1432 полки 37 бригады. В середине дня в огневом налете на  вражеские укрепления приняли участие все наши соединения.

Контратаковывающий противник был рассечен нашим огнем, потеряв до полка пехоты и две минбатареи.

В этот день особенно отличились наши разведчики, связисты Они на бревнах, бочках и других подручных средствах переправлялись на правый берег Днепра и оттуда направляли огонь батарей.

Через несколько дней части дивизии переправились южнее для обеспечения наступательных действий 40 армии в районе Букринского плацдарма.

Для обеспечения тесного взаимодействия артиллерии и танковых соединений было решено переправить на правый берег Днепра 239 минометный полк  подполковника Засыпкина Николая Дмитреевича и 1432 ЛАП подполковника Трассоруба Ивана Михайловича

Дожди сделали непроходимой дорогу, но бойцы и командиры вытаскивали на руках орудия, минометы и машины, и своевременно заняли огневые позиции.

Впервые в качестве опыта  на правый берег была переправлена 152 мм пушка-гаубица 39 бригады ( командир расчета сержант Наливайко).

Заняв позиции на одном из преднестровских холмов, орудие открыло огонь прямой наводкой по контратакующим танкам противника. Опыт блестяще удался.

За день боя орудие Наливайко вывело из строя 3 немецких танка, подавило огонь 3-х отдельных орудий.

Во время нашей атаки в районе Ходорово – Канада. Противник бросил в контратаку до 70 танков, угрожая отрезать и прижать к Днепру 2 наши стрелковые дивизии.

Дивизионы 108 Гауб.артбригады БМ открыли огонь по немецким танкам, уничтожили 8, а остальные были рассеяны.
Положение было восстановлено. И наши части овладели поселкам Канада.

Бои в районе Букринского плацдарма развивались со все большим ожесточением.

Противник, считая, что именно здесь наносится главный удар, стягивал новые танковые и пехотные дивизии, перебрасывая их с других участков фронта.
Наше командование разработало  и осуществило блестящий маневр.

25 октября 1943 года  был получен приказ Командующего артиллерии 1–го Украинского фронта о выходе из подчинения 40 армии 17-й артдивизии прорыва РГК.

Дивизия должна была поступить в распоряжение 38 армии, действовавшей в районе Яблонка – Горянка. Для этого  дивизии предстоял марш в 120 км и форсирование Днепра севернее Киева.

Главное внимание было обращено на скрытность передвижения и сосредоточения дивизии в  заданном районе.

На основном направлении удара в полосе Яблонка – Горянка – высота 155.0. 17 артдивизия прорыва составляла ударную группу прорыва 38 армии

Район подвергался сильному арт. и мин. обстрелам. Фланговым огнем из района реки Ирпень, косоприцельным огнем из района Выжгорода и фронтальным огнем из района Пуща-Водица.

Все работы по оборудованию и занятию боевых позиций производились только в ночное время с соблюдением строжайшей маскировки.

Особую трудность представляла  разведка переднего края обороны противника, так как линия фронта проходила через густой лес и разведка наблюдением с Н.П. была практически не возможна. Поэтому  наши разведчики широко использовали подвижные разведгруппы и кочующие Н.П.

Ко второму ноября  1943 года группировка противника и его артиллерия на данном участке была полностью установлена, и штаб дивизии закончил планирование огня на артнаступление по обеспечению прорыва обороны противника частями 50 с.к.

Предстояло генеральное сражение за освобождение столицы Украины г.Киева.

Партийные органы дивизии вели постоянную и кропотливую работу с личным составом.
В основу работы с офицерским составом было положено глубокое изучение книги т. Сталина « О Великой Отечественной войне Советского Союза».
В помощь изучающим эту замечательную книгу были прочитаны лекции на темы:
1.книга т.Сталина – программа борьбы и побед Советского народа над немецко-фашистскими захватчиками.
2. Учение т. Сталина о постоянно действующих факторах, влияющих на ход и исход войны.
3. Товарищ Сталин вождь и организатор побед над немецкой армией.
4. Железная воинская дисциплина – залог побед над немецкой армией.
5. Роль тыла в обеспечении побед Красной армии.
6. Политическая карта мира.
7. Освободим Советскую Украину от немецких захватчиков.
И другие лекции.

  Перед началом арт.наступления на Киев, на митингах, было зачитано обращение Верховного Совета 1-го Украинского фронта к работникам политотделов дивизии и бригад .

На рассвете 3 ноября все части 17 артдивизии открыли сокрушительный огонь по переднему краю и глубине вражеской обороны. В результате стремительной атаки пехоты и танков сопротивление немцев было сломлено.

Немцы начали отходить в Киев и по направлению на Житомирское шоссе. К 13 часам наши части, преодолевая упорное сопротивление противника, вышли на рубеж 1 км. южнее отметки 137 и 1.5 км  отметки 132.

К 16 часам противник пытался закрепиться на рубеже севернее окраины Горянки, дома отдыха, санатория, но под огнем артиллерии  снова был сбит с данного рубежа и продолжал отходить в прежнем направлении, неся большие потери в живой  силе и технике.
По неполным данным огнем дивизии было подавлено:42 батареи, взорвано 6 складов с боеприпасами и уничтожено до 1000 солдат и офицеров.

К полудню 4 ноября наши части вышли на рубеж г.Горянка.
5 ноября наши части вышли к западной окраине г.Киева, подошли к Святошино, обходя город с юга и юго-запада. Этот обходной маневр был успешно завершен.

6 ноября 1943 года – столица Украины была освобождена.

В бою за г. Киев партог 3-го дивизиона 1251 ПАП Ткаченко после ранения остался в бою.

За три дня боев за Киев было принято в партию 220 человек, а в комсомол 40.

В ночь на 6 ноября приказом Верховного  главнокомандующего тов. Сталина 17 АДП РГК присвоено звание «Киевская», а всему личному составу объявлена благодарность.

Воспоминания ветеранов:

ПРИМАЧЕНКО АНДРЕЙ НЕСТЕРОВИЧ

Через Днепр мы переправлялись в районе села Ходорово, недалеко от Киева. Здесь были особенно тяжелые бои.

Понтонная переправа  постоянно подвергалась артобстрелам и воздушным налетам противника.

Наши 120 мм минометы выпускали в час 2500 мин. (дальность полета чугунной мины 4,5 км, а с дополнительным зарядом до 6 км)
 
Подвозить боеприпасы надо было непрерывно. Мы и возили боеприпасы днем и ночью. Потери транспорта и водительского состава были очень большими.

6-го ноября утром был уже на Крещатике. Я никогда до этого не бывал в Киеве и не видел довоенного Крещатика. Но, то, что я увидел 6-го ноября 1943 года мне никогда не забыть!
На огромном пространстве вдоль и вширь лежали глыбы бетона и искореженного металла высотою до 10 метров.  В то время мне было непостижимо представить, как и какой техникой  и за сколько лет смогут расчистить эти руины?

 А в мае 1945 года я ехал по железной дороге в отпуск из Австрии  из города Кремса, где стояла наша  часть. И когда я приехал в Киев, то опять пошёл на Крещатик. Я был поражен – на этом огромном пространстве я не увидел ни одного камешка.  Я спрашивал у проходвших мимо киевлян, - как такое могло произойти?
 
Многие просто отвечали, « А что здесь такого, просто люди поработали». Вот это я называю трудовым подвигом, равным боевому.

Там же на Крещатике утром 6 ноября 1943  неожиданно ко мне подошёл довольно пожилой человек. Выглядел он измученным, одет был плохо.
- Товарищ офицер, - обратился он ко мне, - прошу вас, возьмите  вот это, - и  протянул мне металлический портсигар. Я растерялся.
- Спасибо, но я не курю, - поблагодарил я его.
 - Я тоже. Но пожалуйста, возьмите. Поймите, я, наверно, единственный еврей, оставшийся живым в Киеве. И я дал себе слово, если немцев прогонят и меня не убьют, я подарю этот портсигар первому советскому офицеру, которого увижу.
 
С этими словами он буквально втиснул мне в руку портсигар и быстро ушёл. Я даже не успел спросить его имя, а тем более помочь ему чем-нибудь.

Я не курил, но портсигар был всегда со мной. Не потому, что он оказался серебряным и довольно дорогим, а как память о той встрече. К сожалению, в  1945 году, когда я ехал в отпуск. Меня обокрали на одной из железнодорожных станций в Румынии. Украли все мои «трофеи», а вместе с ними и портсигар.

Воспоминания ветеранов.

МИХАИЛ ИВАНОВИЧ КОБОЗЕВ


В битве за Днепр, выполняя приказ командира полка, майора Н.Д. Засыпкина, о корректировке огня минометных расчетов нашего полка, мы, вместе с командиром нашего дивизиона С.К. Ивановым и группой радистов и разведчиков, первые переправились через водную ширь на Букринский плацдарм.

Когда плот находился близко у противоположного берега, от взрыва снаряда он опрокинулся, и мы оказались в воде. Спасая радиостанцию от влаги, достигли правого берега и добрались на плацдарме до условленного места, где оборудовали НП.

Радисты развернули рацию и связали нас с огневыми позициями полка и с взаимодействующими пехотными подразделениями. Через считанные минуты минометчики обрушили огонь по вражеским позициям, опоясывающим плацдарм.

Наблюдая за разрывами мин, я стремился с наибольшей точностью корректировать огонь по вражеским огневым средствам, препятствующим продвижению нашей пехоты для расширения плацдарма.

За время 20-дневных боев за Киев на Букринском плацдарме огнем нашего дивизиона было уничтожено: одна минометная, одна артиллерийская батареи, два орудия, восемь пулеметных гнезд и до 180 гитлеровцев.

Фашистское командование считало, что главный удар советских войск по освобождению Киева будет наноситься именно с Букринского плацдарма. Поэтому они стягивали в этот район новые танковые и пехотные соединения с намерением сбросить наши войска в Днепр.

Учитывая это, советское командование, решило главный удар произвести с Лютежского плацдарма. С этой целью была произведена перегруппировка войск 1-го Украинского фронта.

В конце октября 1943 года вместе с 17-й артдивизией прорыва, сдав плацдарм новым частям и совершив 200-километровый марш ночью на север, мы заняли огневые позиции на Лютежском плацдарме.

В ночь на 3 ноября 1943 года минометчики нашего полка ждали сигнала артподготовки.

 Утром, в 8 часов 40 минут, раздался гул наших «катюш», известивших о начале арт. наступления. «Расчеты по местам!» - подал я команду батарее. Когда командиры взводов доложили о готовности расчетов к ведению огня, скомандовал: - «Огонь!».

После 40-минутного гула артподготовки и поддержки с воздуха в прорыв устремились танковые и пехотные соединения. Вражеские войска не выдержали натиска, начали отступать.

К вечеру первого дня наступления советские войска продвинулись на 12-15 километров. Но враг продолжал отчаянно сопротивляться. В результате боев 3-5 ноября 1943 года минометчиками нашего полка было уничтожено 24 пулеметных точки, три минометные батареи, убито и рассеяно до двух батальонов пехоты противника из них значительная часть на счету нашей 5-й батареи и нашего 2-го дивизиона.

К рассвету 6 ноября 1943 года Киев был очищен от фашистов, над городом взвился алый стяг.

7 ноября мы отметили 26-ю годовщину Октябрьской революции. За отличные боевые действия при форсировании Днепра и освобождении Киева в числе многих воинов я был удостоен ордена Отечественной войны I степени.

ПОБЕДИТЕЛИ
К 40-летию битвы за Днепр и освобождения Киева
Осенью сорок третьего армии 1-го Украинского фронта подошли к Киеву и стремительным ударом освободили столицу советской Украины от гитлеровских захватчиков. Пехотинцы и артиллеристы, танкисты и авиаторы в тесном взаимодействии нанесли фашистам сокрушительное поражение. В историю Великой Отечественной войны была вписана новая славная страница.
И вот недавно в наш город приехали его освободители, воины 17-й артил¬лерийской Киевско-Житомирской орденов Ленина, Красного Знамени и Суворова дивизии прорыва Резерва Главнокомандования. Она прошла от Ленинграда до Берлина. Ее полки участвовали в обороне Москвы и Сталинграда. Освобождали Орел, Белгород, Харьков, Полтаву, Брянск, Киев... И теперь, спустя четыре десятилетия, съехались на встречу солдаты-победители.

Мало их осталось. Небольшой зал окружного Дома офицеров был заполнен наполовину, хотя приехали почти все оставшиеся в живых. Поседевшие, они узнавали и не узнавали друг друга. Ведь многие из них не виделись почти полвека...

Возле памятника В. И. Ленину и могилы Неизвестного солдата в парке Вечной славы, возле памятника командующему 1-м Украин¬ским фронтом Н. Ф. Ватутину, где ветераны возложили цветы, их приветливо встречали киевляне.

Неумолим бег времени. Но и оно бессильно перед человеческой памятью. Что вспоминают сейчас ветераны?

МЕЛЬНИКОВ М. Н., подполковник в отставке, бывший начальник штаба 50-й гаубичной бригады, председатель совета ветеранов 17-й арт¬дивизии, участник освобождения Киева.
— Так вышло, что на мою солдатскую долю выпали и защита, и освобождение Киева. В далеком 41-м после кровопролитных боев нам пришлось оставить его. Как тяжело сдавать врагу родной город, знают только те, кому довелось испытать это. Но, уходя, я твердо верил, что скоро вернусь. И этот час пришел.

В конце сентября 1943 года наша дивизия вышла к Днепру южнее Переяслав-Хмельницкого и вступила в бой на Букринском плацдарме. А 26 октября командование приняло решение перебросить нас к Лютежскому плацдарму. Под проливным дождем побригадно снимались мы со своих позиций и рассредоточенно двигались к понтонной переправе.

А переправлять нам было что. В дивизии насчитывалось более 500 орудий и минометов, столько же машин и тракторов. Вместо снятых боевых орудий мы оставляли макеты, чтобы гитлеровцы не смогли обнаружить передислокацию наших войск.

На Лютежском плацдарме в полосе наступления 38-й армии, наносящей главный удар на шестикилометровом участке прорыва немецко-фашистской обороны, было сосредоточено свыше двух тысяч орудий и минометов.

Вечером 2 ноября был отдан приказ о начале наступления. Атака началась в 8 часов 40 минут 3 ноября. В этот день вся мощь артиллерии обрушилась на противника. Артподготовка длилась 40 минут. В первый же день наступления первая линия обороны врага была уничтожена. Мы продвинулись вперед на 10 километров. Этот огненный смерч запомнился мне на всю жизнь.

ТРУНОВ А. А., бывший политработник, гвардии капитан, участник освобождения Киева, участник Парада Победы.

 Перед нами была поставлена задача: в кратчайший срок освободить Киев и не допустить его полного разрушения. И мы спешили. В течение всей ночи с 4-го на 5 ноября шли ожесточенные бои. Некоторые бригады нашей дивизии наступали совместно с 7-м гвардейским танковым корпусом в направлении Святошино. Другие, в частности 37-я бригада, в составе 51-го стрел¬кового и 5-го гвардейского танкового корпуса на левом фланге 38-й армии развернули бои непосредственно за Киев.

В эту ночь после артналета наши танки пошли вперед с зажженными фарами, прожекторами, включенными сиренами, ведя огонь из пушек и пулеметов. Не выдержав натиска, фашисты в панике стали отступать. А утром 5 ноября мы совместно с пехотой и танкистами вошли в Киев.

Весь день бои продолжались на улицах города. Наша бригада прямой наводкой уничтожала огневые точки врага на Крещатике, и во второй половине дня мы достигли улицы Кирова.

Фашисты подожгли много домов. Каждую улицу, каждый дом приходилось брать с боем. Дым пожарищ застилал горизонт. Поздно вечером 5 ноября мы вышли на юго-восточную окраину Киева в район Телички и перерезали дорогу на Васильков.

6 ноября в 4 часа утра мы узнали, что город полностью освобожден от фашистских захватчиков. За эту операцию дивизия была награждена орденом Красного Знамени и получила наименование Киевская.

РУЗИЕВ Т. А., бывший наводчик 1251-го полка, рядовой.

 С 1942 года до Победы я прослужил в 17-й артдивизии. Кто подсчитает, сколько километров прошел я за это время? Многое осталось в памяти навсегда. Но больше всего запомнилось освобождение Киева. Почему? Легких, конечно, боев не бывает, однако битва за Днепр и Киев была особенно ожесточенной.

Когда мы стояли на Букринском плацдарме, висел густой туман. Но два вражеских танка мне удалось все же подбить. А всего за войну уничтожил 17 танков.

Сейчас вот хожу по обновленным, красивым улицам чудесного города и испытываю гордость, что принимал участие в его освобождении, и теперь чувствую себя чуть-чуть киевлянином.

Давно закончилась война, но и сейчас рассказываю в школе детям о том, как прекрасен мир, который необходимо отстаивать и сегодня.

МЕРЗИКО М. С., бывший техник-лейтенант.

 Больше всего мне запомнилась переправа. Для 92-й бригады мы должны были доставить 152-миллиметровые снаряды. Десятки вражеских самолетов непрерывно бомбили нас. Закипала вода от снарядов, и много товарищей-однополчан погибло тогда. Но с заданием справились. Кстати, из двух орденов Красной Звезды один за форсирование Днепра получил я. В Киеве после освобождения впервые. Не город — сказка.
И я рад, что мне выпала честь быть его освободителем.

БОНДАРЧУК П. М., бывший связист, ефрейтор.

 Кто такой связист? Это не просто солдат, таскающий на себе кабель. Это солдат, который носит на спине огромную ответственность. От его сноровки, мужества, выносливости зависит успех любой операции. Какая координация войск без связиста? Вот и шли мы в огонь и в воду. Особенно тяжело было на Днепре. Река-то широченная, а гитлеровцы вовсю палят по переправе.

Пришлось вплавь, держась за две бочки, прокладывать связь. Но прошел, проложил. А сейчас у меня профессия мирная. Сады развожу. И, поверьте, занятие это самое прекрасное.

Зацветут весною яблони, и вся земля до горизонта в бело-розовом цвете. Вот бы всегда так было, чтобы не чернела земля от разрывов снарядов, а цвела, чтоб все люди мирно жили. Ведь много дел сделать-то еще нужно.

«Пусть будет мир на планете», — говорят ветераны, потому что знают цену войне и миру. За него они сражались и умирали.
С.Окункаев
газета «Вечерний Киев».


После освобождения столицы Украины, 17 артдивизия прорыва получила приказ поддержать наступающую 23 стрелковую дивизию.

Противник оказывал сопротивление незначительными подвижными группами танков и автоматчиков, продолжая отступать  по направлению к г. Житомиру.

8 ноября форсировали р.Ирпень части 23 С.Д. сопровождаемые 17 артдивизий.

9 ноября наметилась угроза контратаки немцев в районе Васильков.

По данным разведки там  действовали три танковые дивизии противника. По приказу командира 17 А ДП РВК 37 лартб была снята с участка 23 Д. и направлена в распоряжение командира 5 Гв. Танкового корпуса.

Остальные части дивизии из-за растянутости коммуникаций,  в условиях бездорожья испытывая затруднения в снабжении горючим и боеприпасами, продвигались вперед вдоль Житомирского шоссе.
Вступая с хода в  бой с отдельными группами танков и автоматчиков части 23 С.Д. сломили сопротивление немцев на рубеже Кочерово и 11 ноября 1943 г. вышли на рубеж р.Тетерев, обеспечив нашим войскам освобождение г.Житомира.

За участие в этой операции 17 АДП получила наименование «Киево-Житомирской» и награждена орденом «Красного Знамени».

В историческом формуляре об освобождении Житомира 17 АДП дивизией сказано немного, и может сложиться впечатление, что роль дивизии в этой операции была незначительной, но награды, присвоенные дивизии, - звание «Житомирской» и орден «Красной звезды» говорят о многом.

Чтобы лучше понять и оценить роль дивизии в той операции стоит  вкратце  напомнить события, связанные с боями за Житомир

Город был освобожден 12 ноября 1943 года войсками 1-го Украинского фронта в ходе Киевской стратегической наступательной операции.

Освобождавшие соединения:

1-й Украинский фронт:
1-й гвардейский кавалерийский корпус (генерал-лейтенант Баранов Виктор Кириллович):

7-я гвардейская кавалерийская дивизия (полковник Васильев Вячеслав Дмитриевич);

2-я гвардейская кавалерийская дивизия (полковник Мамсуров Хаджи-Умар Джиорович);

 1-я гвардейская кавалерийская дивизия (генерал-майор Овар Юлиан Иванович);

 230-й отдельный танковый полк (подполковник Щербаков Дмитрий Афанасьевич);

1461-й самоходно-артиллерийский полк (подполковник Никулин Григорий Елисеевич).
38-я армия:

23-й стрелковый корпус (генерал-майор Чуваков Никита Емельянович):

 30-я стрелковая дивизия (полковник Янковский Виктор Павлович);

23-я стрелковая дивизия (полковник Бастеев Иван Васильевич);

218-я стрелковая дивизия (генерал-майор Скляров Сергей Федорович);

17-я артиллерийская дивизия прорыва (генерал-майор артиллерии Волкенштейн Сергей Сергеевич):

 37-я Легкая артиллерийская бригада (полковник Кордюк Андрей Илларионович);

39-я Пушечная артиллерийская бригада (полковник Ракович Станислав Владиславович);

50-я Гаубичная артиллерийская бригада (подполковник Краснюков Николай Павлович);

92-я Тяжелая гаубичная артиллерийская бригада (полковник Дидык Алексей Кондратьевич);

108-я Гаубичная артиллерийская бригада большой мощности (полковник Реутов Владимир Дмитриевич);

22-я Минометная бригада (полковник Иринеев Ириней Петрович).


Наступление советских войск было настолько стремительным и неожиданным, что немцы, убегая в панике, оставили на станции Житомир многочисленные склады с продовольствием, военным снаряжением, цистерны со спиртом.

Воинским частям и соединениям, которые особенно отличались в боях за освобождение города, приказом ставки Верховного главнокомандования было присвоено почетное наименование «Житомирская». В их честь 13 ноября 1943 в Москве был дан салют 20-ю артиллерийскими залпами из 224-х орудий.

.
Однако немецкие войска, оперативно перегруппировав силы, стянули в район Житомира значительные резервы, в том числе из Западной Европы было срочно переброшено 48-й танковый корпус.

Ударная группировка насчитывала 15 дивизий, из них 7 танковых. 15 ноября началось контрнаступление в житомирском направлении.

Войска 1-го Украинского фронта не успели организовать здесь прочной обороны. Они были ослаблены непрерывными многомесячными боями. Кроме того, сказывалась отсутствие танковых частей и слабая артиллерийская поддержка. Вражеской танковой армаде фактически противостояли только пехота и кавалерия.

18 ноября фашистские войска нанесли удары одновременно севернее и южнее Житомира. Вечером того же дня они замкнули кольцо в районе хутора Свитин. В окружение попали одна стрелковая дивизия и ряд мелких частей и подразделений.

Однако советские войска продолжали вести упорные бои на занятых позициях. Лишь в ночь на 19 ноября командующий 60-й армией генерал И. Д. Черняховский получил приказ вывести войска из окруженного Житомира.

В этих тяжелых условиях солдаты и офицеры проявляли образцы мужества и героизма.

Так, батарея 143-го истребительного противотанкового полка под командованием старшего лейтенанта И. С. Саенко входила в состав арьергарда, прикрывавший отход основных сил. Между селами Крошня и Песчанка батарею атаковало 20 фашистских танков. Вместе с последней пушкой погиб и командир батареи. Уроженец Полтавщины старший лейтенант И. С. Саенко за этот подвиг был удостоен звания Героя Советского Союза. Его именем названа одна из улиц в восточной части Житомира.

19 ноября 1943 немецкие войска вторично заняли Житомир. На этот раз оккупационный режим отличался чрезвычайной жестокостью в отношении гражданского населения. Особенно свирепствовали эсэсовцы.

Они беспричинно расстреливали первого попавшегося прохожего, врывались в дома, уничтожали женщин и детей. На короткое время в городе вновь возобновилась деятельность оккупационных властей.

Между тем ударная группировка противника продолжала рваться в направлении Киева. В Житомирской области развернулись кровопролитные бои, которые по ожесточенности и масштабам можно приравнять к величайших сражениям Второй мировой войны.

На незначительном по площади участке фронта немецкое командование сосредоточило почти столько танковых и моторизованных дивизий, сколько их действовало во время знаменитой Курской битвы.

Трагедия, разыгравшаяся в ноябре-декабре 1943 года в боях за Житомир, осталась в воспоминаниях многих участников тех событий.

Один из них, тогдашний рядовой 17-й артиллерийской дивизии прорыва, а впоследствии известный писатель

ВИКТОР АСТАФЬЕВ  вспоминал.

«Самое страшное, что я видел за все годы войны, - это Житомирское шоссе. Еще не успели убрать трупы погибших воинов (как наших, так и немецких) после первого взятия Житомира в ноябре 1943 года, как началось контрнаступление немцев.

 А впоследствии, в декабре, - новое наступление наших войск. Человеческие тела, которыми были густо устлано шоссе, давились танками и другой техникой в фанеру. Мародеры выбивали золотые коронки, отрубали пальцы с кольцами. Не было никаких похоронных команд. Лишь через некоторое время местных крестьян заставили граблями окучивать то месиво, что осталось от людей».

Сдача советскими войсками Житомира получила и политический резонанс. Ведь именно в эти дни в Тегеране проходила конференция глав государств - союзников антигитлеровской коалиции, где И. Сталин сообщил о взятии Киева и успешном наступлении в Правобережной Украине.

Именно в разгар конференции поступило сообщение о контрударе и прорыве немецких войск на житомирском направлении. Над столицей Украины вновь нависла угроза оккупации.

За «самовольную» сдачу Житомира чуть не поплатился должностью и жизнью командующий 1-м Украинским фронтом генерал-полковник М. Ф. Ватутин. От гибели его спасло лишь вмешательство маршала Г. К. Жукова.

Ценой неимоверных усилий удалось остановить наступление противника на линии Овруч, Чоповичи, Малин, Радомышль, Ставище. Брусилов.

В ходе 40-дневных оборонительных боев советские войска обескровили врага и пересекли ему путь на Киев. Еще во время обороны командование 1-го Украинского фронта начали подготовку Житомирско-Бердичевской наступательной операции.

Главный удар осуществлялся силами

1-й Гвардейской, 18-й  и 38-й армий под командованием генералов А. А. Гречко. К. Н. Леселидзе, К. С. Москаленко.

3-й гвардейской и 1-й танковых армий генералов П. С. Рыбалко и М. Ю. Катукова.

Прорыв осуществлялся из района Радомышль - Брусилов в направлении Житомира с последующим выходом на рубеж Любар – Винница - Липовсць.
Операция началась утром 24 декабря после мощной артиллерийской и авиационной подготовки.

Преодолевая упорное сопротивление противника, советские войска 25 декабря овладели Радомышлем, 27 - Коростишевом, а 30 декабря приблизились к Житомиру.

Войска 60-й армии перерезали железнодорожную и шоссейную линии Житомир - Новоград-Волынский, а 4-й гвардейский танковый корпус прорвался в район Высокой Печи, таким образом, создав угрозу окружения житомирской группировки противника.

Не менее успешно наступали войска 1-й гвардейской и 18-й общевойсковых, 3-й гвардейской танковой армий, охватывая город дугой с северной и с юго-востока.

В Житомире, где скучилось огромное количество войск, царило паническое настроение. На улицах города скопилось более 20 тысяч человек и тысяча автомашин. Город напоминал настоящую мышеловку.

Вторично советским войскам Житомир пришлось брать ценой больших усилий и потерь. Противник успел создать вокруг города мощную оборону, взыскав значительное количество артиллерии. Лишь на восточной окраине города было сосредоточено до 400 орудий и 20 танков.

Основная линия обороны проходила вдоль железнодорожного полотна. Опорные пункты были созданы в самом городе, в каменных домах и на перекрестках улиц. Непосредственный штурм начался 31 декабря 1943.

Сохранилось телеграфное сообщение военного корреспондента газеты «Правда» Михаила Брагина:

«Житомир виднеется в дымке мягкого зимнего утра последнего дня 1943 года. С востока Житомир атакует наша пехота. Люди двигаются в полной боевой готовности. На рассвете танкисты генерал-полковника Рыбачука вышли южнее Житомира, захватили переправы и форсировали реку.

 В штабы с соединений одна за другой прибывали скупые радиограммы. Это было отдаленным отражением великой битвы, которая велась у безымянных высот и малоизвестных населенных пунктов.

А на деле там, осторожно следя друг за другом, наши танкисты и танкисты-эсэсовцы вступали в огненную дуэль и бой, рассыпавшись на сотни таких единоборств, вел к одной конечной цели».

Вечером 31 декабря Житомир был полностью очищен от врага. На этот раз уже окончательно.

Москва второй раз салютовала в честь освободителей Житомира. Это был уникальный случай в истории Великой Отечественной войны, когда один город дважды удостаивался подобной награды.

Еще семнадцать соединений и частей 1-го Украинского фронта удостоились звания «Житомирской».


После освобождения  г.Житомира нашими войсками, противник, воспользовавшись растянутостью коммуникаций и малыми силами наших войск на флангах, перешел в контрнаступление.

 Прорвав нашу оборону у местечка Корнин, захватил Корнин, Гнилец и ряд других населенных пунктов, стремясь броском через  Брусилов выйти на Житомирское шоссе с тем, чтобы отрезать группировку  наших войск в районе г. Житомира и в дальнейшем развить наступление на Киев.

Остановить противника было приказано 17 артдивизи, переброшенной в состав 17 С.Д. на левый фланг 38 армии.

В ночь на 13 ноября дивизия, совершила стремительный ночной марш, и на рассвете вступила с ходу в бой с танками противника на рубеже Водоты – Соловиевка – Дивин.

За день дивизия отразила 7 танковых атак, в каждой из которых участвовало до 40 танков.

17 Гв. С.К. прибыл на данный участок не имя своей артиллерии, поэтому нашей дивизии пришлось обеспечивать оборону корпуса на фронте протяженностью 32 км.

Тяжелые оборонительные бои продолжались с 14 по 26 ноября. Из района Васильков возвратилась 37 ЛАРТбригада.
Части дивизии перегруппировавшись, заняли боевые позиции на рубеже Брусилов – Хомутец – Ястребенька.

В районе Брусилова противник сконцентрировал мощный ударный кулак 8 танковых дивизий, переброшенных с других участков фронта и из западной Европы.

15 ноября с рассветом противник возобновил яростные атаки силами до 2-х батальонов мотопехоты при поддержке 60 танков.

Основной удар приняли на себя 50ГАбр. И 1430 ЛАПолк.
Во второй половине дня пехота, занимавшая оборону перед боевыми порядками 5 ГАбргады, отошла.

Остались без прикрытия подразделения бригады продолжали вести огонь. До 40 танков противника ворвались в район основных позиций  3-й и 4-й батарей 1432 ЛАполка.
Расстреливая танки прямой наводкой и истребляя вражескую пехоту, личный состав батарей за один день уничтожил 15 танков, а остальные вынудил повернуть обратно.

Всего же за этот день частями дивизии было уничтожено до батальона пехоты и подбито 23 танка.

К исходу 16 ноября после 7 неудачных атак противник бросил в бой большие силы танков, при поддержке авиации и захватил   рубеж Сдвитенка – Водоты – Соловиевка.

1516 и 774 ГАбригады,  оставаясь в полукольце в районе Водоты, вынуждены были сменить боевые порядки. Они, в течение суток меняя огневые позиции, вели непрерывный огонь по танкам  и автоматчикам.

В этот день части дивизии уничтожили 13 танков, 1 самоходное орудие, 7 бронетранспортеров.

Не имея успеха в атаках на Хомутец  -  Вильи..ка (?) противник 18 ноября бросил танковые силы в направлении Соловиевки, чтобы оттуда атаковать Брусилов с юго-запада. Но эти атаки были отбиты.
За этот день враг потерял от огня дивизии 61 танк, 2 самоходных орудия, 16 автомашин с пехотой.

22 ноября по решению Военного Совета фронта 17 Стрелковый корпус занял оборону на рубеже Ставище –Местечко – Старицкое – Ястребеня.

Из воспоминаний командира 17 артдивизией прорыва

СЕРГЕЯ СЕРГЕЕВИЧА ВОЛКЕНШТЕЙНА

В бою артдивизия прорыва

Во второй половине ноября 1943 года вслед за освобождением нашими войсками Киева вражеское командование в районе города Брусилов спешно бросило свои войска в контрнаступление.

Позднее, когда оно было отражено и наш 1 Украинский вновь овладел Житомиром, стали известны подробности планов гитлеровского командования. Ни много, ни мало, а планировалось «столкнуть Красную Армию в Днепр» и восстановить «восточный вал» по его западному берегу.

В контрнаступлении, которым руководил генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн, приняли участие 8 танковых и моторизованных дивизий. Три из них эсэсовские.

Одним из двух танковых корпусов, которые Манштейн бросил в бой, командовал генерал Бальк. Двигаясь от станции Попельня на север, в направлении города Брусилов, он должен был смять нашу оборону, пробиться на шоссе Житомир — Киев и, развивая наступление на столицу Украины, захватить ее.

Одной из двух артиллерийских дивизий прорыва, принявших участие в отражении вражеского наступления, была 17-я Киевско-Житомирская, которой я командовал.

В ночь на 16 ноября на мой командный пункт восточнее Житомира приехал генерал Д. Д. Турбин, заместитель командующего артиллерией нашего фронта. Мы подружились еще на финской войне: оба участвовали в прорыве «линии Маннергейма». Влюбленный в свое дело артиллерист и хороший товарищ, Турбин отличался завидной выдержкой. Тот факт, что боевое распоряжение комдиву привез он сам, свидетельствовал о чрезвычайной серьезности положения.

Задачу я получил не из легких: за ночь передвинуть дивизию на участок южнее Брусилова и развернуться фронтом на юго-запад в готовности встретить врага.

Предстояло двигаться по местности, возможно уже занятой противником. Каждая из шести бригад получила не маршрут движения, а полосы с назначением основных и промежуточных рубежей для развертывания — на случай встречи с немцами.

Бригады высылали в первый эшелон по одному дивизиону — на случай, если столкновение с врагом произойдет на марше.
Деловито, быстро, как точно выверенный часовой механизм, изготовились бригады к движению. Мы с Турбиным стояли у обочины дороги, пропуская мимо поток автотягачей с прицепленными к ним орудиями. На кабинах головных машин укреплены станковые пулеметы, и у них несли охранение разведчики.

Окутанные синим дымом, выползали на дорогу мощные тракторы с тяжелыми орудиями.

Генерал Турбин, не отрываясь, наблюдал грозное зрелище ночного марша дивизии. С ревом, на большой скорости проносились грузовики с расчетами. Поток машин казался нескончаемым. Поначалу так оно и оказалось. Но подбитые и подожженные танки передовых отрядов указали командиру немецкого корпуса очертания нашего переднего края.

Тогда он приказал обтекать район огневых позиций батарей, дивизионов, полков. И вражеские танки глубокими охватами с флангов стали брать наши бригады в клещи.

Но мы с начштаба предусмотрели это. Бригады для боя расставили у населенных пунктов в шахматном порядке. Само расположение деревень Водотый, Соловиевка, Дивин удачно соответствовало замыслу обороны.

Теперь успех первого этапа боя зависел от мастерства и выдержки личного состава бригад.

Стали поступать донесения комбригов: немцы несут тяжелые потери от огня прямой наводкой. Снаряды 152-миллиметровых орудий сбивают с танков башни, осколки 122-миллиметровых рвут гусеницы. Минометчики отсекают пехоту, бьют по самим машинам. Бальк лез вперед, не считаясь с потерями. Он, видимо, полагал, что стоит еще нажать — и наша оборона рухнет. Он явно не предполагал, что его ожидают сюрпризы...

В полдень комбриг-92 полковник Дидык доложил, что немцы обошли его с флангов и полностью отрезали с севера — от дороги на Брусилов.

— Леша,— сказал я в микрофон,— двигайся на юго-запад. Да, да, не удивляйся. Сделай шаг влево и потом шаг вперед. Помнишь, как ходит в шахматах конь? Обойди их. Попытайся выйти в стык между немцами и своим соседом слева. Займи потом для обороны район Морозиевка—Краковщина. Как понял меня? Прием...

Полковник ответил, что приказ понял, и тут связь прервалась. Тотчас подал голос левый сосед Дидыка — комбриг-50 Краснюков. Три его полка огнем остановили противника, после этого немец больше не пытался пробиться через боевые порядки, а начал обход с флангов.

— Держись, Николай Павлович, держись, дорогой! — попросил я. — Сколько сможешь. Понял меня?
— Вас понял, товарищ двадцать девятый. — Спокойный голос командира пробивался сквозь треск морзянки, разряды, выкрики немцев в эфире.

Бальк продолжал нажимать. Он еще не понимал, что ему лучше всего обойти с флангов не отдельные наши бригады, а всю дивизию. Генерал лез в просветы между бригадами, обтекал их и по-прежнему был равнодушен к потерям.
Снова вызвал меня Краснюков. Доложил, что с чердака дома видит, как группа танков обходит хутор Водотый с востока, а три машины подошли к дому, где он находится, со стороны улицы, от огорода и с поля. Навели орудия, но огня почему-то не открывают. Выход бригаде на Брусилов отрезан. Что делать?

Я снова приказал сделать тот же ход конем — в сторону и прямо, но не назад, в наш тыл, а влево и вперед, во фланг обходившим немцам. Догматическая прусская военная наука наверняка не придумала еще контрхода.

— А теперь немедленно покинь дом,— приказал я комбригу.— Не жди, пока танки тебя расстреляют на твоем чердаке. Понял?
— Так точно, товарищ двадцать девятый, понял. Выполняю...

Уже после боя мы узнали, как покидали окруженный с трех сторон дом комбриг и его штаб. Четвертая стена, обращенная во двор, где стояли «виллисы», была глухая, без дверей и окон. Ничего другого не оставалось, как вылезать на крышу через трубу. Благо, в украинских домах она широкая.

Вылезли благополучно, прыгнули в машину, умчались под пулями вражеских автоматчиков. Одураченные немецкие танкисты только теперь открыли огонь. Когда артиллеристы отдышались и глянули друг на друга, покатились со смеху— все были черные, как трубочисты.

 Командирам трех других бригад, доложивших, что противник обошел их с флангов; было приказано тоже сделать «ход конем», занять оборону на новых участках, держать связь с соседями. Маневр удавался. Быстро наступали сумерки.

Противник прекратил продвижение. Передний край свой Бальк обозначал ракетами и подожженными домами занятых им населенных пунктов. Он не обошел дивизию с флангов и, видимо, не собирался это делать и завтра. Значит, держаться можно будет.

На новых рубежах наши бригады всю ночь интенсивно окапывались. Между огневыми позициями орудий отрыли ячейки для ручных пулеметов, чтобы вести бой с пехотой противника. Приказано каждой бригаде выдвинуть вперед и замаскировать орудия, которые создадут известную глубину боевых порядков и дезориентируют немцев в отношении начертания нашего переднего края.

Жесткая оборона рубежа с городом Брусиловом в центре теперь сможет оказать Бальку серьезное сопротивление. Он, без сомнения, уже понял, что его переиграли, но, наверно, рассчитывал, что взятые им в клещи бригады станут пятиться, отступать назад — тут он станет хозяином положения и сможет, начав преследование, на наших плечах ворваться в Брусилов. А там устремиться к автостраде Киев — Житомир.

Но Бальку противостояли наш расчет, воля к победе, твердости. К цели он приблизился на считанные километры. Завтра врага ожидает бой на новых рубежах, которые в течение ночи укреплены и подготовлены к жесткой обороне. Конечно, «ход конем» уже повторять нельзя — Бальк будет настороже и постарается уплотнить свои боевые порядки, через которые так неожиданно ловко прошли наши бригады.
Надо готовиться к тяжелым боям.

За правый свой фланг я был спокоен — только что получено сообщение о занятии рубежа фронтовой артиллерией и 16-й дивизией прорыва, нашей «старшей сестрой». А вот слева соседа все не было, фланг открыт, связи с частями 3-й гвардейской танковой армии генерала Рыбалко установить не удалось...

Бои шли со все возраставшим ожесточением. Враг теснил дивизию с рубежа на рубеж, все ближе и ближе к Брусилову. Он подтянул артиллерию, авиацию, и их удары предшествовали атакам танков и пехоты.

Раскисшие поля, казалось, стонали от грома тысяч орудий, воя самолетов, лязга и рокота сотен танков, не умолкавших с рассвета до сумерек. Жарко полыхали «тигры» и «пантеры». И сгорала надежда врага вновь занять Киев, «очистить от русских» Правобережную Украину.

Человеку, казалось, не оставалось места в том пекле, но человек бил из орудий по наползавшим броневым зверям, корректировал огонь батарей, отражал контратаки — словом, жил, воевал, ненадолго засыпал у пушек, раций, телефонов и снова дрался за каждую пядь уже досыта напоенной кровью родной советской земли.

В конце ноября один из дней выдался для дивизии особенно напряженным. Горел Брусилов, горели окрестные деревни. Четыре бригады сражались в полуокружении, пятая отходила под ударами танков на север.

Я позвонил в штаб армии и попросил разрешения вывести оказавшиеся в полукольце бригады через трехкилометровые, еще не прихлопнутые противником «ворота» на новый оборонительный рубеж. Генерал Москаленко дал согласие на отход, и по рации бригадам был отдан приказ выходить, прикрываясь арьергардными дивизионами, на следующий рубеж, окопаться и организовать систему противотанкового огня.

Вечерело, когда началась новая атака. Гулкие, как из бочки, удары танковых пушек, трассы автоматных очередей приближались. Бригады сообщили: благополучно, вышли, окапываются на новом рубеже. Тогда я позвонил командарму:
— Разрешите перенести свой КП.
— Переносите.

Приказываю разобрать забор во дворе дома, где находится штаб. На улице уже немецкие солдаты, придется выбираться задами деревни. Автоматные трассы на уровне окон, с улицы доносятся крики бегущих немцев.

Отключаем телефонный аппарат и через окно вылезаем в огород. Нетерпеливо ворчит мотор «виллиса». Сам сажусь за руль. По лугу, по болотным кочкам мчимся из деревни. Добрались до своих в Брусилове и тут только вздохнули облегченно. Все хорошо, что хорошо кончается...

Здесь, на рубеже города, и застопорилось наступление генерала Балька. Понял, что ему не пройти, и повернул в обход города на север в надежде прорваться там. Но и дальнейшие бои не принесли врагу успеха.

Первый сильный его натиск был отбит, и скоро немцы выдохлись.
Очень тепло расставались, артиллеристы со своим «однофамильцем» — 17-м гвардейским стрелковым корпусом. Генерал Бондарев благодарил от имени своих пехотинцев за выручку.

Пошла на запад дивизия, в тылу остался город Брусилов.
Не лишены интереса две оценки действий артиллерии прорыва на Правобережье.

Первая из них принадлежала представителю Ставки маршалу Г.К.Жукову: «Седьмой артиллерийский корпус прорыва с фронтовыми ИПТАПами на участке 38-й армии принял на себя удар сотен танков и подбил и уничтожил любую половину из этого количества, чем сорвал контрудар немцев с целью овладения городом Киев».

Вторая появилась в американской прессе. Не в херстовской, злопыхательской по отношению к Советскому Союзу, а относительно объективной, союзнической: «Контрудар немцев на Киев был сорван сильным артиллерийским противотанковым корпусом неизвестного состава и организации».

Мы, участники этих событий, старшие командиры 17-й артдивизии прорыва, встречали Новый год в лесу за Житомиром, только накануне отбитом у врага. Выпили за победу, попробовали позабытое яство — торт, привезенный из Киева. А потом убрали небогатую снедь, разложили на том же столе карту, и я отдал боевое распоряжение на завтра, на 1 января 1944 года.

То был приказ о наступлении. Начинался новый год, занимался новый боевой день.
(журнал «НОВЫЙ МИР» 1975 г. (№5)




С 27 –го  ноября 1943 г. по 5 января 1944 г. дивизия поддерживала наступление 52 С.К и 22С.К в освобождении Житомира, Коростышев, Бердичев.

С 5-го января по 13-е февраля 1944 г. дивизия обеспечивала жестокую оборону частей 22 и 52 Стрелковых корпусов юго-восточнее г.Бердичева.

С 14 февраля по 20 февраля 1944 г. дивизия вела бои по ликвидации окруженной Корсунь – Шевченковской группировки противника. ( Боевое распоряжение командующего артиллерией 18 армии № 015).


Черкасский котёл 1944 года. Корсунь-Шевченковская наступательная операция

В январе 1944 года шаткое равновесие на правом берегу Днепра было нарушено. Житомирско-Бердичевская наступательная операция войск 1-го Украинского фронта вынудила немецкое командование повторно оставить Киев и принять энергичные меры к предотвращению дальнейшего прорыва 1-й гвардейской танковой армии на запад.
Манштейн решил нанести контрудары из района Винницы и Умани. В течение 10-14 января 1944 года 1-я гвардейская танковая, 38-я и 40-я армии 1-го Украинского фронта вели тяжелое встречное сражение с ударной группировкой противника.
Им пришлось совершить отход на 30 километров к востоку и перейти к обороне. Советское наступление продолжалось только из житомирского выступа. В итоге реализовать замысел наступательной операции – разгромить противника в районе Брусилова и выйти на рубеж Любар – Винница – Липовая – не удалось.
К середине января 1-й Украинский фронт закрепился на линии Сарны – Славута – Казатин – Ильинцы. Одного взгляда на карту оказывалось достаточно для того, чтобы увидеть возможность выхода в тыл и окружения всей черкасской группировки войск Манштейна.
 Так в Генеральном штабе появилась идея проведения Корсунь-Шевченковской наступательной операции.
С целью глубокого охвата правого фланга черкасской группировки противника войска 2-го Украинского фронта под командованием маршала И.С. Конева 5 января начали штурм Кировограда. К утру 8 января город был освобожден. Но наступление 4-й ударной и 53-й армий севернее Кировограда было остановлено противником. Фронт стабилизировался на линии Смела – Каниж. Конев принял решение перейти к обороне.
Всего к участию в Корсунь-Шевченковской операции привлекалось 27 дивизий, 4 танковых и 1 механизированный корпуса. Как отмечал Г.К. Жуков: "Сил, безусловно, хватало для окружения и разгрома врага". ("Воспоминания и размышления", с. 532).
Корсунь-Шевченковская операция началась 24 января ударом 2-го Украинского фронта в общем направлении на Звенигородку. На следующий день перешел в наступление 1-и Украинский фронт. В течение трех первых суток операция развивалась по плану.
27 января немецкое командование предприняло контрудар против войск 2-го Украинского фронта с целью закрыть образовавшуюся в результате их прорыва брешь в своей обороне.
Так как наступающие советские части значительно растянулись, немцам удалось добиться тактического успеха. Передовые 20-й и 29-й танковые корпуса 5-й гвардейской танковой армии оказались отрезанными от основных сил.
Тем не менее командир 20-го танкового корпуса генерал-лейтенант И.Г. Лазарев принял решение продолжать наступление, невзирая на угрозу окружения. Хорошо понимая крайнюю опасность сложившейся обстановки для двух корпусов танковой армии Ротмистрова, командующий 1-м Украинским фронтом решил оказать немедленную помощь соседям.
Навстречу танкистам Лазарева он направил ударную подвижную группу под командованием генерал-майора М.И. Савельева в составе 233-й танковой бригады, 1228-го самоходно-артиллерийского полка, мотострелкового батальона и батареи истребительно-противотанковой артиллерии. Группа Савельева благополучно прорвалась через немецкие оборонительные порядки в районе Лисянки и стала стремительно продвигаться в тыл противника.
28 января танкисты Лазарева и Савельева соединились в Звенигородке, завершив окружение черкасской группировки немцев. Но войскам 2-го Украинского фронта потребовалось еще двое суток для того, чтобы пробить новую брешь в немецкой обороне и восстановить сообщение с передовыми корпусами 5-й гвардейской танковой армии.
Одновременно войска обоих фронтов создали внешнее кольцо окружения с тем, чтобы помешать немцам провести операцию по деблокированию своих окруженных частей.
Всего в черкасском котле находились пять пехотных, одна танковая дивизии и отдельная пехотная бригада СС, в рядах которых насчитывалось около 40 тыс. солдат и офицеров. Точный перечень окруженных немецких частей выглядел следующим образом: 11-й армейский корпус в составе 57-й, 72-й, 389-й пехотных дивизий, 42-й армейский корпус в составе 88-й и 112-й пехотных дивизий, плюс приданные 11-му корпусу 5-я танковая дивизия СС "Викинг" и бельгийская добровольческая бригада СС "Валлония" двухтысячного состава.
Скорее всего, из окруженных 40 тыс. около трети было убито, треть попала в плен, а треть пробилась из окружения. Крупное соединение (два армейских корпуса и части усиления) немецких войск в результате этой операции  перестало существовать, возникла брешь в немецкой линии обороны, которую закрыть было нечем: каждая часть была на счету.
Как писал позднее Манштейн: "Немецкие дивизии в непрерывных боях с середины июля были буквально перемолоты. Как можно было наносить эффективные контрудары, если, например, во всем танковом корпусе насчитывалось всего 24 исправных танка?".
Этот результат оказался не менее, а может быть, и более важным, чем количество захваченных пленных. Немцы начали отступать, а советские войска – выдавливать их с Украины.
В этом смысле Корсунская операция оказала решающее значение на потерю устойчивости всей немецкой обороны на Украине.
Особенно это проявилось в полосе последующего наступления войск 2-го Украинского фронта: почти все боеспособные (в первую очередь танковые) соединения Манштейн перебросил на север к Тарнополю в полосу наступления 1-го Украинского фронта, чтобы защитить стратегическое Львовское направление и тем самым выход в Южную Польшу.

Выписка из исторического формуляра 17 арт.дивизи прорыва.

«По боевому распоряжению Командующего 1-м Украинским фронтом №056 С 21 февраля по 12 марта 1944 г. дивизия комбинированным маршем переброшена в район станции Полонное в распоряжение 1-й Гвардейской Армии для обеспечения прорыва сильно укреплённой обороны противника и взятия городов:  Старо-Константиново, Красилов,  и др.

 «Проскуровско-Черновицкая операция — наступательная операция войск 1-го Украинского фронта, проведенная 4 марта — 17 апреля 1944 года с целью разгрома основных сил немецко-фашистской группы армий «Юг».4 марта советские войска перешли в наступление и 7-10 марта вышли на рубеж Тернополь — Проскуров и перерезали железную дорогу Львов — Одесса — главную коммуникацию всего южного крыла немецко-фашистских войск.

Командование группы армий «Юг» ввело в сражение крупные силы и предприняло ряд контрударов. В ходе кровопролитных боев советские воины стойко и умело отражали контрудары противника.
В сложившейся обстановке ожесточенных сражений Ставка Верховного Главнокомандования одобрила решение командующего 1-м Украинским фронтом временно приостановить наступление на главном направлении, чтобы перегруппировать силы и пополнить войска для развития более сильного удара на юг.

21 марта наши войска возобновили наступление.
 
К этому времени вокруг Проскурова противник сосредоточил около 500 танков, артиллерию, пехоту.
Однако советские войска в ночь на 25 марта сумели взять в окружение Проскуров и к утру освободить город.
На следующий день был освобожден Каменец-Подольский, а до 4 апреля гитлеровцы были полностью изгнаны из нашей области…».

С 12 по 28 марта  1944 г. дивизия вела бои за освобождение г.Проскурова.

 По боевому распоряжению Командующего 1-м Укр.Фронтом за № 02 с 1 апреля по 13 июля 1944г. дивизия должна была обеспечить оборону частей 60 армии на стыке 28 и 15 стрелковых корпусов западнее  г.Торнополь на участке Богдановка, Езерка, Козлов.


Стоя в обороне в районе города Езерка (апрель-июнь 1944 г.) Был зачитан Первомайский приказ тов.Сталина №70. В ленинских землянках организована наглядная агитация.

К чтению лекций привлекались: командир дивизии генерал-майор артиллерии тов.Волкенштейн С.С., начальник политотдела дивизии полковник Лапаев, работники политотдела  Спицын, Новиков, Жалченко и другие.

В период обороны по всем полкам, бригадам и в дивизионах были проведены смотры художественной самодеятельности.
При клубе дивизии был создан ансамбль художественной красноармейской самодеятельности.

За один месяц он дал 42 концерта частям дивизии. Дивизионный ансамбль был приглашен политуправлением 1-го Украинского фронта на фронтовой смотр и получил высокую оценку. В июне 1944 г. в частях дивизии было поставлено 54 киносеанса.

11 июня 1944 г. командир  7 АКП, генерал-лейтенант арт. Корольков Павел Михайлович вручил знамя командиру дивизии генерал-майору Волкенштейну Сергей Сергеевичу.

14 июля  1944 г. все работники политотдела дивизии выехали в бригады, где за 2 часа до артнаступления были проведены митинги по подразделениям.

С 14-го июля по 27-е июля 1944 г. дивизия участвовала в прорыве долговременной обороны немцев северо-западнее г.Тарнополя, поддерживая огнем и колесами наступление частей 60 армии и ввод в прорыв и сопровождение 3-й Танковой армии. В ходе боев освобожден г. Злочев и уничтожена окруженная группировка противника юго-западнее г.Броды.
27 июля 1944 г. части дивизии обеспечивали освобождение г.Львова.

в составе: 37 лабр (полковник Кордюк Андрей Илларионович), 39 пабр (полковник Коханенко Константин Михайлович), 50 габр (подполковник Краснюков Николай Павлович), 92 тгабр (полковник Дидык Алексей Кондратьевич), 108 габр БМ (полковник Реутов Владимир Дмитриевич), 22 минбр (подполковник Засыпкин Николай Дмитриевич); 68 зенад (полковник Козлов Александр Федорович); 42 минжбр (подполковник Бондарев Евгений Алексеевич), 53 исбр (полковник Ревякин Константин Петрович).

Из воспоминаний ветеранов дивизии

ПРИМАЧЕНКО АНДРЕЯ НЕСТЕРОВИЧА
С ходу был освобожден  г. Житомир. Однако противник оказал жесткое сопротивление, предприняв хорошо подготовленную атаку. Наши войска временно оставили г. Житомир. В Киеве мы сосредоточились в районе Святошино в Сыровецких лагерях. А наши огневые позиции были в 20 км от Киева по направлению Житомира в деревне Раковичи.
В Сыровецких лагерях был большой котлован. Когда стали его раскапывать, обнаружили около 300 убитых. Говорили, что это злодеяния немцев, а теперь говорят, что это следы сталинских репрессий.
Вторично Житомир был освобожден в декабре 1943 года. Приказом Верховного главнокомандования наша дивизия получила наименование 17-я Киевско-Житомирская артдивизия прорыва РВК.
Дальше боевой путь дивизии прошел через Коростень, Шепетовку, Старо-Константинов, Ново-Константинов на Проскуров. Проскуров был освобожден с ходу. Особенно яростно только одна рота пехоты удерживала железнодорожный вокзал в Проскурово. Когда наши погнали немцев, отрезав им путь по железной дороге, командира роты спросили, как он сумел удержать одной ротой вокзал против такой массы немцев?  - Так перед нами была наглядная агитация, - он показал на цистерну со спиртом, стоящую путях. Возможно это анекдот, но в каждой шутке есть доля правды.
После Проскурова мы дошли до Тернополя. Мы находились в селе Вельки Луки недалеко от Тернополя. Рядом был парковый взвод соседнего артполка. В одну из ночей 10 солдат этого взвода сонных перерезали бендеровцы. Утром из боевых порядков приехал командир этого полка, чтобы разобраться с этой трагедией. Он приказал тщательно обыскать село и всех найденных мужчин привести в штаб. В результате нашли 7 мужчин. Командир приказал повесить каждого на отдельном дереве. Заходя в села Западной Украины, мы не встретили ни одного мужчину, все они или добровольно, или насильно были в бендеровцах.
18 июня 1944 года был освобожден г. Золочев под Львовом. Там был окружен и полностью уничтожен механизированный корпус немцев. Было много немецкой техники. Я взял там несколько грузовых автомобилей Бьюик, Мерседес  Боргвард и легковой автомобиль Хорьх. Было много раненых и убитых военных. Но отдельные группы немцев скрывались в лесах.

Когда мы вступили во Львов, В городе еще даже не успели снять гитлеровские названия улиц. В том числе одна улица называлась именем Гитлера. Под Львовом где-то в 40 км был окружен механизированный корпус немецких войск и полностью уничтожен».
 
Львовско-Сандомирская операция. Окружение и разгром немецкой группировки в районе Бродов.

13 июля войска 1-го Украинского фронта перешли в наступление на рава-русском и львовском направлениях. Части 3-й гвардейской и 13-й советских армий прорвали тактическую оборону немцев и к 15 июля продвинулись на глубину до 20 км.

16 июля в сражение была введена конно-механизированная группа, а с утра 17 июля — 1-я гвардейская танковая армия. В результате упорных боев за 2-ю оборонительную полосу, куда из резерва были выдвинуты немецкие 16-я и 17-я танковые дивизии, к исходу 16 июля вся тактическая зона немецкой обороны была прорвана на глубину 15-30 км 17 июля войска 1-го Украинского фронта вступили на территорию польской Силезии.
На львовском направлении ситуация складывалась более удачно для немецких войск. Создав ударную группировку из двух танковых дивизий, немецкие войска отбили наступление советских 38-й и 60-й армии и с утра 15 июля провели контрудар двумя танковыми дивизиями из района Плугов, Зборов, потеснив тем самым советские войска на несколько километров.

Советское командование усилило авиационные и артиллерийские удары на этом направлении и 16 июля ввело в сражение 3-ю гвардейскую, а затем 4-ю танковые армии.

Танковые армии вводились в узкий коридор (шириной 4-6 км и длинной 18 км), образованный ударом 60-й армии.

 16 июля Командующий 3-й гвардейской танковой армии генерал П.С.Рыбалко провёл свою армию в этот коридор, а 17 июля через этот проход прошла вся 4-я танковая армия генерала Д.Д.Лелюшенко.

Ввод в сражение двух танковых армий на такой узкой полосе с одновременным отражением контратак является единственным случаем в истории советских операций Великой Отечественной войны.

К исходу 18 июля немецкая оборона была прорвана на обоих направлениях на глубину 50-80 км в полосе до 200 км.

Советские войска форсировали Западный Буг и окружили в районе Броды группировку, насчитывавшую до восьми дивизий. В том числе и дивизию украинских националистов 14-я гренадерская дивизия СС «Галичина».

После выхода советских войск на подступы к Львову командующий фронтом решил главные усилия сосредоточить на львовско-перемышльском направлении, чтобы завершить разгром противостоящей группировки противника и овладеть городами Львов и Перемышль.

Одновременно прилагались усилия к тому, чтобы быстрее завершить уничтожение бродской группировки и форсировать развитие наступления на станиславском направлении.

Войска 60-й и 13-й армий при авиационной поддержке 2-й воздушной армии ввели напряжённые бои с целью ликвидации окружённой в районе Бродов группировки. К 22 июля группировка была ликвидирована, около 30 тыс. немецких солдат было убито, свыше 17 тыс. попало в плен.

Одновременно с боями по уничтожению бродской группировки немцев войска 1-го Украинского фронта продолжали развивать наступление на запад. К исходу 23 июля войска фронта вышли на Сан, танковые части форсировали реку и захватили плацдармы севернее и южнее Ярослава.

23 июля во Львове Армия крайова подняла вооружённое восстание против немецких войск. Попытка советских войск овладеть Львовом с ходу танковыми армиями закончилась неудачно в результате чего командование приняло решение взять город силами 60-й и 38-й армиями, а танковым армиям обходить город с севера и юга.
К 27 июля советские войска при поддержке польских партизан заняли города Львов и Перемышль. На станиславском направлении части 1-й гвардейской и 18-й армии 24 июля заняли Галич, 27 июля — Станислав.

К 27 июля завершился первый этап операции. Группа армий «Северная Украина» понесла большие потери и была рассечена на две части, между которыми образовался разрыв до 100 км.

С 5 августа по 28 августа 1944 г.17 артдивизия прорыва вела тяжелые бои в направлении Сендзешув-Дембица.
В результате умелого обходного маневра при участии частей дивизии наши войска форсировали р. Висла и овладели г.Дембица – крупным центром авиационной промышлености.

За освобождение г. Львова, Жешув, Дембица и других – 17 АДП награждена орденом «Суворова 2-й степени».

 С 4-го сентября по 11 сентября 1944 г. дивизия, поддерживая 38 армию, в условиях трудно проходимых дорог, горно-лесистой местности Карпатских гор, с тяжелыми боями и потерями продвигалась вперед.

11 октября 1944 г. с боями пересекла Польско-Чехословацкую границу и к 1-му Декабря 1944 г. вышла на рубеж Гайворонец-Долгоня - Нижняя Писана.

После тяжелых боев и понесенных потерь, дивизия 2-го ноября 1944 г. была выведена в резерв фронта.

С 3-го ноября по 5 декабря  дивизия приступила к боевой подготовке личного состава, ремонту тягачей и мат.части.  (Боевое распоряжение Командующего 7 артиллерийского корпуса № 0050 от 30 декабря 1944 г.) 

С 5 декабря 1944 г. по приказу Командующего 1 Украинского фронта дивизия сосредоточилась на Сандомирском плацдарме и начала подготовку к предстоящему прорыву . (Боевое распоряжение командующего Армией 1-Украинского фронта № 04539).

С 10  декабря 1944 г. по 12 января 1945 г. дивизия занималась оборудованием боевых порядков и боевой подготовкой личного состава. За три дня до начала операции части дивизии заняли боевые порядки и налаживали связь и управление.

С 12 января по 14 января 1945 г. дивизия вела бои по прорыву обороны противника, поддерживая 32 Гв. Стрелковый корпус и 5 Гв.Армию. В результате чего был заняты города Столница, Шидлув, Буско-Здруй.


С 15 по 30 января 1945 г. дивизия поддерживала  наступление 59-й Армии. В результате взаимодействия с 115 Стрелковым корпусом были заняты города: Глейвиц, Катовицы, Краков, Лысковец,Кшемовице, Сосновец, Кифферитедтелии и другие.

Части дивизии вышли на восточный берег р. Одер.
18 января 1945 г. гаубичники 50-й бригады, оставив позади поддерживаемую ими пехоту, первыми ворвались в г. Краков.

После боев за Домбровский угольный бассейн, части дивизии 29-30 января 1945 г. перешли польско-германскую границу и вступили в пределы Германии.

Из воспоминаний ветеранов дивизии

ПРИМАЧЕНКО АНДРЕЯ НЕСТЕРОВИЧА

  «Дальше Перемышль, Яворов, Ярослав, Жешов, Дембица.

Из Дембица нас перебросили в район Кросно, в Карпаты для прорыва в Чехословакию через село Вышково.
Из Карпат перебросили на Висленский плацдарм, и в декабре началось генеральное наступление на Краков, Котовице. А дальше стоял фанерный указатель – «Здесь начинается логово фашистская берлога».
Вот и вступило мы в фашистскую берлогу – первый тогда пограничный немецкий город Глейвиц. Теперь это город в Польше и называется Глевиц. Очень известное место в истории второй мировой войны. Собственно здесь она и началась с провокации немецких спецслужб в ночь  с 31 августа на 1 сентября 1939 года.
Поэтому чувство было особенное».

В приказе Верховного  ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО от 25 января 1945 года за. № 253 сказано: «Командующему войсками 1-го Украинского фронта Маршалу Советского Союза Коневу Начальнику штаба фронта Генералу армии Соколовскому Войска 1-го Украинского фронта 24 января, к исходу дня, штурмом овладели крупным центром Силезского промышленного района Германии городом Глейвиц, превращенным немцами в мощный узел обороны. Одновременно в Польше войска фронта с боем заняли город Хжанув – один из крупных районов Домбровского угольного бассейна.  В ознаменование одержанной победы соединения и части, наиболее отличившиеся в боях за овладение городами Глейвиц и Хжанув, представить к награждению орденами. За отличные боевые действия объявляю благодарность руководимым Вами войскам, участвовавшим в боях за овладение Глейвицем и Хжанувом.
Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!
Смерть немецким захватчикам!
Верховный Главнокомандующий
Маршал Советского Союза И. СТАЛИН».

В боях за овладение городами Глейвиц и Хжанув более сорока фамилий командиров, отмеченных в приказе, среди них есть и фамилия  генерал-майора артиллерии Волкенштейна.
25 января, в 20 часов столица нашей Родины Москва двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий салютовала доблестным войскам 1-го Украинского фронта, овладевшим городами Глейвиц и Хжанув.

Из воспоминаний ветеранов дивизии
ПРИМАЧЕНКО АНДРЕЯ НЕСТЕРОВИЧА
«..Здесь, при форсировании реки Одер вся бригада осталась без грамма горючего.
Мне было дано задание добыть горючее. Я отправился на трех студебеккерах  на поиски и в дальнем железнодорожном тупике за Краковом нашёл его. Среди множества пустых цистерн, за несколькими железнодорожными линиями оказалась одна цистерна с бензолом( его получают при перегонки каменноугольной смолы. Горит отлично).
Через нижний кран цистерны мы наполнили 40 двухсотлитровых бочек и, катя их через рельсы, погрузили  на два студебеккера и отправились в бригаду.
На обратном пути при переезде через мост какой-то речушки у одного студебеккера загорелся ручной ленточный тормоз при резком торможении. Положение было критическим. Однако с помощью шинелей мы сумели ликвидировать очаг возгорания, и все горючее было доставлено в бригаду.
 В «походе» участвовало 6 человек. Все были представлены командиром бригады Засникиным к награждению орденами Красной Звезды».


1-го февраля 1945 г. на основании распоряжения Командующего армией 1-го Украинского фронта, перед 17 арт.дивизии прорыва дивизией была поставлена задача - совершить 300 км. марш в район г. Равич и поступить в оперативное подчинение Командующего 3 Гв. Армии

С 5-го февраля  1945 г. части дивизии заняли боевой порядок на плацдарме восточнее г. Раудтен ( р.Одер).

8 февраля 1945 г. дивизия, поддерживая наступление 76 и 21 Стрелковых корпусов и преодолевая упорное сопротивление противника, продвигалась в направлении г.Глогау. В результате  группировка противника была окружена и заняты города: Грюнберг, Нейзалы и другие.

С 15 февраля по 3 марта 1945 г. дивизия обеспечивала штурм г.Губен, имеющего важное значение для немецкой военной промышленности. ( в г.Губен находилось до 40 пороховых и 4 подземных заводов).

С 3 марта по 5 апреля 1945 г. дивизия поддерживала наступление 28 и 15 стрелковых корпусов в юго-западном  направлении. В ходе боев были взяты город: Ративор, Любштюц, Глогау и другие.
.
С 5 по 13 апреля 1945 г. дивизия совершила марш в новый район сосредоточения, по маршруту: Любшюту, Оппельн, Бриг и  далее по автостраду Берлин – Бреслау.

Заняла    огневые порядки на восточном берегу р. Нейсе в районе города Мускау. Дивизия поддерживала 32 Гв.С.К 5 армии на участке 13Гв.С.Д. и 95 Гв.С.Д. Плотность артиллерии составляла 321 – 350 стволов на 1 км. фронта при ширине участка 2-3 км.

16 апреля 1945 г. после мощной арт.подготовки длившейся 125 минут, части дивизии, поддерживая 32 Гв.С.К. форсировали реку Нейсе и  следующие сутки (17 апреля( продвигались в западном направлении.
 
18  апреля  сопровождая части 32 Гв,С.К. дивизия своим огнем содействовала форсированию реки Шпрее. При активной поддержке арт.огнем дивизии 32 Гв, С.К. к 20 апреля расширил плацдарм на западном берегу р.Шпрее, овладев  городом Шпрембер .

22–го апреля дивизия вышла из оперативного подчинения 5-й Гв.Армии и перешла в район юго-восточнее Берлина в оперативное подчинение 13-й Армии.

24 апреля на основании распоряжения командующего 13-й Армии дивизия без 22-й минометной бригады перешла в оперативное подчинение 24 С.корпуса

22 – я Мин.бригада продолжила поддерживать 27 С.К. 13 Аримии до овладения городам Витнебергом.

С 22 апреля по 3 мая 1945 г. дивизия, совместно с 24 С. корпусом вела бои по ликвидации окруженной группировки противника юго-западнее г.Берлина, в районе городов Луккенвальде и Виттенберга, где было окружено  600 000 немецких солдат и офицеров.

В результате напряженных боев группировка противника сдалась в плен. 3 мая  1945 г. группировка была полностью ликвидирована.

В книге «Оружие особого рода» автор К.Крайнюков пишет:

«Решая военно-политическую задачу по овладению столицей Германии, войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов занимались планомерным уничтожением живой силы и техники армии Буссе.

Мы не могли позволить вражеским блуждающим котлам безнаказанно гулять по нашим тылам.

На запад они прорывались в полосе нашего фронта и все время встречали подвижные заслоны наших полков и бригад. Вражескую группировку непрерывно громили 1-я гвардейская артиллерийская дивизия (командир генерал-майор артиллерии В. Б. Хусид, начальник политотдела полковник Я. И. Гордиенко) и 17-я артиллерийская дивизия (командир генерал-майор артиллерии С. С. Волкенштейн, начальник политотдела полковник П. А. Лапаев).

 Эти дивизии я знал еще по боям на Днепре, знал их командиров и начальников политотделов, многих героических артиллеристов. Гвардейцы этих прославленных соединений дрались стойко и мужественно».


Из воспоминаний ветеранов дивизии

ПРИМАЧЕНКО АНДРЕЯ НЕСТЕРОВИЧА

«..В Торгау состоялась встреча на Эльбе с американцами. Наша дивизия находилась с западной стороны Берлина.

В лесу, возле одной из деревушек, наша бригада вместе с пехотой выдержала невероятный натиск последних фашистских войск, которые пытались прорваться в западную зону к союзникам.
 
Ни один фашист на нашем участке не смог этого сделать. В бой было брошено все, в том числе и тылы. Но и наших полегло  немало.


После мы еще ближе подошли к Берлину и наши огневые находились в районе пригорода Берлина –Люкенвальде.
 
Из под Берлина мы совершили марш на Прагу, где и закончили войну….

Начал я путь с дивизией еще с Волховского фронта в должности командира по технической части 242-го минометного полка  и закончил в Праге.».



С 3-го по 12 мая 1945 г. дивизия, по приказу маршала Конева, совершила знаменитый марш –маневр Берлин – Прага для  оказания помощи восставшему населению г. Праги и уничтожения войск противника, укрывшихся в горно-лесистой местности Чехословакии  и стремившейся прорваться к англо-американским войскам. 

 За двое суток был совершен марш с преодолением лесистых завалов, взорванных мостов в Судетских горах. В ходе боев дивизия перешла Судетские горы и вступила в пределы Чехословакии .

9-го мая 1945 г. передовые части дивизии вместе с танковыми соединениями вступили в г.Прагу. Там же войска дивизии встретили День Победы».

После окончания войны части дивизии передислоцировались в Австрию в г.Кремс, находясь в составе Центральной группы войск.

В ноябре-декабре 1945 г. был создан гарнизонный Дом офицеров  «для обслуживания офицерского состава дивизии».

К 1-му января 1945 года в дивизии было 3247 коммуниста и 1355 комсомольца

В 1947 году, находясь в Крыму, дивизия была расформирована


За годы войны дивизия участвовала в 16 крупнейших прорывах обороны противника:
1. Прорыв блокады  г. Ленинграда на участке Вороново - Корбусель ( март 1943 г.).
2. Прорыв обороны севернее Киева - Киевская операция  (ноябрь 1943 г.)
3. Прорыв в районе станции Полонное ( март 1944 г.)
4. Прорыв южнее г.Броды – Львовская операция ( июль 1944 г.)
5. Прорыв Севернее Кросно – Карпатская операция
(август 1944 г.)
6. Прорыв на Сандомирском плацдарме – Сандомирская операция ( январь 1945 г.)
7. Прорыв Юго-западнее Оппельн -  Оппельнская операция (март 1945 г ).
8. Прорыв Севернее Мускау на реке Нейсе – Берлинская операция (апрель 1945 г.).
9. Прорыв Севернее г. Дрездена – Пражская операция
 (май 1945 г.)

Дивизия участвовала в разгроме крупнейших, окруженных группировок, противника:

1. Корсунь-Шевченковской ( февраль 1944 г.)
2. Тарнополю ( март 1944 г.)
3. Броды (июнь 1944 г.)
4. Оппельн ( март 1945 г.)
5. Юго-восточнее Берлина ( апрель-май 1945 г.)

Принимала участие в освобождении городов

в СССР:
1.Киева
2.Житомира
3. Коростель
   
 4.Казатина
 5.Винницы
6.Изяславля
7.Старо-Константинова
 8.Шумска
 9.Ямполя.
10.Сострополя.
11.Проскурова
12.Тарнополя.
13.Броды.
14.Золочева
15.Бусска
16.Краскова.
17.Львова.

В Польше:
1.Шидлов
2.Стопница
3.Бусско-Здруй
4. Хмелив.
 5. Краков
 6.Хжанов
 7.Сосновец
 8.Бендзин
 9.Коттовице
10.Кенигсхоте
11.Бедтена
               

                В ГЕРМАНИИ:
 

1.Лигниц
 2.Штейнау
 3.Любен
 4.Шпротау
 5.Гольберг
 6.Яуэр
 7.Штригау
 8.Грюнберг
 9.Зиммерфельд
10.Зорац
11.Ротибор.
12.Бискау
13.Коттбурс
14.Люббен
15.Поссен
16.Лукенвальде
17.Троенбрицен
18.Тельтов
19.Ессен
20.Мюльберг
21.Виттенберг
22.Дрезден

                В ЧЕХОСЛОВАКИИ:


1.Прага.




За период боевых действий силами дивизии было уничтожен
1. Солдат и офицеров                50.000
2. Танков и самоходных установок                408
3. Бронетранспортеров                80
4. Артбатарей                385
   Подавлено                651
5.Минометных батарей                290
    Подавлено                528
6.ДОТов и ДЗОтов                153
      Подавлен                817
7.НП и ОТ                1178
      Подавлено                912
8.Машин и подвод   1130               
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = == =


ИЗРАСХОДОВАННО:
№. Наименование.        В штуках.       В 1.5 т. автом.         В вагонах
          Боеприпасов
=========================================================

1.     120 мм мин                348 442             6986                580
2.     76 мм выстрелов          425598              4256                320
3.     122 мм.выстрелов       177886                4441                370
4.     152  мм. Выстр.П.Г.      101956                5098                510
5.     452 мм.03\30                121849                6092                435
6.      203                21865                2167                218
7.      150 мм. немецкие        11704                585                42
ИТОГО:                1.209.080            22645           2475


               



Список ветеранов Краснознамённой 17-й  артиллерийской 
Киевско-Житомирской, ордена Ленина, ордена Богдана Хмельницкого, ордена Суворова,  дивизии прорыва, резерва главного командования,
составленный т. Грузенбергом Г.П. в Сентябре 1972  в г. Симферополе.



1.Астафьев Виктор Петрович             г. Красноярск.
2.Афанасьев Сергей Михайлович    г. Волгоград.
3.Афанасьев Сергей Харитонович   г. Симферополь.
4.Андреев Алексей Степанович       Московская обл. г. Электросталь.
5.Артемьева Зинаида Ивановна        г. Куйбышев.
6.Антыпко  Илья Хаимович                г. Москва
7.Амелюшкин Павел Михайлович    Московская обл.Ногинский район, деревня Починки
8.Апатенко Василий Алексеевич       Белгородская обл.Губкинский район, село Сергеевка
9.Бахтин Евгений Васильевич                г.Ленинград (Санкт-Петербург)
10.Барданов Александр Иванович          г. Минск.
11. Белевич Леонид Степанович              г. Керчь
12.Благонравов Анатолий Анатольевич   г.Москва. 
13.Борисенко Александр Иванович           г.Запорожье 
14.Борисенко Александра Ивановна      - там же.
15.Браунштейн Павел Зигмундович            г.Новочеркасск 
16.Бабенко Николай Фёдорович                г.Москва
17.Бурлака Леонид Яковлевич                г.Симферополь. 
18.Бурцев Александр Николаевич               
19.Беляев Владимир Алексеевич                г. Симферополь
20.Богданова Лидия Александровна           г.Луцк
21.Балабуев Леонид Иванович                г.Саранск. 
22.Батуринский Анатолий Арсентьевич       г.Ростов-на-Дону,
23.Бубнов Иван Афанасьевич                Брянская обл.Дятьково.
24.Бескапустин Михаил Фадеевич               г.Симферополь,
25.Волкенштейн Сергей Сергеевич              г.Москва
26. Волкенштейн Елена Михайловна              там же.
27.Верестянов Иван Васильевич                Ленинград 
28.Вересиянова Мария Степановна            там же    
29.Высоцкий Олег Николаевич                Ленинград,
30.Воробьев Михаил Александрович          Тюмень.
31. Воробьёв Николай Васильевич                Киев
32.Вдопьянов Сергей  Иванович                Симферополь.
33.Воронов В.П.                Минск
34. Вайнштейн Яков Самуилович                Магнитогорск.
35. Воробьёв Николай Маркович                Запорожье.
36. Вртанов Арсентий Михайлович                Тбилиси,
37.Варламов Пётр Ефимович                Симферополь.
38. Вронский Юрий Сергеевич                Москва.
 39.Грек Александр Емельянович                Калиненград.
 40.Григорук Иосиф Иосифович                Киев
41.Грузенберг Георгий Павлович                Симферополь.
42.Герчиков Борис Яковлевич                Ленинград.
43.Гимельфарб Давид Соломонович               
44 Головин Георгий Максимович                Ленинградская обл.г.Пушкин.
 45.Грудзинская Ирина Александровна                Ленинград.
46.Гирченко Ирина Викторовна                Орджоникидзе.
47.Грузенберг Елизавета Денисовна              Симферополь.
48.Гайдаш Александр Никитович                Москва
49.Гонцов Иван Федорович                Симферополь.
50.Гергель Иван Николаевич                Оренбургская обл.г.Орск
53.Долгих Николай Николаевич                Одесса
54.Долгих Антонина Матвеевна                там же   
55.Дешеулин Константин Дмитриевич                Симферополь. Ул.Севастопольская 23\1, кв.3
56.Дидык Алексей Кондратьевич                Ленинград.
57.Дашук Александр Яковлевич                умер.
58.Дашук Ольга Ивановна                Одесса.
59.Дешевенко Оксана Евдокимовна                Симферополь.
61.Ербаев Александр Киримович                Иркутск.
62.Евдокимов Илларион Фёдорович                Киев
63.Евтушенко Фёдор Данилович                Евпатория.
64.Евсеенков Александр Петрович                Калуга
65.Жалченко Виктор Григорьевич                Москва
66.Зайцев Константин Иосифович                Ялта.
67.Захаров Анатолий Анатольевич                Донец.
68.Засыпкин Николай Дмитриевич                Киев.
69.Завгороднев Евгений Маркович                Волгоград
70.Иванов Николай Константинович                Белогорск.
71.Исханов Фатхлиолам Нурисламович            Уфа
72.Иванов Николай Никитович               
73.Иванов Серафим Константинович                Саранск.
74. Иванов Борис Иванович                Одесса
75.Комаров Константин Адреевич                Ленинград.
 76.Крапивин Олег Афанасьевич            
77.Кальван Илья Климентьевич                Симферополь.
 78.Кальван Любовь Макаровна                там же
79. Бобрин Михаил Григорьевич                Винница.
 80 Кобрин Борис Григорьевич                Харьков
81.Кацитадзе Гурен Варламович                Тбилиси
82.Курагин Фёдор Иванович                Нижний Новгород
83.Сычёва Мария Ивановна                Нижний Новгород
84.Кондратюк Николай Минович                Симферополь.
 85.Кошелевич Николай Семенович                Московская обл. Звенигород. 
86.Кодоев Владимир Александрович                Сев. Осетия. г.Беслан
87.Кочергин Александр Иванович                Москва
88.Карпов Юрий Васильевич                Хмельницкий
89.Карпов Неля
90.Кордюк Андрей Илларионович                Харьков
91.Квшова Мария Сергеевна                Уфа.
92.Кочергин Фёдор Михайлович                Краснодарский край станция Федоровская.
93 Котик Владимир Андреевич                Симферополь.
94.Кривошеев Пётр Васильевич                Бахчисарай. Панфилова 2.кв.6
96.Кондрашев Андрей Иванович                Симферополь -6,Павленко 14,кв.1
97.Кондрашева Галина Сергеевна
67.Коломбет Николай Емельянович                Мелитополь, Станиславского 98.
98. Каботянский Давид Юльевич                Винница.
99.Лейкин Лазарь Маркович               
100.Лукин Владимир Дмитреевич                Ленинград
101.Литвиненко Николай Федорович                Евпатория
102.Лялин Олег Владимирович                Краснодар
103. Ларионов Григорий Григорьевич                Псков.
 104.Мендюков Николай Тимофеевич                Симферополь. Киевская 153-Б. кв. 12
105.Моисеев Василий Васильевич                Свердловск. Пушкинская 16, кв.3
106.Марков Леонид Николаевич                Даугавпилс.

107.Москалёв Алексей Павлович                Феодосия.
108. Митюков Герман Павлович                Кемерово.
109.Мурашёв Сергей Васильевич                Москва.
110.Матросов Владимир Васильевич                Москва
111. Нужин Дмитрий Иванович                Курганская область. Катайский район, село Шутино ?
112.Новиков Петр Иванович                Ленинград.
113.Наумов Николай Владимирович                Нижний Новгород
114.Наумов Михаил Кузьмич                Сочи.
115.Оглоблина Зинаида Ивановна                Тбилиси
 116.Олинеченко Павел Николаевич                Харьков
 117.Онуфриев Николай Фомич                Владимир
 118.Онуприенко Андрей Данилович                Симферополь.
119.Подольский Виталий Григорьевич                Ленинград
120. Подольская Вера Васильевна                там же
122. Плешивцев Николай Николаевич                Ниж.Тагил
123.Песин Семен Абрамович                Киев
124. Поух Николай Степанович                Симферополь.
 125.Павленко Алексей Алексеевич                Краснодарский край. Абаканский р-н. станица Мигрельская.
126.Поляков Евгений Петрович                Казань-43.
 126. Панурский Никита Романович                Рига
127.Примаченко Андрей Нестерович         Одесса (умер)
128.Райхман Борис Михайлович                Ленинград
129.Рузиев Турсун Аширович            Алма-атинская область,Чилмяский район, село Каратурук
130.Реутов Владимир Дмитриевич             Львов
131.Ракович Станислав Владиславович       Махачкала 
132. Рысин Израиль Моисеевич                Киев
133.Ратов Николай Николаевич                Кострома.
134.Рысь Петр Семенович                Минск
 135.Раскутин Евгений Николаевич               Киев
136. Соколов Африкан Федорович               Орджоникидзе.
137.Сорокин Виктор Семенович                Нижегородская обл. Кетово 138.Солдатенков Григорий Прохорович         Бендеры
139.Сосюра Олег Владимирович                Москва
140.Стегачев Михаил Алексеевич                Минск
141. Соколец Илья Маркович                Киев.
142. Сибиляйнев Николай Петрович              Минск
143.Свердлов Абрам Рафаилович                Брянск 13.
 144.Сабченко Иван Иванович                Симферополь.
 145. Соловьев Александр Сергеевич       Куйбышев
146.Симоков Николай Владимирович          Краснодарский край
147.Сидорин Авдей Нестерович                Москва
148. Савкин Александр Николаевич             Москва
149.Тетерин Константин Иванович             Курганская обл.
 150.Толмачёв Анатолий Иванович            Одесса
151. Терновой Георгий Петрович               Воронежская обл.п.Ольхо…?
152. Трассоруб Иван Михайлович          Ростов-на-Дону
153.Тюрюткин Николай Трофимович    Мордовская Асср.с.Большой Бере..?
154.Уманский Михаил Леопольдович     Симферополь.
155.Утюганов Владимир Дмитриевич      Челябинск
156.Фомин Александр Максимович            Курская обл.Рыловский район.Акимовский сельсовет
157.Фридман Самуил Исаакович                Одесса
158.Ходорович Петр Владимирович             Киев
159.Цыганов Василий Петрович                Минск
160.Челышков Петр Петрович                Ленинград
161.Чешуин Александр Петрович                Симферополь ?
162.Черноног Евгений Романович                Москва
163.Чупко Алексей Иванович                Винница.
 164.Чечёткин Аркадий Васильевич                Керчь
165.Шеремет Иван Афанасьевич                Киев
166.Шека Иван Павлович                Симферополь.
167.Шестаков Андрей Петрович                Нижний Тагил.
 168.Шубс Борис Борисович                Киев
169.Шадрин Валентин Николаевич                Москва
170Шепилов Анатолий Иванович                Москва
171.Шадринов Вячеслав Федорович                Караганда
172.Шутько Семен Васильевич                Запорожье
173.Эдельштейн Лев Абрамович                Донецк
174.Юстратов Николай Алексеевич                Симферополь.
175.Юстратова Анна Федоровна
176.Ястребова Тамара Вениаминовна и Евгений Федорович     Харьков
177.Янович Борис Викторович             Киев
178.Николаев Виталий Павлович         Винница.
179.Гольдман Дмитрий Петрович         Умань.
180.Хазанович Леонтий                Кременчуг.
181.Кулиев Явар                Баку



   


               
               










ВЕТЕРАНЫ ДИВИЗИИ : 
БИОГРАФИИ. ВОССПОМИНАНИЯ.
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =


 Волкенштейн Сергей Сергеевич – генерал-майор артиллерии, Героя Советского Союза, командир 17-й артиллерийской дивизии РВК

 






Родился 2.6.1900 на хуторе Хатки ныне Шишацкого р-на Полтавской обл. в семье служащего. Член КПСС с 1919. В Советской Армии с 1918. Участник Гражданской войны. В 1927 окончил артиллерийские курсы, в 1935 - Военную академию им. М. В. Фрунзе, в 1939 - курсы высшего начсостава при Военной артиллерийской академии. Участник советско-финляндской войны 1939-40.

Родоначальник российского рода Волкенштейнов приехал на царскую службу из Германии, по-видимому, еще при Петре Первом. Мужчины слыли людьми образованными и талантами отличались не только в ратных делах.
Дед Сергея всю жизнь работал врачом. Советскую власть принял не колеблясь. В 1900 году в Полтаве родился внук. Дед и его воспитал в революционных традициях.
Для 17-летнего Сергея вопроса, по какую сторону баррикад стоять, не было. Гимнастическую тужурку он сменил на красноармейскую гимнастерку.
В 1918 году добровольцем ушел в Красную Армию. Во время Гражданской войны был комиссаром артиллерийского дивизиона.
В 1919 году, когда наши дивизии под напором Деникина отступали, в теплушке, на станции Лозовая Сергей Волкенштейн был принят в ряды партии.
В 1927 году он окончил артиллерийские курсы. В 1939 военную академию имени М.В.Фрунзе и курсы высшего начсостава при Военной артиллерийской академии. Участвовал в советско-финляндской войне 1939-1940 годов.
Накануне Великой Отечественной войны был начальником Киевского артиллерийского училища. С первых дней войны С.С.Волкенштейн добивался, чтобы его послали на фронт.
Наконец, в декабре 1942 года он получил назначение на должность  начальника штаба артиллерии Волховского фронта, а позже стал командиром вновь созданной 17-й артиллерийской дивизии прорыва Резерва Верховного Главнокомандования.
В марте 1943 года, действуя на Волховском фронте, соединение успешно выполнило задание по прорыву долговременной обороны врага на участке между селами Вороново-Карбусель, что дало возможность расширить прорыв блокадного кольца на юго-востоке от Ленинграда. 
Войска Волховского фронта ждали сигнала к началу наступления. Дойти до Невы, значит соединиться с войсками Ленинградского фронта, что в результате означало – прорыв блокады Ленинграда.
В ясную погоду на северо-западе в бинокли и стереотрубы были видны очертания города. Возле устья реки  высились серые стены Шлиссельбургского замка.
Там, за тюремной решеткой провела 12 лет бабка С.С.Волкенштейна, революционерка Людмила Александровна. За покушение на харьковского губернатора она была приговорена к повешению. Царь Александр III  заменил ей казнь каторгой.
После крепости — ссылка на Дальний Восток.
10 января  1906 года безоружную демонстрацию жителей и гарнизона Владивостока по приказу генерал-губернатора расстреляли из пулеметов. Среди убитых была и Людмила Александровна…
Пушки 17-й артдивизии прорыва были нацелены на вражескую оборону.
В директиве Ставки Верховного Главнокомандования от 10 января 1942 года говорилось: «Артиллерийское наступление — непрерывная мощная поддержка наступающих войск артогнем до полного преодоления обороны противника на всю ее глубину».
В ночь перед первым боем полковник Волкенштейн побывал на огневых позициях. Беседовал с солдатами и офицерами, шутил, а в сердце было тревожно: как-то встретят батарейцы свое боевое крещение. Сохраняя вековые традиции, бойцы брились, надевали чистое белье, писали письма родным...
На рассвете три сотни орудий и минометов 17-й и артиллерия других соединений фронта начали вести стрельбу.
Вслед за танками на врага пошла атакующая пехота. Авиаразведка донесла: неприятель, понесший тяжелые потери, отходит на юг.
Дивизия Волкенштейна устремилась вслед за стрелковыми частями навстречу наступающим от Шлиссельбурга войскам Ленинградского фронта. Части двух фронтов  все ближе сходились навстречу друг другу.
Встретились! На КП 17-й радостную весть приняла рация комдива.
Получены новые указания: открыть огонь по тылам отступающих гитлеровских войск.
Снова приказ: дивизия выводится в резерв. Командующий фронтом генерал К. А. Мерецков наградил Волкенштейна орденом Красного Знамени, поблагодарил за отличное выполнение боевой задачи.
Уже в эшелоне, шедшем на юг, артиллеристы услышали сообщение Совинформбюро о прорыве блокады Ленинграда. И сразу же еще новость: «...присвоить звание генерал-майора артиллерии Волкенштейну С.С».
Головные эшелоны 17-й дивизии прибыли на подмосковную станцию: пустынную, с редкими домишками местность, рассеченную железнодорожными путями, линиями электропередач.
Поступил приказ разгружаться: 17-я должна срочно доукомплектоваться.
В марте 1943 года 17-я артиллерийская дивизия ушла маршем на Брянский фронт. На многие километры растянулись войска дивизии.
 Начался долгий и нелегкий боевой путь соединения: Курская дуга, форсирование Днепра, освобождение Киева, Львовско-Сандомирская операция, бои в Карпатах Висло-Одерская операция, битва за Берлин, освобождение Праги.
 На северном фасе Курской дуги 17-я артиллерийская участвовала в прорыве вражеской обороны.
Операции, предпринятой гитлеровцами летом сорок третьего года, дали кодовое название «Цитадель». Но они не предполагали, что этот план закончится неожиданным для них завершением — операцией Советской Армии «Кутузов», в результате которой «Цитадель» разрушится.
Активную роль в разыгравшемся сражении сыграло соединение генерала Волкенштейна. На шестикилометровом фронте прорыва артиллеристы должны были смести врага с дороги нашей пехоты.
 Приказ командиру дивизии - Огонь! 
 Команда орудиям -  Огонь!
Ока покрылась надувными лодками, лентами штурмовых мостков. Танки неслись по мелководью к тому берегу.
 В бинокль Волкенштейн видел: цепь наших пехотинцев накатила на первую траншею врага. Замелькали фигурки в мундирах мышиного цвета с поднятыми руками.
Потом, 17-я, в авангарде Воронежского фронта, двинулась к Днепру.
Передовые части форсировали реку. Генерал принял решение переправиться на правый берег. Враг теснил защитников Букринского плацдарма.
Обстановка требовала, чтобы с переправившимися дивизионами, полками, бригадами был сам комдив. Отстояли позиции.
А вскоре пошли в новое наступление, но уже с другого плацдарма — Лютежского.
Волкенштейн за ночь сумел рокировать соединение, враг этого не обнаружил. За освобождение двух городов Украины дивизия получила наименование Киевско-Житомирской. Все чаще в приказах Верховного упоминалось имя комдива-17.
Под городом Брусиловым дивизии пришлось действовать  в обороне.
Командующий группой вражеских армий «Юг», фельдмаршал Манштейн, бросил свои войска в контрнаступление. Фашистский генерал Бальк атаковал одними танками, без пехоты.
Комдив-17 использовал это, приняв нестандартное решение.
Бригады он расставил у населенных пунктов в шахматном порядке. Само расположение хуторов соответствовало замыслу обороны. Успех первого этапа боя зависел от мастерства и выдержки личного состава — от орудийных расчетов до комбригов.
Гитлеровцы несли тяжелые потери от огня прямой наводкой. Они спешили  и, не считаясь с потерями, двигались вперед. Бальк был уверен: стоит еще нажать — и оборона советских войск рухнет.
В полдень комбриг-92, полковник, А. К. Дидык доложил по рации: фашисты обошли с флангов, отрезали с севера от дороги на Брусилов. Что делать?
— Алексей Кондратьевич,— сказал Волкенштейн,— двигайся на юго-запад. Сделай шаг влево и потом вперед, так, как ходит в шахматах конь. Выйди в стык между противником и 50-й гаубичной бригадой. Займи для обороны район Морозивки...
Другим комбригам генерал также приказал сделать «ход конем»: занять оборону на новых участках, держать связь с соседями. Наступили сумерки. Гитлеровцы прекратили атаки.
Назавтра Балька ждал новый бой.
Пробиться к Днепру он не смог. Вместе с пехотинцами К. С. Москаленко и танкистами П. С. Рыбалко артиллеристы С. С. Волкенштейна не только остановили врага, но и отбросили на запад...
Войска 1-го Украинского фронта готовились с Сандомирского плацдарма к броску на подступы к Берлину.
Командующий фронтом И. С. Конев на плацдарме показал командирам всех рангов, как надо изучать оборону противника. С общевойсковыми, танковыми, артиллерийскими начальниками он обследовал передний край, потребовал нанесения на карты всей системы огня и заграждений противника, «привязки» каждой огневой точки к конкретному орудию или батарее.
Предложил командирам частей, соединений, командующим объединений в ночь на 12 января 1945 года отправиться на свои КП и НП, чтобы лично проверить готовность к наступлению.
Он требовал от комдива-17 разнообразия артподготовки, максимального приближения боевых порядков артиллерии к переднему краю, требовал смелее выставлять на прямую наводку возможно большее количество систем, вплоть до самых тяжелых.
Той ночью никто в 17-й не уснул.
Эта операция вошла в историю Великой Отечественной как Висло-Одерская.
На всю глубину обороны противника советские артиллеристы подавили его огневые точки, штабы, резервы, в том числе и танковые.
Освобожден Краков. Вот уже у дороги огромный щит: «Товарищ, перед тобой логово фашистского зверя».
Из штаба фронта по радио приказ: развернуть все шесть бригад на Шпремберг, где, нависая над флангом наших войск, засела  танковая дивизия СС,  уже битая  артиллеристами  под Брусиловом и на Сандомирском плацдарме.
Сотни раций дивизии были настроены на прием. Стрелять надо на предельной дистанции, из всех стволов. Над эсэсовской группировкой повис самолет-корректировщик. По команде из штаба фронта ударили все орудия и минометы 17-й. 40 минут бушевал огонь.
С борта корректировщика доложили: враг разгромлен. Артиллеристы прицепили к автомашинам и тягачам орудия, минометы и двинулись на Берлин.
В те победные дни случалось всякое…
Комдив вел «виллис». Впереди шагала колонна пехоты, не больше взвода. Волкенштейн посигналил — строй принял к обочине.
Подъехав вплотную, Сергей Сергеевич увидел, что перед капотом стоит гитлеровец, обер-лейтенант. Они встретились взглядами. Врагу стоило скомандовать «фойер» («огонь»), и его солдаты перебили бы всех в машине. Но обер-лейтенант, онемев от неожиданности, лишь проводил «виллис» растерянным взглядом.
Впереди были бои за Берлин, марш-бросок на Прагу.
Генерал-майор С.С.Волкенштейн организовал действия частей в Берлинской операции при прорыве обороны противника на реке Нейсе, южнее г. Форст и боях на дрездненском направлении.
17-я артиллерийская дивизия участвовала в осуществлении 30 прорывов обороны врага. Воины соединения получили 26 благодарностей Верховного Главнокомандования. Боевые знамена дивизии, ее бригад и полков украшены 39 орденами.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 29 мая 1945 года за образцовое командование артиллерийской дивизией и проявленные при этом личное мужество и героизм генералу-майору артиллерии Волкенштейну Сергею Сергеевичу присвоено звание Героя Советского Союза.
Комдива-17 срочно вызвали в Торгау в штаб фронта. Офицер штаба попросил всех прибывших генералов встать в шеренгу.
Сергей Сергеевич, как самый высокий, оказался на правом фланге. Маршал Конев подошел к нему, достал из коробочки Золотую Звезду и прикрепил награду. Пожал руку, поздравил и неожиданно по-русски, в пояс, поклонился всем, кто был в строю.
В 1948 году С.С.Волкенштейн окончил Высшие академические курсы при Военной академии Генштаба.
Награжден 2 орденами Ленина, 4 орденами Красного Знамени, орденами Суворова 2 степени, Кутузова 2 степени, Александра Невского, медалями, иностранными орденами.Был участником парада Победы на Красной площади.

В 1948 году окончил Высшие академические курсы при Военной академии Генерального штаба. С 1958 года генерал-майор артиллерии С.С.Волкенштейн — в отставке. Жил в Москве. Скончался 19 мая 1977 года. Похоронен в Москве на Кунцевском кладбище. (участок 10).         


По материалам книг: Г.Миронов. «Герои огненных лет». «Очерки о москвичах — Героях Советского Союза». Вып. 4. М.: Московский рабочий, 1980. Из книги: Герои Советского Союза. Краткий биографический словарь. М., Военное изд-во, 1988.Из книги «Твои герои Ленинград». Из книги «Герои огненных лет».
 
Очень интересные материалы о Волкенштейне С.С. и  истории 17  арт.дивизии прорыва, хранящихся в двух школьных музеях города Киева и города Житомира  приводит  Виктор Быцько
на официальном  форуме ассоциации "Однополчане" .
http://www.kvzriu.org/forum/,

               
Волкенштейн Сергей Сергеевич (1940-1942 1КАУ,1ККАУ)
http://www.kvzriu.org/forum/viewtopic.php?f=97&t=1354 Страница 1 из 1
Герой Советского Союза Волкенштейн Сергей Сергеевич (2.06.1900 - 19.05.1977)
Дата указа 29.05.1945 (медаль № 6565)

Волкенштейн Сергей Сергеевич – командир 17-й артиллерийской дивизии 1-го артиллерийского корпуса прорыва 3-й гвардейской армии 1-го Украинского фронта, генерал-майор артиллерии.
Родился 21 мая (2 июня) 1900 года на хуторе Хатки ныне Шишацкого района Полтавской области в семье служащего. Еврей. Член КПСС с 1919 года. Учился в гимназии.

В 1918 году ушёл добровольцем в Красную Армию. Принимал участие в Гражданской войне. Был комиссаром артиллерийского дивизиона. В 1927 году окончил артиллерийские курсы, в 1935 году — Военную академию имени М.В. Фрунзе, в 1939 году — курсы высшего начсостава при Военной артиллерийской академии. Принимал участие в советско-финляндской войне 1939-1940 годов.
Начальник 1-го Киевского Краснознаменного артиллерийского училища им. С.М.Кирова с лета 1940 по декабрь 1942
С первых дней войны С.С. Волкенштейн добивался, чтобы его послали на фронт. Наконец генерал-полковник артиллерии Н.Н. Воронов удовлетворил его просьбу.
В декабре 1942 года полковник С.С.Волкенштейн получил назначение на должность начальника штаба артиллерии Волховского фронта, а позже стал командиром вновь созданной 17-й артиллерийской дивизии прорыва Резерва Верховного Главнокомандования. Воевал на Волховском, Брянском и 1-м Украинском фронтах.
В марте 1943 года, действуя на Волховском фронте, соединение успешно выполнило задание по прорыву долговременной обороны врага на участке между сёлами Вороново и Карбусель, что дало возможность расширить прорыв блокадного кольца на юго-восток от Ленинграда.
В мае 1943 года 17-я артиллерийская дивизия генерал-майора С.С. Волкенштейна ушла маршем на Брянский фронт. Отсюда начался долгий и нелёгкий боевой путь соединения: Курская дуга, форсирование Днепра, освобождение Киева, Львовско-Сандомирская операция, бои в Карпатах, Висло-Одерская операция, битва за Берлин, освобождение Праги.
17-я артиллерийская дивизия участвовала в осуществлении 30 прорывов обороны врага. Воины соединения получили 26 благодарностей Верховного Главнокомандующего. Боевые знамёна дивизии, её бригад и полков украшены 39 орденами.

Когда 6 ноября 1943 года войска 1-го Украинского фронта освободили Киев, в приказе Верховного Главнокомандующего в числе других соединений и частей, особенно отличившихся в боях за столицу Украины, была названа и 17-я артиллерийская дивизия прорыва. Ей было присвоено наименование "Киевская".
Генерал-майор артиллерии С.С. Волкенштейн организовал действия частей в Берлинской операции при прорыве обороны противника на реке Нейсе южнее города Форст и в боях на дрезденском направлении.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 29 мая 1945 года за образцовое командование артиллерийской дивизией и проявленные при этом личное мужество и героизм генерал-майору артиллерии Волкенштейну Сергею Сергеевичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали "Золотая Звезда" (№ 6565).
От имени Советского правительства Маршал И.С. Конев вручил боевому командиру Золотую Звезду Героя. С.С.Волкенштейн был участником парада Победы на Красной площади.
В 1948 году окончил Высшие академические курсы при Военной академии Генерального штаба. С 1958 года генерал-майор артиллерии С.С.Волкенштейн — в отставке. Жил в Москве. Скончался 19 мая 1977 года.
Генерал-майор артиллерии (1943). Награждён 2 орденами Ленина, 4 орденами Красного Знамени, орденами Суворова 2-й степени, Кутузова 2-й степени, Александра Невского, медалями, иностранными наградами.
Источники
Война. Народ. Победа. 2-е изд., доп. М., 1983, кн. 2.
Герои огненных лет. Книга 4. М.: Московский рабочий, 1980
Герои Советского Союза. Краткий биографический словарь. Том 1. М.: Воениз., 1987
За мужество и отвагу. Харьков, 1984

http://www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=5313 

На сайте, посвященной защитникам города на Неве размещена статья "В артиллерии прорыва", посвященная ВОЛКЕНШТЕЙНУ С.С.
В ней приведены краткие биографические данные героя.
"Родился 2.6.1900 на хуторе Хатки ныне Шишацкого р-на Полтавской обл. в семье служащего. Русский. Член КПСС с 1919. В Советской Армии с 1918. Участник Гражданской войны. В 1927 окончил артиллерийские курсы, в 1935 - Военную академию им. М. В. Фрунзе, в 1939 - курсы высшего начсостава при Военной артиллерийской академии. Участник советско-финляндской войны 1939-40.
С началом Великой Отечественной войны в действующей армии. Командир 17-й артиллерийской дивизии (1-й артиллерийский корпус прорыва, 3-я гвардейская армия, 1-й Украинский фронт) генерал-майор артиллерии Волкенштейн организовал действия частей в Берлинской операции при прорыве обороны противника на р. Нейсе южнее г. Форст и в боях на дрезденском направлении. Звание Героя Советского Союза присвоено 29.5.45.
В 1948 окончил Высшие академические курсы при Военной академии Генштаба. С 1958 - в отставке. Жил в Москве. Награжден 2 орденами Ленина, 4 орденами Красного Знамени, орденами Суворова 2 степени, Кутузова 2 степени, Александра Невского, медалями, иностранными орденами. Умер 19.5.1977".
Из книги: Герои Советского Союза, Краткий биографический словарь, М., Военное изд-во, 1988 Полный текст статьи http://blokada.otrok.ru/biogr.php?l=3&n=1ossх. 

Заголовок сообщения:  Полковник Волкенштейн С.С. начальник 1-го КАУ
Из книги 70 лет КВЗРИУ
стр.42 Летний период 1940 года стал для училища, как и для всей Красной Армии, переломным в вопросах обучения и воспитания. На основе изучения боевого опыта родилась новая традиция — «все как на войне». Начальником училища был назначен участник боев с белофиннами полковник С. С. Волкенштейн.
стр.51-52 Известие о начале войны застало училище в Ржищевском лагере...
В начале войны перед училищем встали новые, более сложные задачи. Необходимо было развернуть в широких масштабах подготовку артиллеристских кадров для фронта. В то же время обстановка, сложившаяся на Украине в первые дни войны, потребовала от личного состава училища активного участия в защите столицы Украины — города Киева...
В городе Киеве создаются три сектора обороны: правый — от Днепра (в северо-западной части города) до Житомирского шоссе, центральный — от Житомирского шоссе до станции Пост-Волынский, левый — от Поста-Волынского до Днепра (в юго-западной части города).
В обороне Киева активное участие приняло и наше училище. По приказу Военного Совета Киевского особого военного округа в первые дни войны на базе училища был сформирован артиллерийский полк.
Полк занял боевой порядок в левом секторе Киевского укрепленного района на участке Вита-Почтовая, Юровка, Тарасовка. Начальником сектора был назначен начальник училища полковник С. С. Волкенштейн, комиссаром — первый секретарь Московского райкома партии Ф. Н. Остапенко.
** Архив МО СССР, ф. Киевского артучилища им. С. М. Кирова, он. 474974. Д. 40. Л. 9.
*** Там же. Л. 1. 
Дважды Герой Советского Союза, Маршал Советского Союза Кири;лл Семёнович  Москале;нко в своей книге "На Юго-Западном направлении. 1943-1945. Воспоминания командарма" (Книга II. — М.: Наука, 1973) упоминает о совместной с Волкенштейном С.С. учебе в академии:
"Осенью 1936 г. я получил назначение в 45-й механизированный корпус Киевского военного округа, а оттуда в 1938 г. был направлен в Ленинград, в Военную академию им. Дзержинского. Там я закончил факультет высшего командного состава. Вместе со мной учились тогда С. С. Волкенштейн, П. М. Корольков, С. П. Сидоров, Н. В. Гавриленко". 
Маршал Советского Союза, дважды Герой Советского Союза Конев И.С. лично вручал Золотую Звезду Героя генерал-майору Волкенштейну И.С. В книге И.С.Конева "Записки командующего фронтом". — М.: Наука, 1972, в иллюстрациях помещена фотография С.С.Волкенштейна. 
В номере журнала "Родина"(http://statehistory.ru/789/Etnicheskie- ... remya-VOV/) опубликована статья А.Германа и И. Шульги "Не бывать фашистской свинье в нашем советском огороде", посвящённая 65-летию Победы. В статье рассказывается об этнических немцах, воевавших в составе РККА, а также о политике советской власти по отношению к ним.
Авторы утверждают, что за всю войну звание Героя Советского Союза было присвоено двум этническим немцам - генерал-майору С.Волкенштейну и полковнику Н.Охману, командиру 34-й механизированной бригады 2-й танковой армии. 
Интернет-ресурс http://blokada.otrok.ru/library/volhov/p3a.htm разместил список руководящего состав дивизий Волховского фронта, в котором указано, что звание
генерал-майора артиллерии С. С. Волкенштейну присвоено 21.4.1943 г.
Этому радостному событию предшествовало вручение командующим Волховским  фронтом генералом К. А. Мерецковым полковнику Волкенштейну ордена Красного Знамени.
Сообщение Совинформбюро «...присвоить звание генерал-майора артиллерии Волкенштейну С. С». бойцы и командиры 17 адп услышали в эшелоне, шедшем из-под Ленинграда на юг...
Форум "Фалеристика" (http://forum.faleristika.su/viewtopic.php?f=47&t=211) указывает, что
Орден Ленина за №21317 вручен генерал-майору Волкенштейну С.С. 21 февраля 1945 "...за выслугу лет в Красной Армии" 

Интернет-ресурс http://www.rkka.ru/handbook/personal/repress/polk.htm
приводит сведения о том, что полковник Волкенштейн С.С. был репрессирован 

В Мемориальном комплексе «Национальный музей истории Великой Отечественной войны 1941-1945 годов» в экспозиции, посвященной обороне Киева, есть стенд полковника Волкенштейна С.С. Там помещены его фотография, краткая биографическая справка, а также представлен пропуск с надписью "1 ККАУ".
4 июня 2010 г. персонал музея в рамках акции «Рожденные Украиной» проводил музейный рассказ к 110-летию со дня рождения Героя Советского Союза генерал-майора С.С. Волкенштейна.
Я просмотрел материалы этого музейного рассказа. По сути - это подготовленная для экскурсоводов памятка, основанная на текстах двух изданий "50 лет ККВО" и краткого словаря "Герои Советского Союза". Первый источник повествует о месте и роли Волкенштейна в обороне Киева, второй - об обстоятельствах, предшествовавших присвоению Волкенштейну звания ГСС.
В проведенных генеалогических исследованиях рода Волкенштейн находится утверждение, что молодой адвокат  В.И.Ульянов по приезду в Петербург был принят на роботу в адвокатскую контору Волкенштейна. Может это обстоятельство и помогло С.С.Волкенштейну пройти чистилище репрессий, после которого в графе национальность нашего однополчанина появилась запись "русский"? 
Исключительный героизм, мужество и находчивость проявил бывший начальник нашего училища генерал-майор артиллерии Сергей Сергеевич Волкенштейн — командир 17-й артиллерийской дивизии.
В марте 1943 года, действуя на Волховском фронте, 17-я арт дивизия успешно выполнила задание по обеспечению прорыва обороны врага, что дало возможность расширить прорыв блокадного кольца на юго-востоке от Ленинграда.
В мае 1943 года 17-я артиллерийская дивизия генерала С. С. Волкенштейна вошла в состав Брянского фронта. Отсюда начался ее долгий путь к Победе: Курская дуга, форсирование Днепра, освобождение Киева, Львовско-Сандомирская операции, бои в Карпатах, Висло-Одерская операция, битва за Берлин, освобождение Праги.
17-я артиллерийская дивизия участвовала в тридцати прорывах обороны врага, ее воины получили 26 благодарностей Верховного Главнокомандующего, боевые знамена дивизии, ее бригад и полков украшены 39 орденами.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 29 мая 1945 года за мужество и отвагу, проявленные в боях за Родину, командиру 17-й Киевской артиллерийской дивизии прорыва РВГК генерал-майору артиллерии С.С.Волкенштейну присвоено знание Героя Советского Союза.
Орден Ленина и медаль - Золотая Звезда- С.С.Волкенштейну вручил Маршал Советского Союза И. С. Конев. 

Интернет-ресурс http://www.rkka.ru/handbook/personal/repress/polk.htm приводит сведения о том, что полковник Волкенштейн С.С. был репрессирован В Мемориальном комплексе «Национальный музей истории Великой Отечественной войны 1941-1945 годов» в экспозиции, посвященной обороне Киева, есть стенд полковника Волкенштейна С.С. Там помещены его фотография, краткая биографическая справка, а также представлен пропуск с надписью "1 ККАУ".4 июня 2010 г. персонал музея в рамках акции «Рожденные Украиной» проводил музейный рассказ к 110-летию со дня рождения Героя Советского Союза генерал-майора С.С. Волкенштейна.
Я просмотрел материалы этого музейного рассказа. По сути - это подготовленная для экскурсоводов памятка, основанная на текстах двух изданий "50 лет ККВО" и краткого словаря "Герои Советского Союза". Первый источник повествует о месте и роли Волкенштейна в обороне Киева, второй - об обстоятельствах, предшествовавших присвоению Волкенштейну звания ГСС.
В проведенных генеалогических исследованиях рода Волкенштейн находится утверждение, что молодой адвокат В.И.Ульянов по приезду в Петербург был принят на роботу в адвокатскую контору Волкенштейна. Может это обстоятельство и помогло С.С.Волкенштейну пройти чистилище репрессий, после которого в графе национальность нашего однополчанина появилась запись "русский"? Из книги 70 лет КВЗРИУ
Стр.82-83

Исключительный героизм, мужество и находчивость проя вил бывший начальник нашего училища генерал-майор артиллерии Сергей Сергеевич Волкенштейн — командир 17-й артиллерийской дивизии.
В марте 1943 года, действуя на Волховском фронте, 17-я арт дивизия успешно выполнила задание по обеспечению прорыва обороны врага, что дало возможность расширить прорыв блокадного кольца на юго-востоке от Ленинграда.
В мае 1943 года 17-я артиллерийская дивизия генерала С. С. Волкенштейна вошла в состав Брянского фронта. Отсюда начался ее долгий путь к Победе: Курская дуга, форсирование Днепра, освобождение Киева, Львовско-Сандомнрская операции, бои в Карпатах, Висло-Одерская операция, битва за Берлин, освобождение Праги.
17-я артиллерийская дивизия участвовала в тридцати прорывах обороны врага, ее воины получили 26 благодарностей Верховного Главнокомандующего, боевые знамена дивизии, ее бригад и полков украшены 39 орденами.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 29 мая 1945 года за мужество и отвагу, проявленные в боях за Родину, командиру 17-й Киевской артиллерийской дивизии прорыва РВГК генерал-майору артиллерии С.С.Волкенштейну присвоено знание Героя Советского Союза.
Орден Ленина и медаль - Золотая Звезда- С.С.Волкенштейну вручил Маршал Советского Союза И. С. Конев. Память о ГСС генерал-майоре Волкенштейне С.С. и его боевых побратимах бережно хранится в музеях двух школ: №17 города Киева и №21 города Житомира.
Побывал я в этих школах и посмотрел экспозиции.
О музее 17 артдивизии прорыва ВГК в школе №17 г.Киева написал в своей статье наш однополчанин С.А.Шехтман (газета "Киевский вестник" от 16 января 2010 года). Одна из создательниц музея Лариса Ивановна Сивак и преподаватель математики, внештатная заведующая музеем Оксана Александровна Данилюк бережно хранят фотографии и личные вещи, переданные на хранение в музей семьей генерала Волкенштейна С.С. Школьники под их руководством создали обширную картотеку на ветеранов дивизии, в живых из которых, увы, остались единицы.
Фото из архива В.Быцько 

 

























Музей 17 АД прорыва ВГК в сш №21 г.Житомира уникален тем, что в нем собрана обширная переписка с ветеранами дивизии, представлены редчайшие фото Волкенштейна С.С., его семьи и сослуживцев. В музее собраны фотоальбомы полков и бригад, входивших в состав 17 АД прорыва ВГК, личные вещи ветеранов, схемы организации дивизии. 

Эти бесценные реликвии дошли до наших дней благодаря трудам директора школы Светланы Александровны Реминець (слева) и завуча Любовь Ивановны Яремчук.

 

 
 







ПРИМАЧЕНКО АНДРЕЙ НЕСТОРОВИЧ.



 



Зам.командира 242 полка 22 минометной бригады по технической части
1945 год.

Родился я в селе Самарское Ростовской области, которое больше известно как станция Каяла, в бедняцкой крестьянской семье в июне 1911 года. 
В 1936 году я окончил институт Механизации сельского хозяйства в городе Ростове, получив специальность инженера-механика по ремонту и эксплуатации комбайнов, тракторов и автомобилей, и направлен в Красноармейскую МТС главным механиком. А летом 1938 года  был назначен директором автошколы в городе Шахты Ростовской области .
 8 июля 1941 года меня мобилизовали, и я стал командиром взвода автотракторной батареи, 54 запасного артполка. Так как я учился в институте на военизированном факультете, мне еще до войны было присвоено звание воентехника 1 ранга, что приравнивалось к старшему лейтенанту. Наш 54 артзап. дислоцировался в летних лагерях под Белой Калитвой Ростовской области.
В июле 1941 при подходе немцев к Ростову, нас отправили под Сталинград. Все 500 км шли пешком. В сутки совершали от 45 до 55 км., так как враг наступал по пятам. Под Сталинградом мы располагались в 25 км от города, в селе Оленьем. Весной 1942 года нас перебросили на левый берег Волги, откуда мы опять направились под Астрахань в Черный яр. Но туда мы не дошли и расположились в степном совхозе Досанг. Все время усиленным порядком готовили маршевые роты. Моя задача была  - готовить трактористов и автомобилистов для сталинградского фронта.
По распоряжению ставки нас погрузили в эшелон и направили куда-то за Урал. На первых двух станциях – Верблюжья и Сероглазка нас нещадно бомбили юнкерсы. А дальше, через Владиславовку, мы должны были следовать на Верхний Баскунчак. По пути к Владиславовке мы потерь в живой силе не имели, хотя налеты были по 10-12 юнкерсов. Разбитые вагоны эшелона тут же меняли на исправные. Уже перед самой Владиславовкой один юнкерс сбросил на наш эшелон 18 бомб, некоторые летели прямо на бегущих людей.
Я и еще два солдата не побежали, а легли и притаились. Буквально в 7 метрах от нас начали рваться бомбы, но мы остались живы. В результате этой бомбежки было убито 30 человек. Подъехали к станции Верхний Баскунчак. От станции остались  развалины. Здесь не было ни одного служащего. От Баскунчака до Урбаха на протяжении 100 км  шла остервенелая бомбежка железной дороги.
Я был дежурным по эшелону и ехал с машинистами на паровозе. По пути на Урбах лежали разбомбленные вагоны с военным имуществом. Их было столько, что можно было вооружить целую армию. Под откосом валялись самолеты, танки, автомобили, аммонал, снаряды, орудия и… люди. Но самое страшное было впереди.
Мы ехали всю ночь и весь день, но самолеты нас не бомбили. И вот мы увидели под откосом  разбитый эшелон, а вокруг, по обеим сторонам железной дороги, валялись детские коляски, игрушки, постельные принадлежности, чугунки, ведра и сотни убитых женщин и детей. А за полем раздавался стон и плач. Это были раненые и контуженные или просто перепуганные люди. Весь наш эшелон отправился на поиски живых. Их поместили в наши вагоны. Мы кормили их своим сухим пайком. То, что они рассказали о бомбежке, не поддается никакому здравому смыслу.
Эшелон с эвакуированными начали бомбить юнкерсы. Люди рассыпались по полю. Юнкерсы, их было до 30, летали на бреющем полете и уничтожали всех живых. Что такое фашизм, после этого не надо было рассказывать. На всю жизнь я запомнил этот разбомбленный эшелон с сотнями убитых. Многое стерлось из памяти: Освенцим, бои на Украине, в Польше, в Германии, но этого эшелона я забыть не могу. Ведь это был тыл, далеко от фронта. Уж лучше бы они находились на оккупированной территории и никуда не уезжали. С этого времени злость и ненависть к фашистам у каждого из нашего эшелона дошла до остервенения.
Как-то наши взяли пленных, и среди них оказался грузин. Он служил в немецком обозе.  Его снова направили воевать. Когда наш эшелон двигался через Астраханские пески, он дезертировал.  Мне было приказано найти его. Я взял винтовку и одного солдата с карабином, и мы пошли по степи. Все следы в степи хорошо просматривались. Мы наткнулись на следы и пошли в этом направлении. в  5 километрах от эшелона, в бурьяне, мы обнаружили 8 солдат-дезертиров из нашего эшелона. Я скомандовал: «Встать». Они встали. Я предупредил, что при малейшем сопротивлении, стреляю в упор. Мы привели их к эшелону и сдали в штаб полка. А грузина так и не нашли.
Привезли нас в Барнаул. А оттуда отдельными батареями стали отправлять на фронт. Наша автотракторная батарея поехала в товарняке под Горький в Сыровецкие лагеря. Там отдел кадров направил меня в 242 минометный полк, который формировался тут же. Прибыл я в полк на должность заместителя командира полка по тех. части. Собрал 30 «шоферов-инкубаторов» и поехал с ними на горьковский автозавод за автомобилями. Мы получили 30 машин ГАЗ-АА, которые я загонял на платформы, так как мои «пионеры» еще очень плохо ездили. Прибыл я с ними в лагеря, а оттуда наш полк погрузили в поезд и отправили в г. Коломну. Там, по приказу ставки, формировалась 17-я                артиллеристская дивизия прорыва резерва Верховного командования, в которую мы влились.
Формирование началось 1 декабря 1942 года и закончилось 22 февраля 1943 года. В начале в дивизию входили 4 бригады: 39 пушечная, 50 гаубичная, 37 легко-артиллерийская и 22 минометная, а несколько позже в ее состав вошли еще две бригады 92 тежело-гаубичная и 108-я гаубичная большой мощности. Командиром дивизии был полковник, а позже генерал-майор С.С. Волкенштейн.
Свой боевой пути дивизия начала с Волховского фронта в марте 1943 г. В каждой бригаде было по 3 полка. В нашей 22-й минометной – 242, 239 и 245 полки. Это были 120 миллиметровые минометы на механической тяге. Вначале у нас были только автомобили ГАЗ-АА, а к концу войны, каких только не было, в том числе 45 студебеккеров. Студебеккер был Бог войны, шел по любому болоту. У немцев не было ни одного такого автомобиля.
На Волховском фронте у нас была задача расширить дорогу жизни на Ленинград. В процессе боев мы продвинулись и заняли станции Карбусель, Мгу и еще ряд станций. Бои шли тяжелые. Когда мы были на Волховском фронте, выходила из окружения 2-я ударная армия, которую бросил генерал Власов, и со своими штабными работниками перешел на сторону немцев. Мы помогли расширить плацдарм этой армии. Люди выходили голодные, истощенные.
Волховский фронт отличался от других тем, что находился среди сплошных болот. Люди и машины передвигались по дорогам, мощенным бревнами. Из продуктов кроме горохового концентрата и хлеба ничего не было. У многих бойцов начался авитаминоз – куриная слепота. Ночью люди ничего не видели. Поэтому они выстраивались в цепочку, держались один за другого, и вел их тот, кто еще что-то видел.
Командир полка послал меня с тремя бойцами на автомобиле ГАЗ-АА  привезти из допа со ст. Жихарево машину сушеного лука. Дорога проходила через небольшой мостик на местной речушке, но он обстреливался немецким бронепоездом. Немцы или вели неожиданный массированный обстрел с промежутком 5-10-15-20 минут, или молчали до полудня. Были большие потери наших войск. Проезжали через этот мостик, кто как мог. Кто удачно, а кто попадал под артобстрел. До Жихарево мы доехали удачно. А когда ехали через мостик обратно, машина загребла задними колесами бревна настила и застряла. Я и 3 солдата соскочили, приподняли ее зад и так двинули вперед, что дальше она пошла свободно. Дорогой солдат мне  говорит: «Товарищ ст. лейтенант, мне показалось, что мы подняли машину сзади». Я говорю, что мне тоже так показалось. Остальные нас поддержали. Но как это можно было сделать вчетвером, осталось для нас загадкой. Видимо, в такой обстановке, сработали какие-то скрытые человеческие силы.
Когда мы были еще в боевых порядках, немцы обстреливали нас снова и снова. Мы вошли в такой клин. Вечером возле палатки стояли три офицера и солдат – шофер санитарной машины. Недалеко разорвался снаряд. Все, как стояли, так и остались стоять, а солдата убило. Я утром стоял с начпродом, и вдруг что-то застучало по деревьям. Буквально в 7 м от нас проскользнул по мерзлой земле снаряд 105 мм калибра, застыл и не взорвался.
Перед выездом с Волховского фронта, мы, после бревенчатых настилов, попали в болото. В мою задачу входило двигать весь транспорт при любых обстоятельствах, чтобы своевременно занимать боевые порядки на отведенном месте. В 6 часов вечера мы начали всем кагалом двигать автомобили. Я настолько вцепился в эту работу, что опомнился только на второй день в 12 часов.
На Волховском фронте мы воевали недолго, но боевые условия там были настолько тяжелыми, что каждый день казался годом. Бывало, станешь где-нибудь возле разливов, зачерпнешь котелком воду и зацепишься за убитого.
 А разве вся 2 армия, которую предал и бросил Власов, вышла из окружения? Вышли только ее остатки, которые, будучи в окружении, ели ремни, голенища кирзовых сапог и другое снаряжение.
Против наших боевых порядков занимал боевые порядки вновь прибывший корпус пехоты. Тянулся он не менее 5 дней, а выбили его весь за три дня. А потом месяц вывозили на собаках убитых. Да разве всех вывезли? Сколько там осталось безымянных солдат – погибших, утонувших в болотах – не счесть.   
После месячных боев на Волховском фронте, 18 апреля 1943 года, дивизия вновь поступила в распоряжение ставки.
Мы собрались всем полком с автомобилями и имуществом на станции Жихарево, погрузились в эшелоны и отправились в г. Солнечногорск под Москвой. Командир полка грузин и его зам. по снабжению любили выпить. Зам. по снабжению Смирнов получил в Жихарево на допе продовольствие и большую бочку спирта. Сверху было отверстие, через которое шлангом наливали спирт. В дроге спирт никому не давали, а зам. по снабжению с этой бочки почти не слезал, радовался, что везет спирт.
Когда мы прибыли в Солнечногорск и стали сгружать бочку, она почему-то оказалась легкой. А когда заглянули в нее, спирта оказалось только на дне. Умельцы по дороге, когда продовольственники спали, сверлили в стенке бочки отверстия и наливали спирт. И так сверлили все ниже и ниже, пока не дошли чуть ли не до дна. Оставшиеся отверстия умело заделывали деревянными чопиками да так, что было незаметно. Можно было посмотреть на свирепость этого зама и самого командира полка.
В Солнечногорске мы стояли около месяца, и эти деятели выпили не один литр водки и спирта. В полк прибыли НКВдисты и проверили расход спирта. Оказалось, что больше всех спирт пили командир полка и зам. по снабжению. Приказом по дивизии их разжаловали и отправили в штрафную.
Был у нас в полку помощник начальника штаба, капитан Кузнецов. Так вот этот Кузнецов таскался за молоденькой связисткой Таней. Она с ним жила и другим не отказывала. В пьяном виде он бесился. Однажды в пьяном виде, он зашел в помещение, где она находилась, и в упор расстрелял ее, а потом застрелился сам. Были и такие вояки.
Командиром полка назначили бывшего начальника штаба, капитана Раевского, тоже выпивоху, а зам. командира полка по снабжению капитана Дашука Александра Яковлевича, с которым я дошел до конца войны. Для нас она закончилась в Златой Праге. Но до этого было еще далеко. Раевский, хотя и пил изрядно, но был кадровым офицером еще до войны и грамотным артиллеристом.
В мае 1943 дивизия вошла в распоряжение командующего Брянским фронтом, генерала армии Попова М.М. Брянский фронт был правым крылом Курской дуги, где готовилось генеральное наступление. Мы были на переднем крае фронта под городом Болхов. В течение почти двух месяцев мы копили мины, которые ночами доставляли на передовую.
Возить снаряды в абсолютной темноте было очень тяжело. Естественно, автомобили натыкались на деревья. Многие имели повреждения. Но моя парковая служба с этой работой в основном справлялась.

Линия фронта проходила по реке Оке. С одной стороны ее были немцы, с другой – наши. И те и другие брали воду в реке, но никто ни в кого не стрелял. Кстати и на Волховском фронте была приблизительно такая же ситуация. Наши пехотинцы ночью клали на пеньки махорку, а немцы брали махорку, а оставляли сигареты и шоколад, которого у нас и в помине не было. Это происходило в нейтральной зоне, между двумя краями обороны.
Всеобщее наступление на Брянском фронте началось в 20-х числах июля 1943 года. Войска шли по нескошенным полям, где было много убитых наших и немецких солдат.
В августе 1943 года наша дивизия вошла в состав Воронежского фронта. Командующим фронтом был генерал армии – Ватутин. Все время наша дивизия находилась в боевых действиях. Наш полк нес ощутимые потери в живой силе. В первых числах августа 1943 года в составе 1 армии, мы принимали участие в освобождении города Орла и ликвидации орловского плацдарма. В ходе боев было освобождено еще ряд населенных пунктов и городов.  В районе деревни Казачья лисица была разгромлена колонна отступающих немцев. Был занят г. Грайворон и дальше дивизия продвигалась к г. Ахтырке. Заняв боевые порядки в районе Ахтырки, дивизия была потеснена противником. Через сутки отчаянных боев равновесие было восстановлено.
Однако бывший передний край обороны нашего, 242 полка, остался в нейтральной зоне. Наш второй дивизион был полностью разгромлен, поэтому вся боевая техника, в том числе минометы и автомобили, остались в нейтральной зоне, на старых боевых порядках. По приказу командира полка, я, 2 офицера и 8 солдат ночами выходили в нейтральную зону и на руках грузили минометы на машины, выкатывали машины из капониров и катили на руках в тыл нашего переднего края. Там приводили все в полную готовность и пополняли боевые порядки второго дивизиона. Легко было брать ствол миномета, но невероятно тяжело было отрывать от грунта плиту миномета, на которой стоял ствол. Кроме оружия, гранат и автоматов у нас были ломы. Вначале все делалось тихо. Но потом приходилось стучать. Усталость при этом была адская и уже никакой страх нас не сдерживал. Правильно говорят: «Кто не испытал страха на войне, тот о войне ничего не знает». Эту работу мы выполнили за 6 суток. Как нас не обнаружили немцы, остается только гадать. Ведь все это делалось буквально у них под носом. При этом передний край обороны немцев беспрерывно освещался ракетами. Вот они-то доставляли нам больше всего хлопот.
Противник особенно настойчиво держался за Ахтырку. 18 августа силами 100 танков и полка мотопехоты под прикрытием авиации немцы потеснили наши части и, развивая успех, стали продвигаться вперед. Ряд наших артиллерийских подразделений попал в полосу действия танков, в том числе и наш второй дивизион. Но артиллерийский дивизион оказал такое сопротивление, что противник, будучи под ураганным огнем всей артиллерийской дивизии, был вынужден отступить. Бой длился 5 часов. Было уничтожено 25 танков, из них 11 тигров, 5 автомашин, 3 бронетранспортера.
Наш парковый взвод находился в селе, близ Ахтырки. Я как раз в это время был там. На село был совершен налет немецкой авиации. Я залег в дальнем углу двора возле забора, а старшина взвода Дондуков с одним из шоферов побежали в подвал под домом. Возле подвала стояла наша автоцистерна с бензином. Одна из бомб попала в цистерну. Бензин загорелся. Честь его попала в подвал. Старшина и боец сгорели.
После войны мне пришло письмо от школьников Ахтырки. Они просили рассказать об освобождении их города. Я написал о том, как мы освобождали Ахтырку и о том, как погиб старшина Дондуков. Позже они сообщили мне, что память его увековечена в книге боевых действий по освобождению Ахтырки.
По пути боевых действий за Ахтырку, мы освободили многие села Украины. Однажды мы с парковым взводом находились в совхозе Красный. В один из вечеров по дороге, которая находилась напротив нас, шла колонна виллисов с включенными передними фарами. С нашей стороны кто-то стал стрелять по дороге из карабина. Я и капитан Аблязов подошли к дороге. В это время передний виллис остановился, а за ним остановились еще несколько машин. Из первого вышел плотный мужчина в кожаной куртке и спросил, кто стрелял? Лейтенант Гольдман ответил, что стрелял он и поинтересовался: «С кем имею дело?». Мужчина ответил: «С Жуковым», - и влепил ему в ухо, да так, что тот чуть не упал в кувет. Гольдман не растерялся, вытянулся и отчеканил: «Тов. маршал, я выполнял ваш приказ. Стрелял на поражение за демаскировку фарами». Жуков ответил: «Дурак, ведь я же ехал со стороны фронта». Он, конечно, понял, что не прав. Повернулся к нам и спросил, а вы кто такие? Лейтенант Аблязов ответил:  «Командиры советской армии, товарищ маршал». А он нам и говорит: «Не командиры вы, а бандиты с большой дороги». - Сел в машину и колонна виллисов помчалась дальше.
Этому Гольдману вечно не везло. Уже находясь в Германии, стояли мы в лесу. Он сел на немецкий мотоцикл, а ездить не умел. Разогнал его, а остановить не может. И влепился в штабель пустых металлических бочек из-под горючего. Все летело с таким грохотом, что нельзя было разобрать, где бочки, где Гольдман, а где мотоцикл.
Окончательно мы освободили г. Ахтырку в 4 часа утра. Многие здания горели. На улицах стояла разбитая немецкая техника. Среди них несколько танков – тигров, фердинандов. А автомобили вообще никто не считал. Попадались и исправные машины, на ходу.
В результате ожесточенных действий на Украине, полностью была разгромлена Белгородско-Харьковская группировка немецких войск. К 27 сентября 1943 года части дивизии, в том числе и наш полк, заняли огневые позиции на левом берегу Днепра в районе Гусеницы на знаменитом Ржевском полигоне.
Дивизия поддерживала артиллерийским огнем части 40 армии. Сходу был форсирован  Днепр и захвачен плацдарм в районе Монастырево и Ходорово – Малый Букрин. Наш полк занимал огневые позиции в районе Ходорово. В боях в районе Ходорово противник понес большие потери в танках и живой силе. Наша переправа через Днепр беспрерывно подвергалась налетам вражеской авиации и артобстрелу. Когда во время сильного артобстрела я с группой солдат находился в одной из землянок, снаряд разорвался рядом с нами. Бревна с крыши землянки разлетелись. Одно из них попало мне по правой ноге, чуть выше колена. Я хромал недели две, а потом все прошло. Но уже в 1949 году боль в ноге возобновилась, и я пролежал в Симферопольском военном госпитале около 3-х месяцев.
Особенно ожесточенными были бои в районе Букринского плацдарма. В октябре 1943 года наш Воронежский фронт был переименован в 1-й Украинский. Командующим фронта был генерал Ватутин.
6 ноября 1943 года на рассвете началась историческая битва за освобождение Киева. Наши части овладели предместьем города – Пущей-Водицей. В этот же день столица Украины была полностью освобождена. В 7 часов утра я был на Крещатике. Не город, а сплошные развалины. Не осталось почти не одного жилого дома.
С ходу был освобожден и Житомир. Однако противник оказал жесткое сопротивление, предприняв хорошо подготовленную атаку. Наши войска временно оставили Житомир. В Киеве мы сосредоточились в районе Святошино в Сыровецких лагерях. А наши огневые позиции были в 20 км от Киева по направлению Житомира в деревне Раковичи.
В Сыровецких лагерях был большой котлован. Когда стали его раскапывать, обнаружили около 300 убитых. Говорили, что это злодеяния немцев, а теперь говорят, что это следы сталинских репрессий.
Вторично Житомир был освобожден в декабре 1943 года. Приказом Верховного главнокомандования наша дивизия получила наименование 17-я Киевско-Житомирская артдивизия прорыва РВК.
Дальше боевой путь дивизии прошел через Коростень, Шепетовку, Старо-Константинов, Ново-Константинов на Проскуров. Проскуров был освобожден с ходу. Особенно яростно била рота пехоты, которая удерживала железнодорожный вокзал в Проскурово. Когда погнали немцев, отрезав им путь по железной дороге, командира роты спросили, как он сумел удержать одной ротой вокзал против такой массы немцев? - Так перед нами была наглядная агитация, - он показал на цистерну со спиртом, стоящую на путях. Возможно это анекдот, но в каждой шутке есть доля правды.
После Проскурова мы дошли до Тернополя. Заходя в села Западной Украины, мы не встретили ни одного мужчину, все они добровольно, или насильно были в бендеровцах. Мы находились в селе Вельки Луки недалеко от Тернополя. Рядом был парковый взвод соседнего артполка. В одну из ночей 10 солдат этого взвода, сонных, перерезали бендеровцы. Утром из боевых порядков приехал командир этого полка, чтобы разобраться. Он приказал тщательно обыскать село и всех найденных мужчин привести в штаб. В результате нашли 7 мужчин. Узнав кто они, командир приказал повесить каждого на отдельном дереве.
18 июня 1944 года был освобожден г. Золочев под Львовом. Там был окружен и полностью уничтожен механизированный корпус немцев. Было много немецкой техники. Я взял там несколько грузовых автомобилей: Бьюик, Мерседес  Боргвард и легковой автомобиль Хорьх. Было много раненых и убитых. Отдельные группы немцев скрывались в лесах.
27 июля был освобожден Львов. Начались бои за освобождение Польши. 23 августа наши войска пересекли границу Польши. Были освобождены Жешув, Дембица, Кросно и другие города и населенные пункты.
В декабре 1944 года началась усиленная подготовка и сосредоточение наших войск на Сандомирском плацдарме в целью дальнейшего развития наступления на Краков и Верхнюю Селезию. 19 января 1945 года был освобожден Краков, а 29 января очищен весь Селезский район Польши. Когда подошли к Одеру, вся наша  22 минометная бригады дальше двигаться не могли. Не было горючего.
Я в это время с двумя студебекерами находился на станции Катовице и вместе с шоферами  залил около 40 немецких 200 литровых бочек бензолом. Это тоже горючее, но не из нефти. Его получают при перегонке каменноугольной смолы. Горит отлично. Когда я подъехал к Одеру, там стоял весь автотранспорт бригады. Командир бригады Засникин так обрадовался, что тут же подготовил приказ о моем награждении орденом Красной Звезды, что и было сделано.
Свой первый орден Красной Звезды я получил под Ахтыркой, когда выводили нашу матчасть из нейтральной зоны. Надо прямо сказать, что нас, не боевых командиров, не очень баловали наградами, от случая, к случаю. Вроде того, который я привел, хотя работу приходилось выполнять колоссальную. Как может воевать полк, если машины неисправны? А они все и всегда были на ходу.
Иногда приходилось за сутки ставить в число ходовых сгоревшие в результате налета авиации, или подорвавшиеся на мине машины, или разбитые в результате аварии во время езды без света в ночное время. Такие случаи бывали почти ежедневно, и со всем эти приходилось справляться. Давалось это нелегко. О сне можно было только мечтать.
Во время большого марша под Малоярославцем, водитель ночью уснул, и машина свалилась с 7 метрового моста в реку. Погиб расчет из 7 человек, а с ними командир взвода, молоденький младший лейтенант. Машина была полностью изуродована. Раму выбросили. Но неподалеку, в совхозе, нашли хорошую раму. Машину восстановили в течение суток. А когда подъехали к Малоярославцу, то один водитель залетел на левую сторону шоссе, врезался в деревенский дом и разбил машину ГАЗ-АА, которая тоже в течение суток была восстановлена. Использовали не годные для восстановления сгоревшие машины, других воинских частей.
Был форсирован Одер, и наши войска вошли в Германию, в приграничный город Глейвиц. Теперь это польский город Глевице.
Особенно тяжелые бои шли в районе города Бриг на западном берегу Одера. Они закончились 5-6 февраля. На пути к Берлину стояли крупные города Бреслау, Глогау, Торгау, Виттенберг и ряд других. Города Бреслау и Глогау обошли, так как немецкие гарнизоны там не сдавались, и пошли дальше на Берлин. Была форсирована реке Нейсе.
Первый по-настоящему немецкий город, который мне запомнился, был Торгау, на реке Эльбе. Здесь в конце войны состоялась знаменитая встреча наших войск с американскими. В этой встрече участвовал и я. В Торгау мне представилась возможность улучшить живучесть наших автомобилей. Самым слабым местом у старых ЗИС-5 был редуктор. На наше счастье немцы привезли на площадь города столько задних мостов ЗИС-5, что можно было восстановить целую армию таких машин. Там я набрал редукторов от задних мостов и капитально восстановил все ЗИС-5. Кроме того в городе был местный ремонтный завод, где оказалось много отремонтированных двигателей ГАЗ-АА. На многих своих ГАЗ-АА мы поменяли двигатели.
Когда мы пошли маршем от Берлина  к Чехословакии, я по пути взял автомобиль Зауэр газобаллонный 7 тонный. Сел за руль и взял с собой взвод боепитания полка в количестве 7 человек. Машина шла безукоризненно. В кузове, в запасе было 10 баллонов, заполненных газом, стоящих под бортом на немецких ременных зажимах. Два баллона было внизу кузова – питание для двигателя. В Карпатах при подъеме у автомобиля отказали тормоза. Я ехал очень осторожно без тормозов до самого Кросно, где догнал полк.
У немцев уже тогда был превосходный газобаллонный автомобиль. Еще у них был в эксплуатации 7 тонный газогенераторный автомобиль Мерседес, который запускался без бензина. А у нас запускался на бензине, а на дровах почти не работал. В войну  постоянно не хватало шоферов. Приходили, как правило, «инкубаторы», которых надо было долго учить и которым нужна была большая практика. Только тогда они становились настоящими шоферами и могли водить автомобиль днем и ночью в самых сложных условиях бездорожья.
Поскольку наш минометный полк стоял рядом с пехотой, а иногда, при наступлениях,  даже впереди пехоты – были большие потери водителей. Дальность полета 120 мм мины: чугунной - 4,5 км, стальной – 5 – 5,5 км. Мины бросались через ствол миномета. Ствол - беззамковый. Скорострельность очень высокая. Заряжающий едва успевал подавать мины. При стрельбе стальными минами, были случаи, когда по заводской небрежности, попадались чугунные, тогда ствол миномета разрывало и весь расчет мог погибнуть.   
В конце апреля крупная группировка фашистов оказалась блокированной юго-восточнее Берлина в предместье Люкенвальде. Задача дивизии  состояла в том, чтобы остановить продвижение немцев на запад к союзникам. Бои шли ожесточенные, доходившие до рукопашных. Наша дивизия несла большие потери в живой силе. И это, можно считать, уже в самом конце войны. В результате мощных ударов 1-го Украинского и 2-го Белорусского фронтов берлинский гарнизон 2 мая капитулировал.
Перед нашей дивизией поставили задачу двигаться в Чехословакию, чтобы помочь местному подполью одолеть фашистов. За Кросно, километрах в 30, в Карпатах, проходила чехословацкая граница. Там начинался прорыв в Чехословакию. Вначале этот прорыв осуществлялся чехословацким корпусом Свободы. Но он понес большие потери и не добился успеха. Дивизия прибыла в Прагу 7 мая и сходу вступила в бой. 9 мая Прага была освобождена. Началась операция по захвату генерала Власова, который находился под Прагой. А также других военных преступников. На этом война была закончена.
Таким образом:
17 артиллерийская Киевско-Житомирская, ордена Ленина, Краснознаменная, ордена Суворова дивизия прорыва резерва Верховного главнокомандования, пройдя с боями 7200 км от Ленинграда по полям, селам  и городам России, Украины, Польши, Чехословакии и Германии завершила свой победоносный путь у стен Златой Праги.
Дополнение: 
После расформирования дивизии мой отец – Примаченко Андрей Нестерович остался служить в рядах Советской армии.
   В апреле 1960 года, в звании подполковника, был уволен в запас, как значится в Военном билете « без права ношения воинской формы одежды».
 Но не только, его, но и еще миллион двести тысяч ветеранов войны, уволенных по распоряжению Никиты Хрущева, лишили полной военной пенсии, права пользоваться военным госпиталем и других льгот. Хотя моему отцу оставалось до полной выслуги,  с учетом лет проведенных на фронте, всего то …. Полгода - шесть месяцев.
 Конечно, подобное отношение  со стороны государства, отец пережил довольно болезненно. Было ему уже пятьдесят лет, но отсиживаться в пенсионерах и лелеять свою обиду на «партию и правительство» он не пожелал.
Устроился по специальности, в одно из автотранспортных предприятий, механиком. Вскоре был назначен главным инженером этого хозяйства. Через несколько лет хозяйство вышло в передовые. После чего ему предложили должность главного инженера первого таксомоторного парка в городе Одессе, где он успешно проработал не один год, о чем свидетельствуют сохранившиеся в семье почетные грамоты и поощрения в трудовой книжке.
Кстати,  помню, что в возрасте восьмидесяти  лет он водил легковую машину. Скончался мой отец в городе Одессе, в возрасте 81 года.
Был у моего отца младший брат Павел Нестерович Примаченко 1918 года рождения, как вспоминал отец «чудом выживший в голодные 20-е годы. Мы уходили работать в поле, а ему трехлетнему ребенку оставляли возле постельки на целый день крохотный кусочек макухи и кружку воды. Причем были дни, когда   кроме воды оставить было нечего». Служил он стрелком в МВД и погиб под Таганрогом в 1942 году.


 
Павел Нестерович Примаченко



 
На фотографии инженер-капитан Примаченко А.Н. и техник-лейтенант  Крылов  Н.Н. г. Кремс август 1945 год.
 на фотографии надпись: На долгую память уважаемому инженеру-капитану тов.Примаченко А.Н. от техника –лейтенанта Крылово Н.Н
Пусть это фото напоминает дни Отечественной войны.
 Г.Кремс 2.08.45



 



Примаченко А.Н. в звании подполковника г. Одесса 1958 год.
 
Встреча  ветеранов Великой Отечественной войны. Справа Примаченко А.Н.





 









Александр Иванович Барданов

 
командир батареи 1251-го пушечного артиллерийского полка 39-й пушечной артиллерийской бригады 17-й артиллерийской дивизии 7-го артиллерийского корпуса прорыва.

Родился в  1920 году в городе Москве, в семье рабочего-железнодорожника. Русский. Член ВКП(б)/КПСС с 1943 года. В 1928-1937 годах учился в средней школе, а затем в 4-й Московской специальной артиллерийской школе.

Отлично плавал (тренером был чемпион СССР Семён Бойченко), занимался борьбой у Александра Сенаторова, играл за сборную Москвы в волейбол, не раз гонял мяч со знаменитыми братьями Старостиными.

В Красной Армии с 1940 года. 22 июля 1941 года окончил 2-е Ленинградское артиллерийское училище. Участник Великой Отечественной войны с июня 1941 года.

В июле 1941 года курсант-артиллерист Барданов вместе с

училищем отходил под Ленинград от окружённого немцами Таллинна. В Ленинграде 22 июля 1941 года приказом наркома обороны № 0230 Барданову было присвоено звание лейтенанта.

Осенью 1941 года Барданов был направлен под Москву, в город Дмитров, в отдельный артдивизион и назначен на должность командира огневого взвода. Участвовал в боях за канал имени Москвы, затем в зимнем наступлении советских войск 1941-1942 годов.

В 1942 году Барданов был переведён под Ленинград на Волховский фронт. Почти полтора года в топких волховских болотах защищал город на Неве.

Накануне боёв на Курской дуге, в апреле 1943 года, Барданов был назначен командиром пушечной батареи в 17-ю артиллерийскую дивизию 7-го корпуса прорыва 27-й армии Воронежского фронта. В корпусной артиллерии на вооружении были 122-миллиметровые гаубицы и орудия большего калибра. Они передвигались на механической тяге гусеничного трактора ЧТЗ. Дальность полёта снаряда из такой гаубицы достигала 15–16 километров, а если вести огонь с переднего края, то до 1 километра.

Три месяца шли бои местного значения. В них батарея Барданова опробовала «ленд-лизовскую» американскую технику — «шевроле», «студебеккеры», «форды».

5 июля 1943 года началась героическая оборона на Курском направлении. За месяц боев 6-я батарея Барданова уничтожила 15 танков и десятки единиц техники, сотни немецких солдат.

В конце июля 1943 года советские войска, измотав врага, перешли в наступление. 7 августа 1943 года на подступах к городу Грайворон Белгородской области была обнаружена колонна танков и бронемашин противника.

Приказа открыть огонь не было. Можно было уклониться от боя. Но Барданов быстро развернул орудия батареи на прямую наводку. Танки начали гореть, машины – опрокидываться, а гитлеровцы метались по полю и старались скрыться в лесу...
В результате боев было уничтожено 15 танков, 10 бронемашин, 15 автомашин, 49 мотоциклов, много гитлеровцев. Батарея без потерь заняла другую огневую позицию.

18-19 августа 1943 года в боях у города Ахтырка Сумской области воины батареи Барданова подбили 5 танков и подавили несколько артиллерийских батарей врага.

19 августа Барданов получил тяжелое ранение. 5 месяцев он находился на лечении в госпитале города Свердловска.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 9 октября 1943 года за образцовое выполнение боевых заданий командования и проявленные при этом отвагу и героизм, старшему лейтенанту Барданову Александру Ивановичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» (№ 2772).

Весной 1944 года Барданов вернулся в часть. В составе 17-й артиллерийской дивизии прорыва резерва Ставки Верховного Главнокомандования прошёл Украину, Польшу, Германию, Чехословакию. Газета «За честь Родины» от 25 октября 1944 года в статье «Наша слава, наша гордость» писала: «Артиллерист, Герой Советского Союза А.И.Барданов уничтожил 10 немецких танков и 15 бронетранспортёров. В боях за Вислой поджёг 2 самоходных орудия врага и уничтожил до роты гитлеровцев».

Победу А.И.Барданов встретил 12 мая 1945 года под Прагой.

В 1951 году окончил Военную академию имени М.В.Фрунзе. Служил в Вооружённых Силах СССР. В 1967 году полковник Барданов уволился в запас.

Работал старшим инженером НИИ экономики и экономико-математических методов планирования.

В 2000 году А.И.Барданов участвовал в Параде Победы на Красной Площади в Москве. Был на приёме у Президента Российской Федерации В.В.Путина.

В 2001 году А.И.Барданов, в составе делегации Фонда мира, побывал в Германии. Жил в доме племянника генерал-фельдмаршала Эрвина Роммеля, чья армия во время второй мировой воевала в Африке.  А племянник стоял со своей батареей под Курском буквально напротив батареи Барданова.

Живёт в городе Минске. Возглавляет Минский Совет ветеранов войны. Награждён орденами Ленина (9 октября 1943), Отечественной войны 1-й степени, 2 орденами Красной Звезды, украинским орденом «За заслуги» 3-й степени (5 мая 2010), медалями.



Головин Григорий Максимович
14.10.1914 - 02.03.1991
Герой Советского Союза

 Го ловин Григорий Максимович - заместитель командира дивизиона по политической части 92-й тяжёлой гаубичной артиллерийской бригады 17-й артиллерийской дивизии 7-го артиллерийского корпуса прорыва 27-й армии Воронежского фронта, старший лейтенант.

Родился 14 октября 1914 года в селе Покровск ныне Ковылкинского района Мордовии в семье крестьянина. Русский. Член ВКП(б)/КПСС с 1940 года. Окончил 5 классов. Работал слесарем.

В Красной Армии с 1936 года. Участник Великой Отечественной войны с июня 1941 года. Сражался на Брянском, Воронежском и 1-м Украинском фронтах.

К середине августа 1943 года гитлеровское командование сосредоточило в районе Ахтырки, Сумской области крупные силы.
Утром 18 августа противник нанес сильный артиллерийский и авиационный удар по нашим позициям. Одновременно в контратаку пошли крупные силы пехоты, поддерживаемые танками.
Советские воины 166-й стрелковой и 17-й артиллерийской дивизий оказали врагу упорное сопротивление. Первый натиск противника был отражен. Враг потерял более тридцати танков.
Но через несколько часов гитлеровцы нанесли второй удар. Передний край наших подразделений был прорван, и немецкие танки вклинились в глубину обороны советских войск. В этом тяжелом бою наши воины проявили исключительную храбрость и выдержку. Среди них был артиллерист, старший лейтенант Г.М. Головин.
Заместитель командира дивизиона по политической части, он в трудные минуты отражения контратак находился непосредственно в подразделениях.
Когда фашисты нанесли удар по левому флангу 166-й стрелковой дивизии, где были расположены две батареи дивизиона, Григорий Максимович организовал круговую оборону, показывая пример бесстрашия и мужества.
Под его руководством артиллеристы отразили несколько танковых контратак, подбили шесть «тигров», три средних танка, одну самоходную установку, одну бронемашину и три транспортера. Противник потерял до батальона пехоты.

При форсировании Днепра южнее Киева дивизион огнём орудий с плацдарма содействовал переправе главных сил бригады.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 9 февраля 1944 года за партийно-политическую работу, героизм, проявленный в боях под Ахтыркой и при форсировании Днепра, старшему лейтенанту Головину Григорию Максимовичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» (№ 3387).

Артиллерист-политработник участвовал в освобождении Украины, Белоруссии, Польши, Чехословакии, штурмовал фашистскую Германию.

После войны продолжал служить в рядах Советских Вооруженных Сил. В 1949 году окончил курсы усовершенствования офицерского состава (КУОС) при Военно-политическом училище имени М.В. Фрунзе.
 С 1957 года подполковник Г.М. Головин - в запасе.

Жил в городе Пушкин Ленинградской области. Работал мастером на деревообрабатывающем заводе. Принимал активное участие в военно-патриотическом воспитании молодежи. Скончался 2 марта 1991 года.

Награжден орденами Ленина, Красного Знамени, Отечественной войны 1-й и 2-й степеней, медалями.

Почетный гражданин города Ахтырка (Сумская область).

На родине Героя установлена мемориальная доска. Биография предоставлена Кириллом Осовиком
Источники
 Геройская быль - Мордкиз: Саранск, 1985 Гриченко И.Т., Головин Н.М. Подвиг. - Харьков: Прапор, 19 Бродовский котел. - Львов: Каменяр, 1974.


 

Гайдаш Александр Никитович
27. 8. 1916
Герой Советского Союза
Гайдаш Александр Никитович - командир огневого взвода 92-й
тяжёлой гаубичной артиллерийской бригады 17-й артиллерийской дивизии 7-го артиллерийского корпусa прорыва 27-й армии Воронежского фронта, младший лейтенант.

Родился 27 августа 1916 года в селе Анновка ныне Корочанского района Белгородской области в семье служащего.
Украинец. Окончил 7 классов, а в 1933 году - педагогические курсы. Работал учителем. Член ВКП(б)/КПСС с 1942 года.

В Красной Армии с 1937 года. Окончил курсы младших лейтенантов. С августа 1942 года принимает участие  в боевых действиях. Воевал на Воронежском и 1-м Украинском фронтах. Участвовал в битве на Курской дуге. Был ранен.

Командир огневого взвода 92-й тяжёлой гаубичной артиллерийской бригады,  младший лейтенант Александр Гайдаш, отличился в упорных боях под городом Ахтырка Сумской области Украины.

18 августа 1943 года вражеские танки в сопровождении мотопехоты прорвали оборонительные порядки 166-й стрелковой дивизии. Частям соединения грозило окружение.
Перед 2-м дивизионом 92-й тяжелой гаубичной артиллерийской бригады, была поставлена задача: приостановить продвижение противника. Орудия были подготовлены к стрельбе прямой наводкой в условиях круговой обороны.

После артиллерийского и авиационного ударов по нашим позициям гитлеровцы перешли в наступление. Артиллеристы открыли прицельный огонь по вражеским танкам, которые зашли в тыл и на фланги огневых позиций дивизиона.
В этой тяжелой обстановке командир огневого взвода 6-й батареи, младший лейтенант Александр Гайдаш проявил исключительное хладнокровие и мужество. Он умело прикрыл расчеты орудий огнем пулеметов.
Выполняя приказы командира взвода, орудийные расчеты под непрерывным вражеским обстрелом быстро маневрировали серьезное ранение, продолжал руководить действиями взвода.
За несколько часов боя артиллеристы подбили четыре немецких «тигра», три средних танка, две бронемашины, семь мотоциклов и уничтожили около роты автоматчиков.

С наступлением темноты бой затих. Командир взвода Гайдаш получил приказ отойти на новую огневую позицию. Он сумел вывести из окружения орудия не только своего, но и других взводов батареи, сохранив материальную часть и боеспособность огневых расчетов.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 9 октября 1943 года за образцовое выполнение боевых заданий командования и проявленные мужество и героизм в боях с немецко-фашистскими захватчиками, младшему лейтенанту Гайдашу Александру Никитовичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» (№ 2646).

После лечения в госпитале офицер-артиллерист участвовал в битве за Днепр и освобождении Правобережной Украины.

После войны продолжал службу в Вооруженных Силах СССР. Окончил Высшую офицерскую артиллерийскую школу. С 1959 года майор А.Н. Гайдаш - в запасе, а затем в отставке.

Живёт в Москве. До 1979 года работал начальником участка инкассации.

Награждён орденами Ленина, Отечественной войны 1-й степени, двумя орденами Красной Звезды, медалями.
Биография предоставлена Кириллом Осовиком
Источники
Герои Советского Союза: Краткий биографический словарь.
Т.1. М.:Воениз.1987.
Герои-белгородцы. - Воронеж: Центрально-Чернозёмное кн. изд., 1972.  Гриченко И.Т., Головин Н.М. Подвиг. - Харьков: Прапор, 19
Подвиги их бессмертны. - 2-е изд., испр. и доп. - Хабаровск, 1985

КОБЗЕВ М.И.

Воспоминания командира батареи 239-го минометного полка 17-й Киевско-Житомирской ордена Ленина Краснознаменной ордена Суворова 2-й степени артиллерийской дивизии прорыва РВГК М.И.Кобзева *
Ранее 16 октября 1980 г.**

До войны учился в семилетке, работал в совхозе.

Окончил Пензенское военно-минометное училище.

В  декабре 1942 года в звании лейтенанта был направлен на должность командира минометного взвода, 239 минометного полка, 22 минометной бригады, формирующейся в Гороховецких учебных лагерях. В последствии вошла в состав 17-й артдивизии прорыва РВГК. […]***.

Особенно врезались в память жестокие бои на Орловско-Курской дуге в августе 1943 года в районе города Ахтырка.

Моей батарее было приказано огнем минометов прикрывать отход наших войск, преграждая путь пехоте противника, наступающей за танками.

Туго пришлось расчетам моей батареи, когда «тигры» начали поливать ее градом осколков. Они вывели из строя два миномета и почти половину прислуги. Прямым попаданием снаряда был убит заряжающий Банзавай, пуля угодила в голову наводчика Ирдулина, третьему номеру осколком оторвало подбородок.
 Чудом остался цел лишь один миномет батареи, замаскированный в зарослях кукурузы, который мы трое с разведчиком Коноплевым и радистом Чернышевым двое суток тащили 17 километров, пока не нашли отступивший на заданные позиции свой полк.

После того, когда контратака была отбита и противник остановлен, мне с бойцами батареи пришлось вернуться на место прежнего боя, оказавшегося в нейтральной полосе, и буквально из-под носа гитлеровцев вывозить поврежденные минометы с грузовиком. За этот бой я был награжден орденом Красной Звезды.

В битве за Днепр, выполняя приказ командира полка майора Н.Д. Засыпкина о корректировке огня минометных расчетов полка, мы с командиром дивизиона С.К. Ивановым и группой радистов и разведчиков первые переправились на Букринский плацдарм.

При форсировании этой водной преграды с нами произошла неприятность. Когда плот находился вблизи противоположного берега, от взрыва снаряда он опрокинулся, и мы оказались в воде.

Спасая радиостанцию от влаги, достигли правого берега и добрались до условленного места, где был оборудован НП. Радисты развернули рацию и связали нас с огневыми позициями полка и с пехотными подразделениями.

Через считанные минуты минометчики обрушили огонь по вражеским позициям, опоясывающим плацдарм.

Наблюдая за разрывами мин, я стремился с наибольшей точностью корректировать огонь по вражеским огневым средствам, препятствующим продвижению нашей пехоты для расширения плацдарма.

За время 20-дневных боев за Киев на Букринском плацдарме огнем нашего дивизиона были уничтожены минометная и артиллерийская батареи, два орудия, восемь пулеметных гнезд и до 180 гитлеровцев.
Фашистское командование считало, что главный удар советских войск по освобождению Киева будет нанесен с Букринского плацдарма. Поэтому они стягивали в этот район новые танковые и пехотные соединения.

Зная об этом, советское командование, решило главный удар нанести с Лютежского плацдарма. С этой целью была произведена перегруппировка войск 1-го Украинского фронта.

В конце октября 1943 года, сдав плацдарм новым частям, и вместе с 17-й артдивизией прорыва совершив ночью 200-километровый марш на север, мы заняли огневые позиции на Лютежском плацдарме.

В ночь на 3 ноября 1943 года минометчики полка ждали сигнала артподготовки. Утром, в 8 часов 40 минут, раздался гул «катюш», известивших о начале артнаступления.

- Расчеты по местам! - подал я команду батарее.

Когда командиры взводов доложили о готовности расчетов к ведению огня, скомандовал: «Огонь!».

После 40-минутного гула артподготовки и поддержки с воздуха в прорыв устремились танковые и пехотные соединения.

Вражеские войска, не выдержав натиска, стали отступать. К вечеру первого дня наступления советские войска продвинулись на 12-15 километров.

Но враг продолжал отчаянно сопротивляться. В результате боев 3-5 ноября 1943 года минометчиками полка было уничтожено 24 пулеметных точки, три минометные батареи, убито и рассеяно до двух батальонов пехоты противника. Значительная часть из них на счету нашей 5-й батареи и нашего 2-го дивизиона.

К рассвету 6 ноября 1943 года Киев был очищен от фашистов, над городом взвился алый стяг. 7 ноября мы отметили 26-ю годовщину Октябрьской революции.
За отличные боевые действия при форсировании Днепра и освобождении Киева в числе многих воинов я был удостоен ордена Отечественной войны I степени.

Далее мой боевой путь проходил через Житомир, Винницу, Проскуров, Тернополь, Львов и другие города Украины и Польши. Довелось участвовать в ликвидации группировок противника под Бродами, Корсунь-Шевченковском и Тернополем.

Осенью 1944 года я принимал участие в Карпатско-Дуклинской операции. В этих боях в составе 38-й армии 17-я артдивизия прорыва взаимодействовала с Первым армейским Чехословацким корпусом.

Мне довелось с командного пункта генерала Людвига Свободы корректировать огонь своей батареи, обеспечивая наступление чехословацких воинов на Дуклинский горный перевал. В этом бою разорвавшийся снаряд контузил и прошил мое тело множеством осколков.

«Неужели конец?» - пронеслось в сознании. В мгновение промелькнула вся короткая жизнь: мать, родная «Пахатноугловка», где бегал по лужайке в детстве, парное молоко, школа, сверстники, а затем потерял сознание.

Очнулся в госпитале на больничной кровати. Врачи боролись за мою жизнь. Медленно затягивались раны. Пришлось лечиться несколько месяцев. Выжил!

В начале сорок пятого вернулся домой инвалидом. Отдыхать не пришлось. Снова встал в строй. Война продолжалась. В местной школе начал работать военруком, воспитателем детей.

Несколько раз избирался секретарем парторганизации школы. Оставив работу педагога, продолжал трудиться в родном совхозе на рядовой, но необходимой должности оператора по приготовлению искусственного молока для выпойки телят.

Несмотря на ухудшение здоровья, находил время для встречи с молодежью, рассказывал о величии подвига советского народа в годы Великой Отечественной войны.

За время боевых действий был награжден тремя орденами и медалями: «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», «За оборону Ленинграда», «За освобождение Киева», чехословацкой медалью «За Дуклу» и ряд других медалей.

ГАСПИТО. Ф. Р-9335. Оп. 3. Д. 29. Л. 4-6 об. Подлинный рукописный.
_______________________________________
* Запись произведена В.П. Савиных.
** 16 октября 1980 г. – дата ухода из жизни М.И. Кобзева.
*** Опущены воспоминания об участии в боевых действиях на Волховском фронте

БОЕВОЙ ПУТЬ УЧАСТНИКА
ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ
                1941—1945 гг.
(ветерана 17 апрт.дивизии. К сожалению имя ветерана мне установить не удалось)
Под таким названием Калужский обком ВЛКСМ пытался, по-видимому, создать монографию об участниках войны. Но раздав эти тетради, забыли их собрать.

И лишь спустя много лет, на исходе жизни, у меня появилась мысль закончить эти записи.

Я был призван  года по партийно-комсомольской мобилизации как доброволец в городе Куйбышеве 6 октября 1941 и направлен в Казань на формирование.

Вначале из нас, молодежи, предполагалось подготовить зам. политруков, но в связи с тяжелым положением под Москвой распределили по частям.

Я попал в 908-й артполк 334-й стрелковой дивизии 4-й ударной армии, которая принимала участие в параде 7 ноября 1941 года.
Боевые действия начали под Москвой. С боями продвинулись от Москвы до озера Волго Калининской области и здесь в январе 1942 года начали наступательные бои.

Был я разведчиком-наблюдателем во взводе управления штабной батареи. Потом — ординарцем у ответственного секретаря партбюро полка старшего политрука товарища Никонова.

В мае 1942 года меня послали в училище в Белорецк Башкирской АССР, которое я окончил в 1943 году в звании лейтенанта. Училище было 2-е Ленинградское Краснознаменное артилле¬рийское.

По окончании училища меня направили в 1430-й легкоартиллерийский полк 17-й артдивизии 7-го корпуса прорыва Резерва Главнокомандования.

В этом соединении пришлось участвовать в боях на Волховском фронте, Орловско-Курской дуге, форсировать Днепр и брать Киев. 2 ноября 1943 года при подготовке к взятию Киева я был тяжело ранен и эвакуирован в госпиталь, где пробыл до апреля 1944 года, после чего демобилизован как инвалид по ранению...

Комиссовали меня из госпиталя города Гурьева. Одновременно дали отпуск на 10 суток лейтенанту Никифорову, которому и поручили наблюдать за мной, поскольку я был очень слаб. У этого лейтенанта был чемодан из корпуса патефона. Этот чемодан помог нам сесть на поезд на пересадке на какой-то станции.

Поезда проходили мимо, но никого в вагоны не сажали, ссылаясь на перегруженность, и проводникам помогали ехавшие в этих вагонах военные, сажавшие гражданских за водку и закуску.

И вот из одного вагона вылезла на перрон группа подвыпивших военных. Увидев в руках у лейтенанта Никифорова чемодан, спрашивают: “У тебя патефон?” Он ответил: “Да”. Тогда они закричали: “Давай в наш вагон”. Он говорит: “Я не один, сопровождаю раненого друга”. Они нас загребли обоих и посадили в свой вагон.

И там лишь обнаружилось, что вместо патефона был всего лишь чемодан. “Ну ты, лейтенант, нас надул”, — вскричали солдаты, ждавшие музыки, но поезд уже был далеко от станции. Так чемодан сослужил нам добрую службу.

Приехав в Куйбышев, я явился к своему родному дяде по отцу Федору Николаевичу, который в это время служил в отделе “Смерш” ПРИВО. Увидев, в каком обличье явился с фронта офицер, он был шокирован.

За время скитаний по госпиталям мой вещмешок с обмундированием пропал, и меня из Гурьева отправили в солдатской форме х/б, кирзовых залатанных сапогах, с некрашеным вещевым мешком, в солдатской зимней шапке из искусственного меха, без погон, в солдатской шинели с пробитыми полами, брезентовым ремнем.

В общем, карикатура на офицера. Светлая память Федору Николаевичу, который с помощью своих связей добился, что мне со складов ПРИВО из фонда Героев Советского Союза выдали одежду якобы по несоответствию ростовки.

Бостоновый костюм цвета хаки (подарок мадам Рузвельт нашим офицерам), погоны, планшет, крой на сапоги, поскольку готовых не оказалось, фуражку, английскую шинель большого размера. Все это я потом дома перешил и стал этаким франтом...

С будущей женой Ниной я впервые встретился на работе в “Райгосстрахе” в марте 1945 года. Она пришла к моему главному бухгалтеру за кон¬сультацией.

Меня поразила ее красота, и она мне сразу запала в сердце. Но разумом я понимал, что для такой красавицы я как мужчина не представляю интереса — худой, одна рука не работает, не беру стройностью фигуры и своим суровым, строгим взглядом.

Однако через несколько дней одна из молодых сотрудниц райфо мне передала, что эта самая красивая девушка не прочь сходить со мной в кино, и назвала и время встречи, и кинотеатр, так как в городе их было два.

Я очень сильно взволновался и был, что называется, на небесах. Но в то же время червячок сомнения меня мучил, что такая красавица не будет со мной дружить.

По сравнению со мной Ниночка была одета шикарно. На ней было пальто с серым волчьим воротником, белые фетровые боты на каблуках.

Кино я не помню, так как смотрел и любовался только Ниночкой, ибо в сердце сразу зажглась любовь, которая не погасла за все 56 лет и 3 месяца совместной жизни. Встречи наши продолжались до 24 апреля 1945 года, когда мы зарегистрировались в загсе. Я в это время работал заведующим горсберкассой. Началась наша совместная семейная жизнь.

Свадьбы никакой не было. Просто собрались отец Нины с другом, моя мать, сослуживица Нины и мы, молодожены.

Как приданое невесты я принес на квартиру своих родителей (в наш собственный дом) Нинин матрац и сундучок с ее одеждой, а она — два своих пальто. Вот с такого “богатства” мы начали свою жизнь. У меня была только односпальная железная складная кровать, даже без матраца, на которую и уложили матрац моей молодой жены.

Нам в то время хватало этой кровати на двоих, так как мне был всего 21 год, а моей красавице Ниночке 24 с половиной года. Семья увеличилась: мать, брат Валентин и мы вдвоем. Не хватало посуды.

Я поехал в Куйбышев и купил на рынке два алюминиевых ведра, вилки, ложки (все б/у), а у солдата из эшелона на станции — белую трикотажную мужскую нижнюю рубашку для Ниночки, из которой она, переделав немного, сделала себе красивую (по тем временам) теплую кофту... Так началась наша совместная семейная жизнь.

ПОБЕДИТЕЛИ

К 40-летию битвы за Днепр и освобождения Киева

Осенью сорок третьего, армии 1-го Украинского фронта: пехотинцы и артиллеристы, танкисты и авиаторы в тесном взаимодействии нанесли фашистам сокрушительное поражение, стремительным ударом освободив столицу советской Украины г. Киев. В историю Великой Отечественной войны была вписана новая славная страница.

И вот недавно в наш город приехали его освободители, воины 17-й артил¬лерийской Киевско-Житомирской орденов Ленина, Красного Знамени и Суворова дивизии прорыва Резерва Главнокомандования.

От Ленинграда до Берлина прошла она. Ее полки участвовали в обороне Москвы и Сталинграда. Освобождали Орел, Белгород, Харьков, Полтаву, Брянск, Киев... И теперь, спустя четыре десятилетия, съехались на встречу солдаты-победители. Мало их осталось.

Небольшой зал окружного Дома офицеров был заполнен наполовину, хотя приехали почти все оставшиеся в живых. Поседевшие, они узнавали и не узнавали друг друга. Ведь многие из них не виделись почти полвека...

Возле памятника В. И. Ленину, могилы Неизвестного солдата в парке Вечной славы, возле памятника командующему 1-м Украин¬ским фронтом Н. Ф. Ватутину ветераны возложили цветы.

Неумолим бег времени. Но и оно бессильно перед человеческой памятью. Что вспоминают сейчас ветераны?

МЕЛЬНИКОВ М. Н., подполковник в отставке, бывший начальник штаба 50-й гаубичной бригады, председатель совета ветеранов 17-й арт¬дивизии, участник освобождения Киева.

— Так вышло, что на мою солдатскую долю выпали и защита, и освобождение Киева. В далеком 41-м после кровопролитных боев нам пришлось оставить его. Как тяжело сдавать врагу родной город, знают только те, кому довелось испытать это. Но, уходя, я твердо верил, что скоро вернусь.

И этот час пришел. В конце сентября 1943 года наша дивизия вышла к Днепру южнее Переяслав-Хмельницкого и вступила в бой на Букринском плацдарме. А 26 октября командование приняло решение перебросить нас к Лютежскому плацдарму.

Под проливным дождем побригадно снимались мы со своих позиций и рассредоточено двигались к понтонной переправе. А переправлять нам было что. В дивизии насчитывалось более 500 орудий и минометов, столько же машин и тракторов.

Вместо снятых боевых орудий мы оставляли макеты, чтобы гитлеровцы не смогли обнаружить передислокацию наших войск.

На Лютежском плацдарме в полосе наступления 38-й армии, наносящей главный удар на шестикилометровом участке прорыва немецко-фашистской обороны, было сосредоточено свыше двух тысяч орудий и минометов.

Вечером 2 ноября был отдан приказ о начале наступления. Атака началась в 8 часов 40 минут 3 ноября. В этот день вся мощь артиллерии обрушилась на противника.

Артподготовка длилась 40 минут. В первый же день наступления первая линия обороны врага была уничтожена. Мы продвинулись вперед на 10 километров. Этот огненный смерч запомнился мне на всю жизнь.

ТРУНОВ А. А., бывший политработник, гвардии капитан, участник освобождения Киева, участник Парада Победы.

— Перед нами была поставлена задача: в кратчайший срок освободить Киев и не допустить его полного разрушения. Мы спешили. В течение всей ночи с 4-го на 5 ноября шли ожесточенные бои. Некоторые бригады нашей дивизии наступали совместно с 7-м гвардейским танковым корпусом в направлении Святошино.

Другие, в частности 37-я бригада, в составе 51-го стрел¬кового и 5-го гвардейского танкового корпуса на левом фланге 38-й армии развернули бои непосредственно за Киев. В эту ночь после артналета наши танки пошли вперед с зажженными фарами, прожекторами, включенными сиренами, ведя огонь из пушек и пулеметов.

Не выдержав натиска, фашисты в панике стали отступать. А утром 5 ноября мы совместно с пехотой и танкистами вошли в Киев.

Весь день бои продолжались на улицах города. Наша бригада прямой наводкой уничтожала огневые точки врага на Крещатике, и во второй половине дня мы достигли улицы Кирова.

Фашисты подожгли много домов. Каждую улицу, каждый дом приходилось брать с боем. Дым пожарищ застилал горизонт. Поздно вечером 5 ноября мы вышли на юго-восточную окраину Киева в район Телички и перерезали дорогу на Васильков.

6 ноября в 4 часа утра мы узнали, что город полностью освобожден от фашистских захватчиков. За эту операцию дивизия была награждена орденом Красного Знамени и получила наименование Киевская.

РУЗИЕВ Т. А., бывший наводчик 1251-го полка, рядовой.

— С 1942 года до Победы я прослужил в 17-й артдивизии. Кто подсчитает, сколько километров прошел я за это время? Многое осталось в памяти навсегда. Но больше всего запомнилось освобождение Киева. Почему?

 Легких боев, конечно, не бывает, однако битва за Днепр и Киев была особенно ожесточенной. Когда мы стояли на Букринском плацдарме, висел густой туман. Но два вражеских танка мне удалось все же подбить. А всего за войну уничтожил 17 танков.
Сейчас вот хожу по обновленным, красивым улицам чудесного города и испытываю гордость, что принимал участие в его освобождении, и чувствую себя чуть-чуть киевлянином.

Давно закончилась война, но и сейчас рассказываю в школе детям о том, как прекрасен мир, который необходимо отстаивать и сегодня.

МЕРЗИКО М. С., бывший техник-лейтенант.

— Больше всего мне запомнилась переправа. Для 92-й бригады мы должны были доставить 152-миллиметровые снаряды. Десятки вражеских самолетов непрерывно бомбили нас. Закипала вода от снарядов, и много товарищей-однополчан погибло тогда. Но с заданием справились.

Кстати, из двух орденов Красной Звезды один я получил за форсирование Днепра. В Киеве после освобождения впервые. Не город — сказка. И я рад, что мне выпала честь быть его освободителем.

БОНДАРЧУК П. М., бывший связист, ефрейтор.

— Кто такой связист? Это не просто солдат, таскающий на себе кабель. Это солдат, который несет огромную ответственность. От его сноровки, мужества, выносливости зависит успех любой операции.

Какая координация войск без связиста? Вот и шли мы в огонь и в воду. Особенно тяжело было на Днепре. Река-то широченная, а гитлеровцы вовсю палят по переправе. Пришлось вплавь, держась за две бочки, прокладывать связь. Но прошел, проложил.

А сейчас у меня профессия мирная. Сады развожу. И, поверьте, занятие это самое прекрасное. Зацветут весною яблони, и вся земля до горизонта в бело-розовом цвете. Вот бы всегда так было, чтобы не чернела земля от разрывов снарядов, а цвела, чтоб все люди мирно жили. Ведь много дел сделать-то еще нужно.
“Пусть будет мир на планете”, — говорят ветераны, потому что знают цену войне и миру. За него они сражались и умирали.
С. Орункаев,
газета “Вечерний Киев”



 

Карпов
Георгий Васильевич
РАЗВЕДАТЬ И НАНЕСТИ НА КАРТУ


Я родился 19 апреля 1922 года в Москве, в семье сапожника.
Окончил 10 классов в 3 Московской специальной артиллерийской школе в 1940 году и поступил во 2-е Ленинградское Краснознаменное артиллерийское училище 1 октября 1940 г.

Окончил училище в июле 1941 г. В 1957 г. окончил Ленинградскую военную командную артиллерийскую академию.

Узнал о начале войны 22 июня в 5 часов утра, 1941 года, когда
курсантский взвод под командованием лейтенанта К.Журавлева был на охране зимних квартир, а училище находилось в летних лагерях под  Лугой.

Я стоял на посту, охранял артиллерийский парк, и тут объявили караульным, что началась война, немцы перешли границу и бомбят города, воинские части, аэродромы.

Нас срочно сменили красноармейцы, и мы поехали в лагеря училища. Затем мы прибыли в Эстонию, в район Тапа-Рекверы, встали в обороне вместе с другими училищами Ленинграда. В июле месяце нас сменила пехотная дивизия, № ее не помню.

Ребята-пехотинцы, после 70 км марша, снимали сапоги многие
натерли ноги. Все были нашего возраста. Их только что призвали, и они не умели обращаться с винтовками, ни разу не стреляли. Я доложил об этом командиру взвода (начальнику училища генералу Броу-175 ду), и мы сразу приступили к их обучению, пока находились вместе в лесах под Рекверы.

А война шла, немцы наступали, наши скоростные бомбардиров-
щики без прикрытия истребителей ходили на бомбежку и быстро возвращались уже не в полном составе. Особенно жалобно, с надрывом ревели моторы подбитых самолетов, которые отставали, но тянули до своего аэродрома.

Мы переживали за летчиков. Потом в начале июля мы получили приказ свернуться и совершить марш в Красное село, где снова вкапали свои 122-мм пушки. Марш был комбинированный. Машин в училище не хватало, и часть из нас, в т.ч. я, шли пешком, где-то нас подвозили на попутках, на танках; а
 в основном наш взвод шел пешком.

Некоторые спали на ходу. В Красном селе мы усиленно занимались арт. стрелковой подготовкой, потом нас возили в Ленинград на зимние квартиры, срочно обмундировали, выстроили на плацу.

Начальник училища зачитал приказ Министра обороны маршала К. Е. Ворошилова № 230 от 16.07.1941 года о выпуске из училища нашего курса с присвоением звания «лейтенант», и на следующий день нас отправили в Москву в управление кадров артиллерии (ГУК).

На станции Бологое немцы должны были разбомбить наши 2
эшелона. Не доезжая станции, нас придержали, и мы медленно проезжали ее уже после бомбежки; улетающие немецкие самолеты мы видели на горизонте.

Перед Москвой наш поезд тоже остановили, и мы видели первую бомбежку Москвы. Все переживали. В эшелоне было много москвичей. Из Москвы я с группой в 19 человек прибыл в Дмитров после поездок в другие гарнизоны.

На станции ночью ко мне подошли 2 офицера в комбинезонах (я был старший команды). Отрекомендовались командирами 233-го отдельного дивизиона. Нач. штаба — капитан Петров и ст. л-т Царьков пригласили нас в свою часть, которая развертывается в полк. Я согласился, и на следующий день, числа 20 июля, все 19 лейтенантов были зачислены в 1016-й ГАП БМ РГК.

Я был зачислен командиром 1-го взвода (огневого) в батарею лейтенанта Василия Губенко. Нам помогли быстро изучить 203-мм гаубицы.

Под Дмитровом мы стояли в обороне до 26 октября. Полк получил приказ погрузиться в эшелон, и нас повезли под Сарапул, где сосредотачивался резерв артиллерии главного командования. В резерве шла учеба.

Я командовал топографическим взводом 2-го дивизиона — командир дивизиона капитан Крюченков, потом перед отправкой на Волховский фронт меня назначили командиром разведки — зам. командира батареи управления 1016-го ГАП БМРГК полка.

Полк летом 1941 года был переведен в д. Пурга, в 3 км от ст.Агрыз. Погрузка полка была на ст. Агрыз.

Непосредственно в боевых действиях я начал участвовать лейтенантом, на должности командира взвода разведки батареи управления полка на Волховском фронте в 1016-м ГАП БМ РГК.

Сначала в 54-й армии с 10.02.43г., в группе разрушения с 11.03.43г. в 8-й армии, под командованием командира полка майора Петрова Д.Г. и нач.штаба капитана Завгороднева Е.М.

Наш полк участвовал в битве за расширения прорыва блокады
Ленинграда. Наступление началось 19 марта 1943 г. Наш НП был в первой траншее под д. Вороново, КНП — 800 м восточнее . Запасной НП выбран на переднем крае у Ладожского озера, вблизи уничтоженной деревни (кажется д. Марково).

19 апреля 1943 г. погрузились на ст. Жихарево и отправились по
жел. дороге Войбокало — Волхов — Череповец — Тихвин — Савелово — Дмитров — Москва — Подольск.

В Подольске до 20.05.43 г. из 2-х полков 1016-го ГАП БМ РГК и 1096-го ГАП БМ РГК сформировалась 108-я ГАБр БМ РГК. Командиром бригады был назначен бывший командир 1096-го полка подполковник Реутов Владимир Дмитриевич, начальник штаба бригады майор Кобрин Михаил Григорьевич.

Я был назначен начальником разведки 4-го дивизиона 108-й ГАБрБМ РГК.

21 мая 1943 г. бригада из Подольска убыла на Брянский фронт в составе 17-го АДП РВГК — командир дивизии генерал-майор артиллерии Волкенштейн С.С., начштаба полковник Василеня по маршруту: Серпухов, Тула, Горбачево, ст. Манаенки, лес зап. Кузменки, Сороколетово, Большой лес, под Будоговищи; где заняли боевой порядок до 30.05.1943 г. в районе д. Поповка. АП 10,11,12 батарей в кв. 47-23 НП кв. 38-41.

21.06.43 г. — взвод упр. дивизиона и взвод упр. батареей на выс. 202.5 . Штаб дивизиона в р-не д. Поповка, Фурсово.
02.07.43 г. 4-й дивизион перемещался по маршруту Сороколетов, Кузминки, Красный Октябрь.

До 28.07.1943 г. бригада в составе дивизии обеспечила два прорыва противника на Брянском фронте 61-й армии в сторону г. Орла и, после освобождения г. Болхова, переподчинилась Воронежскому фронту, погрузилась на ст. Курасово, а выгрузилась на ст. Юсупово, проезжая через Курск, Льгов и дальше.

Боевой путь мой проходил в сторону Гайворон, Казачья Лисица (08.08.43г.), Большая Писаревка.(18.08.43г.), Ахтырка (освобождение 28.08.43г.), осв. г. Зеньков 06.09.1943 г.

От Зенькова 325 км маршем осв. Переяслав-Хмельницкий, боевой порядок на Ржищевском полигоне под д. Гусеницы. Я в должности командира 10-й батареи переправился с разведчиками и связистом на Ходоровский плацдарм и корректировал огонь 108-й арт. бригады, вел разведку. Находился на плацдарме до 25 октября 1943 г.

26.10 1943 г. Ночью снялись с плацдарма под Ходоровом, совершили марш на Лютежский плацдарм Ковалин-Морозовка, Б. Старица, Гоголев, Низшая Дубечня и заняли боевой порядок в лесу юго-зап. 2 км Низшая Дубечня, колхоз Надия, НП на выс. 162.8.

После сильной артподготовки участвовал 06.11.43 г. в освобождении г. Киева. 22.11.43 моя 10-я батарея и 12-я бат. Андрианова и штаб 4-го дивизиона бригады совершили марш под Житомир до Юрьева, Нежиновичи, заняли б/порядок под Машеровом (86 км) и участвовали в освобождении Житомира 1 января 1944 г. (вторично).

19.01.1944 г. 10-я батарея заняла ОП в р-не Райгородок, совершив марш Тулин, Ковня, Райгородок.

21.04.44 г. Моя батарея переместилась в местечко Митинки.

21.04.44 г. Погрузились на ст. Белой, выгрузились на ст. Полония
и участвовали в круговой обороне пр-ка в р-не д. Варваровка. Нпвыс. 283.6.

22.05.44 г. Дивизион соединен совместно с бригадой в лесу у ст.
Шепетовка. 25.05.44 г. дивизион погрузился на ст. Шепетовка в эшелон и выгрузился на ст. Збараж 30.05.44 г.
Дивизия участвовала в освобождении городов Королев, Винница, в битве под Брусиловом, осв. Староконстантинов, Проскуров, Остров. В битве под Брусиловом дивизия уничтожила 200 танков.

17.07.44 г. Освобожден Золочев, а 27 июля освобожден Львов, и
мы участвовали в Львово-Сандомирской операции.

24.07.44 г. Дивизион переместился по маршруту Злочев-Зарваница.

28.07.44 г. Дивизион переместился по маршруту Миклащев-Львов, Яворов, Хуки.

03.08.44 г. Краковец, Ярослав, Зажечье, севернее 1 км д. Лапасовка,

06.08.44 г. Я получил команду подручным у командира дивизии.
Батарея вышла в ночной марш по маршруту Лапасовка-Косино,
Жешув, Синазищев (88км). ОП д. Кивенчинцы, НП — д. Волица.

09.08.44 г. Дольна, Кишва — б/п. батарея 1 км западнее Кишва.

14.08.44 г. Переместились в Кишва-Чарна — б/п. 1,5 км  восточнее д.Вильчица в составе дивизиона.

22.08.44 г. В составе дивизиона д. Лице Гурни, Белейка, лес Тырановски.

27.08.44 г. Войслав, Ржиска, Жожув, Пусткув — б/п. св. 1 км Коханувки НП выс. 252.0.

04.09.44 г. Острув, Хехлы, Лопухов, юж.о кр.д. Глиник.

05.09.44 г. Новая Гурна, Жувка, Стадолин — б/п — в Петру -Воля,
выс 284.

12.09.44 г. Петру-Воля, Зрицын, Бубрка — б/п — южнее 1 км
Бубрки.

08.10.44 г. Бубрка, зап. окраина Ситишжува.

24.11.44 г. Ситишижув, Жарновка, Звенчица, Жушев, Миланец,
Глогув — б/п восточнее 2 км Глогув.

07.12.44 г. Глогув Малец, Ясляна, Турска Мале — лес ю.-в. д.
Щека.

07.01.45 г. Сандомирский плацдарм, Ярославице.

15.01.45 г. Чеславица, Буско-Здруй — сев.-вост. 1 км Маженцин.

17.01.45 г. Богуцице, Хробеж, Куявки, Малая Калина — Рендузин.

19.01.45 г. Мехув, Данярка, д. Посквитув.

20.01.45 г. Посквятув, Зерваны, Забежув, Кшешовице.

25.01.45 г. Кшешовице, Водна, Руэш, Бычина, Езерна — б/п Бычина, выс. 310.0 — огонь по Сосновец, Катовице.

31.01.45 г. Катовице, Беутен, Тарновец, Харнск, Люблинец (по-
грузка в Люблинец).

02.02.45 г. Я начальник штаба 4-го дивизиона 108-й ГАБр БМ ,
возглавлял автоколонну. Маршрут: Люблинец, Глинки, Пойсвальде, Нейхов, Гнаденкирх, Розенберг, Альбрехсдоф, Кшицберг, Конштадт, Шенфильд (71 км).

03.02.45 г. Автоколонна по маршруту: Райнсдорф, Игнацувка,
Кузница, Ляски, Осина Гуже, Шильдберг,Горбач, Антонин, Гросшин, Юдзлук, Остров Захажив, Змошев, Маргаритендорф, Виценфельд, Смолице, Пасарбы, Соблаково, Мейска, Гурка, Сарнава — 140 км.

04.02.45 г. Сарнава, Рович, Кеникедорф, Верзе Гроес Шёц, Гюрау, Остен, Китлау — огневые взводы по ж.д. по маршруту: Люблицен, Розенберг, Крайсбург, Намсау, Эльс, Равич, Гюрау. Выгрузка в Гюрау и сосредоточились в Китлау.

11.02.45 г. Китлау, Остен, Гулау, Вильнау, Гроссфельд. ОП в Гроссфельд, НП в Глочау.

15.02.45 г. Дивизион переехал в д. Вилькау, где занял круговую оборону.

17.02.45 г. Вилькау-Гросс, Остен — Китлау.

19 .02.45 г. Цюхен, Любхен, платформа Альхайдау, Зофиенталь, Гиммель, Файшен, Кришнец, Прабхау, Лезовиц, Любян, Польквец, Неузерга, Хайнбах— 107 км.

22.02. 45 г. Хайнбах, Фрейштадт, Грюнберг, Гроссдорф — 60 км.

25.02.45 г. Гроссдорф, Брашек, Вальвиц — 32 км. Дивизион встал на прямую наводку по г. Губен.

02.03.45 г. Губен, Бабереберг, Шпротау — 130 км. Артподготов-
ка армии.

05.03.45 г. Автоколонна пошла на 450 км марш в Отропендорф,
матчасть дивизиона погрузили на ст. Шпротау и выгрузили

09.03.45 г.на ст. Глейвиц. 09.03.45 г. Глейвиц, Стропендорф, Граушанисдроф — 20 км.

10.03.45 г. Грауманисдорф, Гейне, Райгерафильд — 16 км. ОП —
Райгерафильд. НП — Штетин.

14.03.45 г. Ст. Райгерафильд, д. Шипповец — 7 км. ОП — Шип-
повец — артподготовка.

17.03.45 г. Шипповец, Фриденау, Леншюц, Гоенфлюр 25 км. ОП
— Гоенфлюр. Огонь по Обер Глогау.

20.03.45 г. Гоенфлюр-Аутишкау — 9 км. ОП — Аутишкау, НП —
Даймер.
22.03.45 г. Аутишау- Бабиц — 10 км б/п — Бабац.
27.03.45 г. Бабиц-Нейдорф — 11 км б/п — Нейдорф.
30.0345 г. Нейдорф-Бладен — 10 км б/п — Бладен.
02.04.45 г. Бладен-Хубертуеру- Дреймюлен.
05.04.45 г. Дреймюлен, Оппельн — ст. погрузки Оппельн.
06.04.45 г. Оппельн, Крайсбург, Ельс, Требник, Вилау, Бунцлау,
Заган — 10.04.45г. выгрузка на ст. Заган.

10.04.45 г. Заган, Циклебе, Цебелье — 30 км,
11.04.45 г. Цебеле — Клейн Зерхен — 6 км, ОП — Клейн Зерхен,
НП — Кебиган.
27.04.45 г. Клейн-Зерхен, Мускау, Слаханеи, Сламен — 40 км.
28.04.45 г. Сламен — Шпремберг, Дребкау, Люккау, Нинсдор—100 км.

29.04.45 г. Нинсдорф, Хардерфельд, Коннендорф, Шленцер — 28км. Выкалачивали немцев из лесу.
04.05.45 г. Шленцер, Боргинсдорф, Ена, Маркенсдорф, Занда, Гельсдорф, Виттенберг — 51 км. Я встречался на р. Эльба с американцами.

05.05.45 г. Виттенберг,Эльштер, Вартенбург, Требитц, Нейден, Тергау, Штариц, Риза Плориц, Доберниц — 10 км.
07.05.45 г. Доберниц, Штаухау, Глухау, Мейла, Таль, Люттевиц,
Хорен, Виттервиц — 20 км. Окончилась война.

20.05.45 г. Приссен, Люттервиц, Острау, Зальбиц, Цетау, Шиль-
дау, Маккрена, Троссин, Фалькенберг — 108-я ГАБр БМ расположилась в Фалькенберге.
Участвовал в освобождении городов:
— г. Болхов — освобожден 28.07.1943 г. в Орловской операции.
Действовал на должности нач. разведки 4-го д-на 108-й ГАБр БМ
РВГК, входящей в 17-ю АДП РВГК, ком. дв. генерал С.С. Волкенштейн Брянский фронт.— п. Ахтырка 28.08.1943 г. в составе 108-й ГАБр 17-го АДП РВГк при поддержке огнем 27-й армии Харьковский операции Воронежского и части Степного фронтов.

— В Киевской операции — освобождении Киева 06 ноября 1943
г. 17-й АДП РВГК. Поддерживала 40-я армия 1-го Укр. фронта.
— г. Житомир — освобожден во 2-й раз 1 января 1944 г. В Киевско-Житомирской операции участвовал в должности командира бат.17-го АДП РВГК при поддержке 22-го корпуса 18.
— г. Зеньков — 6 сентября 1943 г.
— г. Золочев — 17.07.1944 г. в Львовско-Сандомирской операции 1-го Укр фронта. в составе 17-го АДП РВГК.
— г. Львов — 27-го июля 1944 г. в ходе Львовско-Сандомирской
операции 1-го Укр. фронта. В составе 108-й ГАБр БМ РВГК, входящей в 17-й АДП РВГК. Командир бригады полковник В.Д Реутов. Комдив генерал Волкенштейн С.С.

— г. Тернополь — осв. 14.04.1944 г. в ходе Проскуровско-Черновицкой операции в составе 108-й ГАБр БМ РВГК. Я командир батареи — капитан.
— г. Краков — осв. 19.01.1945 г. войсками 1-го УФ — Сандомир-
ско-Силезская операция в составе 17-го АДП РВГК.
— г. Глогау — осв. 01.04.1945 г. войсками 1-го УФ, я был в составе 4-го дивизиона 108-й ГАБр БМ РГК. Комбриг п-к Реутов В.Д.,ком.див. м-р Фомин И.С. Я — в звании капитан, нач. штаба дивизиона.

— г.г. Шпротау, Губен, Котбус, Глейвиц, Ханув, Сосновец, Беутен,
Лигниц, Любен, Грюнберг, Бискау. Военные боевые действия закончил под Виттенбергом, на Эльбе, исполнял должность командира 4-го дивизиона 108-й ГАБр БМ РВГК (ком. дивизиона м-р Фомин И.С. был в госпитале). Ранен под Тернополем 17 июня 1944 года. Лечился месяц в ПМП бригады. Ранение осколочное.

Награды:
— орден Красного знамени № 76182 — за разведку на Брянском
фронте. Вручал комдив генерал Волкенштейн С.С. на Ходоровском плацдарме на Днепре в октябре 1943 г.;
 
— орден Отечественной войны II степени № 252744 — комбриг,
в январе 1944 г.;

— орден Отечественной войны 1 степени № 184220 — Кировский РВК, март 1985 г. Подпись секретаря президиума Верховного Совета СССР А. Горкина;

— орден Красной Звезды № 3503114 — ком. Дивизии;

— орден Отечественной войны 1 степени № 1185768 — подпись
секретаря Верховного Совета СССР;

— медаль «За боевые заслуги» (без номера).
                ВОЙНА   


В ночь с 21 на 22 июня я стоял на посту в артиллерийском парке
во дворе училища. Белая ночь. Красотища! Молодежь парочками расходилась по домам или гуляла. Если кто-то проходил по улице, его шаги гулко раздавались, и долго, удаляясь, стучали каблуки.

Я стоял часовым и завидовал ленинградской молодежи, вспоминая нашу улицу, товарищей, измайловских девчат. Не помню, во сколько это было, но вдруг по двору забегали жирные крысы, где-то замяукали кошки. Одна крыса сильно запищала — ее я убил штыком. Потом услышал гул машин. Это было необычно.

Сменившись, я доложил начальнику караула. Он позвонил дежурному по училищу. Дежурный сказал, что началась война.

Немцы без объявления войны напали на нашу страну. Мы приехали в летние лагеря в Лугу, где было все училище. День был очень жаркий. Пока мы пылили от станции до лагеря,
в лагере шла полным ходом работа по боевой подготовке и сборам...

Куда? Неизвестно. Все было в движении. На следующий день нас вывезли на станцию на погрузку в эшелон. Куда мы должны ехать? Неизвестно.

Несколько раз объявлялась воздушная тревога, и мы впервые увидели немецкий самолет, летящий в сторону Ленинграда. Никто по нему не  стрелял. Наших самолетов не было.
Люди волновались; все переживали по-разному.

Я был равнодушен Сказывалась, видно, усталость. Наконец нас загрузили — и с песнями на запад. Прибыли на станцию Тапа в Эстонию. Во время разгрузки с одного станционного здания нас обстреляли. Кого-то ранили. Стреляли эстонцы.

Нас выстроили, и в строю мы пошли куда-то мимо огромного поля, на котором работали тысячи заключенных до самого горизонта.

 А мы шли мимо с песнями и видели, как они перестали работать, стояли и молча смотрели, смотрели. Кажется, бросятся на нас (такое было впечатление) и растерзают. До того у них были злые глаза. Они нас ненавидели. И петь нам
не хотелось, мы умолкли.

Командир взвода тоже понял, что петь было неуместно. Заключенные срочно строили аэродром. А наше училище, танковое и пехотное привезли сюда (как до нас дошли слухи), чтобы уничтожить немецкий воздушный десант, который ожидался здесь.

Мы долбили сланцевую подушку земли под окопы, стояли в охране ,засыпали на ходу под палящим солнцем, были в секретах, телефонистами и так уставали, что порой нам было все безразлично. Как-то раз дежурил на телефоне, и меня послали проверить связь. Иду по лесу вдоль линии связи ,смотрю — на пне сидит часовой и спит.

Стукнул его легонько по голове: «Проснись. Не спи!» Он посмотрел на меня сонными глазами и не встрепенулся. А я подумал, что так нас могут всех перерезать. Вспомнил кино «Чапаев».

Иногда днем мы видели летящие на фронт наши СБ (скоростные бомбардировщики) по 9-18 самолетов. Скоро они возвращались, и было их уже не 9, а 3-4. Потрепанные, моторы натружено гудели.

Летели низко. Иногда шли уже не девяткой, а по 5-6. Мы про себя помечали: значит и самолетов не хватает, и фронт рядом.

Однажды сообщили, что на танке задержали генерала (самозванца), он якобы давал команду пехотному училищу наступать в одном направлении, танкистам бить их, а нам, артиллеристам, по всем им, и это был переодетый диверсант. Слухи. Слухи.
Я сейчас не помню, сколько мы были в Эстонии на Северо-западном фронте. Помню, как нас собрали в каком-то клубе. Приехал генерал-полковник Бесчастный с группой генералов.

Коротко объяснил нам обстановку. И мы, сначала своим ходом, частично на танках БТ-2, БТ-4, и опять своим ходом добирались до Красного села.

В училище машин мало, поэтому все имущество было погружено на машины, трактора, на лафеты орудий, часть расчета ехала на них, а остальные шли пешком. Сначала мы шли бодро, хотя на нас были шинели в складках, вещмешки, сумки, набитые учебниками, тетрадями, винтовки, подсумки с патронами противогазы, гранаты, а у меня еще на шее висел телефонный аппарат.

А мне еще мне командир взвода приказывал запевать. Но какие могут быть песни? Мы уже еле тащились. Несколько раз он кричал: «Карпов, запевай!» Я молчал. Ребята уже тыкали меня: «Давай! Давай! Черт с ним». 

И я запел: «Тост, друзья, я ваш принимаю, тореадор солдату друг и брат...» Куплет все подпевают, и мы бодро шагаем. Все смеются, дружно подхватывают. Закончилась песня. Общий смех. Командир тоже смеется. Но смех перерастает в
истерический.

Взводный опомнился, остановил взвод и скомандовал: «Смирно!» Дальше мы шли молча, и взводный не заставлял нас петь. На привале в сосновом лесу мы свалились на землю. Дымилась кухня, но никто к ней не шел. Спать, спать.

Я помню, как меня подняли, поставили к сосне и приказывали есть. Я открыл глаза — передо мной стоял батальонный комиссар.

На танках ехать было хорошо. Сначала ехали на БТ-2, у них перегревались моторы, механики чертыхались, называли их братской могилой для двоих. А мы удивлялись: «Где же наши танки?»
Потом было веселее ехать на БТ-4, мы держались за антенны на башне и могли дремать, а то и спать на ходу.

В Красном селе вкопали орудия для обороны, а сами занимались артстрелковой подготовкой. Здесь нас усиленно готовили к выпуску. Шел уже июль. Немцы быстро наступали.

Командиров на фронте не хватало. На фронте в первую очередь гибли они. Рубеж Красного села хорош для обороны. Тогда я подумал, вот нас отсюда увезут, придут сюда наши войска, и разгорится человеческое побоище.

 А где мне придется воевать, я предположить не мог. Вскоре нас внезапно собрали по тревоге и привезли в Ленинград. Несколько дней мы ничего не делали, кроме хозяйственных работ.

Однажды нам выдали лейтенантское обмундирование, выстроили на плацу, и начальник училища генерал-майор Броуд зачитал приказ министра от 16.07.41 г. о выпуске из училища и присвоении нам звания лейтенант.

Одному, ленинградцу, было присвоено звание младший лейтенант за недисциплинированность. После такого сообщения мы были возбуждены, сердце замирало. Каждый из нас думал: куда попадет? В какую часть? Как будет командовать?

Ленинградец Козлов пригласил к себе домой. Впервые мы свободно шли по городу, в магазине купили закуски и вина и отметили выпуск, да так, что у меня утащили чемодан, а в нем все обмундирование, сапоги, мои записи, письма.

Жаль было записей. Я остался в том, что было на мне.
Ленинград в то время был растревоженным улем. Многие уезжали. Вокзал был забит народом. Часто объявлялись воздушные тревоги, били зенитки. Самолет шел высоко, и мы наблюдали белые облачка разрывов.

Город был взбудоражен. Двумя пассажирскими поездами отправляли в Москву выпускников училищ. В нашем купе ехали Козлов, Романов, я и еще кто-то. Романов Иван просил меня заняться с ним артстрелковой подготовкой. Так я с ним и занимался всю дорогу, пока он не усвоил глазомерную подготовку.

Ему эта наука давалась очень туго. Я не представлял себе, как он будет командовать. Станцию Бологое мы проезжали днем. Перед станцией наши эшелоны задержали. Причиной была бомбежка. Проезжая ее на малой скорости, мы видели развороченные пути, горевшие вагоны и вдали улетающие немецкие бомбардировщики.

Оказывается, немцам было известно, когда наши поезда прибывают на станцию. Каким-то образом об этом стало известно и нашим. Так мы доехали до Москвы невредимыми.

Наш поезд остановился перед Москвой. Москва не принимала. Город затемнен. Над городом, как фейерверк, разрывы зенитных снарядов, иногда вспыхивали мощные взрывы, кое-где пожары. Москву в эту ночь бомбили. Это была первая бомбежка столицы .

Шли дни. Мы стояли на месте. Немецкие войска приближались к Дмитрову. Совершенно неожиданно в 20-х числах октября получили приказ погрузиться в эшелоны. Мы работали проворно, думали, что едем на фронт. Но проехали сортировочную, и паровоз почти без остановок повез нас на восток.

Командир полка почему-то назначил меня дежурным на паровозе и поставил задачу побыстрее проталкивать эшелон, что я и делал с большим успехом.

На восток шла масса эшелонов с беженцами, эвакуированными заводами, рабочими, навстречу воинские эшелоны. На каждой станции я соскакивал с паровоза и бежал к начальнику, там доказывал необходимость быстрого нашего отправления. И добивался. От командира полка получил первую благодарность. 

Когда мы уезжали из Москвы, в городе была паника, мародерство, грабежи, распространялись панические слухи.
Тем более, что правительственные учреждения эвакуировались. Но все знали, что Сталин остался в Москве. Власти быстро навели порядок. А нас разгрузили в г. Сарапуле на р. Каме, и полк разместился в д. Сарапулка.

Километров 8—9 от города. Когда мы въехали в деревню, среди жителей поднялась паника. Жители никогда не видели такие чудовища, и рев моторов «ворошиловцев» их пугал.

Мальчишки, и те приумолкли, увидев наши гаубицы. У деревни в горке вырыли места для землянок, и там разместили красноармейцев, а командиров поставили в дома к жителям — кормить клопов свежей кровью.

На устройство пошло несколько дней. Местность холмистая, степная. Река недалеко. Широкая, красивая Кама текла плавно, ее воды были чистые. Берег крутой, обросший деревьями, а противоположный берег низкий, и на той стороне сплошной лес до самого горизонта. 

Мы с Иваном Кабичевым разместились в доме, в маленькой каморке, и в первый день нас хозяйка угостила обедом. Муж у неё инвалид, а сыну лет 10—11, да собака с густой шерстью.

Эта собака мне запомнилась. Когда она спала, то что-то ей снилось и она всегда вздрагивала. Ознакомившись с деревней, мы удивились, что люди жили богато, продукты есть. А вот готовить хорошо они не умели.

 На следующий день мы пригласили повара, чтобы он сварил борщ, показал, как готовить второе. Жаль было смотреть, как они портили продукты.

16 февраля мы выгрузились в 50 км от передовой Волховского фронта. Шел снег с дождем. Здесь таких, как мы, выгрузилось уже много. Немцы сильно укрепились в Чудово и Мге.

В дневнике я записал, что началась интересная жизнь, всюду шум моторов машин, тракторов, движение по фронтовым дорогам. Настроение у всех хорошее. Тыловая голодная жизнь осточертела. Там нас здорово обворовывали тыловики. Во главе с м-ром Бадтушкиным наш полк вошел в 54-ю армию. Против нас 123-я и 94-я дивизии, в составе их есть части «СС»
и много солдат-берлинцев.

Первое моё фронтовое задание — офицер связи со штабом армии. Я впервые попал под обстрел артиллерии, когда шел в штаб полка, усталый, голодный, в валенках в дождь. Снаряды рвались недалеко. Дорога обстреливалась. Одного солдата ранило.

В штабе армии офицеры связи частей находились в одной землянке. Спать негде, по тулупам у них ползали вши, с потолка текло. Штаб армии непрерывно обстреливают. С обеих сторон работает артиллерия.

Прочитал «Падение Парижа», но не полностью. Свои фотографии, документы и личные вещи я отправил с разведчиком Мухамедовым в Москву, домой. Он был у меня дома и рассказал, как живут мои родные.

В марте мы переподчинились в 8-ю армию, которая готовилась в наступление по расширению прорыва кольца блокады Ленинграда. Я уже был занят своим делом, разведкой, находясь больше всего в первой траншее или на КП полка в 800 м от передовой, который я строил с солдатами.

Все было бы хорошо— только настроение плохое. Питаться приходилось даже мясом убитой лошади. Я командовал полубатареей на передовой, а Головин — второй половиной на КП и очень мучился, получая от многочисленных начальников различные приказы.

Я ему сочувствовал. Мы на КП были больше всего с ПНШ по разведке лейтенантом Оводом и были довольны, что начальство здесь бывало редко. Здесь было опасно, но свободно.

Наступление началось 19 марта 43 года. Хотя раньше блокада
Ленинграда и была прорвана, но это был очень узкий коридор, по которому можно двигаться только ночью, так как он непрерывно был под прицелом немецкой артиллерии.
До этого я побывал там, у самой Ладоги. Ночь перед наступлением была светлая, лунная. К тому же немцы всю ночь подсвечивали ракетами наш ПНП под д. Вороново на первой траншее. Сзади нее мы соорудили блиндаж в три наката. Всю ночь по передовой и нашим тылам бьют минометы, артиллерия.

Немцам день наступления известен. Всю ночь по радио шли передачи для немцев, агитировали. Зачем? Без нескольких минут до 8.00 заиграл по радио интернационал, и началась мощная артподготовка.

Первыми произвели залп «катюши», и все загудело, завизжало, забухало, зашуршало. Закачалась земля. Разговаривать было трудно, кричали во всю мощь. У нашего НП стояла 45-мм пушка и стреляла прямой наводкой. Три часа стоял сплошной гул.

Немецкая тяжелая артиллерия вела обстрел наших позиций. Наш блиндаж содрогался от разрывов снарядов 210-мм калибра. Мимо бежали в тыл раненные солдаты, некоторых тащили в плащ-палатках с отбитыми руками, ногами. В блиндаже невозможно было сидеть. Когда рвались немецкие снаряды, мы глохли, снаряды ложились рядом. Разведчики и связисты сидели с открытыми ртами.

Мне приходилось их успокаивать, хотя самому тоже было страшно, но я не показывал вида. Одно было в мыслях — только бы не покалечило, лучше пусть прямым попаданием.

3.06.43 г. Нас бомбили 31 «Ю-87» и 10 «Мессеров», бросали по одной бомбе с пике, включали сирены, как на полигоне в мирное время. Никто им не мешал. Целей полно. Истребители спускались до 100 м и строчили из пулеметов по живой силе.

Я четыре раза стрелял по ним из пистолета, но что он может сделать? Отказался, не стал рисковать. Наши самолеты появились с большим опозданием, когда немцы уже улетели. Жертвы есть. Сорваны две головы, кого-то засыпало в легком блиндаже и окопах, кого-то ранило.
В соседнем НП, плохо оборудованном, много жертв. А нас пронесло. В отместку ночью наши самолеты бомбили Болхов, Орел, Брянск. Навешали фашистам ламп— красота! Вдали возникли пожары. Командир дивизиона уехал в 10-ю батарею. Она выполняет какую-то задачу отдельно. Я его с нетерпением жду, потому что пришел командир пехотного полка и занял наш НП. Мы его заранее оборудовали, а чужие занимают. Не ухожу, говорю, что с этого НП у меня засечена 21 цель.

Комполка соглашается меня оставить, и мы продолжаем работать, но мне не нравится, что появилось много народа на
нашем НП. Они проводят рекогносцировку и демаскируют нас.

5.06.43 г. Под утро на соседнем участке произвела залп «катюша». Там шел бой разведки. Мы с Лешей Чуфыриным выскочили из блиндажа, который я оборудовал в разбитой избе, и бегом на НП. А там над Окой туман. Ничего не видно.

В тумане у немцев что-то вспыхнуло и горело. Мои разведчики через некоторое время уже вели наблюдение. Немцы открыли
бешеный огонь, снаряды летели куда попало и залетели к нам, в д. Голубочки. Я лег спать, но зазвонил телефон 01
(оперативный дежурный штаба бригады), снова спрашивает обстановку.

Я возмутился —ведь перед этим докладывал. Я всегда регулярно докладывал обстановку. Должен же я хоть часок вздремнуть.

7.06.43 г. Сегодня в ночь намечалась разведка боем. Траншеи
заполнились до отказа пехотой (штрафниками). Я находился на КП пехоты и ждал, но утром все ушли в тыл. Мероприятие не состоялось.

Командир полка (войсковой части 65361) с офицерами ушёл в штаб полка. Узнал, что у них траур. Убит начальник разведки полка, который проверял переправы на Оке. Я с ним разговаривал всего часа два назад. Смелый, симпатичный, молодой капитан. Теперь его нет.

В эту же ночь один наш солдат глушил рыбу и сам заглох навсегда. Нелепость. Один гибнет при выполнении боевой задачи, другой по своей дури.
Мы с командирами батарей уточняли цели, так как командир 11-й батареи взял цели с фотоснимка, а я — те, что непосредственно засекал сам. Я в них уверен, они достоверны.

Каждый день наблюдаю, надоели до тошноты. Хорошо командирам батарей, они могут уничтожать цели, а я только разведать и нанести на карту, да ежедневно посылать разведсводку.

Мне Леша Чуфырин (начальник штаба дивизиона) сообщил, что Губенко действует отдельно на правом фланге, выполняет роль кочующей батареи, бьет по обнаруженным целям. Он отличился и был представлен к награде. А мы все еще сидим на месте.
Вчера отозвали куда-то всех замполитов. Говорят и всех нас, замов командиров, заберут на пополнение в другие части.

Что-то стало скучновато, хотя немцы по-прежнему методически проводят огневые налеты. Часто до нас снаряды не долетают и падают в заболоченное место и в речушку. Газет нет. Что делается в мире — не знаем. Работы стало меньше. Цели все старые. На совершенно разбитую д. Карагашинку смотреть надоело. Надо черкануть письмецо.

11.06.43 г. В наших траншеях вчера вечером накапливалась пехота. Проводится разведка боем. Мы давно не спим, с нетерпением ждем начала артподготовки. Всю ночь каждый думал о чем-то о своем, личном.

Над Окой плотный туман. Штрафники бесшумно переправились на другой берег. Пехотное начальство волнуется, волнение передается нам и бойцам. В 4.30 началась артподготовка. Ничего не видно — все в тумане и в дыму. Сплошной грохот. Немцы отвечают слабо. Через 20 минут все замолкло.

Время атаки. Началась пулеметно-автоматная трескотня. По телефону передают о первых пленных, взяли восточную Карагашинку, д. Балвановку. 10.00 — туман рассеялся. С обеих сторон работает артиллерия. Наши заняли вторую Карагашинку, Крутогорье, Пальчиково. Когда рассеялся туман, с КП не было ясно: где наши, где немцы.
Поэтому, когда на высоте 172,6 появились наши, их приняли за немцев и открыли артиллерийский огонь. Бедная пехота! Кроме противника, она еще получает и от своих. А все из-за того, что не установлены опознавательные сигналы ракетами.

Позже выяснилось, что противник в панике бежал. В 14.00 тридцать пять «Ю-87» прилетали красивым строем бомбить наши б/порядки. Наши истребители опоздали. В течение дня было четыре воздушных боя. Я смотрел за воздушным боем и переживал за летчиков. Сбит наш самолёт «Ла-5».

Я видел, как он быстро с бешеным ревом приближался к земле. Видно, летчик был убит. Фрицы стали нас беспощадно обстреливать. Снаряды рвались в траншее, с визгом разлетались осколки, в ушах сплошной грохот, в воздухе густая пыль.

КП был плотно набит офицерами-пехотинцами (штаб полка), артиллеристами, минометчиками. Немец пристрелял блиндажи. Мины рвутся в 5 — 15 метрах, нас засыпает песком и пылью. Все перебегают в блиндажи с хорошим перекрытием. Мы с
Чуфыриным надеваем каски и продолжаем наблюдать, оставшись и за разведчиков, и за телефониста, которые попрятались в норы (специальные подрытия в траншее в сторону противника).

Бой продолжался. Прошло 1,5 часа, снова НП заполнился. Время подходило к закату солнца. Мы все страшно устали. Обросли, исхудали, все в пыли. Комдив предложил отдохнуть в штабе. Чуфырин ушел сдавать штаб капитану Любимцеву. Комдив остался на НП. Я шел не торопясь, смотря на голубое небо, где, как птички, гонялись друг за другом самолеты.

Шел воздушный бой. Я помылся в реке, познакомился с новым начальником штаба, веселым, улыбающимся, располагающим к себе коренастым капитаном. Только заснул — зазвонил телефон. Ком. д-на вызывал меня на НП. Ему не терпелось выбраться из ада.

Было уже темно, наблюдать нечего. Пришел и сменил его. Кутаюсь в маскхалат и располагаюсь на земле, под стереотрубой. Через каждые полчаса меня дергают, звонят то из штаба бригады, то из штаба дивизиона, дай им обстановку!

Под утро 12 июня я получил приказание представить в штаб
бригады наградные листы, полностью описание боя и схему действующих целей. Поэтому я перешел в штаб, хотя не понимал, почему именно я должен все это представлять.

Потом понял, что Чуфырин сдал должность и ушел. Любимцев принял в ходе боя и не освоился с новой должностью. Самое тяжелое для меня был переход от НП до штаба, так как бой продолжался и все обстреливалось. Я написал наградной лист на солдата Угрюмова, племянника героя финской войны.

Только к рассвету выбрался из штаба. Шла артподготовка. Как и вчера, ревели «катюши». Оказывается, немцы снова заняли Б. Карагашинку, Пальчиково, Болвановку. Наблюдаю за противником.

Фрицы открыли огонь по моему НП. Мы с разведчиком Фоминым присели. Бац, еще снаряд рядом, нас завалило землей. Приказал лишним убраться. Еще разрыв в 8 метрах и налет. Нас засыпает землей. Я молча наблюдаю за Фоминым, а сам думаю — это первое боевое крещение моим разведчикам. Привыкнуть к этому тяжело, но я отдался судьбе. Что будет, то и будет, сердце ёкало, но думал, что пронесет. Фомина трясло.

Срочно меняю НП. Хорошо виден бой за Болвановку. Откуда-то появился «Ме-110» на небольшой высоте. Наши его срезали. Летчики выпрыгнули и спустились на парашютах. Я снова ушел на старый НП. Наша артиллерия здорово разрушила Болвановку. Идет сильный бой, немцы обстреляли наш НП. Мы сматываемся. По траншее невозможно было пройти. Немец так сильно по ней молотил, что в воздухе, казалось, тысячи
осколков.

Я на время обосновался с кб-10  Головановым. Он сильно переживал, так как НП у него был плохо оборудован. Я посоветовал делать как у меня. Согласился, так как на себе почувствовал свой недосмотр.
Через 30 минут вызвали в штаб дивизиона, где сидел начальник разведки бригады м-р Шеремет Иван Афанасьевич (киевлянин). Он направил меня в штаб дивизии. Там нас было несколько человек. Нам поручили проверить один из полков 37 лабр. Нам с Сорокиным достался гвардейский Сталинградский полк.

Ребята в нем отчаянные, но беспорядка много. После проверки пришли на доклад к командиру дивизии — высокому, интересному генерал-майору. Мы его видели впервые, но уже кое-что знали о нем. Говорили, что он был атташе в США или в Англии. Он со всеми поздоровался за руку, был очень внимателен и придирчив к докладам офицеров.

Был такой случай: докладывал л-т Розенберг и вместо слова беспорядок он часто употреблял «бардак». Я наблюдал, как генерал с каждым словом все больше краснел, потом не выдержал, оборвал его: «Вы молодой человек не знаете, что говорите, в бардаке порядок, а здесь беспорядок».

 Мой доклад был краток и прошел без замечаний. Генерал выслушал всех, попрощался за руку, приказал всех накормить. Мы были голодными, так как в полку нас даже не покормили. Он уезжал, оставив о себе хорошее впечатление. Это был генерал Волкенштейн Сергей Сергеевич.

Изложив свой доклад на бумаге, я вернулся на огневые позиции дивизиона. Прошел дождь, на машине не добраться до НП. Здесь я узнал, что Чуфырин пока остался в бригаде, что погибли м-р Богданов (ком. д-на) и начальник особого отдела Кашинков. А характеристику на Чуфырина Крюченков написал ужасную, бессмысленную, отрицательную.

Какая нечестность! С этих пор я не мог быть с ним откровенным.
4-й день идет бой, день и ночь гремит артиллерия. Сильная артиллерийская дуэль. Я возвращаюсь пешком на НП (10 км) на высоту 202.5.13.07.43 г. Позднее утро. Иду на НП. Ночевал с Крюченковым в штабе. Он в разведку не пускает. Думаю, что с ним лучше поговорить по телефону. На ПНП даю задание Угрюмову и Иванову идти в разведку под д. Хмелевую.

Сам лег немного отдохнуть, т. к. ночью почти не спал. В 11.00 звоню капитану, прошусь в пехоту. Он разрешает. С кем идти? Одному нельзя. Снимаю с наблюдения Фаблова. На переправе все то же скопление танков, артиллерии и автомашин, много красноармейцев. Я весь день переживал за этот участок. Неужели нельзя отрегулировать движение частей по времени, чтобы не создавать пробки?

На небольшом клочке земли было сосредоточено много войск. Погода летная, и самолеты противника могли бы наделать много бед. Быстро проходим траншеи, минные поля, мимо подбитых обгорелых танков в д. Толкачево. Впереди высота, под высотой небольшой лесок, там наша рота.

Я связался с командиром. Он мне быстро рассказал обстановку. Иду дальше вдоль линии фронта, Фаблов следует по пятам. Вот и пехота. Немцы перешли в контратаку и потеснили наших. Позже я узнал: здесь с пехотой отходили наши разведчики, Угрюмов и Иванов.

Бой идет рядом. Наша артиллерия производит огневой налет по
контратакующим. Пехота пошла в атаку, мы с нею. Переступая через убитых немцев, входим на немецкие огневые позиции — разбитые ящики, валяются снаряды, мертвые тела. Орудия увезены. В офицерском блиндаже — журналы с фотографиями голых женщин, открытки, книги, письма, пустые бутылки, постельные принадлежности и всякая рухлядь.

Да, неплохо устраиваются немецкие офицеры на войне, не то, что мы. Воюют с комфортом .Я отобрал нужное и снова с командиром роты опять изучаю траншеи, проволочные заграждения, минные поля, устройства блиндажей.

Под д. Пальчиково я снова встретился с человеком, который преподавал нам математику в 3-й спец. арт. школе. Сидел в траншее один, заросший, грязный изучал парабеллум. Подумал: отсиживается и не ведет разведку или отстал от командира роты. Я ничего не сказал, но появилось к нему какое-то отвращение. Трус. Он же нас учил!

А мы с Фабловым опять играли со смертью, но благополучно вернулись к себе на НП, и я доложил обстановку начальнику разведки бригады м-ру Шеремету и своему командиру. Там в траншее, где был наш учитель, встретил и капитана Голованова с разведчиками и связью. Он сидел в углу траншеи и дальше не выдвигался. В этот раз мыс Фабловым прошагали по передовым и тылам не менее 20 км, вернулись в 21.00. Шеремет
обрадовался моим сведениям.

15.07.43 г. Наши войска продвигаются вперед, освобождая деревни. Танки ворвались в Болхов и вернулись обратно. Авиация непрерывно бомбит и обстреливает немцев, нанося им ощутимые потери. Все преимущество на нашей стороне. Получили приказ на перемещение.

Было выбрано место для нового НП дивизиона огневые позиции юго-восточнее д. Железница. Совершенно неожиданно встретился со ст. лейтенантом Быстровым. Мы учились вместе в училище. Он тоже выбирал НП. Хотелось поговорить побольше, но у обоих времени не было. Надо на новом месте организовать разведку, связаться с пехотой.

Вечером в штабе писал наградные листы на солдата Иванова, ефрейтора Замотаева и трех телефонистов. Капитан Крюченков написал наградной лист на меня. Я достал карту минных полей под Болховом и участвовал с пехотой в рукопашной за захват третьей траншеи, убил немецкого офицера, взял у него карту. В том бою меня спас мл. л-т Николай Каламбет. Мои разведчики говорят, что я достоин большего, но мы воюем не за ордена.

16.07.43 г. Бои идут днем и ночью. Наша пехота снова атаковала
укрепленные р-ны, освободили Крутогорье, Артемовку и еще несколько деревень. Я со своими разведчиками иду за пехотой, держу связь с командиром роты. Меня вызвал начальник разведки дивизии м-р Шумилихин, приказал следовать вдоль фронта наступающих войск и по радио докладывать обстановку, точно сообщая, где передний край наших и немцев.

Задача была трудная. Так как шло наше наступление, надо было успеть сориентироваться и по кодированной карте передать обстановку в штаб и в то же время следить за полетами
снарядов и мин. Вовремя дать команду «ложись!», чтобы никого не ранило, не убило, укрыться в глубоких немецких траншеях от бомбежки и не подставлять себя пулям.

Сплошной грохот от взрывов снарядов, мин, бомб, вой самолетных моторов, стрельба орудий прямой наводки и танков, крики атакующих и мгновенная тишина в рукопашной. Все сливалось в единый грозный рев. И в этой каше мы, песчинки, должны выжить.

20.07.43 г. Наступающие части ушли далеко на запад. Наш дивизион вел огонь по г. Болхову. Город в полукольце. Немцы подтянули свежие силы. Вчера читал секретный приказ — сделать Орловской группировке второй Сталинград.

Штат бригады сократился. Дивизион находится на старых позициях в ожидании приказа на выполнение новых задач. Комдив приказал мне пойти в штаб бригады и сопроводить назначенного в дивизион нового фельдшера.

Погода стояла прекрасная. В штабе бригады меня всегда встречали доброжелательно; начальник разведки бригады майор Шеремет не упускал возможности поговорить о разведке и поставить новые задачи. А меня у штабника ждала небольшого роста, молодая, красивая, в ладно сшитой военной форме и синей беретке, военфельдшер.

Улыбаясь, она представилась: «Тамара Кириченко». Мы шли по лесной дороге, я нес ее небольшой чемоданчик. Всю дорогу она не умолкала и откровенно меня рассматривала. Я краснел, смущался. И уж совсем был ошарашен, когда на подходе к оврагу, где в землянке размещался наш штаб, она сказала: «Вы мне очень нравитесь, товарищ старший лейтенант».

У нас не было женщин в дивизионе, и появление ее не оставило равнодушными офицеров и солдат. Она себя чувствовала уверенно, зная, что покоряет мужские и юношеские сердца.
Впоследствии, когда за ней было всеобщее ухаживание, я её сторонился. Раньше она была в другом дивизионе, а у нас был хороший военфельдшер мужчина. Почему комбриг перевел ее к нам, непонятно.
18 июля, выполняя приказ Шеремета, я был в Алтуфьеве, осматривал немецкую оборону. Немцы зарывались хорошо, траншеи глубокие, полного профиля, блиндажи глубоко зарыты в землю, накаты (бревно) толстые и многослойные. Вся оборона в густо заросшей траве, так что за 2 метра траншеи не видны.
Это была 2-я линия обороны. Всюду слышен характерный
немецкий запах.

Алтуфьево все в садах. Облазив всю оборону, я дал команду солдатам отдохнуть и поесть ягод и фруктов, сам вдоволь поел вместе с ними яблок, вишен, смородины. Давно такого не пробовали. Взяли с собой моркови, наварили картошки. Возвращались обратно вечером, солнце быстро уходило за горизонт. Со мной было пять человек. Все несли что-нибудь трофейное.

Я всегда разрешал брать трофеи в немецких окопах, блиндажах. Решили пройти до переправы самым коротким путем, но неожиданно путь наш стал длинным и опасным. Вылезли из полуразрушенных немецких траншей на поле, прошли проволочные заграждения и попали на минное поле. Тут и днем трудно пройти, а уже надвигались сумерки.

В оставшийся промежуток времени между днем и ночью нужно было выйти с минного поля к р. Оке. Сначала я приказал идти впереди начальнику связи дивизиона Завадскому, но он прямо сказал: «Я боюсь». Больше поручить некому, и я пошел первым сам. Осторожно, мина справа! Мина слева! Мина под ногами! Не задеть проволоку! Идти шаг в шаг! Завадский тут же подхватил мою команду, и она передавалась по цепочке.

Я шел к оврагу, и когда мы пошли по кромке его, здесь мин не было и мы благополучно миновали минное поле перед немецкой траншеей. Перед нами берег Оки, густо заросший осокой. Наступила темная ночь, ничего не видно. У всех тревожно бились сердца. Переход через минное поле казался невероятно долгим.

Берег был рядом. Никто не двигался с места, все стояли. Я спросил, что будем делать? Завадский предложил ночевать здесь. Но ведь немцы недалеко, и кто их знает, что они думают. Ночью они могут снова выйти на этот берег. Мы же на самом правом фланге наших войск. Все молчали, надо было решать. Многие связисты впервые пошли со мной.

 - Ну, как, ребята, будем ночевать? - спросил я спокойным голосом. Я не имел права волноваться, хотя в голове крутились всякие мысли. Я радовался, что вывел всех невредимыми к реке. «Нет» — ответили все с какой-то злобой в голосе. «Ведите нас в часть». — говорили злорадно невыдержанные.

Все ждали моего решения. Я ощутил полную ответственность. Жизнь этих людей полностью зависела от меня. Я сделал шаг вперед, скомандовал: «за мной по одному» и пошел.
 Что будет со мной — не важно. Надо вывести людей, до берега было неизвестно сколько метров.

Некоторые советовали идти по дороге. Но там могут быть мины. Я шагнул в траву, все пошли за мной. Мы на берегу. Вздохнули. Расположились отдыхать. Бойцы задымили махоркой. Над нами
пролетали наши самолеты. Небо звездное. К счастью, мы оказались вблизи от пехотной переправы, мост был где-то далеко справа.

Переправа состояла из досок, скрепленных гвоздями. Я должен переправляться последним. Спрашиваю: «Кто пойдет первым?» Вызвался мой разведчик Угрюмов. За ним быстро перебегали по доскам остальные. Один из связистов, который больше всех набрал трофеев, не удержался и плюхнулся в Оку. Раздался дружный хохот. Река была неширокая, выплыл. Я последним перебежал речку по доскам, и мы очутились в овраге на своем берегу.

 Здесь наткнулись на освобожденных жителей. Они много порассказали, как им жилось при немцах. Одним хорошо, другие сопротивлялись. Девчатам в основном неплохо. Поэтому они от нас сразу отошли и со стороны смотрели как-то странно, испуганно. Пленных очень много, их ведут по дорогам в тыл. Женщины рассказали, что очень много наших в плену работают у немцев в обозах, на машинах, есть даже артиллеристы. Не верится.
Наши войска освободили Мценск, пересекли дорогу Болхов-Орел.

Я долго рассматривал карту при свечке, с трудом определил место, где мы находимся, после короткого привала, уже под утро, привел свою команду в расположение части. В бригаде говорили, что мы пропали, погибли и многое другое. Комбриг, как положено, обругал меня и в то же время был
доволен. Задание Шеремета было выполнено.

На Воронежском фронте

I8.08.43 г. Уже 5 суток мы с пехотой сидим под Ахтыркой. Никакого продвижения. А газеты давно сообщили, что Ахтырка освобождена. Поспешили, и это многим может стоить жизни. Немецкая артиллерия беспрерывно бьет по нашим позициям, ревут «ишаки», трещат пулеметы и автоматы. Изредка им отвечают наши.

Наступление на город приостановлено из-за того, что одна немецкая дивизия вклинилась на фланге нашей 5-й армии, и основные силы перебросили на левый фланг на ликвидацию прорыва. А вчера немцы активизировались на правом
фланге.

Командование бросило часть сил туда, а наш участок оголен. Настроение плохое, чувствую какое-то одиночество. В бригаде не осталось друзей. Все радости и печали делю со своими разведчиками. На днях у меня произошел большой конфликт с начальством по поводу питания.

Пищу на НП доставляют невкусную, несытную, а сами сидят за 7 км от передовой (от них справа передовая в 3-х км) и жарят, парят для себя. Ежедневно у них мясное или трофейные консервы, яйца.

Обидно и то, что достал три трофейные машины, а приходится ходить пешком, когда вызывают в штаб. А кокетку-фельдшерицу возят на легковушке. Вчера хотел встретиться с Василием Губенко, но он уезжал на левый фланг. Узнал, что Чуфырин под Грайвороновом наводкой из 152-мм ГП расстрелял немецкую колонну.

 Они ехали на первом тракторе (Леша Чуфырин — командир дивизиона, Вересьянов у него командир батареи), расчет орудия ехал на втором. Орудия только выехали на высотку, а тут под горой немецкая большая колонна. Медлить нельзя.

Развернули орудие и втроем с водителем прямой наводкой начали расстреливать автомашины, танки. Леша встал на ящик со снарядами и корректировал огонь. В колонне были и танки. Ударили по второму, потом по хвостовому, застопорили на дороге, а съезда не было и потом колотили.

В это же время на горку подкатывали другие орудия, одна «катюша». Поработали хорошо. Все это я видел своими глазами, когда возвращался с разведки. Сашке Барданову не повезло. Под Ахтыркой выбрал НП на крыше дома (видимость плохая) и корректировал огонь батареи. В дом попал немецкий снаряд во время сильного огневого налета.

Его и Сергиенко сшибло с крыши. Сашку тяжело ранило, может быть, отнимут ногу. О Сергиенко мне ничего не известно. Вчера читал в газете о боевых действиях Губенко, Чуфырина и Сергиенко. Вчера был в штабе дивизиона, поговорить не с кем. НШ Любимцев пьет со старшиной водку.

О чем с ними говорить? Перед глазами впечатляющая картина разгрома немецкой колонны. Хочется перейти в 39-ю бригаду, в дивизион Губенко, командиром батареи. У него теперь нет командира батареи. Начальником разведки быть надоело.
Видишь цели, а поразить их не можешь, только фиксируешь и наносишь на карту.

Был бы комбатом, сразу стрелял бы и видел результаты своей работы. Сам все время рискуешь жизнью, а стрелять нечем Обидно.

 Сегодня чудесное утро. Умывшись и перекусив, встал к стереорубке. Солнце греет в спину и хорошо освещает всю панораму под Ахтыркой. Красиво. День будет жаркий и спокойный. Тишина. Это меня насторожило.

Мои разведчики попритихли. Вчера мы ужинали у своих окопов на травке при луне, пели песни. Власовцы нас материли и пускали мины. Мы умолкали, они прекращали стрелять. Как запоем — они открывали огонь. Так и не дали нам допеть.

Когда возвращаясь из штаба, я увидел, как наша артиллерия покидала огневые позиции. Странно. Пехоты почти нет, артиллерия ушла, наши 203-миллиметровые здесь не прикроют. На правом фланге всю ночь трещали пулеметы, била
артиллерия, стреляли минометы. Создавалось впечатление, что немцы там готовят контрудар.

Посмотрел на часы — 10.00. Замечаю поднятую пыль в городе, в районе церкви. Разведчики подтверждают. Пыль быстро разрасталась. Догадался: немцы сосредотачивают силы. Но что там? Похоже, танки. Докладываю командиру дивизиона. Он приезжает на НП. Все командиры батарей подтверждают — танки. Я по радио докладываю в штаб бригады комбригу.

Действительно, немцы начали наступление. После короткой артподготовки из города вышли танки противника, бронетранспортеры с пехотой, налетели самолеты «Ю-87» и началось...

Наступление немцев шло слева за небольшой речушкой, где стоял 3-й дивизион. Смотрю, танки подтягиваются, их 55 штук, есть «тигры». Докладываю командиру дивизиона. Капитан Крюченков медлит, чувствуется его нерешительность. Я не выдерживаю, матерюсь, кричу комбатам, чтобы вели огонь по танкам, ведь здесь больше нет артиллерии .

По радио докладываю лично комбригу Реутову. Наконец-то Крюченков очнулся, дивизион дает залп. Наблюдаем взрывы стокилограммовых снарядов, огромные столбы. «Бей, бей их!» Тревога ушла. Начался азарт боя. Огонь ведет только один наш дивизион. Стреляют хорошо. Стало ясно,  комбаты медлили, боясь попасть по нашим войскам. Тоже мне, артиллеристы. Где танки противника, русских уже нет.

На комбатов я здорово накричал. Помогло. Но они не обижались. После я думал, а почему они меня слушались, ведь здесь был командир дивизиона, который (кстати) не возражал ни одному моему слову. Но танки прошли дальше на юго-восток. Очевидно, хотят отрезать нашу южную группировку.

Командир дивизиона приказал НП оттянуть на 1,5 км, так как мы оказались в глубоком мешке. Если немцы бросятся на Б.Писаревку, то мы окажемся в окружении. Связи с командиром бригады нет. Комбриг Реутов сам приехал на наши огневые позиции и приказал свертываться.

Утром по ОП 10-й батареи был произведен огневой налет, убита фельдшер Тамара Кириченко, ранено два солдата. Комдив под предлогом посмотреть на фельдшерицу уехал, не отдав никаких распоряжений, комбаты тоже уехали, орудия ушли в район Б. Писаревки. Остался я со своими разведчиками и связистами.

Я забрался на большую копну сена и смотрю на поле боя. Все горит, гудит, в воздухе сотни чужих самолетов и ни одного нашего. Обидно. А немецкие самолеты все пикируют
и пикируют. Одна партия отбомбилась, ушла, за ней приходит другая. Поката на подходе, эта партия делает холостые заходы и расстреливает все живое из пулеметов и пушек.

«Мессера» носятся как сумасшедшие над всем полем боя, на бреющем полете. Один из «мессеров» заметил нас и летит
прямо на нас. У меня только браунинг, и я стреляю. Самолет очень близко, вижу летчика. Он дает очередь. Оба промахнулись. Я понимал, что пистолет не оружие против самолета. Стрелял для успокоения души. Мои солдатики
укрылись под копной, и никто не стрелял.

Я их понимаю. Никто, кроме моих старых разведчиков, в таких переделках не был. Я их подбадриваю. Смотрю на поле — по полю бредут, уходят солдаты, офицеры. На одной высотке сошлись артиллеристы без средств связи, приборов. Отходить приказа не было. Вот они и не уходят, ждут своей участи, также, как и мы, не получая никаких распоряжений.

Начальство занято своим делом, забыло о подчиненных. Отходить нельзя, но и оставаться не было смысла. По бугру, где стояли офицеры с солдатами, немцы дают огневой налет. Все укрылись, но не знаю, живы ли. Это от меня метров 500. Я продолжаю наблюдать за танками противника, они входят в деревню, а там огневые позиции 3-годивизиона и 92-й бригады.

Оба дивизиона попали в окружение. Наш выбрался. Идут жестокие бои. Оказывается, на направлении атаки противника только тяжелая артиллерия, нет противотанковой. Кто такое сотворил в штабе армии? Красноармейцам, оставшимся со мной, приказал не растрачивать патроны, беречь. Можем и мы попасть в окружение.

Нервы у нас напряжены, я пытаюсь петь, смеяться, развлекать их, но все напрасно. Взгляд наталкивается на их серьезные недоверчивые глаза, и я умолкаю, снова и снова следя за обстановкой на поле боя.

Комдив мне поручил собрать связь, связисты работали. Было странно выполнять работу начальника связи, а он улепетывает. Из бригады мы здесь остались одни. Зачем? Что нам делать? Какая задача? Много вопросов... Ясно, что мы без всякой нужды подставляли свои головы под пули и снаряды. На случай окружения высматривал пути, где можно ночью выйти к своим.

Неожиданно в воздухе появились 4 наших истребителя и быстро
разогнали две стаи «Ю-87», потом пришли наши «илы», и в воздухе началась карусель. Завязывались воздушные бои. Теперь уж «лапти» Ю-87 приходили на бомбежку осторожно, неуверенно, и одна партия, увидев наших «ястребков», сбросила свои бомбы, не долетая до цели.

Красноармейцы повеселели. Гашичев и Фомин влезли ко мне на копну и любовались «военным театром». От воздушных боев весь воздух гудел. Мы смотрели и переживали. Отбомбив, наши «илы» после штурмовки уходили «домой», а тут подскочил «мессер», зашел в хвост последнему и спокойно его расстрелял, потом — загорелся второй.

Летчики выпрыгнули на чужую территорию. Что с ними будет? Странно, что штурмовики прилетают без прикрытия. Стало тоскливо. Вокруг нас уже никого. Солнце перевалило давно за полдень. Здесь остались только мы. Обещанной машины до сих пор нет. Нас забыли. Пехота самостоятельно отошла, удивительно, что немцы здесь не наступают, фронт открыт.

Нехорошие мысли приходят в голову. Потом их прерываешь. У меня же бойцы, их надо поддерживать и принимать решение. Скажешь им что-то смешное, уже смеются, начнешь петь — подхватывают и становятся веселыми. А про себя я думал, если нас отрежут, то пойдем в партизаны.

Но для нас все обошлось благополучно, никого в этот день не убило и не ранило. Обещанная комдивом машина пришла, когда день был на исходе, и утомленное жаркое красное солнце, как будто облитое кровью погибших и раненых в этот день, уходило за горизонт. Тяжелое, усталое, недовольное
земными делами.

Немцы далеко врезались в боевые порядки наших войск, расширяя прорыв. С фланга они жали прямо на нас, но продвинуться им здесь не удалось. Когда мы ехали в дивизион в Б. Писаревку, на наших глазах прямо с ходу развертывалось большое количество артиллерии (122-мм гаубицы).

Гаубицы стояли чуть ли не впритык друг к другу, батарея за батареей, дивизион за дивизионом. Тяжелую артиллерию всю оттянули на 10 км. На все это было радостно смотреть. Но где они были раньше? Наверное, выполняли другие задачи.

На дороге нас встретил командир дивизиона, посадил на свою «Эмку», и мы вернулись на НП и осмотрели бывшее
место огневых позиций и штаба дивизиона. Когда мы с ним возвращались в Б. Писаревку, нам навстречу двигались большие колонны войск.

Шла целая армия на наше место. Откуда набралось столько сил? Нами охватила гордость. Значит, снова будем наступать. Теперь уж немецкую группировку отрежут. (Позже узнал, что это шли дивизии 4-й ударной армии по вызову маршала Жукова).
На следующий день мы заняли снова старые боевые порядки. Наш КП дивизиона мною был выбран на возвышенности, и утром мы увидели командира 27-й армии и подъехавшего на «Виллисе» маршала Г.К. Жукова. Они находились в 20 метрах от нашего наблюдательного пункта.

Маршал выслушал доклад командира и отдал приказ немедленно наступать, указав на карте направление и задачу. Все мы, командиры, красноармейцы, видели, что они стоят во весь рост у траншей, идет бой в воздухе и на земле. В это же время вели сбитого немецкого асса, у которого на груди ордена(кресты) Германии. Мы были воодушевлены. Через час, после огневого налета, мы уже наступали до самого Днепра.

1.06.45 г. Мирная жизнь в лагерях проходит однообразно. Учеба идет полным ходом. Занятия проводятся добросовестно с рядовыми и солдатами, а офицеры заниматься не хотят, но постепенно втягиваются. Началась переаттестация ком. дивизиона. Фомин всю эту работу свалил на меня.

Недавно состоялось собрание всего офицерского состава дивизии, на котором с большим докладом о пройденном пути и всех операциях, в которых участвовала дивизия, выступил командир дивизии, Герой Советского Союза генерал-майор артиллерии Волкенштейн Сергей Сергеевич.

Дивизия с боями прошла 7000 км, израсходовала 1323000 снарядов, уничтожила 51000 немецких солдат и офицеров.

Наша 17-я Краснознаменная артиллерийская Киевско-Житомирская, ордена Ленина, ордена Суворова дивизия прорыва резерва Верховного командования была сформирована в самые трудные дни по приказу Верховного главнокомандующего в 1942 г. на Волховском фронте.

Она обеспечила своим огнем тридцать прорывов обороны противника. На знаменах бригад и полков дивизии 39 правительственных наград.

26 раз за мужество, героизм и отвагу всему личному составу дивизии объявлена благодарность в приказах Верховного Главнокомандующего. Коротко их перечислю: за окончательную ликвидацию июльского наступления пр-ка в р-нах г. Орла, севернее Белгорода: за освобождение городов Киев, Житомир,
Коростень, Казатин, Нзяслов, Шумск, Ямполь, Острополь, Проскуров Хмельницкий), Тарнополь, Горохов, Порицк, Разехов, Броды Золочаев, Буск, Каменка, Вислица, Львов, Шидлув, Стопница, Хмелик, Буско-Здруй, Висли-ца, Краков, Глейвиц, Хжанув, Сосновец, Бензив, Домбров, Гурне. Мысловице, Катовице, Семеяновец, Кулевска, Гура, Михолув, Беутен.

 За овладение городами Лигниц, Штойнау, Любен, Гайнау, Ноймаркт, Кант, Нейшре-шель, Нейзальц, Фрейштаден, Шпротау, Гольдбер, Яцер, Ширингау,Грюнберг, Заимерфельд, Зарау, Оппельн, Ратибор, Бискау, Котбус, Люббен,
Цоссен, Белиц, Лукенвельде, Трейенбрицен, Цана, Мариенфельде, Шреббин, Рангердорф, Додердорф, Тельтов, Эссен, Кирхайн, Фалькенберг,Мюльберг, Пульениц, Виттенберг.

За окружение и ликвидации группировок нем. войск восточнее Берлина. За овладение Дрезденом и освобождение Праги.
Нашему комдиву присвоили звание Героя Советского Союза.
Генерал Волкенштейн С.С. этого заслужил и достоин. Мы были рады за него. Доклад выслушали с большим вниманием.

На этом совещании я встретил всех своих друзей, уже служивших в разных частях, а начали мы службу в 41-м году в 233-м д-не БМ РВГК, затем в 1016-мГАП БМ РГК.

Особенно теплая встреча была с первым моим командиром батареи Василием Губенко.

Июль 2003 г .В подготовке настоящих воспоминаний оказал помощь Дрюков Андрей Анатольевич, студент 3-го курса Московского государственного строительного университета.















 

Ахмет Галимов


 Справа Ахмет Галимов с однополчанами.
Все меньше остается тех, кто прошел огненное горнило Великой Отечественной. И тем дороже воспоминания о том далеком трагическом времени.
Голодное детство
Родился мой герой в 1926 году в бедной крестьянской семье. Земли у родителей не было, батрачили. А детей семеро, трое умерли от голода. В живых остались мальчики: Гали, Карим, Хауля и Ахмет. В 1930 году вступили в колхоз. Стала жизнь налаживаться. Но в 1932-33 годах снова разразился голод из-за засухи. Полдеревни вымерло. Не стало и отца. Затем два года урожай был обильный. Люди как будто заново родились. Гали стал трактористом, Карим – рядовым колхозником. Ахмет учился в сельской Курмановской школе в Челябинской области. Мать часто болела и не работала.
Когда началась война...
В 1941 году Ахмет Галимов закончил семь классов. И тут грянула Великая Отечественная война. Братьев взяли на фронт. Он стал трудиться в колхозе. Лошадей и тракторы мобилизовали, и еще не окрепшие юноши и девушки копали и боронили землю на коровах. Тяжело было. Осенью мальчишек направили на курсы механизаторов в Кунашакскую МТС. Ахмет уже умел водить трактор, брат научил. Зиму 1941-42 года учились, а с весны пахали землю, сеяли, потом убирали урожай, работали от зари до зари. Ночевали на полях. Мальчишки тогда рано взрослели и выполняли самую тяжелую работу. Днем – на поле, ночью возили хлеб в заготзерно, сдавали его государству. За хорошую работу руководство МТС наградило Галимова велосипедом, отрезом на костюм и сапогами.
Осенью 1943 года его мобилизовали в Красную армию. Попал в летную школу в г. Челябинске. Затем отправили в Чебаркульские лагеря проходить курсы молодого бойца. Шесть месяцев обучали военному делу. Выучился на стрелка, минометчика, артиллериста и танкиста. Подготовка молодых бойцов проходила в суровой обстановке: голодали, мерзли. Казармы не отапливались. В ротах, батальонах появились слабосильные солдаты. Несколько бойцов умерли от истощения, в то время как командование учебного центра пьянствовало. Решили тайком отправить письмо Сталину. Оно дошло до адресата. Приехала комиссия и разобралась. Начпрода судили и расстреляли. Курсантов хорошо одели и стали кормить досыта. В июне 1944 года отправили на фронт. По дороге переформировали. Ахмет попал в учебный запасной полк 7-го артиллерийского корпуса.
В июле отправили на Тарнапольское направление. По дороге их разбомбили, кто остался в живых, тех присоединили к резерву из Сибири и Урала. Но под г. Львовом артполк расформировали, и Галимов попал в 92-ю тяжелую гаубичную артиллерийскую бригаду разрушения (ТГАБР). Командовал ею подполковник Завгороднев. 92-я ТГАБР входила в 17-ю Киевско-Житомирскую ордена Ленина краснознаменную ордена Суворова артиллерийскую дивизию прорыва резерва главного командования (РВГК). Она была полностью механизирована. Имела 250 стволов орудий разного калибра и использовалась только для прорыва обороны противника. В бригаде четыре дивизиона со 152-миллиметровыми гаубицами, снаряд которых весил 49 килограммов и поражал цели на расстоянии до 18 километров. От его прямого попадания немецкий «Тигр» раскалывался и загорался.
Ахмет стал водителем после Дуклинской операции, когда на обратном пути шальной пулей был убит водитель «студебеккера» первого орудия. Тогда командир дивизии майор Жильцов построил личный состав и объявил: «Кто умеет водить машину, два шага вперед!». Никто не вышел, кроме Ахмета.
В сентябре-октябре шли позиционные бои. Однажды Галимова от разрыва мины отбросило ударной волной и засыпало грунтом. Командование батареи и дивизиона посчитало, что он погиб. На другое утро медицинская сестра, проходя мимо завала, услышала стон, разгребла грунт, обнаружила бойца и поволокла к батарее. Затем Ахмета отправили в госпиталь. Он был сильно контужен, лишился голоса. Лечился в г. Орше, не выздоровев, удрал из госпиталя и вместе со «студебеккерами», которые возили снаряды в дивизию, вернулся в родную бригаду.
Сандомирский плацдарм
На Сандомирском плацдарме было спокойно. Стороны готовились к прорыву. Однако советские войска перехитрили противника и 12 января 1945 года перешли в наступление. Дивизия была передана 13-й стрелковой армии Первого Украинского фронта (командующий генерал-полковник Пухов). Дивизией командовал Герой Советского Союза, генерал-майор Сергей Сергеевич Волкенштейн, герой испанской войны. Начальником штаба был генерал-майор Лапаев. В первый же день наступления 17-я артдивизия помогла прорвать оборону противника и продвинулась на 70 километров. Немцы повсеместно отступали. За неделю войска Первого Украинского фронта продвинулись до Варшавы и заняли плацдарм у реки Одер. Сражение здесь было жестокое. Сильные бои проходили у городов Бреслау, Глогау. Они были превращены в крепости. Полностью окружив их, войска Первого Украинского фронта углубились в Силезию, заняли Краков, Катовице, Сосновице и другие города.
В начале марта уже воевали на территории фашистской Германии. Первый занятый дивизией город был Розенберг. В нем не было ни души. Все оставлено: дома, добро, скот, птица. Наши войска не мародерствовали, а наступали дальше. В районе города Котбусс окружили немецкую группировку, которая попыталась остановить наступление советских войск на Берлин. Недельное сражение, и она была разбита. Дивизия без помощи пехоты заняла ряд городов. А 92-я ТГАБР – город Виттенберг и стала называться Виттенбергской. За время наступления дивизия освободила два концлагеря, где томились советские, английские и американские военнопленные.
Немцы стали применять фаустпатроны против танков и автомобилей. Но наступление советских войск было сильным, а боевой дух солдат и офицеров высок. Ведь все стремились к Берлину. С ходу форсировали Нейсе, Шпрее. Заняли город Шпремберг. До Берлина оставалось 70 километров.
Психическая атака
«3 часа утра. Теплая весенняя ночь. Бригада расположилась в лесу в пятистах метрах от шоссе. Между дорогой и лесом вспаханное поле. Вдруг послышался немецкий военный марш, – вспоминает Ахмет Галимович. – Я удивился. Вскарабкался на сосну и посмотрел на вспаханное поле. Увидел, что около десятка танков с интервалом 50 метров в ширину идут к нашим позициям, а сзади – эсэсовцы, засучив рукава, с автоматами наперевес. Спрыгнул с сосенки, достал ракетницу и выстрелил. Артиллеристы проснулись мигом. Прибегает адъютант командира дивизии, спрашивает: «Что случилось?» Я: «Немцы идут в психическую атаку».
Артиллеристы без какой-либо команды развернули стволы орудий в сторону противника. Голос командира: «Дивизион, прямой наводкой по танкам, огонь!». Выстрелы один за другим. Идущие впереди танки вспыхнули. До них было всего 150-200 метров. Бой был скоротечный, примерно 15-20 минут. Затем тишина. Через полчаса потянулась в нашу сторону колонна немцев. Дивизион дал залп с осколочными снарядами. Вперед выбежали несколько человек с белыми флагами.
Разоружение шло два часа. Горы стрелкового оружия и боеприпасов. Немецкие солдаты и офицеры стоя ждали нашего решения. К такой неожиданной встрече мы не были готовы. У нас нет лишних солдат для конвоирования. Через полчаса из леса выползают две тридцатьчетверки. Останавливаются. Танкисты докладывают: «Пришли для сопровождения военнопленных». Заулыбались наши командиры. Дали команду военнопленным выстроиться в шесть рядов. Впереди один танк, сзади – другой, и колонна длиной около трех километров устремилась на восток… В плен было взято 35 тысяч человек».
Встреча на Эльбе
После обеда артиллеристы стали приводить себя в порядок. Умывались, брились. Они были чумазые, ведь в жаркий апрельский день находились в ватниках, ушанках. Единственное, что их отличало от кочегаров, это звездочки на шапках. Солдатам объяснили, что по Тегеранскому соглашению союзные войска должны встретиться в городе Торгау на реке Эльбе 25 апреля 1945 года. Однако советские войска вышли к этому рубежу на неделю раньше. Первая встреча с американцами состоялась 21 апреля. Когда утром в этот день 17-я артдивизия блокировала дорогу Торгау – Берлин, американцы приняли советских воинов за немцев и открыли по передовым войскам артиллерийско-пулеметный огонь из танков типа «Ф. Рузвельт». Наши артиллеристы не дрогнули. Командование дивизии попросило дивизион катюш дать два залпа на правый берег Эльбы. Команда была незамедлительно выполнена. Танки как ветром сдуло.
Ждали два часа. За это время командование выяснило, почему союзные войска по нашим войскам ведут огонь. Снова появились три танка, остановились у моста через Эльбу. Вышли два генерала и четыре танкиста-негра. Командование дивизии ждало их посередине моста. Они подошли, отдали честь, и начались рукопожатия. Передние ряды артиллеристов и водителей встретились с американскими танкистами. Это были в основном рослые, хорошо и чисто одетые негры. Они вытащили из боковых карманов комбинезонов плитки шоколада и стали угощать нас. Наши достали боковые фляжки, заполненные спиртом, алюминиевые кружки, из карманов – пакеты с сахарным песком, ложкой помешали спирт с сахаром, пригубили и преподнесли неграм. Союзники кружки взяли, попробовали и… выпили, закусили шоколадом. Затем пошел обмен монетами, пуговицами, звездочками. Негры произносили: «Дружба, дружба!». Наши: «Привет президенту Рузвельту!». Встреча длилась с полчаса, а запомнилась навсегда. Не было бумаги и ручек, чтобы обменяться адресами. Вскоре трубач заиграл «сбор». Артиллеристы быстро заняли свои места и колонной двинулись по направлению к Берлину. До него оставалось 30 километров.
Взятие Берлина
28 апреля 17-я артдивизия блокировала предместье Берлина город Потсдам и заняла его. Наступали по шоссе от Бранденбургских ворот и полностью закрыли отход немецких войск к западу. Тяжелая артиллерия и дивизионы катюш стреляли по городу с закрытых позиций. 30 апреля на окнах домов появились белые простыни. С первого на второе мая Берлин был полностью окружен и капитулировал. Некоторые части устремились в кварталы города, а артиллерия и бронетехника оставались на своих позициях.
3 мая в 13 часов некоторые артиллеристы и водители смогли посмотреть рейхстаг и нацарапать свои имена и названия городов, откуда они пришли. А ночью по тревоге покинули Берлин и направились в сторону Дрездена. С 6-го на 7 мая утром в 7 часов на небе увидели армаду четырехмоторных самолетов англичан и американцев. Она шла после бомбежки города-музея Дрездена, который был полностью разрушен.
На Прагу
7 мая войска Первого Украинского фронта и танковые 3-я и 4-я армии весь день преодолевали Горную гряду Судетских гор и вышли на территорию Чехословакии. 9 мая в 5 часов утра вошли в Прагу. День Победы праздновали в городе. Много людей. Песни, танцы. Музыка, цветы, угощенья. Чехи – стар и млад, девушки и бабушки – встретили советских солдат очень радушно, по-братски угощали, чем могли.
16 мая 1945 года все стволы 17-й артдивизии были направлены на горные сопки австрийских гор, где окопались остатки немецких войск. Они были уничтожены за какие-то 30-40 минут. Закончилась тяжелая, кровопролитная, жестокая война.
На берегу реки Дунай у города Кремс в Австрии мы увидели установленную железную мемориальную чугунную плиту, где на русском и немецком языках надпись, что в долине реки Дунай в 1807 году наполеоновские и русские войска провели генеральное сражение, где победителей не было. Наследники русской армии и полководца М. И. Кутузова пришли в Австрию как победители и завершили жестокую войну в Европе.
После войны
В 1946 году 17-я артдивизия была расформирована. Галимов и Шашкин из Ульяновска попали в Москву и служили в почетном карауле, в парадном полку. Шесть раз участвовали в парадах на Красной площади. Видели двойников Сталина, всех маршалов и генералов. Москву изучили как свои пять пальцев, демобилизовались в ноябре 1950 года.
Нужно было начинать все с нуля. Ахмет поступил в вечернюю школу рабочей молодежи. Затем – в энергетический техникум. Работал на ТЭЦ города Озерска и получил белокровие. К счастью, вылечили. В шестидесятые годы трудился на Курганской ТЭЦ и учился в машиностроительном институте. По болезни диплома не получил. После обострения контузии и из-за облучения ему категорически запретили учиться. Однако была сильная тяга к знаниям, заочно поступил в институт народного хозяйства имени Плеханова, закончил четыре курса, и снова обострение болезни. Через 20 лет стал заниматься журналистикой. Опубликовал много зарисовок, очерков, проблемных материалов и до сих пор продолжает сотрудничать с «Тюменской правдой». Занимается общественными делами: председатель совета ветеранов компании ЖКХ «Юг», заместитель председателя патриотической секции городского клуба ветеранов при ДК «Строитель».
С женой Лялей Сергеевной вырастили троих детей. Все они получили высшее образование и работают в областном центре. После выхода на пенсию работал старшим преподавателем в учебном центре «Сибнефтепровода». В настоящее время – консультант и председатель приемной экзаменационной комиссии. Награжден орденами: Славы 3-й степени, медалями «За отвагу», «За взятие Берлина», «За освобождение Праги», «За трудовую доблесть», «Ветеран труда».
Поощрялся неоднократно газетой «Тюменская правда» и журналом «Рабоче-крестьянский корреспондент», награжден Почетным знаком народного контроля и Почетной грамотой Союзного комитета народного контроля СССР.
Источник: «Тюменская правда» автор Василий АНДРЕЕВ


БАХТИН  Евгений Васильевич


ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
Армейский альбом

Во время командировки я оказался в одном из районов Санкт-Петербурга – на Черной речке. В семье полковника Евгения Васильевича Бахтина мне показали старый альбом, в котором оживает одна из страниц истории Великой Отечественной войны. Оказывается, в батальоне, которым командовал 20-летний Бахтин, служил рядовым Виктор Астафьев, ставший впоследствии прославленным русским писателем.


 


В конце апреля 1941 года Виктор покинул – по возрасту – детский дом и повел самостоятельную жизнь. Когда началась война, 17-летний Астафьев находился в сибирском поселении под названием станок Курейка, работал водовозом при сельсовете. Накопив денег на билет, отправился в Красноярск и стал учиться в ФЗО № 1 на составителя поездов. Работа очень тяжелая и опасная. Как-то за смену так простыл – чуть не помер...

Однажды он увидел состав с прибывшими из Ленинграда блокадниками. Эвакуированным в Сибирь женщинам, детям, старикам трудно было войти в новые условия жизни. Они спаслись от бомбежек. Было голодно, они ходили по заснеженным полям, выискивая мерзлую картошку...
 


Именно эти впечатления, связанные с ленинградскими блокадниками, подтолкнули Виктора и еще нескольких его сверстников добиваться отправки на фронт (как известно, у железнодорожников была бронь).

До осени 1942 года, когда начала формироваться Добровольческая бригада, Виктор проработал составителем поездов. В конце октября 1942-го его призвали в армию. Первой его военной специальностью оказалось автодело, в действующую армию он попал шофером «газушки».
 
Весной 1943 года их полк в составе артбригады, переброшенной с Дальнего Востока, оказывается на фронте. Шоферская баранка Виктору не по душе, и он проходит переподготовку на артразведчика, потом получает еще одну специальность – связист взвода управления. В этой своей солдатской должности он пробудет до третьего тяжелого ранения.

Как связист Астафьев участвует в боях на Брянском, Воронежском, Степном фронтах. Проходит службу в составе 3-го дивизиона 92-й Проскуряковской гаубичной артбригады 17-й Киевско-Житомирской орденов Ленина, Суворова, Красного Знамени артдивизии прорыва, входившей в состав 7-го арткорпуса – основной ударной силы 1-го Украинского фронта. Корпус был резервом Главного командования. Первый прорыв он сделал в середине лета во фланг Курско-Белгородского выступа.

В сентябре-октябре 1943 года Виктор форсировал Днепр, воевал южнее Киева на Букринских плацдармах (двух из трех), был ранен. 25 ноября получил первую боевую награду – медаль «За отвагу». Зимой 1944-го Астафьев участвовал в Корсунь-Шевченковской операции, затем – в весеннем наступлении под Каменец-Подольском. В апреле того же года удостоен ордена Красной Звезды.

Вспоминая о тех днях тяжелейших сражений, он написал: «Первый прорыв наш корпус делал на Брянском фронте, во фланг Курско-Белгородской дуги. И когда «началось!», когда закачалась земля под ногами, не стало видно неба и заволокло противоположный берег Оки дымом, я, совершенно потеряв «рассужденье», подумал: «Вот бы мою бабушку сюда!!!» Зачем бабушку? К чему ее сюда? – этого я и по сию пору объяснить не сумею. Очень уж бабушка моя любила меня вышутить, попугать, разыграть, так вот и мне, видать, тоже «попугать» ее захотелось».

Он с горькой усмешкой вспоминал, как некоторые солдатики радовались, что их часть – резерв. А ведь запасными полками как раз и «затыкали» возникающие на фронте дыры, места прорывов фронтовой полы противником.
 
Что такое резерв, они в полной мере ощутили, когда их срочно перебросили под Ахтырку, поставив задачу занять оборону и задержать танковую атаку фашистов до подхода основных сил. Бригада с честью выполнила свой долг и задержала танки противника, выдержав пять часов немыслимо страшного боя. Из 48 орудий осталось полтора, одно – без колеса. Противник потерял около двух десятков боевых единиц – машин и танков...

«...небо было в черном дыму от горящих машин, хлеба, подсолнуха... вокруг лежала дымящаяся земля, усеянная трупами. Вечером на каком-то полустанке из нашего третьего дивизиона собралось около сотни человек, полуобезумевших, оглохших, изорванных, обожженных, с треснувшими губами, со слезящимися от гари и пыли глазами. Мы обнимались, как братья, побывавшие не в небесном, а в настоящем, земном аду, и плакали. Потом попадали кто где и спали так, что нас не могли добудиться, чтобы покормить».

Боевые будни создавали настолько сильное напряжение, что он 1 мая 1944 года даже не вспомнил о своем 20-летии. «И знаете, отчего я забыл-то? Что этому предшествовало? Военное наступление. Тяжелейшее, сумбурное, хаотические бои и стычки с окруженным в районе Каменец-Подольска, Чорткова и Скалы противником...».

Представьте себе, говорил своему читателю писатель и ветеран войны, что на самом-то деле было в тех местах, где шли бои, аттестованные как «не совсем удачные» или «не очень хорошо подготовленные». Напрягите воображение!
 
Окопная правда, которую вынесли в своем личном опыте с передовой Василь Быков, Виктор Астафьев, Вячеслав Кондратьев, Иван Акулов, потребовала еще почти двадцати лет осмысления, прежде чем стала повестями и публицистикой.

Виктор Астафьев был одним из тех, кто пытался преодолеть стереотипы, которые внедрили в сознание читателя журналисты со страниц своих изданий и скороспелых повестей и романов.

После фронтовой передышки было предпринято рискованное наступление, которое результата не дало, но стоило жизни 160 тысячам наших солдат. «...я помню и никогда не забуду эту дату – 17 сентября 1944 года, меня тяжело ранило в предгорьях Карпат, и выводил меня, раненого, из полуокружения мой фронтовой друг Вячеслав Шадринов...»

Кстати, именно будучи «окопной землеройкой» Виктор приобрел настоящих друзей, с которыми поддерживал отношения всю жизнь. Иван Николаевич Гергель, которого уже он сам вытащил с поля боя, первым, еще в 1946-м, разыскал своего спасителя. Потом нашли и другие выжившие однополчане. Астафьев с удивлением пишет, что из взвода управления уцелело аж пятеро! Назовем и их – Петр Григорьевич Николаенко, Георгий Федорович Шаповалов. Почти небывалый случай! Остались живы и командир дивизиона Евгений Васильевич Бахтин, и командир дивизии Сергей Сергеевич Волкенштейн.
 
Почти три десятилетия – с 60-х до начала 90-х – ветераны встречались, чаще всего в Ленинграде, где в Артиллеристском музее хранятся боевые знамена воинского формирования, и на Украине, которую освобождали и где потеряли многих боевых товарищей.

В архивном альбоме командира взвода управления, в годы войны совсем юного лейтенанта Е.В. Бахтина сохранились блеклые фотографии и пожухлые от времени документы военной поры – красноречивые свидетельства боевого братства. Представлю некоторые регалии, которые показывают взаимоотношения товарищей по оружию.
 
Приложением к альбому Бахтина стали и несколько ранних книг Виктора Астафьева. Все – с автографами. На титульном листе книги «Сибиряк» он пишет:

«Музею 17-й дивизии об одном из бойцов этой дивизии – от автора-однополчанина.
В. Астафьев.
г. Пермь, 1968 г.».

На титульном листе « Последнего поклона» (Пермь, 1968) тоже искрипт:

«Семейству Бахтиных от бывшего солдата и сибиряка – самую дорогую книгу о самом дорогом – Родине!
В. Астафьев.
г. Пермь, 1968 г.»

А вот рассказ «Ясным ли днем» и другие миниатюры, вышедшие в библиотеке журнала «Огонек». Читаем: «Бахтину Евгению Васильевичу, его милой супруге, встрече с которыми я безмерно рад, хотя встревожена воспоминаниями и болью моя память.

Пусть фронтовая дружба остается верной до гроба!
В. Астафьев.
 
4 августа 1968 г.»

На титульном листе книги – продолжение:

«Бахтину Евгению Васильевичу – командиру дивизиона от бывшего его бойца, в память о тяжелых днях войны, где были не только бои и походы, но и потери дорогих нам русских людей.

Да будет их память свята для нас, оставшихся в живых!
В. Астафьев.
г. Пермь. 4 августа 1968 г.»

Письмо В.Астафьева:

«Дорогие Евгений Васильевич и Елена Михайловна!

Обращение к ветеранам дивизии я получил, готов служить верой и правдой родному воинству, но сам пока никаких заходов на воспоминания не делал, ибо работаю над новой повестью, да и текущих писательских дел много. Надеюсь, что другие ветераны окажутся активней, да и вспомнить им доведется более интересное, что-нибудь, хотя сам я прицеливаюсь написать о том, как вы с комбатами сдавали гаубицы после расформирования бригады. Это запало в память после Вашего рассказа.

Посылаю Вам свою новую и лучшую книгу. Желаю Вам и Вашим парням доброго здоровья и всех благ земных.

С приветом – мои домочадцы и я –
В. Астафьев. 28 ноября 1968 г.»
Надпись на сувенире, подаренном бывшим солдатом своему командиру:

«Евгению Васильевичу

Бахтину –

однополчанину, собрату по боевым дням и фронтовым окопам,

командиру родного 3-го дивизиона, в день его 50-летия,

от бывшего солдата взвода управления.

В. Астафьев. г. Вологда, 1970 год».

В этот же альбом аккуратно вклеена газетная публикация Виктора Астафьева. Называется она «Последний осколок». Несколько фрагментов, пожалуй, стоит перечитать.

«Помню отчетливо: кухня артдивизиона, вкопанная в косогор, а я, согнувшись в три погибели, под ней лежу и плачу. Повар заглядывает под кухню и хохочет. Друг мой, Слава Шадринов, с досадой и сочувствием спрашивает: «Ну, чего ты орешь-то? Чего? Все уж!!!»

Это значит – опасность миновала и паниковать не надо. А я все равно плачу. Ведь и солдат уже опытный, битый, медали на груди, но слезы бегут, бегут.

Гимнастерка на мне разделена в распашонку, булавкой на груди схвачена. Перебитая рука толсто примотана к двум ольховым палкам и за шею подвешена. Бинты промокли, гимнастерка, штаны, нижняя рубаха и даже сапоги в кровище. Утирая слезы, я и лицо в крови увозил...

Больно! Конечно, больно. Иголкой ткнут – и то больно, а тут рубануло так, что и кисть руки назад передом обернулась. Однако реву-то я не только от боли, но и от непонятной обиды, растерянности и усталости – недовоевал вот, а так хотелось до этого самого «логова» добраться, от ребят отрываюсь – от семьи, сказать. Как быть без них и жить? Не знаю, не ведаю, разучился жить один. Инвалидом, наверное, стану. Кому же охота быть инвалидом? Со Славкой расставаться жалко. И вообще все как-то не так, несправедливо, неладно...

Повар кашу горячую в котелке сует. «Пошел ты со своей кашей!» – взревел я.

Потом было несколько писем в госпиталь, карточка от друга из Австрии пришла – добрались-таки до «логова» мои однополчане, в штурме Берлина участвовали...»

Затем связи между фронтовыми друзьями на какое-то время прервались. Каждый выживший возвратился в родные свои места, искал место в жизни, на производстве или в учебе.

Виктор Астафьев в последние месяцы своей армейской службы, что протекали в нестроевой части под Житомиром, познакомился с сержантом Марией Корякиной из соседнего, почтового подразделения.

Стоит сказать, что познакомились они случайно, просто Виктор услышал разговор двух девушек, рассуждавших о полученных из дома книгах. Увлеченное обсуждение прочитанного помогло им лучше узнать друг друга, а там и не заметили миг, когда возникла любовь.

В последний день своей армейской службы они стали мужем и женой. О том, как молодожены отметили этот свой день, как отправились с Украины на Урал, где жила семья Марии, значительно позже Виктор Астафьев написал повесть «Веселый солдат».

Юрий РОСТОВЦЕВ

               


                ВАСИЛЬЕВ НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ.   

Воспоминания подготовил и опубликовал Вячеслав Васильевич Васильев - сын ветерана.

 

               

Васильев Николай Васильевич . Прошел всю войну . Награжден орденами : А.Невского , Красной Звезды , Отечественной войны 1 и 2 степеней , медалями : За освобождение Праги , За взятие Берлина , чешской медалью из рук Людвига Свободы - За храбрость . Начинал войну командиром танковой роты на Западном фронте , закончил зам. начальника штаба артиллерийской бригады в Берлине.







ВОСПОМИНАНИЯ.

Любимой внучке Дарье Вячеславовне Зеленцовой.


Деревня Княжово, Максатихинского района, Калининской области лежит на тракте Вышний Волочек – Бежецк, в полутора километрах от железнодорожного полустанка Сидорково.
Здесь я родился 23 ноября 1917 года. Первый сын. Мое детство не выходило за пределы этой деревни, ставшей любимым местом Родины.

Мать Наталья Павловна – высокая, стройная женщина с правильными чертами лица, серыми глазами и русыми волосами умела делать все - от топора до плуга. Рано потеряв отца, вместе с матерью работала на барина, а в 1915 году вышла замуж за моего отца. Будучи ребенком, помню, как она на сенокосе брала первый покос, c широким размахом шла без устали, наваливая гряду травы на весь прогон. Соседи ей завидовали, вызывая гордость отца.

Отец Василий Павлович родился в 1894 году, всю юность провел вместе со своим отцом на рыбной ловле, да на полевых работах. Почти ничего не получив в наследство, стремясь к хорошей жизни, он с мамой за 12 лет тяжелейшего крестьянского труда - создал крепкий дом. Уверенно став на ноги, отец смог открыть магазин в Княжово. Житье налаживалось, подрастали дети – помощники. Но пришли другие времена – Василий Павлович отказался идти в колхоз, и сдав магазин (все равно бы забрали), ушел служить на железную дорогу. Магазин до сих пор стоит в центре деревни неподвластный времени.

Дедушка Павел – спокойный, милый старичок, зиму и лето проводил на реке Молога. В землянке, сделанной в высоком берегу реки жил в любую погоду, изредка наведываясь, домой. Зимой приносил окоченевших окуней и налимов, а летом сетями вылавливал артелью до 8 – 10 пудов. Рыбы в те времена было много, оставляли себе, лишнее продавали в соседних деревнях. Часто беря меня на рыбалку, он первый привил мне любовь к природе. Я смотрел на воду, на белые цветы купавниц (кувшинок), на задремавших под листвою щурят – “челночков”, на голубое летнее небо, отражавшееся в неподвижной воде – и счастье переполняло душу. Как сейчас вижу худого, задумчивого мальчика с выгоревшей на солнце русой головой, бродящего по ручью. В воздухе над его головой замирают, трепеща крыльями бархатно – синие стрекозы, с луга доноситься аромат фиалок, а под камнями у ног в прозрачной, прохладной воде, снуют пескари. Эти видения приходят очень часто.
Из светлого родника материнской любви и отцовских забот, вытекали ручейки нашей самостоятельной жизни…


 
В период допризывной подготовки в Осоавиахиме, где начальником был запасник т. Румянцев, я прошел курс и сдал на значки: ПВХО, ГТО, ГСО, ”Ворошиловский стрелок” 1-ой степени. Предармейские доблести красовались на лацкане костюма, вызывая зависть у молодежи поселка.
 
Осень 1938 года была теплой и солнечной. Был собран хороший урожай. В магазинах был значительный выбор продуктов. Славили Сталина, Ворошилова, сетовали на Ежова. 8 октября в грузовых вагонах я и 500 новобранцев покидали отчий дом. Мелькали заплаканные лица мамы, тети Дуни и моей девушки Людмилы. В вагоне громко пели: “ Дан приказ ему на Запад…” – впереди служба в армии. Краснодар.
Курсант 268 отд. танкового батальона.

После полудня мне позвонил дежурный по КПП и сообщил, что приехали родители. Милая мама, беспокоясь о старшем сыне, уговорила отца приехать за 1500 километров. Бегу к воротам, на улице стоят смущенные с ищущими глазами родители.

У ног деревянный чемоданчик и узелок – пожитки и угощение из дома. Прошел проходную и попал в объятия. “ О господи! Милый ты наш Коленька, да какой ты хороший – весь в ремнях, и сапоги хромовые, ты уж и командир!” - причитала мама, прижимая мою голову к своим заплаканным щекам. Проходивший мимо капитан Шляхов, поинтересовавшись, где остановились родители – пригласил к себе, он квартировал у коренной кубанки.

В цветущем саду расставлены два стола, в печке-времянке горит огонь, а на сковороде залитой сливочным маслом и медом пекутся  сырники. На столе штоф прохладного самодельного вина и полная миска жареного сала. По сравнению с нашим Тверским житьем, кубанцы выглядели богато. Привыкшие к черному хлебу, родители как диковинку смотрели на пшеничный.

Через три дня мы простились, они уезжали домой, а я направлялся в Ростов - на - Дону.



 

Ростовское Военно-Политическое училище, куда я приехал, размещалось по улице Красноармейской в двухэтажных кирпичных домах. Здесь кузница комиссаров среднего звена. Порядок и дисциплина на высоком уровне. Учебной ротой командует лейтенант Рассказов, приехавший с боевого крещения у Халхин-Гола. На груди медаль “ За отвагу”, что тогда ценили на уровне боевого ордена. На учебу я был голоден и засел за учебники. Из предметов: история народов СССР, философия, тактика боя, все наземное оружие того времени. 20 – апреля 1940 года меня приняли в члены ВКПб. Партбилет вручал член Военного Совета СКВО - дивизионный комиссар т. Шекланов.

По окончании ВПУ, меня направили в 147 танковую бригаду в город Сталинград комиссаром, а затем командиром танковой роты.

Всю весну шла усиленная военная подготовка. Приглашенный в Дом офицеров на разбор дивизионных учений, я четыре часа подряд слушал выступление И.C.Конева об итогах учений и вероятных схватках с немцами. Закончил речь командующий СКВО такими словами: ” Есть у нас меткая и близкая к реальности пословица - “С чертом садись кушать – бери ложку подлинней” , знайте это товарищи командиры”.

На Западе уже пахло порохом. Командующий И.С.Конев привел в движение весь округ, войска готовили к боям.

Война для меня не была неожиданностью, для защиты от врага мы и призваны. Но очень нам мешала внушенная идея “войны на чужой территории”. Нам внушали, что мы обладаем первоклассным вооружением, что мы сильнее всех, пеленой закрывая реальность. Некоторые из наших бронемашин можно было шашкой разрубить. Мы не знали немецкую армию, не учитывали ее опыт боев на Западе, недооценивали вооруженную мощь - здесь мы были в большом проигрыше.

В марте 41-го в политотделе мне предложили готовиться в Военно-Политическую академию. Надо же быть такому, что через месяц капитан т. Перцев (я только раз видел его в нашей части) вызвал меня в военную контрразведку, предложив составить несколько анкет в высшее военное заведение по их профилю. После раздумья я выбрал академию, но судьба распорядилась иначе.

 




Первый бой.


Наша дивизия находиться на марше. Навстречу нам по дороге тянутся многочисленные колонны беженцев - женщин, детей, стариков. Они идут вдоль дорог, останавливаясь в перелесках и кустарниках, чтобы перевести дух и укрыться от пуль и снарядов, от налетающих стервятников.

Вокруг все грохочет, дым пожаров закрыл солнце. Сердце переполняется ненавистью к врагам, действия подчинены одному стремлению - остановить захватчиков.

Разведку видимо перехватили, так как сходу мы наткнулись на врага, атакующего хутор.
Вижу фашистов в ТОП, навожу орудие, нажимаю кнопку, и на поле боя прогремел мой первый орудийный выстрел, уложивший здесь навсегда расчет миномета.

В памяти отложилось: раннее утро 26 июня 1941 года, Сенненский район. Первый выстрел по врагу произвел из танка БТ-7 с бортовым номером 16.

Наткнулись мы, как оказалось, на 47-й механизированный корпус. Враг навалился на нас всей мощью огня, брони, авиации. Потеряв в кровавом бою часть лучших воинов и огневых средств, ночью мы начали отходить к Витебску.

Витебск - Орша - Смоленск. Мы движемся на восток. C тяжелыми боями, не зная сна. Очень большой урон наносит авиация противника. Под Оршей мы ремонтировались, когда с высоты на нас, волнами, стали пикировать до полсотни "Юнкерсов". С нарастающим воем неслись к земле бомбы, уничтожая все живое, и я считал их "cвоими", то есть падающими на меня. Вначале встряхивало вместе с почвой, затем подбрасывало, переворачивало на спину, и я оказывался под градом падающих комьев земли в лицо и грудь. Швыряло и трясло как тряпичную куклу. Небо было в их распоряжении, и они безнаказанно расстреливали нас.

У меня четыре танка. На одном из переходов, на дороге, увидели сломанный "виллис" с раненым генералом. И хотя в таких условиях потеря даже одного танка для нас была равносильна катастрофе мы, не задумываясь, приняли генерала на борт танка и отправили в ближайший полевой госпиталь. Только после войны я узнал от генерал-лейтенанта (фамилия написана нечетко, исправленная), что экипаж доставил его в эвакуирующийся госпиталь, а сам, прикрывая отход, был сожжен.

На подступах к Смоленску, участвовал в бою с моряками Пинской флотилии. Cвою принадлежность к флоту они подчеркивали особой храбростью и бесстрашием, гордясь тельняшкой и бескозыркой. Возглас: ”Полундра!” И моряки, стиснув зубами ленточки, как вихрь, молниеносным броском, атаковали противника.

В арьергардном бою с превосходящими силами противника, я видел, как без поддержки техники, врукопашную сражались с немецкой пехотой отряды Смоленской милиции.

Прикрывая отход, вооруженные пистолетом, редко винтовкой или гранатой, они, понимая свою обреченность, все равно бросались врукопашную. Вряд ли кто из них остался в живых…

В июльскую жару, когда горизонт закрывали клубы пыли и дыма, остатки моей роты заняли оборону на окраине города Смоленска, из которого под постоянной бомбежкой шла эвакуация. Получен приказ: стоять в засаде и не допустить прорыва врага к окраинам города.

Роем капониры. Рядом с моей машиной окапываются танки смуглого капитана. В последнем бою он потерял свою часть. Здесь много таких. Под покровом ночи к нам пришли командир дивизии генерал А.М.Городнянский и полковник Н.В.Мурзин. Они сказали, что город будет сражаться до последних сил, ответственным за оборону назначен генерал-лейтенант М.Ф.Лукин.

Фашисты окружили город с трех сторон. На нашем направлении, как только косые лучи солнца пронзили легкий утренний туман, отчетливо стали видны шлейфы пыли от скоростного движения танков и бронемашин, автомобилей с пехотой. В воздухе до сотни самолетов. На город посыпались бомбы, земля содрогнулась от взрывов. Вокруг каменных скелетов зданий вздыбились столбы дыма.

Стена пыли с немецкими танками приближается - сомнут? Не знаем количества, но догадываемся, что техники врага раза в три больше. Но что это, пять машин капитана вырываются из капониров и, наращивая скорость, уходят вперед. За ним еще группа и еще ...

 Делать нечего в окопах, мои экипажи - вперед!.. Сильнейший удар - столкновение. У нас, как и у "PZ" полетела левая гусеница. Стрелять нельзя - разорвет дуло. Мы оказались расторопнее. Григорий Белов вылез через нижний люк и гранатой подорвал немца. До конца боя ведем огонь, ворочаясь на одной гусенице... Если бы не маневр капитана, для многих это был бы последний бой.

Массированная психическая атака нескольких немецких полков стала остывать. Нам надо бы еще контратаковать, но нечем, сил мало, а помощи ждать неоткуда – c cевера и юга город обошел враг и вот-вот замкнет путь на восток.

Не имея возможности противостоять превосходящему в огневых средствах и силе врагу, к тому же без боеприпасов и поддержки, вынуждены отойти.

20 июля Смоленск пал.


P.S. После боя, за невыполнение приказа - капитан был расстрелян. Отец не включил это в записи, но мне рассказал.

 

… Одним из самых тяжелых периодов войны было время, когда в зимнюю стужу, в глубоком снегу, войска защищали Москву и вели тяжелые бои под Ржевом. Наш солдат здесь сделал первый шаг на том пути, который окончился через три с половиной года в Берлине.

Вспоминается эпизод, от которого дрожь берет и щемит сердце…

Под Ржевом я видел с артиллерийского наблюдательного пункта, как после короткой, но мощной артподготовки к траншеям врага, броском взметнулось подразделение девушек – москвичек. Преодолев малозаметное препятствие, ведя на ходу огонь из автоматов, они приближались к цели.

Увидев это, командиры всех минометных и пулеметных подразделений дали команду немедленно открыть огонь, чтобы проложить отважным девушкам путь и оградить их от контратак врага. Они дошли до траншей и заняли их, и это казалось нереально не только нам, но и выбитому из них врагу.

Женщина на войне - противоестественно. Но это было. И здесь, на фронте, они не теряли своей врожденной мягкости, великой терпеливости и обаяния.

Мы видели, как они заслоняли собой раненых, оказывали им первую помощь, а затем, взвалив на плечи, тащили в укрытие, чтобы броситься на помощь другим, не страшась витавшей над ними смерти…

Ожесточенность боев, объяснялась тем, что противник, опомнившись от московских ударов и сосредоточив большие силы в районе Ржев – Сычевка – Вязьма, пытался вновь прорваться к столице.

Но наши войска, постоянно навязывая противнику боевые действия, срывая сильные контратаки, обескровили его и не дали отвести с этого участка на Сталинградский фронт 4 танковые дивизии.


)



КУРСКАЯ ДУГА.

… Трудно с чем-либо сравнить по масштабности сражение под Курском! Там человеческая жизнь только числилась в активе, а на поле брани роем носилась и хозяйничала смерть - пуля, снаряд, мина, бомба.

Ночью, упорядочивая свое положение после дневного кромешного ада, никто точно не мог сказать, где свои, где чужие? Дай бог восстановиться. Рытье, перевязка, восстановление связи, поднос снарядов… Кровь, грязь, стоны, трупы…

Глаз не сомкнул, а уже рассветает. Ко мне подбегают два связиста и докладывают, что в километре от батареи правее и сзади, десяток танков и батальон фашистов.

Уже достаточно светло и в бинокль замечаю, что танки даже успели окопаться. Думаю, просто потеряли ориентировку, и мы оказались у них в тылу. Наших позиций пока не заметили.

Развернул батарею фронтом на 90 градусов, открыл прицельный беглый огонь. В этот момент с фронта слева, как по сигналу, началась атака основных войск противника. Надо отражать атаку и с этого направления. Ведем огонь в двух направлениях, несем потери. На одном из орудий остался в живых один наводчик – старший сержант Александр Ермилов.

Здесь я сделаю маленькое отступление. Надо - же судьбе немножко одаривать и на войне. Так вот, мой младший брат Саша был призван из города Ленинграда, где учился в техникуме авиационного приборостроения.

Летом 1942 года я случайно увидел его в запасном полку, на станции Крюково под Москвой, за разговорами провели ночь в дачном домике, а утром простившись, я уехал на Калининский фронт. Зимой 1942-43 года к нам в артполк 247 с. д. прибыло пополнение. В нем после лечения в госпитале находился и младший брат. По моей просьбе его зачислили в дивизион и назначили командиром 122-мм гаубицы. С ней он и дошел до Берлина, грудь старшего сержанта украсили: медаль “За отвагу”, ордена “ Красной Звезды” и “Отечественной войны” 2-ой ст.

Два танка движутся в направлении его орудия, на ходу ведя массированный обстрел артиллеристов. Как в замедленной сьемке, вижу, схватив снаряд, Саша бежит к орудию, заряжает, и как – то очень медленно начинает вести горизонтальную и вертикальную наводку. Затем оглядывается и, не видя ни кого рядом, опять всматривается в окуляр.

Хочу сорваться к нему, но он уже дергает шнур спускового механизма. С танка, как срезанное дерево, слетает башня. Затем, так же, не торопясь, начинает ловить в перекрестье прицела другую машину, но ее уже раскатало соседнее орудие. Туго было бы, если бы не полк наших тяжелых самоходных установок. Он-то и спас оставшиеся в действии три орудия с боевыми расчетами.

Болью в сердце отдается произошедшее там же, день спустя. И через тридцать шесть лет, словно сейчас слышу, будто наяву, слова, сказанные в те страшные дни дрожащим голоском худенького, одетого в лохмотья мальчика: ”Дяденька командир, возьмите меня с собой, я ем то мало…”

Этот малыш многое пережил в землянке на окраине сожженной деревни, находившейся в районе Курского сражения. Счастливая случайность сохранила его одного из всей семьи. Несколько дней он жил среди трупов без пищи и без воды.

Когда мы увидели его он не шел к нам, а брел, как ветхий старик, и даже на нас смотрел, со страхом, весь дрожа. Дети войны… Хотелось отдать за них жизнь, только не видеть бы их слез, страданий.


Р.S. По словам отца на Курской дуге было не только четыре линии обороны. Кое-где была и пятая. Ее занимали заградительные отряды с приказом стрелять, если будет покинута четвертая линия.




В краткосрочном отпуске мы с любимой Людмилой расписались. Теперь меня будет ждать жена.




 

фото 1940 год.
-------------------

В РАЗВЕДКЕ.


... Август 1944 года. Район города Кросно. Получен приказ: ночью выйти на нейтральную зону, оттуда корректировать огонь артиллерийского полка и обеспечить согласованность действий со стрелковым батальоном. Выстраиваю взвод связистов и обращаюсь к ним: " Кто желает добровольно пойти со мной - шаг вперед!.. Шагнули все 12 человек. Я взял бесстрашного, опытного москвича Бориса Левинсона и двух разведчиков.

…День был на исходе. Огромный диск солнца исчез за горизонтом. Серые сумерки опустились на землю. Вдали виднелись зарницы пожаров, черный дым: гитлеровцы жгли польские селения.

Изучив обстановку, мы проползли по проходу минной зоны, а затем, оставив позади проволочное заграждение, оказались на самой высокой точке яйцеобразного холма и начали рыть окоп. Как не старались вчетвером (земля попалась "тяжелая", да и не пошумишь), а окоп получился небольшой.

Установили стереотрубу. Разведчиков отправил к пехотинцам, так как в окопе помещались только мы с Левинсоном - друг против друга. У него на коленях телефонный аппарат, я у трубы. Тесно, но нечего не поделаешь – ждем рассвета.

... В жизни бывает так: встанет вдруг перед глазами милое детство и так всколыхнет, так растревожит, разбудит сладкую боль в душе... Вспоминается лишь самое яркое, то, что особенно поразило когда-то детское воображение. Родимая тверщина ...
За околицей нашей деревни, через хлебное поле ведет тропа к реке. За полем - сосновый бор, в котором хочется долго стоять, с замиранием вдыхая смолистый, чистый воздух.

На лугу перед рекой - дурманит запах луговых трав. В пестром кипении цветов хорошо лежать, слушая колокольную трель жаворонков и пересвист разных пичуг. А в сотне метров плещется в берегах тихая, чистая река Молога. Эта река - начало моего детства, на всю жизнь стала источником радости и вдохновения. В ширину до 80 метров, глубиной до 3 метров.

Истоки ее - болота у деревни Ключевая. Впадают в нее много ручьев, в том числе и окаймляющие с юга и востока нашу деревню Княжово - Рябиновка и Волжай. Чистота вод наполнена рыбой и раками.

В каждой деревне нашей округи из поколения в поколение переходили родовые занятия.

В одной избе жили отменные бондари, изготовлявшие причудливой формы кадки, ведра, бадьи, ушаты, квашни для теста и т.п.

В другой - кузнецы и зачастую фамилия умельцев была - Кузнецовы, в третьей отличались изготовлением мягких валенок, лаптей.

Семья перед семьей как соревновались, разводили разнообразную животину и птиц. В каждой избе хлеб пекли сами. Бань не было, мылись все в русской печи. Под вечер она остывает, на под ложили сноп соломы, наливали горячую воду (а для мытья головы воду с золой), да так и мылись каждую субботу. Во всем была видна крестьянская расчетливость и экономность.

Беззаботное детство - когда на моих домотканых портках, как и у всех моих сверстников, пестрели латки (затейливые поправки к заношенной одежде) как у куропаток. Каждого пацана можно было издали узнать по заплаткам, а новыми хвастались и гордились.

В деревенской жизни есть своя, неповторимая прелесть: природа, чистота воздуха, рек, озер. Не забываемы цветы под окном, березки, свежие огурцы с грядки, парное молоко, сеновал набитый пахучим сеном, петушиный крик по утрам...
А утренние зорьки и пастух Ганька гонящий стадо коров на выпас, а красота ночной пастьбы лошадей, печеная картошка...
Мелькнуло и растаяло…

Забрезжил рассвет. Начали внимательно наблюдать за противником, фиксировать огневые точки и позиции, оперативно передавать их координаты в штаб полка. Получаем указание: " Наблюдение вести весь день до наступления сумерек".

...Поднялось солнце. В окопчике сидеть становиться невмоготу: сырая земля отдает влажной духотой, фляжки полупусты. Ага, блеск стереотрубы привлек вражеского снайпера - началась охота. Только пошевелимся, и на бруствере окопа взлетают фонтанчики пыли. Ведем себя крайне осторожно. Худо, если накроют минометным огнем. Время тянется как никогда долго. Понимаю - минометного налета не будет: снайпер либо без связи, либо решил справиться сам.

Матерый - проглядели все глаза, но определить его позиции не удалось. Координаты переданы, ждем спасительную темноту. Тело затекает, мышцы сводит судорога. Господи! Сейчас бы потянуться, пробежаться…

Около часа ни единого выстрела. На исходе дня нервы у Бориса не выдержали. Он решил приподняться ... и снайпер державший нас на прицеле, выстрелил ему прямо в голову. На моих руках он умер.

Левинсон знал, что такие задания не обходятся без жертв. Но он пошел на это, ценой своей жизни доставив сведения для успешного (с малыми потерями) наступления товарищей по оружию...

Почему я остался жив, будучи на фронте с начала и до Победы? Одним из ответов считаю то, что кто-то из соратников, в роковую минуту мог заслонить меня собою, или отвести прицел на себя, или до выстрела направленного в меня, на мгновение опередив, уложить врага...

Помню и не забуду вас всех.



 


НАС ОСТАВАЛОСЬ ТОЛЬКО ТРОЕ.


Сейчас, спустя десятки лет, когда исполняется песня “На безымянной высоте”, ее слова воскрешают в моей памяти бой под Жешувом у высоты 226,6.

Развивая наступление, километрах в десяти от прорыва линии обороны, пришлось вступить в бой с противником, оставшимся в тылу. Группа из двух тяжелых и одного легкого танка в сопровождении свыше 50 солдат ночью, по высохшему руслу речки проникла к важному перекрестку дорог и уничтожала все, что двигалось по ним, наводя страх и создавая пробки в движении войск.

По приказу командира полка мы прибыли в указанный район в конце дня. Разведав расположение врага, служба взвода управления заняла командную высоту. Два орудия разместили на обочине рокадной дороги, чтобы бить прямой наводкой, а два – западнее хутора, у основания высоты, для ведения огня с закрытой позиции. Установили связь. Наблюдаем.

Из укрытий, крадучись, выползают два танка, как бандиты выходят на большую дорогу - к жертве. Подаем команду своим огневым средствам. Оба 122- миллиметровые орудия открыли беглый огонь.

Фашисты, почувствовав, что артиллерия бьет целенаправленно, быстро спустились в лощинку и укрылись за домами хутора. В них находились жители, поэтому стрельбу пришлось на время прекратить.

... Наступила ночь. Оба орудия сняли с прямой наводки у шоссе и установили при въезде на хутор, чтобы закрыть выход танкам к перекрестку. Это был риск, так как наш огневой взвод при активном действии противника не смог бы устоять, поэтому часть разведчиков, связистов и шоферов направились к орудиям.

На высоте оставалось 9 человек, чтобы с рассвета могли корректировать отсюда огонь артиллерии...

Около полуночи по нашей огневой позиции был открыт сильный пулеметный и автоматный огонь, немцы напали с трех сторон. Мы предполагали такой вариант и заранее зарядили орудия снарядами с картечью.

Ими можно стрелять по живой силе на расстоянии от 100 до 400 метров. Наводчики вслепую, по интуиции, произвели наскоро вертикальную наводку и дали залп в сторону врага. Вмиг все ослепило, и аккорд стрельбы закончился громом орудий.

Все стихло. Ночь провели в особом напряжении, а перед рассветом я перебрался на высоту, чтобы к бою подключить орудия с закрытой позиции.

Подходя к самой высоте почувствовал неладное. В предрассветной темноте заметил, как по ее окружности перебегали люди. Это подтвердили и разведчики, находившиеся на высоте. Понятно. Готовятся уничтожить наш КП. Похоже, мы уже окружены. Готовимся к бою.

У нас есть ручной пулемет, автоматы, гранаты, пистолеты. Имеется связь. Звоню своему заместителю старшему лейтенанту Хоменко: " Сними два орудия с дальних огневых позиций и поставь их ближе к хутору, держи под прицелом высоту - наш КП. В случае перестрелки, выручай огнем орудий: бей по высоте и танкам. Доложи командиру полка".

Видимо, еще засветло, группа немцев заметила нас и охотилась, чтобы уничтожить КП и парализовать действия орудий. Минут через 15 связь прервалась, а без нее нельзя направлять действия наших подразделений. Поэтому разведчики Сатов, Григорьев, Грошев с остатком провода подключаются к телефону, пытаются без шума по склонам высоты установить связь с огневой позицией.

Они осторожно скрываются в темноте. Прислушиваемся... Вдруг огненные струи заплясали вокруг высоты. Что с ребятами? На высоту стали падать осветительные ракеты. Слышны гортанные крики немцев. Вихри трассирующих пуль скрестились над нашими головами, неподалеку рвались гранаты.

...Нас семь человек. Создали круговую оборону. Основная опасность от гранат. Навесного огня фашистам не создать. Мы дорожим каждой "лимонкой", велика цена и каждому патрону. Плохо, если вершину высоты будут атаковать со всех сторон, так нехотя можно поразить и своих при встречной стрельбе.

Нечем бить по танкам. Показывая нашу огневую мощь, по очереди ведем стрельбу из пулемета и держим врага в зоне поражения. Брошенные в нас гранаты до окопов не достают, но осколки падают. Ревет танк, он ползет по высоте. Наверняка, под прикрытием стального корпуса, лезут и фашисты. Готовимся открыть огонь, чтобы ослепить танк, отсечь от него солдат. Одолеть стальную махину - шансов никаких.

Над головами свист пуль, рвутся ручные гранаты. Танк уже рядом и двигатель ревет на форсированном режиме - чувствуем запах солярки, уже вздыбился корпус - точно остановился перед прыжком, гусеницы медленно прокручиваются и оседают.

Вдруг чувствуем сразу два мощных взрыва, встряхнувшие высоту, ударило разрывной волной и потянуло запахом тротила - это наши орудия бьют по танкам. К нам уже летят и рвутся гранаты с длинными деревянными ручками. Старший сержант Жора Жуль успел схватить одну и бросить обратно.

Чувствуем, рядом враг, спускаем за бруствер автоматы, пистолеты, ведем огонь по вероятным живым целям, создавая сплошную зону огня. Затаскиваем в блиндаж раненых Марева и Розанова. Оказываем друг другу по очереди необходимую помощь.

Батарейцы, чувствуя наше положение, усилили огонь, видимо хотят поразить или отогнать танк. От разрыва 24-килограммовых снарядов вздрагивает высота, жужжат и падают рядом большие осколки. Танк, который подходил и грозил раздавить нас, не одолел крутизны, попятился назад, развернулся, чтобы подойти к нам с более пологой стороны, подставил борт и был подбит, но из орудия продолжал вести огонь.

Раненый Коля Марев нашел в себе силы и что-то кричит ... Подбегаю, а он тычет мне в лицо телефонной трубкой. Есть связь с огневой позицией. (Ее восстановил Григорьев). Прошло минут пять. Над нами упали ракеты, со всех сторон застрочили взахлеб “шмайсеры”, на нашем пятачке рвутся гранаты - значит, штурм.

Кричу в трубку: " Хоменко! Нас атакуют, огонь по самой высоте, снарядов не жалей!". Закипел ближний ружейно-автоматный бой. Бросаем последние гранаты, на исходе патроны...

Стонет старший сержант Андреев. Ох, сколько раз он выручал, даже при одном минометном обстреле прикрыл меня собой и спас от ранения, а теперь плохо с этим молодым, могучим парнем-сибиряком.

" Заговорили" беглым огнем батареи, сотрясается от разрывов высотка, оседают края траншей, разворочен взрывом блиндаж. Вижу, Басов тянет из-под погибшего автомат, зря нажимая на спусковой крючок - нет патронов. Ползу к телефону, а он разбит.

... Еще есть полдиска к " дегтярю", потом - "амба". Хотя и он уже не нужен. Немцы не подойдут, на высотке кромешный ад от своей батареи. Вжимаемся в землю - оглохшие, обезумевшие... Засыпанные землей не сразу осознаем могучий крик " Ура!" и чьи-то руки поднимают меня...

Нам помогли добить врага пехотинцы 118-ой стрелковой дивизии двигавшиеся по освобожденному и удержанному нами шоссе. Батарейцами было уничтожено три танка, убито 37 фашистов, остальные взяты в плен.






-------------------
                ДУКЛИНСКИЙ ПЕРЕВАЛ 


Группировка противника перед фронтом нашей армии насчитывала свыше 300 тысяч немецких и венгерских солдат и офицеров.

В период очень короткой подготовки к прорыву линии фронта, мой артдивизион был откомандирован в распоряжение командующего артиллерией 1-го Чехословацкого армейского корпуса полковника Савицкого.

Прибыв на место, я получил боевую задачу и готовил личный состав и технику к боям в непривычных горных условиях. Сроки предельно сжаты. На подготовку я получил четыре дня.

8 сентября рано утром 1700 орудий и минометов 38-й армии открыли огонь по вражеским позициям. Артподготовка длилась 125 минут. Огневой шквал захватил в глубину до полутора километров.

Сопротивление было чрезвычайно упорным. Мы продвигались очень медленно, ценой значительных потерь. Только исключительная стойкость, самопожертвование, храбрость советских и чехословацких воинов преодолевали железный заслон.

Вспоминается такой эпизод. Западнее села Махнувка немцы превосходящими силами контратаковали второй прапор (батальон), только что занявший высоту 534 (высота открывала путь к Дукле и бои за нее шли уже вторую неделю).

Прапор отступил. Находясь подручным у полковника Савицкого, я видел, как комкор - бригадный генерал Людвиг Свобода ( мы обращались к нему " господин бригадный генерал"), взяв автомат, побежал в сторону отходящего батальона.

В это время батарея "катюш" и три батареи моего дивизиона открыли ураганный огонь по контратакующему противнику, заставив его залечь. А поднятый в атаку генералом Свободой личный состав прапора и резервные подразделения, опрокинув врага, вновь заняли высоту. Вскоре к ним подошли наши танки.

Мне не приходилось видеть раньше, чтобы генералы ходили в атаку. О храбрости, бесстрашии генерала мы знали не только по рассказам личного состава корпуса, а убеждались в этих его качествах сами. За героизм Л.Cвобода удостоен звания Героя Советского Союза.

Встретились мы и еще с одной сложностью. В горах берет начало множество ручейков и рек. В сентябре зарядили дожди. Уровень воды в руслах поднялся до трех метров, скорость течения доходила до 2,5 метров в секунду. Вершины гор весь день - в хмурых свинцовых тучах. В окопах - по колено воды. В лощинах и промоинах ревут мутные потоки.
Змеей уползает в гору узкая скользкая тропа, кажется, вьется куда-то в небо. Эти ленты-серпантины враг минировал, взрывал, заваливал...

11 сентября в районе села Лысая Гура наш дивизион оказывал огневую помощь Первому кавалерийскому корпусу, который для развития успеха наших войск вводился в разрыв шириной до двух километров, образовавшийся в обороне противника.

Этот смелый, трудный маневр осуществлялся под сильным огнем противника. Мы вели стрельбу на пределе дальности (до 12 километров) ограждая кавалеристов от контратак с флангов. Продвигались ценой значительных потерь.

Бронечасти противника хорошо зная и умело используя складки местности, искусно заходили во фланги наших огневых позиций и расположений стрелковых подразделений. Мы же только учились действовать в гористой местности.

В ночь на 13 сентября старший лейтенант Хоменко - балагур и мечтатель, доложил мне, что по лощине близко к орудиям подошли и укрылись несколько танков; они шли из тыла, и причин к беспокойству не было.

Встревожила его абсолютная тишина, ни одного слова. Послали разведку. Она сообщила, что в 600-800 метрах от орудий - бронемашины противника. Стало ясно, что с наступлением рассвета мы будем атакованы. Решили опередить врага. Развернув орудия, первыми вступили в бой: подожгли танк и два бронетранспортера.

Да, Дуклинский перевал дался нам нелегко. Были кровавые бои, грязь, холод, были потери. В боях за село Теодоровка, в семи с половиной километрах от чешской границы, погиб мой друг командир батареи капитан Михаил Майоров.

Сколько боевых дорог мы прошли вместе! Мне не удалось взглянуть на него в последний раз (в это время руководил боями по отражению контратаки гитлеровских танков на чешские подразделения в районе села Ивля ).

Когда получил сообщение о его гибели, до боли сжал зубы, направил "ТТ" в сторону врага и выпустил всю обойму.

Утром 6 октября мы с группой чешских друзей присутствовали при установке на одной из проселочных дорог пограничного столба. За ним начиналась Чехословакия.

На совещании командного состава корпуса Л.Свобода вручил мне медаль "За храбрость" и диплом, которые я храню, как незабвенные знаки нашей боевой дружбы.

Время не изгладило из памяти события и фамилии тех, с кем, как говорится, "из одного котелка хлебали кашу" - штабс-капитан Загора, поручик Билей, штабс-капитан Ярош - люди прекрасной души, в полной мере испытавшие величайшее напряжение военного лихолетья.

Здесь я расстался со своим ординарцем, человеком преклонных лет - Василием Ивановичем Казариновым. Он был здорово похож на моего тестя - Павла Гавриловича, та же неторопливая походка с чуть согбенной спиной, "чапаевские" усы, желание чем-то добрым уважить старших. Всегда, в любую погоду, в любой боевой сабантуй - он со мной.

Бывало, попадем в огненный переплет, лежим, не поднимая голов, а он что-то бормочет про себя, и следит одним глазом, как я реагирую. Затем рывок в укрытие и тут же командую: "По пехоте осколочным три снаряда беглым, огонь!". Так бывало часто, особенно на Украине и в Польше.

После отражения атаки, спрашиваю: " "Чапай", что ты под обстрелом лежа бормотал?" Посмотрит на меня так сурово и отвечает:" Я вспоминал Всевышнего, чтобы Вас не зацепило, а то с такой храбростью, да с "сиганиями" под снарядами, недалеко и до "Суворова" выслужиться, а я пожить еще хочу." Он был прям и бесхитростен.

Много времени прошло с тех пор. К сожалению, мне больше не довелось побывать на Дуклинском перевале. Но я уверен, что благодарные потомки будут помнить тех, кто остался в горах, о ком напоминают два величественных памятника у подножия перевала и в городе Свиднике

 


ЛАГЕРЬ.


В разгар боя, на подступах к Берлину, ко мне на огневую позицию прибежал майор И.Ф.Баранов. “Николай, мои бойцы задержали поляка бежавшего из Луккенвальдского лагеря военнопленных. Он утверждает, что в любую минуту лагерь может быть уничтожен фашистской охраной. Что делать?”

В блиндаже истощенный человек, глотая хлеб вперемешку со слезами, рассказывал об ужасах лагеря. Из его слов выходило, что лагерь большой, интернациональный, есть там и женщины…

Иван Федорович тщетно пытался связаться с командиром бригады. Решение созрело мгновенно, выскочил из землянки: ” Толя, Горшков,  за старшего на позиции!, ординарцу: ” Тягачи к орудиям!” Вышедший следом Баранов недовольно крутя головой сказал: ” Не дури. Снять орудия с огневой без ведома комбрига, ты соображаешь… “. “ Иван, ты здесь ни при чем, возьму одну батарею, отвечать мне…”

К паре тягачей уже подцеплены орудия с расчетами, проводником берем поляка. Неутерпевший Баранов запрыгивает на ходу, в глазах веселые чертики: ”А, семь бед - один ответ! Я с тобой! ”

На большой скорости выскакиваем на дорогу, идущую через сосновый бор к Луккенвальде. Плохо – без разведки, не зная местности… но” бог не выдаст, фашист не съест ”.

Через 5 -6 километров лес закончился. Перед нами лагерь - множество стоящих рядами бараков. По углам огражденной колючей проволокой зоны, стояли четыре вышки, справа – караульное помещение.

Охрана не дремлет, зло захлебнувшись, ожила пулеметными очередями левая вышка. Но внезапность за нами, мы успеваем, быстро развернувшись в боевой порядок открыть огонь. Первый залп заваливает вышку, следующими накрываем караульное помещение и … прекращаем огонь.

Так можно зацепить и бараки. Сдаваться гитлеровцы не собираются, выкуривать же их из лагеря и не задеть своих – невозможно. Сил для штурма маловато. Вдруг, с противоположной стороны лагеря доноситься пулеметно- автоматная стрельба.

Кто-то штурмует лагерь с севера. Охрана растерявшись, бросила огневые позиции и, отстреливаясь, небольшими группами стала уходить в лес в западном направлении. Их преследовала рота автоматчиков, так же как и мы пришедшая на помощь военнопленным.

Лагерь оказался разделен на две половины: на одной - наши, на другой - иностранные военнопленные. И если на половине с американцами, англичанами, французами уже слышны восторженные крики, видны радостные обьятия, то большинство русской половины бараков встречает нас молчанием.

Заглядываем в окна: внутри битком набито людей. Показываем жестом, мол, выходите, а люди молчат. Когда наши солдаты открыли одну из дверей – из помещения дохнуло нездоровым и удушливым запахом. Вдруг кто-то застонал, и стало слышно шевеление людей, их хрипы и вздохи. Послышался голос: “Не входите. Мы заразно больные “. Я увидел изможденных, прямо по костям обтянутых кожей людей…

Позже мы узнали, что в этом лагере было свыше десяти тысяч пленных из разных стран. Уже трое суток они не пили и не ели, их даже из бараков не выпускали. Больные и обессиленные люди умирали каждые сутки. Теперь все ужасы для них позади.

… Сплошным гудящим потоком, окутанным сизой гарью дизельного топлива, двигались наши войска. Навстречу по обочинам дорог все время шли нескончаемыми группами люди. Обьединившись по национальностям, с флажками своих держав и ленточками национальных цветов, шли угнанные в немецкую неволю. Шли русские, французы, бельгийцы, голландцы, югославы, датчане…




СТОЯТЬ НАСМЕРТЬ!



Весна набирала силы, начинала цвести черемуха, люди радовались оживающей природе и приближающемуся победному финишу. Враг уже схвачен за горло, но еще способен огрызаться.

Город Цоссен укрыт лесным массивом. Там, в подземелье, находится генштаб вермахта. Стало известно, что его взяли гвардейцы армии В.И.Чуйкова.

Но фашисты продолжали оттягиваться к Берлину. Мой дивизион занял огневые позиции на дорогах перекрестках от Ютербога до Луккенвальде с задачей не пропустить окруженные немецкие войска. Я находился рядом с батареей капитана Горшкова, окопавшейся на южной окраине Луккенвальде, готовой открыть огонь в любой момент.

Раздался шум винта, и мы заметили, что со стороны лесного массива к нам приближается самолет связи и неуклюже садится на нашу огневую позицию. Попрыгав по кочкам, он остановился метрах в двадцати от нас. Из кабины выпрыгнул молодой, разгоряченный лейтенант - летчик и заходил вокруг самолета.

Покачал головой, осматривая отверстия на крыльях и фюзеляже, и бесшабашно махнув рукой, направился к нам. Попросив карту, стал быстро излагать: “ Здесь и здесь, по лесным дорогам, в 3 -5 километрах, в вашем направлении идут колонны пехоты, cамоходки, танки и много другой техники гитлеровцев. Двигаются быстро, так что встречайте гостей артиллеристы”.

Действительно, спустя час на нашем направлении, на опушке леса появилось много солдат. Они начали махать белым полотнищем. Затем группа до сотни человек отделилась и с поднятым белым флагом двинулась к нам. Видя, что с нашей стороны нет отзыва (спасибо летчику!), они быстро рассредоточились в цепь и побежали.

Имитация сдачи в плен подтвердилась: не доходя до нас метров 200, фашисты падают на землю и открывают огонь из пулеметов и автоматов. В этот момент грохотом орудий и бронемашин оживает опушка леса. Отвечаем огнем. Так как залегшая пехота не предпринимает активных действий, завязывается артиллерийская дуэль. Вскоре мы понимаем, что дуэль отвлекает нас от главных сил противника, которые повернули правее и направились к городу Ютербогу. Бой по отражению противника затягивается. Скоро наступят сумерки. Нам нельзя было оставаться на ночь под давлением численно превосходящих сил, так как огневые позиции могут оказаться заблокированными и пропустить основные части к Берлину. Я переговорил с летчиком о том, чтобы он связался по радио с управлением связи и попросил направить авиацию на скопление немецких сил еще до темноты.

Лейтенант с радистом передавали координаты, когда ко мне подошел командир батареи “катюш”, невесть как оказавшихся рядом с моей позицией. “Ну что, помочь чертей жарить?” Он сообщил данные в свой дивизион и проговорил: ”Представление начинается!”

Смотрим в сторону своих огневых позиций. Замечаем, как к грохоту наших орудий присоединяется новый звук. Вначале видно как краснохвостые кометы, сопровождаемые заревом и дымом, поднимаются вверх. Их рев и шум, а затем частые и мощные разрывы реактивных снарядов поражают грохотом, ослепительным блеском. Все ревет и трещит. Снопы огня жгут и рвут все вокруг. Лес с живой силой и танками накрыт сплошным огнем.

В это время над лесным массивом Луккенвальде – Ютербог и далее в направлении Цоссена появляется десятка два штурмовиков. “Ильюшины”! Лес застонал от взрывов авиабомб. Стоял кромешный ад. Гонимые смертью и безысходностью положения, оставшиеся в живых в этой “мясорубке”, бросали оружие и сдавались. Уже наступил вечер, а пленные шли и шли огромными толпами. Комендантское подразделение едва успевало давать им направление на юг и юго-восток от Берлина, а раненых оставляли в бараках освобожденного недавно интернационального лагеря.

Ранним утром проезжая мимо того, что еще вчера называлось лесом, увидел страшную картину. Воронки, воронки – большие, маленькие, а потом сплошные черные дымные полосы выжженной земли - работа“ катюш “. Двигавшаяся еще вчера военная техника превратилась в кучу оплавленного металлолома, среди которого невозможно было определить, чему он принадлежал. И трупы, трупы… Огромный массив стал могилой отборных войск генерала Буссе.





БЕРЛИН.

Весна 1945 года. Войска готовились к Берлинской операции. До фашистского логова оставалось 140 км. 16 апреля 1- Украинский фронт перешел в наступление. На оборону противника – по западному берегу реки Нейсе обрушились удары артиллерии и авиации.

Артподготовка длилась два часа тридцать пять минут. Cила артиллерийского удара была огромной – до 250 орудий обстреливали километр фронта. В конце этого огненного смерча летчики-штурмовики поставили вдоль реки сплошную дымовую завесу. Была тихая погода, и густой дым желтого цвета затянул всю долину Нейсе.

Cломав сопротивление врага, войска 13-ой армии генерала Пухова и части 3-й танковой армии двинулись на север, для атаки Берлина с юга. Для поддержки авангарда в прорыв вошла и наша 17-ая артдивизия.

Очень тяжелые бои пришлось вести с окруженными частями 9-ой и 12-ой немецких армий. Сдерживая огнем эти силы, которые сжимали образовавшийся после ушедшего вперед авангарда коридор, артиллеристы вплоть до 29 апреля отражали атаки обреченных на уничтожение и пленение фашистских войск, пытавшихся деблокировать город и оказать помощь окруженному Берлинскому гарнизону. За эти бои 26 воинов нашего дивизиона были представлены к правительственным наградам.

Я был вызван к командиру бригады с докладом о ходе боев и за получением боевого задания. Мой путь пролегал рядом с рекой Шпрее, которая своим весенним потоком радовала взор, а южнее Потсдама, под кроной сосняка, заметил лилово - бархатные подснежники, желтяки мать-и-мачехи. Все вокруг зеленело. Остановив “виллис”, вдыхая запахи весны, я с умилением глядел на эти мирные пейзажи.

Комбриг коротко обрисовал положение дел.
26 апреля при выходе наших войск к станции “Лейпцингштрассе”, вблизи имперской канцелярии, были открыты шлюзы на реке Шпрее. Вода, хлынув в метро, потопила много раненых, стариков и женщин с детьми. Тысячи людей, спасавшиеся от уличных боев, погибли.

28 апреля командующий обороной города генерал Вейндлинг докладывал Гитлеру, что его войска могут сражаться не более двух суток – боеприпасы на исходе.

Но Берлин слишком крепкий орешек. В зоне правительственных зданий атаки отражали эсэсовские отряды. Каждое здание имело толщину стен до двух метров, окна были заложены кирпичом и превращены в амбразуры для пулеметов и автоматов, а дверные проемы для орудий.

Бомбоубежища, коллекторы, водосточные каналы. Эти опорные пункты связывались между собой подземными ходами, при выходе из которых устанавливались железобетонные колпаки. За этим боем – мир. Никто не хочет умирать, особенно сейчас, когда победа в двух шагах. Но и не свернуть, не остановиться, слишком упорно и долго к этому шли.

В ночь на 30 апреля наше подразделение переброшено за окружную автостраду Берлина, и мы сразу попали под огонь противника, действовавшего в засаде. Атаки врага отражаем огнем орудий прямой наводкой.

Виднеется Берлин. В воздухе все время вихрь огромной массы металла, от падения которого дымится земля. Огонь, дым. В памяти тех дней огромный город остался быстрой сменой острых, резких картин:

… Ночь. Вижу, как два танка противника таранным ударом, в сопровождении пехоты, врываются во двор жилого массива. Тут же вдоль улицы начинает хлестать немецкий спаренный пулемет. К нему подключаются несколько орудий.

Ко мне подбегает командир штурмового отряда капитан Грицун  - Бог войны, дай огонька, подави огневые точки!

Открываю сосредоточенный огонь – противник несет потери, прячется в подъездах домов. Отряд капитана с двумя СУ-120 устремился к жилому кварталу. Громкоголосое “ура” и ливень огня, сделали свое дело. Двумя орудиями лейтенанта Арутюнова добиваем очаги сопротивления по вспышкам в ночи. В небе, как кометы, летят снаряды ”катюш”- по противнику, перешедшему в контратаку в центре города.

…Рассвет. Группа гестаповцев (отчаянные солдаты) в черных мундирах устремилась в дом, где на третьем этаже наш “КП”. Завязался бой в коридорах, на лестничных клетках. Пули долбят стену над моей головой, подняться в рост нельзя – окно на прицеле.

За углом улиц Потсдамштрассе и Палацштрассе, скапливается много автоматчиков. Положение усложняется. По рации сообщаю координаты автоматчиков орудиям на закрытой позиции, а батарее на прямой наводке, даю команду нанести удар по первому этажу нашего дома. Разрывы тяжелых снарядов крушат первый этаж. От пыли, грязи, дыма, дышать тяжело, на зубах песок, в горле першит - противник отошел.

…Заскакиваем в подвал дома, в темноте шорохи. Палец на курке. Останавливает детский плачь – женщины с детьми прячутся от боя. Одна, что-то быстро говорит, показывая в окно. На противоположной стороне улицы группа немцев заметив нас в проемах, открывает огонь.

 Крикнув женщинам: ” Ложись!”, бегом на второй этаж и сверху ответный удар. Немецкие очереди хлещут по этажу, а для верности фашисты запускают несколько” фаустов” в подвал. Крики обрываются…

…Близкая автоматная очередь заставляет нас укрыться в углу квартиры. Мы считали, что эти дома покинуты немцами, ведь штурмовые отряды далеко впереди. Наблюдаем. Из противоположного дома автоматчик ведет интенсивный огонь в нашу сторону. Борис Ходаков хватается за плечо – ранение.

Вместе с разведчиками заходим сзади, осторожно заглядываем в проем. У окна разложены гранаты, несколько “фаустов”. Маленький автоматчик так увлечен стрельбой, что ничего не видит и не слышит вокруг себя. Обезоруживаем. Мальчишка в форме “гитлерюгенд”, с воспаленными глазами и потрескавшимися губами, недоуменно и с любопытством озирается.

Из сбивчивой речи кое-как удается понять, что его самый главный командир – ефрейтор Клаус, защищавший этот дом, погиб час назад. Остальные отошли. Затащив тело ефрейтора в подвал, собрал оружие и, назначив себя начальником обороны, вернулся на огневую позицию…

…Штурмовые отряды выкуривают эсэсовцев из каждого дома. По улице движутся три “фердинанда” – огромные, хорошо бронированные самоходные артиллерийские установки – гроза танкистов. Движутся они осторожно, всем корпусом наводя свои орудия, затем останавливаются и стреляют в зону перекрестка улиц: от зданий отделяются куски кирпича и облака пыли.

Они как знают, что за углом притаились наши “тридцатьчетверки” и ждут выхода “фердинандов” в сектор обстрела своих орудий. Проницательны.

Командую открыть беглый огонь. Выстрелы батарейцев потонули в шуме боя, и шквал бронебойных 24-килограммовых снарядов заставляет пятиться две самоходки. Первая делает медленный разворот, подставив левый борт, и тут же пламя охватывает ее броню. Второй “ фердинанд” c подбитой гусеницей закрутился на месте, и через несколько секунд загорелся, как и первый, перекрыв отход. Оставшаяся самоходка рванула вперед и оказалась перед орудиями “тридцатьчетверок ”. Они и превратили ее в пылающий костер.

…Идут по развалинам улиц офицеры, солдаты, генералы. Руки висят как плети, головы поникли, померкли погоны, кокарды на высоких тульях, свастики на рукавах. Горы оружия и колонны солдат...

 




После Победы.

Из Чехословакии нашу 17 артиллерийскую дивизию прорыва Верховного командования своим ходом перевели в г. Кремс (Австрия).

Недалеко от него родился Гитлер. Cвою деревню он распорядился перенести, а на ее месте сделать полигон. На нем долгое время тренировал свою дивизию Паулюс, а вот теперь и я провел полевые стрельбы.

Однажды меня вызывает командир 17-ой арт. дивизии – генерал- лейтенант артиллерии, Герой Советского Союза Волкенштейн Сергей Сергеевич. Бывший офицер царской армии, добровольно перешедший в Красную Армию, несколько лет был военным атташе в США. Как говорили, он владел оставшимися от родственников – 4 миллионами долларов, которые перевел в бюджет Родины. Грамотный, интеллигентный, владеющий несколькими иностранными языками генерал, был кумиром и объектом подражания всеми офицерами дивизии.

Командование дивизии рекомендует Вас на учебу в ВШШКА, что скажете? Я ответил на вопрос благодарностью, но высказал пожелание учиться в Академии – командной или политической. ” Я думаю после Высшей Школы, будет - Академия”. Неотразимая логика - я дал согласие. Вскоре сдав дивизион заместителю, после прощального ужина, выехал в Коломну, где предстояло учиться.

Возглавлял Школу генерал-лейтенант Стеснягин. Учился я на отлично, впереди Академия. Жив, внешне здоров (я не говорил о перенесенной контузии в Берлине). Экзамены сданы, школа закончена. Нас пятеро, кандидатов в ракетно-артиллерийскую Академию им. Дзержинского. И тут – центрифуга. Я отключился. По показанием врачей, дальнейшие нагрузки для меня могут стать роковыми.

Австрия! Цветль! Я вернулся в родную 11 гвардейскую, орденоносную, истребительную, противотанковую бригаду - зам. начальника штаба бригады по оперативной работе. На вооружении 100 мм мощные орудия, тягачи, вездеходы на гусеницах – бронетранспортеры.

Место дислокации бригады - огромное имение в 3-х километрах от города. Жилье: особняк с присматривающей за ним пожилой парой – чешские подданные. Работы много: планирование и контроль боевой подготовки, планирование тактических учений, приказы по соединению, контроль над работой отделов штаба, в том числе и 1-го отдела. Работать можно круглые сутки, не выходя из штаба.
Летом ко мне по высланному разрешению приехала Людмила.





 

В 47-м году наше соединение расформировывается. Мне предложено продолжить службу в Венгрии с присвоением звания подполковник. Вернувшись с очередных учений в Альпах, поделился новостью с Людмилой. На нее будущее назначение произвело негативную реакцию – она скучала по дому и устала от одиночества.

Она мечтала о своем доме, детях. После долгого раздумья я написал рапорт об увольнении. Комбриг, Герой Советского Союза полковник И. В. Купин с которым мы были на “ты”, его не принял. Мне бы еще раз все обдумать, посоветоваться с друзьями, но я “закусил удила”.

Второй рапорт, третий …. Держа в руках очередной рапорт, комбриг сказал: ” Давай спокойно Николай, ну не хочешь в Венгрию не надо. На днях выезжаю на Украину в город Кременец принимать другое соединение, давай со мной?!” Я был непреклонен. – “ Смотри, не пожалей майор…”


Жалею и виню - свою молодость и горячность.


В апреле демобилизовавшись, мы выехали на родину. Около двух недель заняло путешествие из Австрии. В пути присматривался, как жил наш народ-победитель.
Все платформы и крыши вагонов заполняли люди с мешками, узлами, корзинами. На вокзалах толчея, масса людей. Создается впечатления последнего дня Помпеи – все хотят куда-то уехать, уйти. Исхудалые, тревожные лица.


Остановка в Жмеринке. Около забора лежат три человека. На мой немой вопрос продавщица газет отвечает:” Шо Вы не бачите – голодные, сил не ма… многие тут же вмирають…”


Плохо жилось и в нашем крае, хотя тяготы войны остались позади.


Княжово. Мы приезжали к 9-му мая. Зная это, из Киева прибыл младший брат – Александр, из Москвы средний - Михаил. Это был фурор. Три брата: фронтовики, орденоносцы, прошедшие войну от первого и до последнего дня, блестя и звеня регалиями, шли по деревне.

Михаил: разведчик – наводчик зенитной артиллерии на груди “Красная Звезда”. Александр - командир 122 мм орудия с орденами “Красной Звезды” и “Отечественной войны” 2 степени, медалью “За отвагу”. Нас встречали плачущие и гордые родители с сестрой Катериной.


 


Несколько лет работы военпредом, директором слесарного училища и в 50 лет он, ( кадровик есть кадровик) попробовав " гражданки", пытается вернуться в армию. До конца своих дней не знал - почему отказали. Только недавно в его личном деле я нашел подленькую бумажонку.

На заявлении наложена резолюция: "Воздержаться в виду того, что находился в окружении в период Отечественной войны."

 


Работал на руководящих должностях в России, Молдавии, а с 1955 года в городе Минске.

 

Выступая 9 мая 1982 года перед старшекласcниками подшефной школы, почувствовал себя плохо. Через несколько дней сердце перестало биться. 












 

Иринеев Ириней Петрович
  (1897-1978)
 Участник гражданской и Великой Отечественной войн.

Командир   22-й минометной  бригадой до мая 1944 года.
А с мая 1944 года по сентябрь 1945 года занимал должность начальника артиллерии  5-го Гвардейского механизированного корпуса вместо погибшего гв. полковника ДЯКИНА Николая Петровича
1июля 1944 года Иринееву И.П. было присвоено звание генерал-майор артиллерии.


После Великой Отечественной войны проживал в городе  Кременчуге в Украине.  Похоронен на центральном городском кладбище.
Будучи на пенсии много времени отдавал патриотическому воспитанию молодёжи.
 На одном из сайтов о городе Кременчуге мне удалось найти несколько фотографий рассказывающих о ветерана.
 

 Сентябрь 1969 г.
Первый урок в первом классе проводит Ириней Петрович Иринеев - генерал-майор артиллерии.
 
Именем Иринеева И.П. названа одна из улиц города Кременчуга.
Похоронен ветеран на центральном городском кладбище .



Пономаренко Константин Кузьмич
         

 





 
Родился Константин Кузьмич в 1921 г. на белогорской земле. Четверо детей росло в семье Пономаренко. Дети помогали родителям во всем. Взрослые привили им любовь к труду, к родному селу, к Родине.
В 1936 г. Константин, окончив 7 классов, поступил в Симферопольское училище связи. По окончании его работал начальником новожиловского почтового отделения.
Накануне войны стал работать в колхозе "Росток коммуны".
В октябре 1940 г. был призван в Красную Армию. Службу начал в г.Балашове Саратовской области.
И вот грянула война.
"В первый день, - вспоминает К.К.Пономаренко, - наш артиллерийский полк вступил в бой на Юго-Западном фронте, в Гомельской области, в составе 167-й стрелковой дивизии с превосходящими силами противника. Вышедших из вражеского окружения направили на пополнение 124-й стрелковой дивизии. В составе этой дивизии мы держали оборону зимой 1941-42 гг. под Воронежем. Затем - Сталинград и разгром 6-й немецкой армии Паулюса. Под Сталинградом был ранен.
После выздоровления в мае 1943 г. с пополнением прибыл на Курскую дугу и был зачислен в 245-й минометный полк  22 минометной бригады 17-й артиллерийской дивизии прорыва помощником командира взвода управления полка, командиром отделения радио и до конца войны корректировал по радио огонь минометного полка.
Наша 17-я дивизия прорыва принимала самое активное участие в отражении танковых атак противника. Разгромив гитлеровские отборные полчища на Курской дуге, наши войска устремились на запад, освобождая Харьков, Ахтырку, Нежин.
Константин Кузьмич освобождал столицу Украины: "Наши части ворвались в Киев в ноябре 1943 г. Бои были очень тяжелыми.
Затем - бои за Житомир. Тут я вновь был ранен, но из госпиталя на костылях сбежал на фронт, в свою часть. Вскоре поправился и продолжал корректировать своей рацией огонь по врагу. В конце 1944 г. наша 17-я артдивизия прорыва поддерживала артиллерийско-минометным огнем 38-ю Армию в условиях Карпат. И вот Сандомирская операция. На плацдарме сосредоточилось огромное количество советских войск. День наступления выдался морозным, снег запорошил землю. В 10 часов, после разведки боем, словно сильный удар грома потряс землю. Вслед за залпами "катюш" тысячи орудий и минометов открыли беглый огонь. Огненный шквал продолжался около двух часов. Удар был настолько сильным, что противник начал отходить. В 1-й день наступления мы продвинулись на 20 км. За прорыв обороны немцев дивизия получила благодарность Верховного Главнокомандующего.
19 января 1945 г. на перекрестке дорог мы увидели огромный щит, на котором крупными буквами было написано: "Товарищ! Перед тобой логово фашистского зверя!" Наша группа разведчиков, радистов, связистов корректировала огонь полка по очагам сопротивления гитлеровцев. Противник оказывал повсеместно упорное сопротивление, старался сбросить нас в реку, но это ему не удавалось.
Всем нам запомнилась ночь 24 апреля 1945 г., ночь перед штурмом Берлина.
Тяжелым был бой за город Виттенберг. Когда после трехдневного боя наша стрелковая часть к вечеру заняла окраину города, поступила радиограмма из штаба бригады: нанести на карту передний край противника.
Меня с двумя сержантами послали выполнять задание. Так случилось, что мы прошли свой передний край и оказались в логове врага. Сняв часового, ворвались в дом и приказали сложить оружие 18-ти гитлеровцам. Затем благополучно привели их на командный пункт полка. У немецкого офицера нашли карту подробной обороны немцев. Нас представили к награде.
8 мая, находясь в освобожденной Праге, принимая сводку Совинформбюро, я услышал радостную весть: война окончена!
За участие в боях за Родину награжден двумя орденами Великой Отечественной войны I и II степеней, двумя орденами Красной Звезды, медалью "За отвагу", медалями "За оборону Сталинграда", "За взятие Берлина", "За освобождение Праги", "За Победу над Германией", медалью Г.К.Жукова и многими другими"
В мае 1946 г. демобилизовался и возвратился в родной Крым, в село Долиновку где  руководил колхозной садоводческой бригадой, работал заведующим продскладом.
В 1947 г. женился на Зое Иосифовне Усенко. Вместе они воспитали двух дочерей и сына.
.
    Н. ВЛАСЕНКО,  общественный корреспондент с.Цветочное











Курило Иосиф Иосифович
 в звании лейтенанта , воевал в 1003 гаубичном артиллерийском полку 50-й. гаубичной артиллерийской бригаде входившей в состав 17 арт. дивизия прорыва 7-го артиллерийского.
 23 сентября 1944 г. награжден орденом Красной Звезды приказом № 011/н по 50-й корпуса.


Виктор Астафьев.
Да пребудет вечно
Воспоминания солдата

О войне? А что я о ней знаю? Все и ничего. Я был рядовым бойцом на войне и наша, солдатская правда, была названа одним очень бойким писателем «окопной»; высказывания наши — «кочкой зрения». Теперь слова «окопная правда» воспринимаются только в единственном, высоком их смысле, автор же презрительных изречений, сражавшийся на фронте в качестве корреспондента армейской газеты, и потом, после войны, не переставал «сражаться» — писал ежегодно по злободневному роману, борясь за ему лишь ведомую «правду», бросал гневные слова с трибун, обличал недозревшую нашу литературу, много употреблял всуе слов чистых и святых, все чего-то гневался, дергался, орал. Но время — судья беспристрастный и беспощадный. Двадцать лет минуло со дня кончины неутомимого «борца», а он уже как в воду канул, голоса его «патриотических» речей не слышно, как и топорно писанных «патриотических» книг не видно — забыты.
«Всю правду знает только народ», — сказал другой военный журналист, честно выполнявший свой долг на фронте и в литературе, Константин Симонов, никогда, кстати, и нигде не настаивавший на том, что главной ударной силой на фронте были военные журналисты, и мне, в личной беседе незадолго до смерти, говоривший даже о «перекосе», случившемся в нашей военной литературе из-эа того, что большинство книг о войне написано бывшими журналистами.
Итак, «всю правду знает только народ», — вот, как малая частица этого многотерпеливого, многострадального и героического народа, стану и я вспоминать правду, свою единственную, мной испытанную, мне запомнившуюся, окопную, потому что другой-то я и не знаю.
Воевал я в 17-й артиллерийской, ордена Ленина, Суворова, Богдана Хмельницкого, Красного Знамени, дивизии прорыва, входившей в состав 7-го артиллерийского корпуса основной ударной силы 1-го Украинского фронта. Корпус был резервом Главного командования. Начал он создаваться вместе с другими артиллерийскими соединениями подобного характера по инициативе крупных специалистов артиллерии, каковым был и командир нашей дивизии Сергей Сергеевич Волкенштейн, потомственный артиллерист, человек, крупный не только телом — фигурой, но и натурой, человек с совершенно удивительной биографией, вполне пригодной для захватывающего дух детективного романа. Жаль, что я не умею писать детективы. Так вот, дивизии прорыва, к удивлению, и не только моему, начали создаваться, когда враг был еще у стен Москвы.
В начале 1942 года 17-я артиллерийская дивизия приняла боевое крещение на Волховском фронте. Я тогда еще учился в школе ФЗО, приобретал железнодорожную профессию и, как говорится, «ни ухом ни рылом» не ведал о существовании подобного военного подразделения, точнее — соединения, а будущий командир «моей» дивизии в это время не где-нибудь, а в Красноярске сдавал благополучно им эвакуированное Киевское артиллерийское училище, которым какое-то время он командовал. Вот именно — соединения! В состав дивизии входили все системы орудий и минометов, имевшихся на вооружении Красной Армии — от 120-миллиметрового миномета и до 203-миллиметровой гаубицы. Только истребительных, противотанковых полков и бригад в дивизии было шесть. Несколько полков и бригад среднего калибра и большое количество орудий — полуторасоток, совершенного, новейшего по тому времени образца. Одна дивизия такого характера и масштаба обладала огромной ударной и разрушительной силой, а ведь в состав 7-го артиллерийского корпуса входило две, затем три дивизии: 17-я, 16-я и 13-я. После объединения Воронежского и Степного фронтов в 1-й Украинский не раз и не два артиллерийские подготовки и прорывы осуществлялись 7-м артиллерийским корпусом с приданным и ему реактивной артиллерией и вспомогательной артиллерией стрелковых и танковых частей.
Первый прорыв наш корпус делал на Брянском фронте, во фланг Курско-Белгородской дуги. И когда «началось!», когда закачалась земля под ногами, не стало видно неба и заволокло противоположный берег Оки дымом, я, совершенно потеряв «рассужденье», подумал: «Вот бы мою бабушку сюда!..» Зачем бабушку? К чему ее сюда? — этого я и по сию пору объяснить не сумею. Очень уж бабушка моя любила меня вышутить, попугать, разыграть, так вот и мне, видать, тоже «попугать» ее захотелось.
Сперва нам, солдатам 17-й дивизии, очень глянулось, что мы не просто солдаты, но еще и из резерва Главного командования. Однако скоро перестало нам это дело нравиться. Полки и бригады дивизии при наступлении придавались стрелковым и танковым соединениям, и командиры их зачастую обращались с нами точь-в-точь, как сейчас директора совхозов и председатели колхозов обращаются с техникой и механизаторами, присланными с юга на уборочную в Сибирь — снабжали, кормили и награждали нас в последнюю очередь, бросали вперед на прямую наводку, затыкали нами «дыры» в первую очередь. Командиры стрелковых полков и танковых частей были еще ведь и хозяева в своем «хозяйстве», хитрованы немалые, часто прижимистые, себе на уме и, конечно же, берегли «свое добро» как умели, и у кого поднимется рука или повернется язык осудить их за это?
Случалось, и не раз: займем огневые позиции, выкинем провода и средства наблюдения на наблюдательный пункт, окопаемся, изготовимся отдохнуть, чтоб завтра вступить в бой, как вдруг команда «сниматься» топать, затем ехать куда-то. На фронт ехали из Калуги ночами, половину машин теряли и потом целый день их разыскивали, плюнув на всякие условности, связанные со словами «военная тайна». Но когда обстрелялись, приобрели опыт, на виду у противника, зачастую по неизвестному или известному лишь командиру дивизиона и начальнику штаба маршруту, в дождь, в снег, в слякоть мчались на новое место затыкать еще одну «дыру», — почти на себе машины и орудия тащили — и никаких ЧП, никто почти не терялся во тьме, не отставал, ибо отстанешь, потеряешься, считай, пропал: «дыра» она и есть «дыра», там наши люди погибают, там танки противника стирают в порошок, втаптывают в грязь наши полки и батальоны, — корячиться некогда.
Один раз тащили-тащили на плечах и на горбу полуторку взвода управления со связью, со стереотрубой, бусолью, планшетами и прочим имуществом, и встала машина, не идет: это мы за ночь, то запрыгивая в кузов, то обратно, натаскали полный кузов грязи, перегрузили бедную полуторку. Выбрасывали грязь кто лопатами, кто котелками и касками, кто горстями и к месту сосредоточения бригады успели почти вовремя. Командир дивизиона, недавно умерший в Ленинграде, крутенек нравом до первого ранения был, мог и пинка отвесить, рассказывал: «Толкали, толкали, качали, качали как-то машину и все, перестала двигаться техника. Выскочил я из кабины с фонариком, ну, думаю, сейчас я вам, разгильдяи, дам разгон! Осветил фонариком, а вы, человек двадцать, облепили кузов машины, оперлись на него, кто по колено, кто по пояс в грязи — спите… Я аж застонал. И хоть гонористый был — двадцать шесть лет всего, и такая власть! — уж без гонору давай уговаривать: „Братцы! Ребятки! Просыпайтесь! Отстанем от своей колонны — погибнем…“»
Бывали и исключения в обращении с нами, с «резервом Главного командования». 27- я армия под командованием генерала Трофименко взяла город Ахтырку и, углубляясь, начала расширять прорыв. Немцы решили отсечь армию, окружить, и нанесли встречный танковый удар со стороны Краснокутска и Богодухова (пишу по памяти и прошу прощения, если она сохранила не все точности, тем более «стратегические», — ведь я был всего лишь бойцом, и с моей «кочки зрения» в самом деле не так уж много видно было). Наша 92-я гаубичная бригада, находясь на марше, оказалась как раз в том месте, где осуществлялся танковый прорыв. Поступил приказ: занять оборону и задержать танки до подхода других полков и бригад дивизии. По фронтовой терминологии это значит: мы попали «на наковальню». А гаубицы в 92-й бригаде тульские «шнейдеровки» образца 1908 года! Ствол орудия для первого выстрела накатывался руками, снаряд в ствол досылался банником, станина нераздвижная, поворот люльки и ствола всего на половину градусов против современных пушек и гаубиц, в расчетах наших гаубиц осталась редкая и дикая должность — «хоботной» — это обязательно здоровенный мужчина, который за специальные ручки у станины таскает орудие из стороны в сторону, а наводчик у зада своего машет ладонью: «левее-правее». Сохранились сии орудия в каком-то Богом забытом углу, в бухте Петра Великого или еще какой-то на Дальнем Востоке. Форсуны-пушкари, воюющие у скорострельных, ловких орудий, насмехались над нами, прозвища обидные давали. Но была одна важная особенность у 92-й бригады — в ней со столкновений и дальневосточных конфликтов задержались и сохранились расчеты еще те — кадровые, они за две-три минуты приводили «лайбы», как именовались наши гаубицы на солдатском жаргоне, в боевое положение и со второго или третьего выстрела от фашистских танков летели «лапти» вверх, от пехоты — лохмотья, от блиндажей и дзотов — ощепье.
92-я бригада с честью выполнила свой долг и задержала танки противника под Ахтыркой, выдержав пять часов немыслимо страшного боя. Из 48 орудий осталось полтора, одно — без колеса. Противник потерял более восьмидесяти боевых единиц — машин, танков, тучу пехоты, сопровождавшей танки; небо было в черном дыму от горящих машин, хлеба, подсолнуха, просяных и кукурузных полей, зрело желтевших до боя (стоял август), сделались испепеленными, вокруг лежала дымящаяся земля, усеянная трупами.
Вечером на каком-то полустанке из нашего третьего дивизиона собралось около сотни человек, полуобезумевших, оглохших, изорванных, обожженных, с треснувшими губами, со слезящимися от гари и пыли глазами. Мы обнимались, как братья, побывавшие не в небесном, а в настоящем, земном аду, и плакали. Потом попадали кто где и спали так, что нас не могли добудиться, чтобы покормить.
За этот бой все оставшиеся в живых бойцы и офицеры 92-й артбригады были награждены медалями и орденами, а три человека — командир батареи Барданов (живет в Минске), замполит командира второго дивизиона Голованов (живет в Ленинграде), командир орудия Гайдаш (по слухам, живет в Москве) были по представлению генерала Трофименко, командования 7-го арткорпуса и удостоены звания Героя Советского Союза.
С тех пор командующий 27-й армии генерал Трофименко — говорят, очень хороший человек — возлюбил нашу артбригаду, кормили и награждали нас в 27-й вместе со «своими», иногда, быть может, и поперед их, и командующий всегда просил девяносто вторую с ее «лайбами» в придачу и на поддержку в ответственных, тяжелых боях, и наша орденоносная бригада, по званию Проскуровская, ни разу вроде бы не подводила тех, кого поддерживала огнем во время наступления и заслоняла нешироким и нетолстым железным щитом в критические моменты. Помнят нашу дивизию и бригаду и в 38-й армии, в 3-й и 4-й танковых армиях и во многих других; иначе не приглашали бы на встречи ветеранов, как своих. В прошлом году во Львове встречались ветераны 38-й армии, и многим бывшим артиллеристам нашей бригады были посланы торжественные знаки и приглашения. Получил таковое и я, очень благодарен за них ветеранам 38-й армии, и только нездоровье помешало мне встретиться с ними во Львове и обнять их.
В 1944 году наши боевые орудия, славные старушки-«лайбы» были заменены стомиллиметровыми пушками новейшего образца. Я их уже не видел, в это время лежал в госпитале, после которого попал в нестроевую часть и демобилизован был в конце 1945 года.
Командир дивизиона рассказывал, что когда «лайбы», чиненые-перечиненые, со сгоревшей на них краской, с заплатами на щитах, пробитых пулями и прогнутых осколками, сдавали в «утиль», на переплавку, командиры батарей и орудий попадали на них грудью и, обнявши их, безутешно плакали. Тоже вот «штришок» войны, который не придумать и писателю, даже с самым богатым воображением.
Давно уже я работаю над романом про войну и, естественно, вплотную занимаюсь этой темой и стараюсь читать больше о войне и «военное», встречаться с ветеранами, инвалидами войны, и не только нашими, но и немецкими. Война-то все-таки шла с двух сторон, но изображается пока в основном односторонне. Трагедия немецкого народа, ввергнутого в военную авантюру оголтелым фюрером — очень страшная трагедия, нами еще не осмысленная. Мы и свою-то трагедию, на мой взгляд, не до конца еще осознали и не все ее последствия еще расхлебали — пустующая русская деревня наглядно напоминает нам об этом.
Мне хотелось бы в романе более и ближе всего коснуться окопного быта, очень мало и пока приблизительно у нас изображаемого. Есть выразительные сцены боев и солдатского быта в книгах Юрия Бондарева, Василя Быкова, Григория Бакланова, Вячеслава Кондратьева, Виктора Курочкина, Юрия Гончарова, Константина Воробьева, появилась вот повесть Константина Колесова «Самоходка номер 120», книга Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо», книга Владимира Карпова «Полководец», есть потрясающие по обнаженности и драматизму главы в книге барнаульского писателя Георгия Егорова с бесхитростным названием «Книга о разведчиках», герой которой Иван Исаев, кстати, наш земляк — красноярец, живет ныне (жил) неподалеку от райцентра Идра, в родном селе. Великий это разведчик и воин. Но и в них, в этих честных и правдивых книгах, «житуха» — жизнью назвать существование в окопах рука не поднимается — изображена все же мимоходом, фрагментно, как что-то второстепенное.
Но пока человек жив, стало быть, главное для него все же — жизнь его. Или я отстал? Мыслю не так и не то? Перекос существует в моем мировосприятии, в том числе и войны?
Да и как ему не быть, «перекосу»-то? В 1944 году я пропустил, забыл свой день рождения. Эка невидаль, скажете вы. Маршалы, генералы забывали, а тут солдат в обмотках! Но учтите: день рождения у меня 1 Мая! И исполнилось мне в сорок четвертом двадцать лет! Уж если поют, что «в жизни раз бывает восемнадцать лет», то двадцать тем более никогда больше не повторяются. У меня, во всяком разе, не повторились. И знаете, отчего я забыл-то? Что этому предшествовало? Военное наступление. Тяжелейшее, сумбурное, хаотические бои и стычки с окруженным в районе Каменец-Подольска, Чорткова и Скалы противником (нетрудно догадаться «о почерку», что командовал в эту пору 1-м Украинским фронтом маршал Жуков). Об этих боях даже в таком, тщательно отредактированном издании, как «История второй мировой войны», сказано, что она, операция по ликвидации окруженной группировки немцев в районе Чорткова, была не совсем хорошо подготовлена, что «командованием 1-го Украинского фронта не были своевременно вскрыты изменения направления отхода 1-й танковой армии противника», вследствие чего оно, командование фронта, «не приняло соответствующих мер по усилению войск на направлениях готовящихся врагом ударов…»
Представьте себе, что на самом-то деле было в тех местах, где шли бои, аттестованные как «не совсем удачные» или «не очень хорошо подготовленные». Напрягите воображение!
Рассекать окруженную крупную группировку противника была направлена половина и нашей бригады. Вторая половина слила горючее, отдала снаряды, патроны и оружие отправленным в наступление батареям. Поначалу все шло ладно. В солнечный весенний день двигались мы вперед, раза два постреляли куда-то и на другой день достигли деревень Белая и Черная, совершенно не тронутых войною, богатых, веселых, приветливых. Закавалерили артиллеристы-молодцы, на гармошках заиграли, самогоночки добыли. Дивчины в роскошных платках запели, заплясали, закружились в танцах вместе с нашими вояками: «Гоп, мои казаченьки!..», «Ой, на гори тай жинцы жнуть!..», «Распрягайте, хлопцы, конив…». Некоторые уж поторопились, распрягли. Слышим-послышим: немцы Черную заняли и просачиваются в Белую! (В этом селе создан был и до отделения Украины от России действовал Музей славы, в котором основные материалы были о нашей артиллерийской бригаде, возможно, и поныне музей еще жив). Это наши войска нажали извне на окруженную группировку противника, она, сокращая зону окружения, отсекла и заключила в кольцо войска, затесавшиеся рассекать ее, в том числе и половину нашей бригады.
Шум, суета, «Всем по коням!» — по машинам значит. Сунулись в одну сторону — немцы, сунулись в другую — немцы, попробовали прорваться обратно через деревню Черную — оттуда нас встретили крупнокалиберными пулеметами, зажгли несколько машин и тяжко ранили командира нашего двизиона Митрофана Ивановича Воробьева. Добрый, тихий и мужественный, редкостной самовоспитанности человек это был, единственный на моем фронтовом пути офицер, который не матерился. Может, мне, отменному ругателю, дико повезло, ибо слышал я от бойцов, очень даже бывалых и опытных, что таких офицеров не бывает. Бывает! Всегда и всюду мы ощущали, видели рядом уравновешенного, беловолосого, низенького ростом, Володимирской области уроженца — Митрофана Ивановича Воробьева (умер несколько лет назад в городе Новохаперске Воронежской области, но Капитолина Ивановна, его верная спутница, бывшая с ним на фронте, жива по сию пору, и я состою с нею в доброй переписке…). Он и на Днепровском плацдарме с нами оказался, в первые же часы и дни после переправы, тогда как некоторых офицеров из нашего дивизиона — да и только ли из нашего? — на левом берегу задержали более «важные и неотложные» дела, и вообще часть их, и немалая, завидев Днепр широкий, сразу разучилась плавать по воде, хоть в размашку, хоть по-собачьи, хоть даже в лодке, и на правый, гибельный, берег не спешили.
Колонна из ста примерно машин смешалась, начала пятиться в деревню Белую и здесь разворачиваться для броска через реку Буг. Тем временем в деревню действительно просочились немецкие автоматчики и взяли в оборот замешкавшихся артиллеристов. Поднялась стрельба, ахнули гранаты, все орудия и машины, упятившиеся в проулки и огороды для того, чтоб развернуться, тут же были подбитыи подожжены, деревня Белая горела уже из края в край. И вот плотно сомкнувшаяся колонна двинулась к мосту, а он уже занят немцами, и мы уже отрезаны и с этой стороны. Но колонна медленно и упорно идет к мосту. «Оружие к бою!» — полетела команда с машины на машину, и мы легли за борта машин с винтовками, карабинами, автоматами; в кузовах открыты ящики с гранатами; на кабины машин выставлены пулеметы, откуда-то даже два станковых взялось.
Приближаемся к мосту, по ту и по другую сторону которого — рукой достать — лежат немцы с пулеметами. Ждут. Каски блестят в сумерках, оружие блестит — и тишина. Ни одного выстрела! Все замерло. Только машины сдержанно работают и идут, идут к мосту. Вот первая машина уже на мосту. Ну, думаем, сейчас начнется! Впустят немцы колонну на мост, зажгут первые и последние машины и сделается каша… Но у моста немцев было не более роты, неполной, потрепанной в боях, у нас же в каждой машине по двадцать-тридцать человек, и все вооружены, все наизготовке — фашисты нам кашу или «кучу малу» устроят, но ведь и мы их перебьем! Нам более деваться некуда, нам выход один — прорываться.
Опытный, видать, у немцев командир роты был, умел считать и сдерживать себя — колонна прошла по мосту без единого выстрела. Предполагали, что хвост колонны уж непременно «отрубят», но и тут у немцев хватило ума «не гнаться за дешевизной», — ведь мы за рекой развернем орудия да как влупим по ним прямой наводкой — мясо ж и лохмотья полетят вверх…
Почти стемнело, когда мы остановились на горе, за Бугом, плотной, монолитной колонной. С горы было видно ярко полыхающую деревню, в ней что-то рвалось, брызгало ошметками огня — это горел и рвался боезапас на погибающих машинах, возле которых дрались в окружении и погибали наши расчеты и управленцы.
А в колонне царило взвинченное оживление. Какому-то хохочущему капитану лили в рот из фляжки жидкость и горстями снега терли ему лицо. По машинам пошли фляги. Я пил и удивлялся, что вода нисколь не остужает меня, но во фляге-то оказалась не вода, а самогонка. Я тогда не употреблял еще ничего крепкого, сморился и не помню уж, как металась всю ночь наша колонна по полям и деревням. К утру началась страшная метель, и нас вместе со многими получастями, штабами, госпиталями прихватило и остановило в местечке Оринин, неподалеку от Каменец-Подольска. Середина апреля, трава зеленеет, фиалки, мать-и-мачеха по склонам цветут, яблони и груши цветом набухли, а тут метель, и какая! Хаты до застрех занесло!
Утром донесли; немцы тянутся и тянутся к Оринину, сосредотачиваются для атаки. Мы оставили раненого майора — Митрофана Ивановича, командира нашего — в школе, где временно размещался госпиталь, забитый до потолка ранеными, дали ему две гранаты-лимонки, две обоймы для пистолета, и он сказал нам, виновато потупившимся у дверей: «Идите. Идите… Там, на передовой, вы нужнее…»
Бой шел долгий, кровавый, злобный, неистовый. Патронов и снарядов как у нас, так и у немцев было мало, дело дошло до рукопашных. Сказывали, что в Оринине находится штаб четвертой танковой армии и командующий четвертой генерал Лелюшенко будто бы здесь же, что стоит у него самолет наизготовке, но он не бросает свой штаб, но вот роту охраны и танки из своей охраны бросил в бой…Если это было так, я кланяюсь от имени всех нас, бывших в Оринине под его командой бойцов, и благодарю старейшего нашего военачальника за то, что не бросил он на растерзание ни нас, ни госпитали, ни безоружные штабы. А ведь знал он, знал примеры и иного порядка: бросали не только штабы, но и армии целиком, и не по одной, по три и по пяти даже некоторые горе-генералы наши…
Вот тогда, в те жестокие и кроволитные весенние бои под Каменец-Подольском, и затем под Тернополем и забыл я о своем дне рождения. И Бог с ним! Зато внуки мои имеют возможность отмечать ежегодно именины свои, получать подарки, петь, плясать и радоваться жизни.
Видите вот, опять меня от «битв и быта войны» унесло вроде бы в сторону. Что же все-таки такое, этот самый быт? Солдатский? Есть у меня в Алтайском крае, в Кытмановском районе, в деревне Червово, фронтовой друг Петр Герасимович Николаенко, как и многие переселенцы с Украины, он к своему хохлацкому, упрямому и самостийному характеру прихватил еще сибирской прямоты, грубости и безотчетного чувства справедливости. Мы с ним прошли все части: стрелковый полк, автополк и в 92-й бригаде попали с пополнением в один дивизион, во взвод управления. Я детдомовщина, более подвержен «мимикрии», приспособлен к народу, к общежитию, к обстоятельствам, к голоду, к холоду, ко всевозможным лишениям, ловок, мягок когда надо, и «артист» к тому же — могу прикинуться кем и чем угодно. Да и начитан уже был изрядно, защищен и с этой стороны и, чего там скрывать, добытчик харча с подзаборных времен был находчивый. Мне до какой-то поры удавалось смягчать, иногда заслонять собою прямую простоту сопутника и дружка моего, которая порой бывала хуже воровства. Всем он лепил «правду-матку» в глаза, матерно выражал свои чувства и отношение к командирам. Ну и, естественно, они его недолюбливали, а начальник штаба дивизиона, после ранения Митрофана Ивановича сделавшийся командиром этого подразделения, по военному статусу равному полку, моего громыхалу-корешка просто терпеть не мог, и до того он догноил, догонял, досрамил, довел Петьку, что однажды, обливаясь слезами, тот взревел по-бугаиному: «До танкистов пиду! Визмуть мэнэ водителем — я ж тракторыст. Сгору у тым танку, йего мать!»
Крупный телом — торчит нелепая его фигура где надо и не надо, раздражает командирский глаз, голос рокочущий, хохотун и выпивоха, силы богатырской, нраву, знал я, добрейшего — последний кусок хлеба разделит, из последних сил поможет Петро мой. Когда я вернулся недолеченный из госпиталя, култыхаю, бывало, как худая кляча, на передовую, на наблюдательный пункт, с двумя катушками провода на горбу, с оружием, подсумками, телефонным аппаратом и падать начинаю самым натуральным образом, из темноты просунется ручища, снимет с моей взмыленной спины катушки, со звяком забросит их на свои «Да ладно, Петька, — робко начну я перечить, — как-нибудь сам…» «Мовчы, йего мать!» — прорычит мой друг, истинный друг, и попрет две тяжкие солдатские и связистские ноши вперед, на запад. Я уж ему толковал, что чем «до танкыстив» идти, лучше уж нам вместе «к Шумилихину податься» — знаменитость это местного масштаба, прославленная личность в нашей дивизии была, и о нем, о Шумилихине, речь впереди. Тем и удержал я своего преданного друга от опрометчивого поступка — он бы по его уму и характеру в самом деле рванул «до танкыстив», и, глядишь, судили бы его как дезертира Потел Петро во время работы очень сильно, а работы у артиллеристов адской и бесконечной тьма, и от пота не только белье и гимнастерка, но и телогрейка у друга моего насквозь бывала мокрая. Руки его потрескались от сырого черня лопаты, на плечах коросты от бревен, таскаемых на перекрытия, потную одежду промораживало зимой, инеем покрывало, простывал и кашлял Петро страшно, на мокро садилась пыль, и к середине лета гимнастерка на Петре изнашивалась в лоскутья, становилась черная, словно хромовая. Всегда сырая на нем была одежда, с бельем и телом слипшаяся. Закручу, бывало, в горсть гимнастерку на спине друга, а из нее выжимается желтая, липкая, как смола, жижа. Прелая гимнастерка через край грубыми нитками зашитая. В кармане гимнастерки были у Петра письма и фотографии матери, любимой девушки и наша с ним — снялись в Святошино, под Киевом, когда были на переформировке — и вот, мокром и солью «съело» фотографии, письма от любимой девушки «съело и размыло в кашу», ладно, что у моей деревенской тетки сохранилась наша фотография. Как он радовался, когда я послал ему копию с нее и написал о нем какие-то добрые слова в газете «Красная звезда». На фронте он не часто слышал добрые слова, да и потом, работая много лет председателем и заместителем председателя крупного, надсаженного войной колхоза, немного их слышал. В прошлом году вышел Петро — Петр Герасимович Николаенко на действительно заслуженную в труде пенсию.
Еще немножко быта, да? Ну, уж тогда самого грубого, такого, какового в наше благопристойное, многословное кино на сто верст не допускают. Вот представьте себе траншею и в ней человек пятьсот народу. Народ, он хоть и солдатами зовется, все равно остается человеками. А человек — существо громоздкое, неловкое, много вокруг себя всяких дел делающее, хламу оставляющее. К нам, в красноярский Академгородок, из-за снежных заносов не приходила «мусорка» несколько дней — и мы обросли сором, завоняло у нас из отбросных ведер. Д-а-а. Солдатику надобно три или хотя бы два раза поесть в день, неотложную нуждишку справить и, если прижмут «оттеда» — с другой, значит, стороны, справлять ее приходится на дно окопа, затем «добро» лопаткой на бруствер выбрасывать. И вот пятьсот-то человек, да в жару, да недельку, а то и месяц, как побросают, да ежели еще на поле боя и на «нейтралке» разбухшие, разлагающиеся трупы людей и лошадей валяются представляете, что это такое? Вонь, мухота, крысы откуда-то возьмутся, по-фронтовому осатанелые, наглые, случалось, раненым носы и уши съедали, мертвых пластали в клочья, дрались в окопах с визгливым торжеством, «окапывались», и справляли свадьбы, и окотывались здесь же.
А вши? Кто-нибудь, кроме фронтовиков, может себе представить во всей полноте это бедствие? Изнуряющее, до тупости доводящее…
Я как увижу в современном театре или военном кино артистов с гривами, девиц с косами, разодетых в хромовые сапожки, под музыку вальсы и танго танцующих или с ранением в живот исполняющих романс: «Ах, не любил он, нет, не любил он…», так мне хочется взять утюг и шарахнуть им в телевизор. И ведь эта красивая, «киношная» война сделалась куда как привычней и приятней для сердца и глаза, чем та, которая была на самом деле. Есть даже термин: «Комедия о войне!» — хоть бы вслушались в дикость этих слов! Хоть бы почувствовали кощунство и глумление их, если не сердцем, то умишком, пусть и коллективно-руководящим. Миллион людей в Ленинграде, в основном детей и стариков, поумирали от мучительной, голодной смерти. Сотни тысяч пленных погибли в жутких немецких концлагерях, мук и мученические пережили наши беззаветные труженицы-сестры, матери и дочери, надорвавшиеся в тылу непосильным трудом, от многих ран в госпиталях и на поле боя погибли десятки миллионов людей, раны у старых бойцов болят до сих пор и не дают им спать ночами, а тут — комедия! О войне! «Мы парни бравые, бравые, бравые!..» А? Каково?!
Да ладно. Эта комедия комедией и задумана, но когда пытаются вроде бы всерьез поведать о войне, да получается комедия с показом такого «героизма», что война уж выглядит нелепым фарсом — в таких комедиях запросто, одной каской, десять фрицев уложил наш боец, да еще и песенки напевая, такой он насмешливый и неустрашимый, в таких комедиях драпают тучами ошалелые фашисты-статисты, крича по-рязански или по-вологодски: «Гитлер капут! Гитлер капут!», в таких комедиях наши бойцы запросто, будто с игрушками, расправляются с немецкими танками посредством гранат и зажигательных бутылок — зачем только и нужна тогда была нам артиллерия, авиация и танки? Лишние расходы!
Кстати, и привыкли наши военачальники к подобной войне, уж явное превосходство над немцами в танках имели, а все боролись с танками и останавливали танковые наступления в основном артиллерией, не стесняясь ставить на прямую наводку и наши «лайбы», а ставить их «на прямую» можно было только с горя и от нужды, как говорил командир 92-й бригады генерал Дидык, тоже недавно умерший и похороненный в Ленинграде.
Конечно, когда против сотни танков противника выставляется тысяча орудий, артиллеристы в конце концов завалят снарядами, выбьют технику противника, как об этом сильно и точно написано в романе Юрия Бондарева «Горячий снег». Но какие при этом потери? Ведь как-никак открытая со всех сторон пушка воюет против бронированной громады. Что-то я нигде не читал у наших военачальников и не слышал от них, чтобы они раскаивались в том, что из-за подобной стратегии на войне и массового героизма опустела русская деревня и дичает по всей России, зарастает земля без хозяина-крестьянина. У нас были и остались настроения: все огромные, часто неоправданные потери на войне списать на Победу и этим утешиться. Да что-то не очень утешается, как насмотришься да наслушаешься наших вдов и в сиротстве выросших детишек.
В наших комедиях фанерные танки палят без устали, на ходу, хотя любой вам танкист, с подлинного танка, скажет, что это нелепость, что на ходу можно стрелять только сдуру и для испугу и попасть в цель можно лишь случайно, что после четырех-пяти выстрелов танк, даже новейший по тем временам, полон дыма и поэтому выстрелами, особенно первыми, когда все еще видно и кашель не забивает экипаж, надо дорожить и стрелять как можно точнее, иначе попадет самому: танк — цель очень большая и видная. В подобных же комедиях палят из автоматов и косят врагов, как траву, и столь метко и много палят, что в диске автомата должно быть по крайней мере тысяча патронов. Но в круглый диск автомата входило девяносто, чтобы пружины не зажало, чаще всего снаряжали автоматные диски половиной патронов, в «рожок» входило сорок пять, повторяю, в рожке и в диске были очень тугие пружины, и более пятидесяти патронов опытный боец в диск никогда не заряжал, иначе в самый опасный момент поставит патрон «на попа» или перекосит его, затвор в автомате был почти полностью открыт, и от попавшей в него земли и особенно песка оружие это часто «заедало». Автомат наш был малоприцельным оружием, «ближнего боя», очень ненадежным, и «старички» — опытные солдаты, постреляв из него и попользовавшись им, постепенно перешли обратно на матушку- винтовку; мы, связисты, — на карабины, эти никогда не отказывали, и все в них было для боя полностью: обойма о пяти патронах: с белой, красной, черной, зеленой и простой головой. Белая — разрывная, красная — зажигательная, черная — бронебойная, зеленая — трассирующая — чего еще надо-то? Весь боевой «арсенал» при тебе! И прицельность у карабина такая, что в воробья-беднягу попадали за сто шагов, Я из карабина в Польше немца убил, Во время боя. Нет, нет, не матерого эсэсовца, не тучного «обера», а худосочного какого-то работягу или крестьянина, в редкой белесой щетине. Котелок у него на спине под ранцем был, и этот котелок и сгубил человека — цель заметная. Под него, под котелок, я и всадил точнехонько пулю, когда немец перебежками пошел ко клеверной скирде, за которой, видать, сидел командир, а был «мой» немец, очевидно, связным. По молодой, беспечной глупости я после боя сходил посмотреть «моего» немца — и с тех пор он преследует меня. Случалось у меня, и не раз, «материал», угнетающий душу, выложишь на бумагу, и он «утихнет», «отстанет» от тебя. Про немца, убитого мною, я уж давно собираюсь написать, чтоб избавиться от него. (Написал в повести «Веселый солдат», но избавился ли?)
Вот такая «комедия». Между прочим, ни разу я не слышал, чтоб «зарубили» кино или книгу со лжепатриотической, шапкозакидательской войной. И сколько же породили приспособленцы всех мастей ура-патриотизма, сколько состряпали лжегероев, демагогов, военных кавалеров, красавчиков-лейтенантов, миловидных игрунчиков-хохотуш-санинструкторш и совершенно отрешенных от мира, насквозь героических и до того непреклонных радисток диверсионных и партизанских отрядов, что уж невольно начинаешь думать: слава те, Господи, судьбою обнесло — жена у меня не радистка, обычный военный медик, сержант, — душу ж леденит и сжимает от одного неустрашимого взгляда радистки-разведчицы.
Недавно одна руководящая дама под видом непримиримой борьбы за «чистоту» идей положила «на полку» телевизионный фильм по моему рассказу. Мотивы? Фильм печальный. Как будто о русской вдове, о жизни ее чистой и горькой надо снимать вертлявую оперетту с песенками и танцульками. И снимают! Но я-то этого не могу и не хочу делать, рука не поднимается. Ту сверхбдительную даму с высокой должности согнали. Надеюсь, картину нашу, добрую и грустную, скоро увидят телезрители. Но я думаю вот о чем: ведь она, этот «борец за правду» и за «чистоту идей», срубила не один десяток фильмов. Забракованные ею фильмы заменялись на экране всевозможными, всегда под рукой находящимися кинопустяками. Вред? Огромный. Но кроме морального урона есть еще вред прямой, государственный: ведь каждая картина стоит денег, и немалых. Наш фильм, односерийный всего лишь, стоит полтораста тысяч рублей. И как же это возможно, чтоб один человек, нечистоплотность которого видна была «невооруженным глазом» уже по его отношению к искусству, по частому употреблению в речах высоких слов, используемых в качестве «воспитательной оглобли», как же это возможно, чтоб она или он одним мановением руки наносили такие убытки государству, тогда как на предприятиях, в колхозах, на транспорте, на суше и на море идет борьба за экономию каждой копейки?!
Ну вот, заговорил я и о сегодняшних противоречиях в жизни и искусстве, а память отринула меня снова к войне. Были противоречия и на фронте. Да еще какие! Очень даже разнообразные и всегда кровавые.
Расскажу об одном из них.
Весной 1945 года 17-я Киевско-Житомирская дивизия вместе с другими соединениями блокировала Берлин с западной стороны, и, когда город капитулировал, на запад хлынули тучи немецких войск. Несколько суток шла невиданная и неслыханная по крови и жертвам бойня. Дело дошло до того, рассказывал мне командир дивизии, что на огневых позициях артиллеристы рубили топорами и лопатами озверелых и обезумевших фашистов. В тех последних на территории Германии боях дивизия потеряла две с половиной тысячи человек, испытанных огнем, боевых и славных артиллеристов, почти доживших до желанного Дня Победы. Противник понес потери десятикратно большие.
За бои под Берлином Сергей Сергеевич Волкенштейн был удостоен звания Героя Советского Союза, не он, конечно, один, но речь пойдет пока лишь о нем. Звезду Героя ему вручил командующий 1-м Украинским фронтом Иван Степанович Конев — в обход руководства артиллерии фронта.
Отчего же в обход-то?
А вот отчего. До войны, после многих приключений в своей жизни, Сергей Сергеевич Волкенштейн, как я писал в начале этой статьи, возглавлял Киевское артиллерийское училище и ни сном ни духом не ведал, что сведет нас судьба — воистину земля круглая!
Был в одном из подразделений, которым командовал еще в тридцатых годах недисциплинированный, зато нахрапистый и ловкий офицер, которого начальник его не раз и не два наказывал за разгильдяйство, пьянство и наглость.
Определивший в Сибири училище генерал Волкенштейн был отозван Ставкой и возглавлял штаб артиллерии на Волховском фронте и первую артподготовку провел под Шлиссельбургской крепостью, в которой его бабушка-каторжанка, Людмила Михайловна, в девичестве Александрова, провела тринадцать лет. Затем генерал приступил к формированию крупного артиллерийского соединения, которое сам же и возглавил, которое зачал с артполков, бывших в «деле» на Волховском фронте — так и началась 17-я дивизия, сформировав которую, Волкенштейн ее и возглавил. И он это крупное артсоединение не просто сформировал и возглавил, но в процессе формирования провел модернизацию артиллерии. Многие орудия были «переставлены» со старого, тяжеловесного хода на новый, облегченный; наши «лайбы», например, с тракторной тяги были переведены на тягу автомашинную, на «студебеккеры», и вместо 13–15 километров бригада могла за ночь сделать бросок на 60–70 километров. Части дивизии сделались более маневренными, что и требовалось для будущих наступательных боев.
И вот могучая дивизия движется с боями вперед на запад, и никто, даже сам командир дивизии, не знает, что она одновременно приближается к большим, непредвиденным, нежданным испытаниям и даже бедам. Тот самый офицер, что был когда-то в подчинении Волкенштейна и терпел от него утеснения, очень ловкий карьерист, стремительно продвинулся в званиях и чинах — путних-то военачальников поистребляли, — оказался ни много ни мало, как начальником артиллерии 1-го Украинского фронта.
Далее я перескажу то, что с большой горестью и болью рассказал мне Сергей Сергеевич:
Начальник артиллерии фронта, знал я, артиллерист был слабый, зато карьерист оказался сильный — такой вот каламбур! Вместе с чинами и званиями рослочванство и самодурство злопамятного человека, но ума не прибавилось.
Решил он во что бы то ни стало отомстить мне за прошлые обиды и начал «подставлять» мою дивизию так и в такие места, чтоб она погибла, а я чтоб головы не сносил. Но ведь «подставлял»-то он не абстрактную цифру семнадцать, не номер дивизии, и не меня, наконец, а вас, дорогих моих бойцов, беззаветных, иначе и не скажешь, тружеников. Трижды, четырежды, до гробовой доски я буду виноват невольной виной перед вами, мои дорогие парнишечки, особенно гнетет вина перед погибшими, израненными и изувеченными. Бывает, соседняя наша дивизия, большинство частей которой оставалось на тракторном и даже конном ходу, трюхает к фронту не торопясь, моя же дивизия, модернизированная, подвижная, уж навоюется досыта, и вы там, на передовой, ребятки мои, уже не раз умоетесь кровью. Соседу за «аккуратность» в потерях, за экономию горючего и снарядов — благодарность, мне за перерасходы — выволочка; соседям — ордена и отдых, моим бойцам марш, марш и не только награды, но и харчи в последнюю очередь. Однако главное было: воевать, победить врага, исполнить свой долг. После гибели Ватутина был Жуков командующим 1-м Украинским фронтом, затем Конев, опять Жуков, опять Конев. Смена командующих как-то мне и помогала «спрятаться», приспосабливаться к обстановке, иметь дела непосредственно с действующими армиями, от них и с помощью их снабжаться, пополняться. Но корпус-то прорыва! Он, корпус, и, значит, дивизии — в непосредственном подчинении командования артиллерией фронта, хоть и числятся за эргэка. Но до Москвы далеко, до этого самого эргэка высоко, командование же артиллерии — вот оно, тянет к телефону, к рации и, не подбирая выражений, угрожает, кроет седого, потом обливающегося генерала. Все крупные прорывы, артподготовки планировались, подготавливались и утверждались в штабе фронта. Не больно-то спрячешься. То ли дело ваш брат, битый боец, — хитрюга, занырнет в щель, в окоп, в воронку, заляжет в кустах со своим имуществом — вещмешком и винтовкой, и посапывает там себе, спит — и ищи его — свищи!..
Ах, как он, мой отец-генерал, обрадовался, возликовал, когда под Житомиром я «потерял» дивизию. Думал, видать: тут-то мне и конец, явственно видел меня на скамье перед военным трибуналом. Но в той обстановке массового отступления и неразберихи, сопутствующей любому драпу, я принял единственно правильное, считаю, решение: дал по рации приказ всем командирам полков и бригад действовать по своему усмотрению. Я знал свой народ, доверял своим командирам, и они, в большинстве своем, приняли тоже верные решения: свернули с Житомирского шоссе в направлении на Брусилов, потому как на Житомирском танки Роммеля в упор расстреливали сгрудившиеся колонны восемнадцатой армии, привыкшей к неторопливым боям «местного значения» на вспомогательном фронте. Сдерживая противника, не давая ему развивать наступление на фланге, в конце концов свежие части и мы тоже остановили его, хотя, конечно, и потрепаны были изрядно. Под командованием делового и строгого командира Дидыка ваша бригада проявила в боях особое упорство, пострадала, конечно, сильно побита была И угодила на переформировку в Святошино. Но именно нам, нашей дивизии, командующий фронта присвоил и верховный утвердил звание Житомирской. Киевско-Житомирская, многажды орденоносная. Горжусь! Все вынесли мои бойцы и победили! В числе других соединений, освобождавших Киев и правобережную Украину, золотом написан номер нашей дивизии и все ее звания на своде мемориала Победы в Старопетривцах; знамена динизии хранятся в одном из почетнейших мест страны — в Ленинградском артиллерийском музее.
Ну а я? Начал воевать генерал-майором и закончил в том же звании. «Шеф» же мой, бог фронтовой аптиллерии, начав войну с подполковника, стал генералом армии. Затем в Генштабе вроде бы и маршалом, и не знаю, прибавлялось ли у него вместе с чинами и званиями ума, но вот самодурство росло неуклонно. После войны я начал преподавать в артиллерийской академии, достал и там меня мой «шеф», выжил из академии, загнал на пенсию, в домашний угол, а я ведь мог еще приносить пользу армии, народу, Родине… Ну да ладно, Бог с ним, со мной. О Шумилихине-то что-нибудь слышал? Написал бы о нем. Сорванец, конечно, но любил я его, и все в дивизии любили. Ты хоть видел его?
— Видел. Один раз.
— В бою?
— В бою.
— Где видел-то?
— Под Проскуровом. Там же и маршала Жукова видел.
— Ну и как? Как они?
Ну вот и пришла пора вспомнить действительно славного, действительно боевого командира истребительного полка Шумилихина. Всякие о нем катились слухи по дивизии, в том числе и о том, что четырежды его представляли к званию Героя и всякий раз отзывали наградное дело из-за «художеств», его личных и не менее прославленных похождениями, всевозможными «художествами» и выходками дорогих его истребителей.
Солдаты сказывали (а они все-о-о знают!), что командир истребительного полка подбирал себе кадры и восполнял потери следующим образом: как узнает, что в пехоту, им поддерживаемую, поступило пополнение, берет двух своих гренадеров-денщиков, разряженных понарядней полевых офицеров, те водружают на спины ведерный термос, рассчитанный на доставку горячего супа в окопы, и вещмешок с хлебом, салом или с селедкой, да под покровом темноты и начинают обход траншей. Командир полка будто бы большой был спец беседовать с советским солдатом «по душам» и будто бы спрашивает: «Откуда и чей будешь, браток?» И если, значит, солдат из тьмы сообщал, что сибиряк он, либо уралец и к тому же недавний штрафник, бывший детдомовец или вообще бандит отпетый — тут же из термоса зачерпывалась кружка спирта, из рюкзака вынался «бутыльброд» с салом, и пока солдат управлялся с выпивкой и харчем, ему объясняли, что лучшего войска, чем истребительный полк Шумилихина, на всем свете нету, во всяком разе на 1-м Украинском такой прославленной части днем с огнем не сыщешь. Командир полка — не просто отец родной, но можно смело, не боясь впасть в преувеличение, сказать: из отцов отец, и вообще артиллерия — это тебе не пехота, попалил маленько по врагу и спи себе, опять же у пушки щит железный, пусть и небольшой, нетолстый, но все же преграда, и за ним, за щитом, укроешься хоть от пули, хоть от осколков. А уж снабжение! Сам видишь — сала не проедаем, спирту и водчонки не перепиваем, сыты, пьяны и нос в табаке! — и вторую, значит, кружку вояке. А тому, доходившему три месяца в запасном полку, на тыловой норме, много ли надо? Тяпнет две кружки разливухи, съест шмат сала да полбулки хлеба, и все — «работа с кадрами закончена!..»
Уж как там и что было, каким образом пополнялся, воевал и двигался полк Шумилихина вперед на запад, я в точности не знаю, но один раз, как уже говорил, видел самого командира полка и его «орлов» в деле.
Есть неподалеку от города Проскурова (ныне это Богданов-Хмельницкий) красивое местечко с выразительным названием Черный остров, и вот под этим местечком застряли мы и как-то вяло, неорганизованно, даже вроде неохотно вели бои тоже с вяло и неохотно отбивавшимся противником. Под какой-то деревушкой, стоящей меж совершенно диких и довольно обширных зарослей леса, мы и «бились» уже несколько дней. Пехота картошку варит по всем полям, артиллеристы-бойцы анекдоты по телефонам травят, офицеры подворотнички подшили, сапоги начистили, вроде как на танцы собираются ехать, ан вечером как понаехало машин и бронетранспортеров, как вышел из одной машины коренастый человек в кожаном пальто да как зыкнул: «Командиров ко мне!..» Я и близко к командирам «не лежал», но спину у меня покоробило. «Загораете?» — рявкнул человек в кожане (тут я на всякий случай с телефоном в окопе спрятался, в «землю ушел» — надежное укрытие солдата от всех бед и начальников)… А по окопам: «Жуков! Жуков! Жуков!..»
Утром просыпаемся… Мамочки мои! Войска-то, войска понаперло! Впереди нашего наблюдательного пункта торчат из когда-то выкопанных огневых стволы «зисовских» пушек, Худые это соседи. Не любили их за оглушительную, тявкающую стрельбу, от которой глохнут все вокруг. Мало что она, пушка, по ушам ударит тебя, так еще и непременно подпрыгнет, солому и землю подкинет вокруг себя, дымом окутается. Глядишь, по пушчонкам-то ответно бить начнут, и, коль близко расположен, заодно попадет и соседу, да еще, как на притчу, попадет раньше и крепче, чем самим орлам-артиллеристам.
Наступило утро, началась война. Из села выползло штук восемь немецких танков: четыре медленно ползут, четыре, остановившись, лупят из орудий. Истребители зашумели, закричали и открыли ответную пальбу. Танк, он, конечно, громада, однако попасть в него не так уж и просто, и, когда артиллеристы попадали в танк, а зенитчики — в самолет, обязательно в любой, даже самой крайней обстановке раздавался клич ликования, бойцы, что помоложе, даже подпрыгивали, шапками оземь били.
И вот, стало быть, утро продолжается, пальба, стрельба и шум разрастаются, танки двигаются, пехота немецкая из лесу норовит в поле выйти, как вдруг резкий, визгливый взрыв, клуб огня с серым, почти синим дымом — это истребители угодили в танк, мы уж по звуку взрыва снаряда, не заглушенного землей, не «снопом», а вот именно клубом, дымным комком, знали, что это такое, и одновременно с расчетом пушки издали торжествующий клич, запрыгали, заликовали…
И внезапно все смолкли — словно отрубило топором наше всеобщее ликование: танк продрал завесу дыма и как ни в чем не бывало двигался вперед, водил хоботом пушки, ноздрею черной принюхивался к дерзкой пушчонке, всадившей ему снаряд в бронированный лоб.
Через минуту пушчонка, как дворовый пес Шарик, лежала кверху лапами, и я точно помню — визжала со страху.
Я не раз видел драпающих вояк, увы-увы, не только фашистских, И сам драпал, разочка два даже босиком, так как спать в обуви не мог и имел привычку разуваться в удобном месте и в удобное время. Кстати, первый удар под Ахтыркою нашей бригаде нанесли не немецкие танки, а наш, драпающий от них, стрелковый полк. Ошалевшие славяне, которых артиллеристы валили наземь, держали втроем, вчетвером каждого, двух или трех вроде бы для острастки застрелили, ворвались сперва туда, где окапывались взвода управлений, потом и на огневые позиции, поизорвали связь, своротили стереотрубы, порастоптали всякое имущество, смели напрочь все, что можно смести, и, оставляя клочья одежды в перстях тех, кто их пытался задержать, загнанно, по-лошадиному храпя черными, разъятыми ртами, умчались вдаль.
Но драпающую пехоту, или, говоря осторожным языком военных сводок, «меняющую боевую позицию» (всегда, конечно, худшую на лучшую меняющую!), хоть короткий миг видно и слышно, а вот, как исчезают расчеты орудий, я ни разу увидеть не сподобился. И у тех стасемидесятишестимиллиметровок, что стояли впереди нас под Черным островом, мгновенно не стало расчетов — ни одной живой души! Артиллеристы не убегали, не улетали, не уползали — их просто не стало, испарились! Отлетели, как свят дух!..
Разумеется, война продолжалась, бой шел и без них, бил наш дивизион из закрытых позиций и загнал немецкую пехоту обратно в лес, били другие батареи и полковые пушки, сгущались разрывы меж лесом, на поле, деревне попало крепко, там уже горело несколько хат, и какие-то машины черно и высоко дымили: в подожженных клунях рвался, разбрасывая стены и крышу, артсклад.
По траншее, проложенной из тыла, от дороги к передовым позициям, в которой, вырыв себе ячейку, сидел и я с телефоном, прошествовала живописная троица: впереди косолапый подполковник с отвислой от тяжести пистолета расстегнутой кобурой, бившей по заду, и с папахой, зажатой под мышкой. За командиром шествовали два адоровенных, сытых бойца, увешанных медалями и орденами. В кубанках, в комсоставском обмундировании, с новенькими автоматами на груди и гранатами за поясом. Подполковник лицом очень был похож на любимого, ныне здравствующего дирижера Светланова. Дирижер во фраке, конечно, выглядел элегантнее и стройнее фронтового командира. Два бойца были похожи друг на друга, как близнецы, и лица не имели. Вместо лица у них были сурово сдвинутые темные брови в солдатский ремень шириной.
Не прошло и пяти минут, как меж сиротливо умолкших пушек возникла папаха, по бокам ее во весь рост встали два автоматчика-гренадера, и вот эта папаха, чуть возвышающаяся над холмами свежей земли, зримо торчащая меж двумя огневыми позициями, тонкий и пронзительный, похожий на голос недавно работавших пушек, исторгла звук: «А-а, сукины дети! А-а, мерзавцы! А-а, змеи подколодные! Так вас и перетак! Глядите, глядите, как вашего полковника убивать будут!..» (звание командир тот округлил, должно быть, для большей выразительности).
И что вы думаете? Как исчезли, испарились расчеты от пушек, так же незримо и возникать начали — из земли, из воздуха, с небес сошли, что ли?! Заговорила одна, другая пушка, продолжался бой, война продолжалась. Гляжу, по траншее от орудий топает подполковник со снова зажатой под мышкой папахою, за ним два молчаливых гренадера. Я не утерпел, высунулся из своей ячейки, глазею — интересно же, не каждый день таких героев увидишь! — как вдруг подполковник остановился против меня, уперся в меня взглядом и удивленно захлопал выгоревшими на солнце ресницами, хлопал, хлопал и спросил:
«Солдат! Ты с какого кладбища?..» — Узнаю я, скоро узнаю и на себе любимое это изречение командира дивизии — Шумилихин бесхитростно ему подражал. Не дожидаясь ответа, махнул командир рукой, засмеялся и пошел дальше, а за ним двагренадера дружно гыгыкнули и сдвоили шаги.
Так вот видел я первый и последний раз знаменитого командира истребительног о полка Ивана Шумилихина, который был-таки удостоен звания Героя Советского Союза, погиб в бою в Германии, похоронен на холме Славы во Львове. И слышал я, обретя независимость, неистовые самостийщики тот холм скопали, над славными могилами надругались, но надеюсь, что добрый народ вологжане прах своего славного земляка перевезли на Родину.
Ну а что же наши генералы-артиллеристы? Они оба давно уже покинули земные пределы, давно покоятся в других местах, на совсем тихих, небоевых «позициях», там, где нет не только склок, интриг и происков, но даже «болезней, стонов и мук нет, но жизнь бесконечная», как гласит древняя печальная мудрость.
Об одном генерале журналист Георгий Миронов написал книгу «Командир дивизии прорыва» и издал ее в серии «Богатыри». В Житомире создан был музей боевой славы 17-й артдивизии, но сохранился ли ныне — не знаю. Там хранились вещи ее командира, боевые его награды, личное оружие. Где-то живет и работает сын генерала. Помню его скромным, деловым, остроумным парнем, снисходительным к причудам старого отца. Ветераны нашей 17-й дивизии чаще всего встречались в Киеве и в Житомире, поминали своего командира добрым, тихим словом. Но уже давно нигде не собираются — остарели славные артиллеристы, поумирали.
О втором генерале, Алексее Кондратьевиче Дидыке, я нигде, кроме книги Георгия Миронова, не читал ни единого слова.
Что ж, пора, пожалуй, заканчивать — о войне нам, фронтовикам, говорить — не переговорить, вспоминать — не перевспоминать. Я и так, кажется, вторгся в «материал» своего романа о войне.
И все же хочется и мне повиниться за всех за нас, ветеранов 92-й бригады и, в частности, бойцов и командиров 3-го дивизиона, перед Митрофаном Ивановичем Воробьевым. Слух был, что наш бывший командир дивизиона, фронтовой товарищ живет в Воронежской области (жил), но на встречи ветеранов своей дивизии не ездил, никому не писал. Обиделся. Да и как не обидеться, если он больше года пролежал в госпитале и никто — ни из офицеров, ни из бойцов его дивизиона не написал ему ни письма, ни привета.
Дорогой Митрофан Иванович! Может быть, попадут Вам на глаза эти строки и хоть немного утешат Вас. Мы-то, бойцы взвода управления третьего дивизиона, всегда Вас помнили и помним, да закрутила нас война, завертела жизнь. Простите нас, если можете…
И вот чудеса, не только в решете! В город Новохоперск поступило всего четыре экземпляра моего первого собрания сочинений, два ушли «по своим», а два решили разыграть в лотерее, и… есть же, есть Силы Всевышние: страшный книгочей Митрофан Иванович Воробьев один из двух экземпляров выиграл! Прочитавши эти заметки в «Правде», он написал мне большое замечательное письмо: «Глянул на портрет Ваш и что-то забрезжило в памяти, увиделось, как молодой паренек тащит меня, раненого, за воротник полушубка…»
Тащили мы его, нашего командира, попеременке, тащил и я. А вот встретиться нам не довелось. Прособирался я, опоздал…
И не удержусь, попрошу через газету со много обязывающим названием «Правда» не унижать нас, уже немногих в живых оставшихся воинов, ложью, пусть и красивой, той самой ложью, по которой нежданно вышло, что 18-я армия, воевавшая долгое время на вспомогательном фронте, была чуть ли не главнеющей ударной силой на войне, начальник политотдела этой армии — чуть ли не самой великой фигурой на фронте.
Однажды был опубликован снимок: он, начальник политотдела, на передовой беседует с бойцами. Подлинные бойцы — окопники, бедовавшие на Малой земле, с одного взгляда установили, что «передовая» та находилась в семидесяти километрах от переднего края, но для него, не постыдившегося принять Звезду Героя за не известные никому подвиги, — и там была передовая.
Однако война-то и бои происходили чуть впереди, и о них, об этих боях, о подлинных окопах и воинах надо говорить всю правду, пусть иногда и горькую — великая дата — 40-летие Победы обязывают к этому нас и все человечество. Мы достойно вели себя на войне и достойны не только благодарности, но и самой высокой, самой святой правды, мы и весь наш многострадальный, героический русский народ на века, на все будущие времена прославивший себя и трудом, и ратным делом.
1985
Ах, как в строку, к разу, казалось мне, к месту вставил я слова о правде на войне, забыв о том, что с войны каждый боец и офицер привез свою личную правду, а генералы и тем более маршалы приволокли свою правдищу, да такую огромную, исключительную, что она загромоздила собой правду истинную, заслонив быль небылью и все военное лихо и почти каждый из них спешил рассказать о себе, хорошем, о своих подвигах — и вот те на: какой-то солдатишка-обмоточник высунулся со своей окопной правдой, и она никак, ни с какого бока с генеральской не сходится, да еще и напечатанной в «Правде», в той самой газете, единственной, которую они почитали, знали и знают, а других и знать не хотят.
Привыкшие повелевать, командовать и направлять, генералы и маршалы не почувствовали, да и чувствовать не желали ветер перемен в стране. Уж больно удобно, сытно и вольготно им жилось до пенсий высоких и хлебных, а на пенсиях уж одна и забота осталась — писать мемуары да строчить опровержения в газеты.
Вот с опровержениями на мои заметки явились к редактору «Правды», Виктору Николаевичу Овсянникову, сразу аж шесть генералов и один маршал и, потрясая бумагами, гневно требовали немедленного опровержения, а редактор им на все это бушеванье усталый вопрос:
— Вам что, делать нечего? Совсем нечего?..
А ведь и нечего. Разве что хвалебные оды писать в честь очередного вождя, Хрущева или Брежнева. Но, опережая друг друга, уже отписались, самый молодой из командующих армий Москаленко написал хвалу Брежневу, когда уж тот часовал. Успел-таки, зарегистрировался, по-подхалимничал товарищ Москаленко и, кстати, напечатал панегирик свой все в той же «Правде», а то ведь те, кто раньше это сделал, душу вытрясут.
Тучи беспризорных детей, нищета в домах престарелых, стремительно разбежалась и поумирала русская деревня; в близкой им сфере — военной промышленности — царит очковтирательство и казнокрадство, там по 15–20 лет гонят в «трубу» огромные государственные средства, выпуская дорогую продукцию устарелых образцов; идет небывалое истребление природы, расхищение сырьевых ресурсов — кругом полно дел и забот, а эти воители лампасами трясут, по редакциям бегают, в издательства взятки тащат, чтоб только увидеть свой мемуар напечатанным, а ныне вон, клацая вставными челюстями, с кровавыми знаменами бегают, желая вернуть столь им милое прошлое, и ради него, выжив из ума, готовы кровь проливать. Не свою. Народную. Иль, выполняя «патриотический долг», установить негласное дежурство у мавзолея, чтобы втихаря не вынесли и не закопали бы в землю их последнего любимого вождя — оплот мракобесия, человеконенавистничества и партийного фиглярства.
Но… но, кроме генералов и маршалов на русской земле жило и живет кое-какое население (хотя вельможным пенсионерам и направителям жизни, этим вечным дармоедам-обывателям кажется, что на земле, кроме них, никого нет и что история с них началась, ими и закончится).
На десяток гневных генеральских отповедей дерзкому солдату и опровержений в газету хлынул поток писем от тех, кто воистину спасал Родину, выполнял свой долг — целый чемодан писем, который я сдал в Красноярский краеведческий музей. Солдаты, сержанты, офицеры — окопники с удивлением, радостью и волнением писали, что поражены тем, что солдата с его воспоминаниями напечатали. И где! В «Правде»! Значит, воистину грядут перемены, потому как дальше так жить невозможно. Целые исповеди — рассказы о себе, о походах и боях, о трагедиях войны — разбитых судьбах, просьбы помочь в бедственной жизни, послать «бумагу» куда надо, помочь с пенсией…
Ах, как далека эта людская исповедь от генеральских отповедей и вельможных забот о себе и своем благополучии. Я и по себе знал, что отцы-генералы, партия и правительство предали своих воинов-спасителей и двадцать лет о них не вспоминали в будни, в жизни, лишь по праздникам славословили и хвалили себя. Ни о живых, ни о мертвых не думали, не вспоминали, по полям и лесам белели косточки русские, в литературе, кино, театре прославлялась совсем другая война, та, на которой мы не были и быть не могли. Царил обман и демагогия, воровство, предательство — товарищ Варенцов, будучи уже маршалом, в Генштабе заправлял всей ракетно-артиллерийской мощью страны, запятнавший себя воровством еще на фронте, нанимается в осведомители матерому шпиону Пеньковскому. Они разом продают пол-России. И ничего. Генералишко, видать, и прежде умом не блиставший, этакий приштабной лизоблюд, гневно пишет мне: «Партия и правительство сочли возможным за прошлые заслуги понизить товарища Варенцова до генерал-лейтенанта, сохранить за ним половину денежного довольства…»
И невдомек генералишке, что кремлевские старцы из политбюро — сами воры и мошенники, не шибко обижая и наказывая преступный кадр, надеются, что и их, согнанных с уютных мест, тоже «пожалеют» и пенсии высокие сохранят. Так оно и вышло: целые генеральские и правительственные городки, построенные в Подмосковье и по всей России. На какие шиши, спрашивается?!
Долго шла буча вокруг моих заметок, долго, долго лампасники дерьмом исходили, но все в конце концов улеглось, хотя любимцем наших генералов я не стал и надеюсь, что и не стану Я не мог оставить безответно письма фронтовиков, немногим хотя бы открытку послал и написал обзор писем. Но в «Правде» уже сменился (или сменили) редактор и мой обзор не стали печатать и вообще туда больше не приглашали. Пришлось мне,  его опубликовать в «Литературной газете».
И снова письма, письма, письма.
Я печатаю этот обзор под названием «Да пребудет вечно» следом за этим послесловием. И читатели сами убедятся, сколь наивен и даже патриотичен этот материал. Мы все же далеко отплыли от той прогнившей пристани, сплошь украшенной красными флагами, бодрыми лозунгами, зовущими в светлую даль. Кто как, а я в «ту даль» больше не хочу и верю, что возврат к ней вообще уже невозможен.
Да пребудет вечно…
В жизни моей случались и случаются такие совпадения и встречи, что впору от них суеверным сделаться и начать думать о небесных материях, да вот земные грехи не пускают.
25 ноября 1985 года в газете «Правда» были напечатаны мои воспоминания «Там, в окопах», и я, признаться, не ожидал, что на них хлынет бурный поток откликов.
За несколько месяцев откликов набрался полный чемодан, а я, как и всякий современный человек, задерган текучкой, изведен суетой, кроме того, вынужден это сообщить моим корреспондентам, — тоже инвалид войны, и со зрением дела у меня обстоят неважно, а письма-то писаны всякими, порой уже «пляшущими» почерками. Да и, как сказал один русский классик, нигде так и не умеют мешать работать писателю, как в России, добавив, впрочем, что русские писатели и любят, чтоб им мешали.
Говорил это классик в ту пору, когда не было еще телефона, не летали самолеты и безграмотное общество не наплодило тучи графоманов, самоучек-социологов, дерзких и диких философов, новаторски мыслящих экономистов, уверенно предлагающих немедленно и без потерь наладить хозяйство и попутно улучшить мораль в любезном Отечестве.
Словом, шло время, письма покоились в чемодане, авторы же, участники войны, ждали «реагажа» на свои письма, а то и просто обыкновенной человеческой помощи и участия.
Узнав о моей скорбной ситуации, один давний приятель, руководитель крупного предприятия, предложил мне спрятаться в таежном пионерлагере, принадлежащем его ведомству.
Пионерлагерь зимой пустовал, лишь две собаки, дружески настроенные к гостям, и строгость на себя напускающая сторожиха встретили меня. Сосняки кругом шумят, снег белый-белый, тишина необъятная, и не верится уже, что бывает такое.
Обходя территорию пионерлагеря, очень строго и «по ранжиру» строенного, в котором, несмотря на грибки, качели и всякого рода спортивные сооружения и деревянные скульптуры, явно проглядывали признаки строгого, к шуткам не склонного военного поселения, идя по зимней тропе на пологой вершине меж давненько уже вырубленных сосняков, я обнаружил заброшенное, безоконное и немое сооружение из бетона, спросил о нем у сторожихи. Она словоохотливо объяснила, что это «бункар», но какой-то «врах сотворил изменшыство», солдатиков, «бедныя, зимой, в морозяку, кудысь увезли, а теллиторию дитям подарили».
Ну, врагами, изменщиками, шпионами, христопродавцами и прочей нечистой силой меня не удивишь, сам есть Отечества моего сын и чуть что, как и все россияне, горазд бочку на них катануть. Но каково же было мое потрясение, когда, открыв чемодан, я обнаружил прямую связь этого заброшенного военного сооружения с содержанием писем!
Впору было на весь пустой пионерский дом завопить: «Свят! Свят!» Но я не завопил, сидел подавленный и в одиночестве, под шум зимней тайги вспоминал своего фронтового командира отделения, который в послевоенные годы был и рабочим, и секретарем райкома, и крупным хозяйственным деятелем. На войне это был честнейший и мужественнейший человек, таким он остался и «на гражданке». Когда я был у него в гостях, по телевизору сотворялось очередное действо: под умильные слова, елейные улыбки и бурные рукоплескания Брежневу вручалась очередная, не заработанная им награда, и возопил мой фронтовой друг: «Да до каких же пор нас будут унижать?» И ответил я фронтовому другу: «До тех пор, пока мы будем позволять…»
Но вернемся к чемодану с письмами. Большинство авторов, в основном бывших фронтовиков, благодарили меня и газету за публикацию, делились своими мыслями, воспоминаниями, кое-что дополняли и уточняли. Были письма-исповеди в тетрадь и более величиной, столь интересные, от сердца и сердцем писанные, что хотелось бы привести их полностью, но нет пока места и времени. Однако я обещаю, что все заслуживающие внимания письма, и прежде всего письма моих однополчан, как только выдастся время, обработаю и пристрою в какой-либо журнал. И все письма непременно сдам в архив. Пусть внуки и правнуки наши читают их, гордятся одними авторами и стыдятся за других.
…Сначала отвечу на некоторые замечания.
Самое главное из них: под Ахтыркой не подбивала наша 92-я бригада восемьдесят танков, и быть такого не могло. Командир 108-й бригады нашей 17-й артдивизии, ныне полковник в отставке Реутов Владимир Дмитриевич, проживающий во Львове, в спокойном, обстоятельном письме поправляет меня: 85 танков атаковало позиции 92-й и 108-й бригад. 92-я бригада тремя дивизионами уничтожила 20 танков, бригада, которой командовал Реутов, — 10 танков. Это был первый такой страшный бой на моих глазах, и я как вспомню восемнадцатилетнего парнишку, имеющего мой облик, находившегося в огненном аду целый день, так еще и удивляюсь, как ему сто горящих танков не привиделось!
Второе резкое замечание о том, что 17-я дивизия формировалась в 1943 году и не могла быть в боях раньше, не согласуется с фактами. Артиллерийская дивизия прорыва — сложное механизированное соединение, его за короткий срок не сформируешь. Я полагал, что военные специалисты понимают это, — и понимают, конечно, но цепляются за любую возможность «ущучить» автора. Весной 1943 года было закончено формирование 17-й артдивизии, но отдельные ее полки и бригады уже в 1942 году осенью принимали участие в боях на Волховском фронте, и начальником штаба артиллерии фронта был будущий командир этой дивизии полковник Волкенштейн.
Есть и еще ряд мелких поправок, которые за недостатком места я опускаю. И среди
них упрек, что я неуважительно описал приезд маршала Жукова на передовую. Но именно из уважения к покойному полководцу я опустил из описания все, что. происходило потом, после начала встречи его с командирами, которых он вызвал к себе.
Много не только горьких, но и теплых чувств пробудили во мне письма. Например, я писал о том, что Герой Советского Союза Иван Михайлович Шумилихин, уроженец Вологодской области, убит и похоронен подо Львовом. Слышал я об этом на встрече ветеранов нашей дивизии, и память не очень-то меня подвела. Иван Михайлович Шумилихин погиб под Берлином, не дожив полмесяца до Дня Победы. Благодарные его друзья отправили тело героя на родину, и прославленный командир похоронен во Львове на холме Славы. Номер его захоронения 22. Участник войны Нина Михайловна Бабинцева прислала мне на память книгу «Холм Славы» и сообщила, что после появления в печати добрых слов о Шумилихине не переводятся живые цветы на могиле героя.
Но есть письма — их двадцать, — о которых мне хочется поговорить особо. Они принадлежат людям со званиями генералов и полковников все более тыловых и штабных служб. Авторы их высказываются пространно, суконным языком рапортов и докладных, но большинство хотя бы не унижает бранью свои высокие звания. Встречаются, однако, и такие письма, что белая бумага краснеет от высокомерного тона, надменности и спеси авторов. Письма эти пестрят одной и той же буквой «Я! Я! Я!» — «Я там-то и так-то воевал!», «Я того-то и того-то знал!», «Я две академии кончил!». И в конце приписка «Извените за ошипки».
Не стану перечислять всех авторов подобных писем, пощажу старость и покой заслуженных людей. Не все уже «по уму» действуют, больше по старой привычке повелевать и опровергать все, что на глаза попадет, а уж писанное бывшим бойцом — тем более. Но скажу о том, что во многих случаях вызвало гнев моих оппонентов и что представляется мне принципиально важным.
Самый большой упрек читателей я заработал за то, что не назвал фамилии командующего артиллерией 1-го Украинского фронта: «Ратуешь за правду, а сам в кусты!..»
Тот материал писал я к Дню Победы. И — каюсь! Искренне каюсь — не хотел марать чистую бумагу во дни светлого и скорбного праздника фамилией человека, опозорившего себя, должность свою высокую и честь советского воина.
Что же говорится о нем в откликах? Процитирую Степана Ефимовича Попова из Москвы. Звания своего он не написал. Не из скромности. Таким «недостатком», судя по высокомерности и непреклонности тона его письма, он не страдает.
Вот что пишет о С. С. Варенцове, командующем артиллерией 1-го Украинского фронта (фамилии которого я не назвал), тов. Попов: «Мы, артиллеристы, знали С. С. Варенцова как крупного артиллерийского деятеля, знали мы и Волкенштейна как мелкого интригана… Безусловно, Варенцов на старости лет провинился, и государство его наказало, но оставило его генералом и членом КПСС, и мы, старые артиллеристы, помним генерала Варенцова довоенного, фронтового и послевоенного как трезвого, отзывчивого и глубоко мыслящего человека, а Волкенштейна бывшие его однополчане не знают даже, где он похоронен».
 «Это был умный и талантливый полководец, — вторит С. Е. Попову полковник в. отставке В. А. Кашин, — он пользовался большим авторитетом и уважением… Это был неприхотливый, скромный человек в быту и очень доброжелательный к людям…»
И в таком же роде еще несколько писем, с умилением повествующих о жизни и деятельности бывшего Главного маршала артиллерии Варенцова. Просто сомневаться начинаешь в достоверности горького рассказа командира 17-й артдивизии — уж не наплел ли чего старый насчет фронтовых дел и насчет того, что, дослужившись до маршала, даже при множестве дел в Генштабе Варенцов не забывал «обидчиков» и того же Волкенштейна «достал» мстительной рукой в артиллерийской академии, где он работал преподавателем после войны, и вышвырнул вон все в том же звании генерал-майора, которое было ему присвоено еще в начале 1943 года.
Давайте же послушаем тех, кто близко знал Волкенштейна и Варенцова с довоенных лет. Директор Сахалинского краеведческого музея Владислав Михайлович Латышев пишет ко мне: «Когда С. Волкенштейну был год, родители привезли его на Сахалин, к бабушке Людмиле Александровне Волкенштейн, известной революционерке-народнице, отбывавшей здесь ссылку после 13-летнего заточения в Шлиссельбургской крепости. По какому-то исторически оправданному совпадению в 1942 году Сергею Сергеевичу Волкенштейну доведется подготавливать и вести артподготовку и бои в районе Шлиссельбурга. За Людмилой Александровной добровольно в ссылку последовал ее муж, врач по профессии, Александр Александрович Волкенштейн. Сергей Сергеевич не был потомственным артиллеристом. Его дед А. А. Волкенштейн известный последователь учения Льва Николаевича Толстого, а отец, Сергей Александрович, учился в Петербургском университете и за революционную деятельность был отчислен из университета и отослан под надзор полиции в Полтаву. Он рано умер, и почти одновременно с ним умерла мать Сергея Сергеевича. Бабушка Людмила Александровна погибла в 1906 году во время расстрела демонстрации во Владивостоке. Сергея Сергеевича взяла на воспитание друг семьи Волкенштейнов, дочь известного врача Склифосовского О. Н. Яковлева-Склифосовская».
«Старый строй убил его мятежную бабку, — пишет журналист Георгий Миронов в книге „Командир дивизии прорыва“, выпущенной в серии „Богатыри“ о Героях Советского Союза, — изломал жизнь его родителям, самого лишил детства». Ранней весной восемнадцатого года С, С. Волкенштейн записался добровольцем в Красную Армию, в девятнадцатом году его приняли в ряды РКП(б)…
Далее слово В. Г. Татарову из Днепропетровска:
«В 1929 году я — курсант батареи одногодников (были такие подразделения по подготовке среднего комсостава). Командир батареи С. С. Волкенштейн, Человек с большой буквы, прямой, честный, справедливый, безгранично преданный делу своей жизни…
Когда полковник Волкенштейн был нач. артдивизии 6-го стрелкового корпуса, ему был подчинен начальник артиллерии 41-й стрелковой дивизии, которая входила в состав корпуса, и командовал артиллерией дивизии полковник Варенцов — этакая импозантная фигура. Самодовольный, высокомерный, хитрый, скрытный, не шибко грамотный артиллерист. Это тот самый Варенцов, что позорно кончил свою карьеру, оказавшись замешанным в громкое дело английского шпиона Пеньковского…»
«…Вместе с Вашей дивизией Вы найдете в мемориале в Петривцах написанную золотом на стене и нашу 3-ю Гвардейскую минометную дивизию, где я был в должности начальника автотехнической службы… В конце войны, когда мы были уже в Германии, я получил указание выделить в распоряжение фронта десяток автомобилей с двумя заправками горючего. Когда машины и команда, сопровождавшая их, вернулись, я узнал, что они возили каменноутольнные брикеты на дачу Варенцова во Львов. Оказывается, этот подлец (другое слово трудно подобрать) во время львовской операции прихватил себе буржуйскую виллу и оформил ее как личную собственность… И скольким же честным людям он испортил жизнь!… Инвалид Отечественной войны, полковник в отставке Владимир Васильевич Павлов. Москва».
Как раз во время работы над этими заметками я получил альбом от нашего однополчанина из Москвы Алятина Александра Константиновича, посвященный любимому командиру. Этот альбом заключает некролог, напечатанный в газете «Красная звезда» 24 мая 1977 года, и фотографию с памятником на могиле Сергея Сергеевича Волкенштейна, возле которого собрались ветераны дивизии, ибо жена его и сын к той поре умерли, родственница у него осталась одна, племянница Комракова Наталия Давыдовна. Она была возле постели умирающего генерала и вот что написала мне: «В последние дни мы много говорили. Он вспоминал своих „парнишечек“ и говорил, что войну одолели и Победу добыли те самые ребята, что четыре года в снегу, в грязи, в земле жили, работали, а я вот умираю, смотри, в какой чистоте. Говорил, что всю жизнь хотел, как его дед-толстовец, не убивать людей, но вот все повернулось так, что Родине надо было служить, быть военным и воевать…»
Великий русский деятель истории, Гражданин и Мыслитель с большой буквы сказал когда-то по поводу великого русского царя — все они у нас великие! который недругов своих, подозрительных людишек, а попутно и разлюбленных жен живьем закапывал в землю, но в глазах потомков возжелал выглядеть ангелом и «редактировал» рукописи о себе способами и методами, дожившими до недавних времен и хорошо нам знакомыми: «Народ обмануть можно, историю не обманешь!» А какое есть жадное стремление у некоторых наших старших деятелей, и не только военных, не то чтобы обмануть, а поприжать кое-что, подзамолчать, жить полуправдой или угодной, любезной их сердцу «генеральской» правдой. «Солдат, так и пиши о солдатах!» — покрикивает мне тов. Попов и другие постаревшие чины. Так им удобней, лучше, спокойнее доживать свои годы. Но: «Кто прячет прошлое ревниво, тот вряд ли с будущим в ладу…» — перед смертью воскликнул великий поэт нашего времени Александр Твардовский.
В газетных дискуссиях перед XXVII съездом партии и на самом съезде немало говорилось о том, сколь вреда принесла нашему обществу полуправда, как исказила она наше общество, сбила его с ноги, сколько породила ворья, шкурников, карьеристов, демагогов, которых хлебом не корми, дай спрятаться за ширму краснобайства, привычного пустословия. Отставные военные, праведно гневающиеся на то, что я состарил в своих личных заметках гаубицу на два года или назвал командующего артиллерией начальником, делают вид, что забыли о совсем недавнем времени, когда заслуги армии под номером восемнадцать и, главное, начальника ее политотдела возносились до такой степени, что невольно вспоминалась притча о том, как один польский улан до того разошелся, повествуя о своих военных подвигах, что малая паненка внучка его — невольно воскликнула: «Деда! Если ты всех врагов победил, все армии разбил, что же тогда делали на войне другие солдаты?..» Видно, «элита элиту» лелеет и хочет любыми способами сохранить за собой самим себе устроенное житье. Да чтоб литература и искусство, как «столбовой дворянке» по велению золотой рыбки, служили им и чтоб про генералов непременно писали генералы, а профессионально работающие литераторы «корректировали» их «труды», исправляя грамматические «ошипки», и выдавали народу «бесценные» подарки в виде опусов о целине, Малой земле и прочих осчастливленных ими землях и бессмертных деяниях.
Напрасно рассерженные корреспонденты хотят убедить меня в том, что мы, рядовые бойцы, на фронте ничего не знали, не слышали и не видели. В нашей бригаде солдаты, даже не видевшие командующего 7-м артиллерийским корпусом Королькова Павла Михайловича (не видел ни разу его и я), тем не менее много были наслышаны о безмерной храбрости и скромности этого замечательного человека.
И вот передо мной письмо бывшего наводчика орудия, ныне рабочего Михаила Антоновича Тупихи, проживающего в Краснодаре: «Я уже два года переписываюсь с командующим, проживающим в Одессе. Заезжал к нему. Принял он меня очень хорошо. Хотя годы его перевалили на девятый десяток, он переписывается со многими ветеранами 7-го корпуса. Но дом, в котором он живет, обветшал, требует капитального ремонта, жаловаться-то Павел Михайлович не привык…»
Иные авторы из генералов все еще вроде бы как находятся на командном пункте и нас, литераторов, считают ротными писарями, которые должны составлять под диктовку рапорты и боевые донесения, а если посмеешь свое суждение иметь, тут же отповедь тебе насчет врагов-империалистов, «на мельницу которых ты (то есть я, Астафьев) льешь воду и ослабляешь мощь наших Вооруженных Сил. Да и какой пример подается нашей молодежи?»
Генерал-майор в отставке Зайцев, бывший начальник штаба дивизии, вместе с еще двумя работниками фронтового тыла пишет почему-то от имени «бывших солдат» десятой и сто восемьдесят первой гвардейских дивизий, заключая свое письмо таким вот «неустрашимым» возгласом: «Ваша затея мартышкин труд! Мы били их (врагов) трехлинейкой, а в случае нужды ракетой побьем запросто!»
Какая живучая все-таки песня «Если завтра война, если враг нападет»! И не стыдно, оказывается, некоторым товарищам, что под бравурные слова этой песни сибирские дивизии и плохо вооруженное ополчение неисчислимо легли в подмосковную землю. Слезы на глазах уже редких вдов наших до сих пор не обсохли, ранние могилы солдат, детей и инвалидов травой еще не совсем заросли, старые раны не отболели, на головы, обряженные в парадные генеральские картузы, какие-то чужеземные загулявшие самолеты садятся, а бравые Зайцевы все те же нам песни поют про «непобедимую трехлинейку» да еще про непробиваемый ракетный щит!
Я читал эти письма и листал газеты с беседой М. С. Горбачева по советскому телевидению: «…мир в своем развитии вступил в такой этап, который требует новых подходов к вопросам международной безопасности. Нельзя сегодня, в ядерно-космическую эру, мыслить категориями прошлого… И сейчас вопрос уже стоит не только о сохранении мира, но и о выживании человечества».
А о том, какой пример подается молодежи, за меня ответит письмо Марка Соломоновича Эльберга: «Нас, ветеранов третьего Сталинградского Гвардейского мехкорпуса… пригласили в Волгоград к 40-летию Сталинградской битвы. Состоялась встреча с учащимися подшефной средней школы, восстановленной еще во время войны на средства, внесенные воинами нашего корпуса… Все было торжественно. Нас приветствовали школьники, а ветераны рассказывали эпизоды сталинградского сражения, о подвигах воинов. Спустя время, уже вне класса, в коридоре подходит ко мне группа учащихся во главе с председателем пионерского отряда и говорит: „Много в наш город приезжает ветеранов, рассказывают подобное тому, что рассказывали сейчас вы, но как поговорим с ними отдельно, в стороне, то слышим совсем другое. А мы хотим знать, что было на войне в самом деле“. Я остолбенел! Полчаса назад ими, учащимися, было выражено столько восторгов по поводу нами рассказанного, а оказывается, под всем этим лежал груз сомнений…»
Кабы он «лежал», это «груз сомнений». Увы, он «работает», ибо всякая ложь, сокрытие истины растлевают души людей, лишают доверия молодежь, которая порой презрительно относится к тому, что говорится и пишется нами, ветеранами.
А что касается совета: «Солдат, так и пиши о солдатах», — я охотно его принимаю и хотел бы всю жизнь вдохновляться примером создателя величайшего шедевра мировой литературы — «Дон Кихота». Четыреста лет назад сочинил его солдат-инвалид Мигель де Сервантес Сааведра, и начал он эту гуманнейшую из гуманных книг сидючи в тюрьме. И вообще я всегда охотно следовал и следую совету Максима Горького — больше учиться. Но не принимал и никогда не приемлю полубарские замашки и этакое небрежно-снисходительное отношение к солдату. Забыли некоторые военные чины, что армия-то у нас все же рабоче-крестьянская и как солдаты, так и командиры вышли не из баронов и графов, а все из того же трудового народа.
Не могу умолчать и еще об одном совете. Содержится он в письме полковника в отставке Н. Н. Полякова из Москвы и еще в нескольких письмах: писать с «партийных позиций, на основе документальных данных, как это делали и делают писатели К. Симонов, И. Стаднюк, В. Быков».
Видно, наши бурные, часто вздорные перепалки и маломысленные творческие дискуссии породили у обывателей мнение, что мы, советские писатели, живем совсем разобщенно, готовы порвать друг друга, и поэтому я вынужден привести цитаты из писем двух уважаемых не только мною писателей и сказать, что, хотя и живу я в Сибири (но не в пустыне же Сахаре!), меня связывают со многими писателями, прежде всего фронтовиками, товарищеские, с некоторыми и дружеские отношения. Знаком я и с Иваном Стаднюком, раскланиваемся при встречах; не очень близко, но знал я и Константина Михайловича Симонова, встречался с ним незадолго до его смерти, имею от него добрые письма. Давно знаю Василя Быкова и помню, как жестоко били и умело травили его, тогда еще малоизвестного писателя, за роман «Мертвым не больно» — две-три подписи в «сердитых» письмах ко мне знакомы и В. Быкову. «Виктор, дорогой дружище! — пишет ко мне Василь Быков. — Как, наверное, и всюду сейчас в стране, в Белоруссии тоже звучит твое имя, связанное с двумя последними публикациями — в „Новом мире“ и в „Правде“. Здорово, верно и наконец-то! Кому-то давно надо было так сказать, и если это выпало тебе, то вдвойне правильно…» А вот выдержки из письма бывшего командира огневого взвода гаубичной батареи, ныне известного писателя: «Жму тебе руку за твое в „Правде“ напечатанное, и по сути, и по боли, которая в каждой строке и за каждой строкой, — это и есть то главное, что должно было быть сказано, и сказал ты это с достоинством и с презрением к тем, кто нашу окопную, народную правду войны, великой кровью оплаченную, смел называть „кочкой зрения“… В литературе первых не бывает, это честолюбцы стремятся в первые. Но каждый подлинный писатель — единственный и неповторимый» Григорий Бакланов.
…В моих заметках было сказано о том, что наш любимый командир дивизиона Митрофан Иванович Воробьев был тяжело ранен и мы его с двумя обоймами к пистолету и гранатой вынуждены были оставить в Орининской школе, где временно размещался госпиталь. Когда закончился многодневный бой, мы уже не нашли оставленных там раненых.
Пропал, думаю, погиб Митрофан Иванович, вечная ему память! И вот среди откликов — письмо из Новохоперска Воронежской области от какого-то Воробьева. Начал читать — и сердце мое забилось радостно: жив! «Нас (жена Митрофана Ивановича, Капитолина Ивановна, была вместе с ним на фронте. — В. А.) глубоко тронуло, что ваша память сохранила события тех далеких огненных лет… Ранение, которое я получил в том бою, оставило меня инвалидом на всю жизнь… Память почему-то сохранила больше тех, кто погиб на моих глазах. Вот наблюдательный пункт на ахтырском пшеничном поле, ужин, который привез начальник связи Коровиков. Вдруг самолет, бомбежка, крики, стоны. Командир разведки дивизиона Ястребов, смертельно раненный, говорит Капитолине Ивановне: „Товарищ врач, оказывайте помощь другим, я — готов!“ — и умер. Убит молоденький разведчик (фамилии не помню). Душераздирающе кричит командир отделения связи — перебит позвоночник.
В другом районе страшное ранение в живот получил уже другой командир отделения связи, бежит на наблюдательный пункт, а кишки висят, волокутся по земле, он их руками заправляет в распоротый живот… Выжил! Я его в 1946 году случайно встретил в Пензе — едва ходит, торгует иголками. Обнялись мы с ним, расцеловались… Стоит перед глазами командир батареи Зайцев, убит в деревне Телячье, под Волховом (убит, добавляю я от себя, почти в первом бою, самый видный и красивый, самый бравый и боевой командир, которому на роду было написано быть любимцем и героем. — В. А.). Сидит под деревом, помню, как живой, только капля крови запеклась на шее, возле сонной артерии, рана — с иголочное ушко. Другой командир батареи стоял рядом, шальная пуля прошила грудь через сердце, навылет. Я ясно слышал ее удар в тело, как галька издает звук, вертикально брошенная в воду, и последние слова; „Отжил Василий Иванович на белом…“ — и осел».
Ах, война, война… Болеть нам ею — не переболеть, вспоминать ее — не перевспоминать! И все-таки не могу отложить в сторону одно письмо. Какой светлый и, не побоюсь «крайнего» слова, нежный образ встает за строками, написанными Парасковьей Петровной Бойцовой, награжденной на фронте орденами Красной Звезды, медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги», ныне работающей стенографисткой в Калининском облисполкоме.
«По возрасту я ваша ровесница, одинаковая с вами военная специальность — связистка, в 44-м Гвардейском артиллерийском полку 16-й Гвардейской стрелковой дивизии. Прошла с боями из Подмосковья, огненную Курскую дугу, Белоруссию, Прибалтику, Восточную Пруссию… Пути войны, нелегкие для мужчины, во много раз труднее для девушек-фронтовичек. Сейчас невозможно представить, как мы могли жить, и не один год, имея всего имущества шинель да плащ-палатку. За все время пребывания на фронте я не припомню, чтоб хоть ночь между боями мы провели в жилом помещении. Землянка узла связи — в ней невозможно встать, со стенок сочится, под ногами хлюпает грязь, в которой день и ночь чадит узенькая полоска шинельного сукна, опущенная в горючее. Отсидишь смену — только зубы белые.
Мы, 17-18-летние девушки, не принимали скидки ни на молодость, ни на слабый пол. Лично я постоянно находилась во взводе связи, среди солдат разного возраста, рядом ни мамы, ни подруги, постоянно контролируешь свой каждый шаг, каждое слово. Я по пальцам на одной руке могу пересчитать, сколько раз мылась в бане (в землянке, во время недолгой передышки в боях). Даже летом, недалеко от реки находясь, разве можешь искупаться, если кругом одни мужчины…
День своего рождения забывала каждый год. В 1944 году замполит полка Расщепкин сказал, что нынче-то обязательно отмечен будет мой день рождения — как-никак двадцать лет! Но началось наступление, тяжелые бои, большие потери…
В 1945 году в полку решили торжественно отметить 8 Марта. Стояли мы тогда в городе Бергау под Кенигсбергом. В полку было шесть девушек: военфельдшер, две телефонистки, две радистки и повар. Мы никогда не видели друг друга — фронт не место для прогулок и в гости не пойдешь. Командир полка разрешил девушкам быть в гражданском платье. Я посмотрела свой гардероб: ватные брюки, застиранная добела гимнастерка, стершиеся сапоги. В таком виде на праздник? Но молодость есть молодость! Всем хочется быть красивыми и нарядными. Я принесла свои рваные сапоги старшине, попросила отвезти их в ремонт, взамен получила ботинки 45-го размера.
Началось торжество. Замполит Расщепкин, видя, что меня нет, идет в наш подвал и, отвернув плащ-палатку, громко спрашивает: „Почему?! — но увидел мои ботинки, опустился рядом со мною на нары и мог только произнести: Да…“
Не обходили нас и взысканиями — у меня до сих пор остались неотработанные шесть нарядов вне очереди…»
Дорогая, далекая, милая женщина Парасковья Петровна! Пусть эти наряды вне очереди отрабатывают мужчины, желательно те, которые их вам влепили. А я целую ваши руки и в «лице их» целую руки всех женщин, беззаветных наших тружениц, самых стойких, самых терпеливых, самых мужественных героинь войны.
Желаю всем моим собратьям по окопам того же, чего желаю себе на исходе лет: хотя бы сносного здоровья, незакатного солнца на мирном небе, радости во внуках и правнуках…
А благодарная и благородная память, верую, да пребудет с нами вечно!
…Пустующий бункер в таежном пионерлагере приспособлен под овощехранилище, и у меня возникла дерзкая мечта: вот бы все бункеры во всем мире — да под картошку бы!… 1987
Для меня, бывшего окопного солдата, День Победы — самый печальный и горький день в году. Уже за несколько дней до праздника мне тревожно, я не могу найти себе места, мне хочется попросить у кого-то прощенья, покаяться перед теми, кто уже сгнил на бескрайних полях России и в чужом зарубежье, молиться Богу, если Он есть, чтоб никогда это больше не повторилось и мои дети и внуки жили бы спокойно, на успокоенной земле, история которой являет собой позор безумия и безответственности перед будущим и прежде всего перед нашими детьми.
Я не могу смотреть телевизор в День Победы. Он забит хвастливой, разряженной толпой каких-то военных парадных кавалеров и краснобаев, обвешанных медалями, и когда среди них провернется, «для разрядки», инвалид-горемыка, показывают документы и кинохронику — слезы душат меня, и я часто, как и многие окопники, хватившие нужды и горя не только на войне, но и после войны, не могу совладать с собой, плачу и знаю, что во многих семьях дети и внуки уже не пускают к телевизору нашего брата — солдата, боясь его слез, сердечных спазм и приступов.
Хвастливое, разухабистое действо в День Победы особенно кощунственно выглядит в исполнении наших генералов и маршалов. Им бы встать на колени посреди России, перед нашим народом, выбитым на войне, и просить прощенья за бездарность свою, за холопское исполнение дикой воли главнокомандующего, за браконьерство, учиненное в войну с русским народом. А вот маршал Белобородов, так и не одолевший уровень начальной школы, хотя и «прошел академии», и хвастающийся своим батрацким происхождением, со слезами на глазах вещает о том, как одержал «первую победу» под Москвой, освободив город Истру и как отважные солдаты, по горло в ледяной воде, шли через реку Истру.
Как же этим можно хвастаться? Дело происходит под Москвой. Кругом деревни с деревянными строениями, телеграфные столбы, сады, леса, хоть обмотками бы связать плоты, да просто за бревно держаться, а у него солдаты идут, да не идут (врет он, врет!), гонят их по горло в воде. Его, сукиного сына, надо было судить за такую «победу», а он маячит в телевизоре, бахвалится, и ведь не от одной тупости бахвалится, он упоен опытом «руководства» войсками.
На Днепре переправы были тоже не подготовлены, тоже на «подручных средствах» отважные солдаты плыли на смерть. И сколько их доплыло?.. Я-то знаю, как и сколько, сам плавал и тонул в Днепре… Вот бы и назвали хоть раз правдивые цифры, правду бы сказали о том, как товарищ Кирпонос в 1941 году бросил пять армий на юге и как 11-я армия Манштейна перебила все, что было у нас в Крыму. Без флота, с отдаленным тылом, оставив на время осажденный Севастополь, «сбегал» Манштейн и под Керчь и опрокинул в море три армии под «героическим» руководством любимца «отца народов» тов. Мехлиса.
Но этого не будет. Будет гром, музыка, умильные обнимания, подстроенные встречи, «неожиданные» открытия героев и героических дел, прекраснодушие будет, лжепредставление на военную тему и такое, что ущипнуть себя снова захочется и спросить: «Да полно! На какой же войне я-то был?!»
Мой близкий друг Иван Гергель, которого, впопыхах драпая, бросили раненого на поле боя товарищи офицеры, ходившие на рекогносцировку, и которого я уж в последний момент выдернул из-под наступающих танков, понимая, впрочем, опытным нюхом, что они по нам стрелять не станут, не до нас им, двух обмоточных солдатиков, потому как по опушке леса стояли сплошь батареи, брошенные нашим
 «доблестными» артиллеристами. А вдруг да не все расчеты убегли? Вдруг да лупанут под башню подкалиберным из полуторасотки или из стадвадцатидвухмиллиметрового? Так вот, этот бывший солдатик, полтора года провалявшийся в госпитале, однажды при мне в городе Орске, на своей Родине, насмотревшись телевизора, горько заплакал: «Вот, Витька, как люди-то воевали, а мы че-о-о?..»
Есть и еще мой однополчанин в городе Темиртау — этот уж меня вынул с поля боя, умница, человек прямой, четыре созыва был секретарем райкома, а сейчас большой руководитель, много читающий, думающий, он спросил с обидой меня, глядя на телеэкран: «Когда, Витя, кончат нас унижать ложью? Когда вы перестанете врать?!»
И в День Победы, через журнал «Москва» я хотел бы задать расширенной его вопрос: «Когда нас перестанут унижать ложью? Когда мы перестанем врать? Когда наш многострадальный народ, утопивший фашизм в крови, проложивший и устеливший до Берлина путь телами своими, узнает правду о войне?»
Я уверен, что редколлегия журнала «Москва», в которой столько бывших воинов и честных писателей, несмотря на мое звание рядового, напечатает взволнованное и откровенное мое письмо в подборке ответов на единственный так лаконично, но емко сформулированный вопрос: «Ваш День Победы — 9 Мая 1945–1985 гг.».
Желаю здоровья живым, святости, тишины и покоя павшим.
Прошу печатать ответ без сокращений и кастраций, я от них устал за сорок-то лет. Если не можете напечатать, бросьте мою бумагу в редакционную корзину и больше никогда не лезьте в мою изболелую душу, заключенную в тело, израненное на проклятой войне.
1984
Дорогой Виктор!
Прости великодушно, но напечатать твой ответ (да не ответ, а исповедь) на нашу анкету не можем. Я бы мог в каких-то местах с тобою поспорить, но не буду этого делать, потому что мне решительно не хочется во второй раз «лезть» в твою «изболевшую душу». Попробовал однажды сунуться в нее в связи с «Пастухом и пастушкой», а потом долго не мог избавиться от душевной отрыжки, вызванной нашим отчуждением. Поверь, мне это больно. Больно потому, что люблю твое редкостное дарование, твое Слово, ну и, разумеется, тебя самого. Если б мне удалось сохранить дружбу с тобой, даже не дружбу (это уж слишком много!), но хотя бы ровные товарищеские отношения, я бы и этим был счастлив.
Три странички искренней исповеди большого писателя не заслуживают того, чтобы их бросить в редакционную корзину, как ты сам советуешь. Это было бы сверхкощунственно. Полагаю, что будет лучше, если они вернутся к тебе не захватанными чужими руками. Твой Михаил Алексеев.
 21 февраля 1985 г., г. Москва
Редакция журнала «В мире книг» предложила мне выступить на тему «Моя почта», полагая, видимо, что почта моя обширна. Нет, писем читательских я получаю немного, но, как правило, письма эти от думающих, умных читателей, и это меня радует.
Среди читательских писем есть одно, которым я особенно дорожу и которое стало как бы путеводной звездой в моей работе.
Первый рассказ свой я написал, полагая, что ничего не должен выдумывать, и потому сохранил фамилию, имя героя и т. д. и т. п. Возможно, произошло это не только по авторской наивности, но и как реакция на те многочисленные историйки на военные темы, которые тогда печатались косяком и ничего общего с войной, какую я видел, не имели.
Когда учился я на Высших литературных курсах в Москве, то как-то в разговоре с друзьями-сокурсниками поведал смешную историю своего первого рассказа. Однако друзья мои не смеялись, а поругали меня за то, что я не послал свой рассказ семье погибшего товарища, о котором написал.
Я исправил свою оплошность и послал книжку в городок Тогул, что на Алтае, на имя писателя Николая Николаевича Чабаевского, так как запамятовал название деревни, из которой происходил герой моего рассказа и мой фронтовой товарищ — Матвей Савинцев.
Николай Николаевич, живущий в том же районе, из которого произошел мой герой, сделал все, чтобы отыскать Савинцевых, и они отыскались.
Книжечку «Сибиряк» читали всей деревней, собравшись в сельском клубе. И плакали все, потому как в деревне Шумихе почти в каждом доме кого-нибудь не дождались с войны и оплакивал всяк своих, слушая о гибели связиста Савинцева.
Имя моего героя присвоили пионерской организации села Шумиха. И вообще в деревне Шумихе получилось большое и горькое торжество, как мне потом сообщили.
Однажды получил я письмо от дочери Матвея Савинцева. Вот оно целиком. Ни одного слова не могу я сократить в этом письме, ибо кажется оно мне сильнее и лучше многих наших сочинений.
Здравствуйте, Виктор Петрович!
Пишет письмо незнакомая Вам Валентина Савинцева.
Виктор Петрович, я не знаю, как мне отблагодарить Вас. Вы сделали для нас очень много хорошего. Вы написали книгу о нашем отце. Это нам великая память о нем. Это все, что осталось от него. Еще от него остался старый портрет — и все. Я плохо помню, но было это примерно так. Кто-то сказал, что кончилась война, или еще нет. Или наши подходили к Берлину. Мы с сестрой и мамой были в огороде, когда нам сказали. Мы так радовались, что придет отец, прыгали и радовались. А маме в это
время вручили медаль «За доблестный труд». А через несколько дней маму вызвали снова в сельсовет. А она говорит: «Наверное, опять что-нибудь дают, прямо совсем некогда, а они вызывают». Это мы шли за коровой в поле. Мама шла с веревочкой. Вернулась в сельсовет.
Я как сейчас вижу этот сельсовет. Весь перекосился, крыльцо большое, но пола на крыльце нет, почему — я не знаю. У двери лежали две доски, чтобы можно было зайти в дом.
Я и моя сестра стояли на бревне и ждали, когда выйдет мама. Мы думали, что маме опять дадут медаль, и спорили: кому из нас носить ее. И вот вышла наша мама. Как увидела нас, так голосом и заплакала. А в руках у нее была какая-то бумажка. Мы тоже заплакали, хотя не знали, почему плачет мама, а она долго не могла сказать ни слова.
К нам много собралось людей, и все плакали, а я спряталась в сенях за дверью и там плакала.
Стали мы жить помаленьку. У многих не пришли отцы. Был сильный голод. Жили только на траве. Мама работала, а бабушка — это мать отца, с нами была дома. Бабушка все отдавала нам, а сама не ела. А когда садилась кушать, что-нибудь сварят, то мы ждали, когда первую ложку хлебнет мама и бабушка, тогда мы с сестрой начинали. Это мы договорились так с Зоей. Бабушка умерла, может быть, и от голода. Когда умирала, то кричала: «Уберите траву! Это она задавила меня!»
Незаметно так мы выросли, стали взрослыми. Мне исполнилось шестнадцать лет. Я пошла и получила паспорт. Школу бросила, потому что подружки поехали в город. Я с ними. У меня было всего одно платье. Днем работаю в нем, а вечером стираю и глажу, почти сырое одею и иду вместе с девчатами в клуб.
А когда собрались, поехали в Барнаул. Я думала, что буду работать, зарабатывать деньги и куплю себе еще платье, а может, и два. Город я даже не знала — в какой стороне. Уехали. А когда приехали в Барнаул, не знали куда идти. Ночевали на вокзале. На квартиру нас не пускали, боялись, наверное, что чего-нибудь возьмем. С трудом устроились. Стали работать. А в тот же год, когда мы уехали из колхоза, наши получили много хлеба и с тех пор стали жить хорошо. Это было в 1954 году. Только тогда колхозники ожили. А я и сейчас живу в Барнауле. Сейчас у меня семья. Муж, дочь и свекровь. С мужем мы живем хорошо. Работаем в одном цехе на строительстве и учимся в вечерней школе рабочей молодежи. Он в восьмом, а я в седьмом классах.
А сестра Зоя работает дояркой в колхозе, и мама тоже в колхозе, и брат Александр трактористом работает.
Простите, Виктор Петрович, что я столько много написала. Я даже не знаю, почему я Вам все это написала. Возможно, Вам это неинтересно.
Виктор Петрович, я много искала книжку «Сибиряк», но не нашла. Мне обещала принести одна женщина, но до сих пор нет. Мне так хочется прочитать и не знаю, где взять. У мамы есть, но ее читает сейчас все село. Ваш адрес выслали мне из дома, а им выслал Чабаевский. с
Передайте привет Вашей жене и детям, если они есть у вас. Сейчас мы живем на квартире, а через месяц будем жить на своей. Сейчас строимся. К Первому мая приезжайте на новоселье.
* * *
Надо ли комментировать это письмо? Добавлю лишь, что после такого письма уж не захочется писать для литературных снобов или для заморской публики, которую одно время почти уверили молодые, но ранние наши писатели, будто земля наша кишмя кишит мальчиками и девочками, не знающими, куда себя девать и что делать.
Большую, очень большую роль сыграло в моей писательской жизни письмо Валентины Савинцевой. Что бы я ни замысливал, что бы ни писал — всегда ысленно обращаюсь к ней и каждое свое произведение примеряю на нее, как платье, — подойдет ли оно ей.
И не знаю я другого смысла и другого счастья, чем писать для простых, но истинных тружеников нашей оплаканной и зацелованной земли. Трудом своим и жизнью они заслужили доброе слово, трепетную любовь нашу, и благодарное их слово есть высшая награда за наш нелегкий литературный труд.
1961
Я воевал рядовым бойцом в составе 92-й артиллерийской бригады и последний раз был ранен в Польше, под крохотным, но старинным городом Дуклой, знаменитым лишь тем, что в нем родилась будущая жена Лжедмитрия Марина Мнишек, да еще тем, что здесь, возле этого городишки, в Карпатах, русские войска еще в империалистическую войну пытались перейти Дуклинский перевал, чтобы сразу же попасть в Словакию и поскорее кончить войну, но потеряли 85 тысяч солдат в горах и не перешли. Однако стратегические соблазны так живучи, что и в прошлую Отечественную войну русские войска снова решили перевалить горы и попасть в Словакию коротким путем. И, положив здесь 160 тысяч жизней, снова попустились наши генералы дерзким замыслом и двинули войско добиваться удачи в другом месте.
Там, в Карпатах, и я, мелкая песчинка в громадной буре, кружился и упал на твердую прикарпатскую землю, все еще скупо рожающую хлеб, овощи и фрукты, хотя и обильно полита она солдатской кровью, в особенности русской.
А человек уж так устроен, что его вечно тянет туда, где он пролил свою горячую кровь, как с годами тянет его в родные места, чтобы успокоиться возле родных могил. И все мне не было покоя, как нет покоя многим израненным и увечным воинам; всем им и мне тоже кажется: вот побываешь на месте ранения и что-то поймешь, обретешь успокоение, преодолеешь тоску по своей молодости, оставшейся в пекле военных окопов.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. В Польшу я попал спустя тридцать лет после Победы и, кстати, в Польше же и встретил его, этот Великий праздник, видел военный парад в Варшаве; сжимало мое горло слезами при виде слез польских ветеранов, прочел в газете ошеломившие меня цифры: за освобождение Польши погибло шестьсот тысяч советских воинов и пятнадцать тысяч поляков.
Сколько изувечено здесь народу и, вроде меня, тяжко мучаются ночами болью старых ран — никто уже не сочтет, никто не подскажет, никто не проверит.
Мы выехали вдвоем с переводчиком из Варшавы на юг рано утром. Шофер Янек не признавал скорости ниже ста двадцати километров, и его «фиат» словно бы летел, стелился над отсыревшей от весенней влаги полупустынной в этот час автомагистралью. Янек был не только лихой, но и умелый водитель, а переводчик хотя и говорлив, но понятлив, он скоро уяснил, что то, что мне надо увидеть, я увижу и запомню и без его подсказок.
Польша была первым иностранным государством, которое я видел в своей жизни. Мы перешли границу в районе Перемышля в августе 1944 года, а в сентябре я уже выбыл из действующей армии, казалось бы, не накопив никакого «материала» для воспоминаний. Однако ж память человеческая есть сложный и таинственный, быть может, самый сложный и самый таинственный инструмент, который работает помимо нашей воли, подчиняясь каким-то необъяснимым законам сознания, а скорее всего даже подсознания.
Несмотря на то, что был я «захлопотанным» солдатиком-связистом, все время работал, бегал, падал, прячась от пуль и разрывов, все же кое-что видел, слышал и запоминал. Конечно же, лишь «кое-что» — солдату на войне, да еще связисту, созерцанию предаваться некогда.
И вот это «кое-что» подступало ко мне явственно, тревожило душу, бередило раны, тесно и больно было сердцу. Может быть, потому, что ехали мы в город Жешув, где должны были ночевать и где нас ждал ныне работающий в Москве в польском посольстве секретарем по культурным связям славный человек и писатель Збигнев Домино, вспоминал я, как неподалеку от Жешува, под городом Ярославом, бывал в роскошной усадьбе с огромным и тоже роскошным панским домом посередине и как там два «чокнутых» человека — наш солдат, по национальности узбек, и престарелый поляк — собирали под деревьями, на аллеях и возле прудов отбитые взрывами от мраморных и гипсовых фигур руки и ноги и пытались прилепить их обратно.
Я написал об этом рассказ «Как лечили богиню», не лучший, к сожалению, свой рассказ. Во всяком разе сейчас я написал бы его иначе.
По телефону в Варшаву Збышек Домино сообщил молодым, звонким голосом, что он знает рассказ и что не далее как сегодня вечером я увижу и усадьбу Потоцких под Ярославом, в которой, по его мнению, и совершилось действие рассказа, и богиню ту, восстановленную и поставленную на место.
Ну как тут не волноваться?
А по обочинам дороги кипела весна и пенились яблони, груши, сливы; ясные всходы зеленых хлебов узкими платами покрывали пологие холмы, к югу все более круто и крупно набухающие; все чаще и чаще холмы эти обрезало впадинами и логами. А вот уж и ручей с пеной на губах скатился к дороге и нырнул под настил нехитрого, узенького мостика, возле которого в гуще серебристых тополей и набравших цвет каштанов утопал и как бы сросся со старым садом тоже старый кирпичный костел, по низу покрытый древней плесенью мхов, и к нему, мерно звонящему, стекался в одиночку и парами с ближних хуторов степенный, воскресно одетый люд. Через мосток, взявшись за руки, шли старый пан в заношенной конфедератке и высоко и аккуратно подобранных над башмаками широких портах и девочка лет восьми-девяти, в темном платьице с глухим воротником, поверх которого топорщилась накрахмаленная школьная форма и сшитый по старой моде, похожий на белый весенний цветок, весь в складках и лепестках передничек.
Старый пан приподнял картуз, приветствуя нас; девочка, что-то ему с улыбкой говорившая, еще крепче сжала его крупную, крестьянскую руку, ближе прильнула к нему и, не переставая улыбаться, поглядела на нас, и я заметил, как светло и празднично сияли ее серо-голубые глаза урожденной славянки, и во взгляде ее почудилось мне возбужденное ожидание чего-то необычного девочка с дедом шли к заутрене, и дитя еще верило, очевидно, в чудо и святое Божье творение, а может, просто радовалась этому мирному утру, мирно цветущей земле, мирному и вечному небу над головой. Все чаще, все круче становились подъемы и спуски, древняя краковская земля краснела сухоземом и суглинками — приближались к Карпатам, и видно было, как тяжело и трудно давались и даются здесь человеку хлеб и жизнь. Уже сделались поля, щетинистой всходы, круче завинчивались кусты вдоль проселков и по оврагам, реже хутора и деревушки. Возле небольшой деревушки с уже частично заколоченными избами и заброшенным, каким-то увядшим, будто подсохшее дерево, махоньким костелом виднелась на хлебном поле склоненная фигура в выцветшей одежде и в белом, далеко заметном платке. Женщина-крестьянка полола вручную хлеб и, выпрямившись, отирая тыльной стороной ладони усталое лицо, усталым же и долгим взглядом проводила нас.
Скупая, жесткая земля, изнурительный крестьянский труд. Я никогда не видел таких маленьких, скудных полей и никогда не знал, что хлеба возможно полоть вручную. Не захватил или не запомнил, когда был парнишкой и дед еще был единоличником и обрабатывал крестьянский надел на Усть-Манской заимке, потом, при коллективном хозяйстве, у нас и привычки не было чего-то полоть. До сих пор сорнякам угрожают химией и какими-то сверхмощными агродостижениями и механизмами — вот и клубится туманом над необъятными полями пух осота да распирает от наглости, озорства и молодецкой силушки всякого рода сорняк, который угроз не боится, а признает лишь упорный труд, и уже на тучных полях Сибири, где с плутом и серпом неграмотные крестьяне брали до тридцати центнеров с гектара, пятнадцать центнеров пшеницы на круг — в радость.
Збышек Домино встретил нас в Жешуве бурно, по-родственному, угостил омлетом «по-жешувски», познакомил с представителями Общества польско-советской дружбы и умчал на машине куда обещал — в усадьбу некоронованных королей Польши — Потоцких. По пути мы заехали на кладбище павших воинов и положили букет цветов к подножию памятника молодогвардейцу Ивану Туркеничу, погибшему под Дембицей, прах которого перевезен под Жешув после войны.
И вот мы в усадьбе Потоцких, обширной, роскошной и такой благолепной, что на вопрос Збышека — «Узнаешь? Узнаешь?!» — я кивал головой, а сам ничего не узнавал, все мне казалось ровно бы когда-то виденным, но во сне, в оглохшем, одноцветном и точно бы не моем уже сне.
Строгие аллеи были усыпаны белым цветом, густая зелень переплеталась над головой, в прудах и в ручье, сомкнувшем их между собой, плавали караси и красные заморские рыбки с такими яркими плавниками, что они скорее казались похожими на громадных бабочек, случайно угодивших в воду. По берегам цвели розовые цветы меж глянцево-блестящих листьев, напоминающие лотосы или что-то такое сказочное, и все здесь было как в тихой, дремотной сказке. Густоголосое пение птиц и неподвижно стоящие скульптуры на аллеях еще более увеличивали чувство сказочной завороженности.
А вот и богиня! Как бы в кокетливом испуге и удивлении прикрыв ладошкой зрелую, девственную грудь, стояла она в уголке возле беседки, склонившись белым ликом над маленьким зеркальцем пруда, и, глядючись в него, отражалась во всей чистой и прекрасной наготе меж белых кувшинок. Збышек все свое: «Ну, узнаешь? Ее-то хоть узнаешь?!» «Нет, Збышек, не узнаю», — тянуло меня честно признаться польскому другу, волей прихотливой судьбы выросшему в Сибири и назвавшему свою книгу рассказов «Кедровые орехи». Но мне так не хотелось его огорчать, И я согласно кивал головой, а сам глядел и удивлялся земной красоте, величию природы. Вдруг до слуха донеслась дивная музыка, тоже древняя, простая, зовущая и в то же время доступная лишь сердцу и необъяснимая разумом. Ощущения сказки еще более увеличились, и мы словно завороженные двинулись на звуки музыки. Скоро оказались у входа в огромный дом Потоцких, откуда звучала музыка. Вежливый служитель дома, превращенного в народный музей-усадьбу, вежливо же объяснил, что начались традиционные ежевесенние концерты старинной камерной музыки, на которые съезжаются музыканты и слушатели со всех концов Европы, и что осмотреть бывшие владения Потоцких мы сегодня не сможем.
Збышек загорячился, в шутку ли, всерьез ли посулил всех тут с работы поразогнать, коли не покажут освободителю этой усадьбы то, чего он в войну увидеть не мог, ибо больше ползал на брюхе, глазами уставившись в землю. Вежливый пан служитель поулыбался и разрешил нам войти в дом, но вести себя тихо. Мы на цыпочках поднялись наверх, постояли возле зала, в котором шел концерт. Меня поразило, как много слушали музыку инвалидов — у входа в зал стояли разного рода коляски. Уронив головы, чтобы не было видно слез, в них сидели, внимая музыке, и тихо плакали люди.
Мне сразу расхотелось на что-либо глазеть и чему-либо удивляться, а захотелось сесть с этими людьми в круг и вместе с ними поплакать о себе и обо всех нас.
И когда я бродил по роскошно обставленным апартаментам ясновельможных панов Потоцких и, узнавая, сколько они увезли с собой богатств, убегая с фашистским охвостьем за границу и сколько увезти не смогли, все слышал издалека музыку Генделя, Баха, Вивальди, Шопена, Венявского — эта вечная музыка как-то отделяла меня от суеты людской, необузданной алчности, глухоты к мольбам и нуждам ближнего. В одном из больших залов нам показали ободранные стены, что-то с корнем выдранное, вывернутое, изуродованное это ясновельможные «патриоты» Польши рвали позолоту со стен, канделябры, подвески, ценную утварь — припекло, видать, освободительные войска наступали «на хвост», некогда было церемониться. Тяни веками накопленное, по крохам собранное великим и многострадальным народом. Урвали. Выморщили. Рви когти! Беги! Торопись! Спасай шкуру!
Поляки так и хранят эту залу ободранной, побитой, развороченной смотрите, дивитесь, люди добрые, а то ведь трудно и поверить, глядя на надменные и пышные портреты многих поколений Потоцких, развешанные по стенам, что их вырождающееся древо сплетется с гнилокорыми ветвями немецких фашистов, и там, за рубежами, выродки будут пьяно орать: «Еще Польска не сгинела!», проматывая прикарманенные национальные ценности, уворованные у родного народа.
И назавтра, когда пан Янек мчал нас с птичьей скоростью к Дукле, все звучали во мне, накатывая, словно волны моря, одинаковые и в то же время неповторимые звуки старой и никогда не стареющей музыки.
И все развертывалась и развертывалась лента дороги, бесконечная, как вечность, и неповторимая, как жизнь. м
В Сандомире, в войну в прах разбитом снарядами и бомбами, шли восстановительные работы, государство выделило огромные средства, чтобы этот древнейший польский город был восстановлен в его первоначальном, историческом лике. Под Дембицей мы остановились, и, хотя вновь проложенная асфальтовая магистраль несколько изменила облик местности, я нашел место нашего артиллерийского наблюдательного пункта и тот пятачок земли, на который, вскрикнув, замертво упал, окутанный дымом взрыва, и, корчась, затих наш товарищ-связист. Где-то здесь, в сосняке, мы его и закопали. Подрос сосняк, затянуло мхом и травою окопы и могилы, забыл я имя и фамилию своего собрата по окопам.
— А знаешь ли ты, что здесь, совсем рядышком, работала немецкая камера смерти, когда вы подошли сюда?
Нет, не знал я этого. Недосуг было отвлекаться. Шли непрерывно бои немцы не хотели сдавать Дембицу по известным им причинам.
Мы поднялись по сосняку в горку и посреди залитой цветом земляники поляны увидели сооружение, напоминающее общественный нужник с квадратным отверстием в потолке. Оказывается, под Дембицей был секретный подземный авиазавод, на нем работали узники концлагерей. Чтобы никому ничего не могли они рассказать, фашисты деловито и плотно забивали это сооружение невольниками, уже не способными к труду, затыкали дыру вверху, запирали плотно двери и пускали вовнутрь газ.
Свистела мелкая птаха над земляничной поляной, шевелило ветерком бумажку на каменном полу. Кто-то здесь презрительно оправился и бросил бумажку на пол. На стенах пестрели разноязычные надписи, проклинающие фашизм. «Это не должно повториться!» — гласила одна из них.
Боже мой, как все просто, невинно и как страшна эта простота! И как мало значат в наше время слова, даже написанные кровью смертников. Уж кто-кто, а фашисты знали это. Они любили поораторствовать, потрещать, посыпать словами свои дорожки, словно кирпичной крошкой, для красоты и удобства. Целую нацию заговорили, заморочили ей голову, потом, побитые, попрятались, переоделись в цивильный мундир, примолкли. А сооружение окаменелым стоном стоит среди весенней поляны, точно угрюмый, нелепый памятник еще одному творению человека, не делающему чести его разуму, и молча кричат с его стен каракули букв, взывающие к милосердию.
Сколько же тратилось и тратится человеческого разума на то, чтобы убить в человеке человеческое?! Одно только изобретение пороха нанесло такой удар человечеству и нашей земле, что не счесть зла, им принесенного. А ныне? Что эта будка сортирного типа и какой-то удушливый газ, оставшиеся от прошлой войны? Детская игра! Сейчас такое оружие, такие ухищрения сотворены для истребления человека, что и самого ума, все это измыслившего, не хватает постичь деяние свое. И в то же время звучит Гендель в старой польской усадьбе, стоят на полках Толстой, Пушкин, Достоевский, Гоголь, Мицкевич, Шекспир, Бальзак, а когда изобрели порох, были уже, однако, Данте, Боккаччо, Сервантес, Петрарка, Леонардо да Винчи, Микеланджело? Но всего их человеческого гения, всех человеческих жертв оказалось мало, чтобы образумить род людской, чтоб вознести добро так высоко, что оно недоступно было бы злу.
На окраине Дуклы, за низкой каменной оградой разместилось братское кладбище, разделенное на две половины, и по одну его сторону стояли низенькие каменные кресты, в подножии уже потемнелые, тронутые зеленой плесенью, а по другую — просто холмики, помеченные табличками, обрамленные каймой травы, кое-где пробитой синенькими цветами пролесок и маргариток, отчего-то казавшихся здесь грустными.
Пожилой поляк, стрекочущий машинкой, ровнял траву меж могил и по обочинам кладбища. За ним траву сгребал мальчик годов восьми. Они поздоровались с нами, и, узнав, кто я и зачем здесь, поляк вздохнул и сказал горестно, чисто по-русски: — Полюбуйтесь. Посмотрите, как из века в век повторяется одно и то же, одно и то же, — он надолго замолк и, снова берясь за ручки косилки, кивнул на мальчика: — Вот, беру внука с собой. Пусть смотрит, пусть думает и не повторяет наших бед и ошибок.
Я стоял за Дуклой, на холме, и не узнавал того места, где меня ранило. Я ж не на прогулке был. Воевал. Когда ранят — по всему телу идет гулкий удар, откроется кровь, сильно-сильно зазвенит в голове и затошнит, и вялость найдет, будто в лампе догорает керосин, и желтенький, едва теплящийся свет заколеблется и замрет над тобой, так, что дышать сделается боязно и всего пронзит страхом. И если от удара заорал, то, увидев кровь, оглох от собственного голоса и звона, ужался в себе, приник к земле, боясь погасить этот исходный свет, этот колеблющийся проблеск жизни.
Что я был? Песчинка в огромной буре, а вот, поди ж ты, ощущал что-то, больно было от раны, и память зачем-то звала, неудержительно влекла меня сюда, где даже не капля, а всего лишь капелька в сравнении с морем крови, красная капелька, моя капелька окропила эту землю, на которой росла картошка, в трубочку шло жито и радостно желтело целое поле сурепки, из которой местные крестьяне добывают очень вкусное растительное масло, называя его с любовью «желтым».
Нет, мне не стало легче от того, что я постоял на том неприметном холме, глядя на Дуклинский перевал, объятый темной тайгою, перевал, который мы так и не перевалили. Но мне стало спокойней от вида сельских полей, от этих меркло синеющих гор и лесов, от мирно дымящих труб над крестьянскими избами, от равномерного, полусонного, одинокого колокольного звона, доносившегося из городка, от пенья жаворонка, взмывшего в небо из хлебов, от этого столь привычного, до боли в сердце любимого мира.
Я много увидел и передумал в ту поездку по Польше, но отчетливей всего сохранились в памяти девочка, идущая с дедушкой; усталая узкая спина крестьянки, половшей вручную хлеб; пожилой поляк с внуком, обихаживающий братское кладбище; и музыка Генделя, звучавшая в усадьбе, где не видно уже никаких следов войны и все затянуто цветущей зеленью.
Ради этого стоило воевать и пролить кровь. Ради этого стоит жить и работать. Ибо жива наша память и пока еще не покинула нас вера в человеческий разум.
1982
Вместе с войсками 1-го Украинского фронта наша артиллерийская бригада перешла Государственную границу в районе Перемышля, далее Бжозув, Ярослав первые зарубежные города, по нашему — районного масштаба. Много похожего на нашу Украину и украинцев в приграничье.
Но вот роскошное поместье со всякого рода природными, скульптурными и архитектурными чудесами. Но рассматривать эти чудеса, узнавать, чье поместье — некогда, идут бои, надо работать. Запомнилось лишь множество мраморных скульптур по аллеям, одна из которых была повреждена прямым попаданием мины или снаряда, и два человека — поляк и красноармеец пытались починить ту скульптуру над прудом, в котором кверху брюхом плавали оглушенные декоративные рыбки.
Затем был город Жешув — это уже город солидный, центр воеводства, но идут бои, город во многих местах горит, идет работа, глазеть некогда.
Вскоре, я помню и никогда не забуду эту дату — 17 сентября 1944 года, меня тяжело ранило в предгорьях Карпат, и выводил меня, раненого, из полуокружения мой фронтовой друг Вячеслав Шадринов, умерший год назад в городе Темиртау. Из моих фронтовых друзей Слава был самым титулованным — он прошел путь от сцепщика вагонов до заместителя директора Карагандинского металлургического комбината по транспорту, отключившись лишь на два созыва в Железнодорожный райком города Караганды на должность первого секретаря. Ему «светил» и третий раз, и в перспективе высокий кабинет в обкоме, но, считая партийную работу бесполезной и даже вредной, мы, его фронтовые друзья, отговорили его от этой затеи, и он, по настоянию министра путей сообщения, поехал налаживать транспорт в Нижне-Тагильский металлургический комбинат. Но на преодоление бардака и налаживание работы на двух промышленных гигантах даже его неистовых сил не хватило. Надсадился. Умер.
Но еще до того, как не стало моего замечательного друга, побывал я в Польше, в тех местах, где довелось воевать, и в том предгорье, где волок меня с горы вниз мой друг, я успел ему об этом не только рассказать, но и написать.
Тогда-то, во время первой моей поездки в Польшу, я и познакомился со Збышеком Домино, работавшим в ту пору секретарем Союза писателей Жешувского воеводства. Говорливый, подвижный крепыш с приветливым лицом и незамутненным взором честного и доброго человека, он взял меня под свою опеку и сопровождал за город Санок, к месту, где я пролил последний раз кровь на войне и которая тянет к себе так же, как и место рождения человека, как родительские могилы и вообще — все самое родное и святое на земле.
В пути Збышек рассказал мне простую и в то же время редкостную, почти диковинную историю своей семьи. Но перед этим он свозил меня в ту роскошную усадьбу, на пути указав памятник Ивану Туркеничу — молодогвардейцу, здесь погибшему в бою, и остатки своей родной деревеньки, ютящейся на бедных суглинках, среди бедных садочков и огородов. Затем — усадьба пана Потоцкого — именно ее мы и видели в войну — древнего, богатейшего, шляхетского рода, известного на всю Европу и Россию. Усадьба была восстановлена, и только теперь я подивился ее роскоши и красоте. В панских покоях, в дивном музыкальном зале, украшенном портретами великих композиторов, шел концерт играли Шопена, Генделя, Моцарта, Баха, Бетховена — ежегодно сюда съезжаются со всего мира выдающиеся музыканты, чтобы блеснуть своим искусством. И беломраморная богиня над прудом, целомудренно прикрыв ладошкой низ живота, гляделась в пруд с цветущими лилиями, и рыбки красивыми тенями скользили меж ними.
В 1939 году, после «освобождения» польских окраин от капиталистического и прочего гнета, наше мудрое правительство и Великий учитель — сделали широкий жест — разрешили бедным польским крестьянам занять тучные украинские земли «по ту сторону» границы, с которых были согнаны и куда-то увезены (а куда — Збышек скоро узнает) неблагонадежные украинские крестьяне. Отец Збышека Домино долго думал, но быстро собрался, потому как никакого обременительного багажа, кроме детей, не имел, да и многие польские семьи ехали обживать украинские земли налегке, забрав с собою лишь коров и коней, у кого они были. Им дали отсеяться, вырастить урожай, но убирать его им не довелось поляки-переселенцы не уверены, что урожай тот тучный, надсадной работой доставшийся, кто-либо вообще убирал. Уже имеющие богатый опыт переселений, изгнаний, изводов и истребления крестьян советские молодцы сбросали ссыльных в вагоны и повезли вперед, на восток. «Ах, какая же большая страна — Россия! Как длинны ее дороги и необъятны земли!..» — и годы, и годы спустя, качая головой, восклицал Збышек. Они ехали долго, голодуя, бедствуя, привыкая к мысли, что не все доедут до места и совсем уж, совсем не все узнают счастье возвращения на свою истерзанную и обманутую Родину.
Их привезли в Забайкалье, разбросали по глухим селам, вид которых, однако, был и приветлив, и не беден, а земли вокруг — ну точь-в-точь как на Украине, хоть на хлеб ту землю мажь вместо масла.
Семью Збышека свалили во дворе, где хлопотала по хозяйству и на кого-то ругалась еще довольно молодая, крепкая, белозубая хозяйка.
«Чё сидите-то посередь двора, на самом пекле?» — закричала хозяйка и не пригласила, а прямо-таки скидала гостей в зимовье с закрытыми наглухо ставнями. В зимовье было чисто и прохладно. На большом деревянном столе в ряд на ребре стояли недавно вынутые из печи хлебные караваи; по окнам и на полках — ряды кринок и горшков с молоком, со сметаной.
«Дети! Ничего не трогать! Пусть мы умрем с голоду — ни-че-го не тро-гать! — сказал отец Домино. — Вы же видели, какие тут люди? Хозяйка зверь!» — И дети тихо плакали. Мать, обняв их, отвернулась, чтобы не видеть ни хлеб, ни кринки.
«Хозяйка — зверь» пришла, встала в проеме двери и, подняв фартук к глазам, показывала на хлеб, на кринки — и бедные, запутанные люди понимали это так: «Попробуйте, троньте, я с вас шкуру сдеру!..» Но хозяйка оказалась ангелом небесным по сравнению с хозяином. — Он налетел на самуё хозяйку коршуном, оттолкнул ее и слышалось только сплошное: «дура» и «мать», «дура» и «мать». Затем он налетел на старшего Домино, затряс его за грудки: «Ты-то чё сидишь? Дети голодны!.. — и снова: — Мать! Мать! Мать!..»
«Пан не розуме по-росыйску», — засмущалась и заступилась за отца мать.
«А-а, не розуме. Да-а, он ить не русскай!..» — И тут пан-хозяин стукнул себя кулаком по голове, схватил со стола каравай, переломил его через колено, разорвал на куски и стал совать их детям — теплый, ароматный хлеб. А хозяйка теперь уж громче громкого ругала пана-хозяина и себя заодно и плача наливала молоко в кружки…
Как они потом смеялись, вспоминая эту встречу на выселении, на сибирской-то, на «каторжной земле».
Здесь и выросли дети Домино, здесь и возмужали. Збышек поначалу попал подпаском к колхозному пастуху Матвею, и конечно же, старался изо всех сил. А Матвей был большой плут и выпивоха. Быстро перевоспитал кадр, поступивший под его начало с чужих земель, научил его матерно ругать скотину и на этом посчитал воспитательное дело завершенным, передоверив всю работу малому полячонку, ложился спать в тенек, осушив перед этим чекушку водки. Там, в Забайкалье, осталась навечно мать Домино, а все остальные вернулись на Родину, в Польшу, сохранив чувство признательности и любви в сердце к Сибири ик сибирским людям.
Збышек подарил мне свои книги, одна из них называется «Кедровые орехи». Я, еще учась в Москве, передал ее для перевода, и с тех пор ни книги, ни переводчика. Такое, к сожалению, у нас тоже бывает, и чем дальше, тем чаще. Иногда наши пути со Збышеком перекрещивались. Одно время он работал советником при польском Министерстве культуры и недолго работал в Москве, в польском посольстве, тоже по культуре чего-то возглавлял. В те дни, когда в Красноярске был Горбачев, в Киеве встречались ветераны 17-й Киевско-Житомирской артдивизии. Я почти наверняка знал, что встреча ветеранов — последняя встреча — состарились мы, ветераны войны, и потому предпочел встречу с ветеранами родной дивизии пестрой свите президента, и однажды в гостинице встретился со Збышеком, прямо нос к носу! Мы братски обнялись, ровно бы чувствуя грядущие события в судьбах наших стран, долго сидели и говорили. Збышек ездил в Забайкалье, искал могилу матери. Не нашел, но не терял надежды найти, а пока вез лишь горсть земли с забайкальского сельского кладбища.
Я изредка получаю письма от Збышека Домино из Жешува. Вот на днях мною полученное письмо. Стоит отправка письма четыре тысячи злотых, у нас пока еще 65 рублей, но зато письма до Москвы идут месяцами, а отправленное весною деловое письмо из Овсянки в Калугу пришло аж в декабре. Совсем изварлыжился трудящийся наш народ, совсем рассыпается телега, оставленная нам в наследство Страной Советов, ничего никуда уж не везет, зато много партий, постановлений об улучшении жизни. Коммунисты чуть отодвинулись в сторонку, довольно пожимают руки (фашисты зубами клацают). Пусть не очень весело, зато разнообразно живем — об этом я и напишу другу Збышеку в Польшу, и знаю, он погорюет о нас, о далекой Сибири так же, как горюет и о своей Родине, до боли любимой Польше.
1995
Ответы журналу «Вопросы литературы» (беседу вел критик А. Михайлов)
— Виктор Петрович! Недавно вы, как и многие уже писатели фронтового поколения, отметили свой полувековой юбилей. На ваши плечи лег груз пятидесятилетия — рубеж, важный в жизни каждого человека. Изменилось ли что-нибудь в вашем творческом самочувствии в связи с этим?
— Радостного мало. Годы, потраченное на войне здоровье, все раны, все царапины, телесные и душевные, делаются слышнее, дают о себе знать, да и жизнь очень уж стремительная, оглядеться-то некогда было, самое время наступило сосредоточиться, подумать. Один из друзей, поздравивших меня с пятидесятилетием и уже сам перешагнувший этот рубеж, сказал, что к новому положению можно привыкнуть, жить можно и после пятидесяти… Какого-то особого водораздела я и не чувствую, не ощущаю — пока, по крайней мере. Живу как жил, только чаще стало тянуть побыть одному, да еще острее и как-то тревожно жду весну.
— Но если сравнить с началом, со временем вхождения в литературу, нравственное и творческое самочувствие, по-видимому, было несколько иным?
— Мне ведь было двадцать восемь лет, когда я начал писать. Из этих лет старость и смерть кажутся такими далекими. Употребив слово «смерть», я ни себя и никого другого не хочу потрясти. Фронтовики-окопники часто падают за полувековым рубежом, и, если мне выпадет пожить подольше этого срока нисколь не против. А придет она, ну что ж — фронт приучил спокойно к ней относиться, ведь, «коль придется в землю лечь, так это только раз…». А так жизнь идет, не стоит. Какие-то нравственные и духовные изменения происходили, происходят и будут происходить, многие из которых мне объяснить разом трудно, вот и обдумываешь, мучаешься, чтобы прежде всего самого себя познать — в этом и есть писательская жизнь и опыт в работе.
— Нет ли ощущения перегруженности опытом? Что я имею в виду? Фолкнер, размышляя о текучести времени, заметил, что человек — сумма своего прошлого. У вас сумма весьма внушительная. Она включает горький опыт деревенского сироты, детдомовца и фэзэушника, солдата и рабочего, газетчика и писателя. Одна война с ее смертями и кровью может заполнить сознание на всю жизнь да так и не дать выговориться до конца… Не появилось ли желание в связи с пятидесятилетием подвести некоторые предварительные итоги?
— Подведение итогов у меня было несколько раньше. Жизнь писателя, так же, видимо, как и жизнь человека другой профессии, состоит из нескольких этапов, и всякий раз берешь какой-то новый рубеж, преодолеваешь перевал. Устаешь, конечно, но начинаешь работать, набираешься мужества снова начать, и откуда-то берутся силы. Что же касается жизненного материала, то, наверное, никому и никогда не удавалось его «реализовать» полностью жизнь-то идет, пополняется этот самый багаж, обновляет ощущения, чувства. В юности они одни, в молодости другие, а к старости добираешься несколько, быть может, опорожнившим заплечный багаж, но зато с более глубокими, часто, может быть, и более серьезными чувствами в душе.
Что же касается писательства, то тут и просто, и сложно. Начинал-то я примитивно. Первый этап моей писательской биографии не выходил за рамки ученичества. Владимир Тендряков или Юрий Казаков сразу начинали блистательно. Но у каждого своя планида не только в жизни. Я думаю, что такое мое начало объясняется недостатком внутренней культуры…
— А может быть, все-таки прежде всего недостатком профессиональной подготовки? Ведь внутренняя культура — понятие более сложное и тонкое, включающее в себя и талант. А вот профессиональные навыки… Вы назвали имена Тендрякова и Казакова, писателей, которые уже первыми произведениями заставили о себе заговорить серьезно. Но оба они получили профессиональную подготовку в Литературном институте имени А. М. Горького. Разве это не имеет значения?
— Еще какое! Недостаток образования и внутренней культуры ведет к чувству неполноценности, а значит, и самоуничижения. Сколько сил потерял я на преодоление самого себя, но так и не изжил до конца этого: «С суконным рылом в калашный ряд!» Я знаю людей, и себя включаю в их число, которые стесняются называть себя писателями. Впрочем, у нас так много желающих называть себя таковыми, что эти застенчивые люди, хотя они все и писатели заметные, как-то затушевываются массой.
Хотелось всю жизнь, жадно хотелось учиться, много читать и знать. Когда мне первый раз в жизни довелось переступить порог университета, а ходил я тогда уже в писателях, сердце мое сжалось от боли и неистребимой тоски по утраченным возможностям быть студентом. Я с завистью смотрел на молодых парней и девушек, которые так вот запросто ходили по коридорам, хохотали, покуривали на лестнице — словом, вели себя буднично. Для меня университет был и остался храмом, где и кашлянуть-то боязно, где все овеяно благоговением, и тайны там скрываются… Не смейтесь, не смейтесь!
Представьте себе человека, который закончил ФЗУ, да еще в военные годы, работал на железной дороге составителем поездов — опасная, тяжелая работа, — потом воевал, был тяжело ранен. Судьба распорядилась жестоко потерял и эту профессию, попал в город Чусовой, на Урал. Работы случайные, грязные, никакой уверенности в завтрашнем дне и в устойчивом куске хлеба. Хотелось писать, с детства хотелось, а попробовал уже накануне тридцати. Взрослый человек! Все видит, все понимает, и в первую голову то, что написанное им — еще не литература. Неуверенность в себе преследует его, как парнишку. Ведь это то же самое, что учиться ходить. А если б не война, «ходить» начал бы рано — тянуло к сочинительству с детства.
— Многие писатели приходят в литературу из газеты. В вашем опыте тоже есть журналистская работа. Имела ли она значение для творческого самоопределения Виктора Астафьева?
— Конечно, журналистский опыт дает многое. Я в газете начал одновременно с литературными пробами. Написал свой первый рассказ «Гражданский человек». Потом я его переписал, и в книгу он вошел под названием «Сибиряк». А сначала рассказ печатался в городской двухполосной газете. Однако с рассказом этим получился казус. Печатался он в газете «Чусовской рабочий», с продолжением. Но после одного отрывка печатание вдруг прекратили. Кого-то оскорбила фраза, которую произносит один из персонажей: «Мало нашего брата осталось в колхозе, вот и стали мы все для баб хороши». Мне приписали оскорбление советской женщины, которую назвали так некультурно — бабой. Советский солдат, мол, не может так грубо говорить. Однако читатели присылали много писем, звонили в редакцию, требовали продолжения рассказа, и его все-таки напечатали до конца, а меня вдруг позвали работать в газету. Так с первым рассказом я приобрел скандальную славу в своем городе — буря в стакане воды! Но это был первый и последний скандал, который сопутствовал моей литературной работе.
— Судя по всему, скандал вас не напугал?
— Нет. Но многие провинциальные влияния меня не миновали. Редакторы утюжили мои, всюду выпирающие, мослы, стесывали, подравнивали. Так, одна благожелательная и неглупая вроде бы редакторша подсобила мне оживить героя одного рассказа — она терпеть не могла каких-либо смертей и особенно когда произведение заканчивалось трагически. Многих «умельцев» того времени смущал корявый язык моих произведений, меня все натаскивали, натаскивали, толкуя, что язык героя и автора не должен смешиваться, что его надо индивидуализировать, давать «штрихи» портретные, выделять из массы каждого героя если не характером, то хотя бы конкретными, ему лишь присущими чертами…
До того мне забили голову этими прописными истинами, которые годны скорее при пилении дров, что начал я писать черт-те что, гвоздил бойко какие-то конфликтные рассказы на языке районной газеты, которым овладел довольно быстро, и, если бы между всей лапшой не написал рассказ «Солдат и мать», не знаю, что было бы. Мне казалось — это единственная у меня вещь, которая чего-то стоит, и я послал рассказ в «Новый мир» на имя Сергея Петровича Антонова, который в то времявместе с Юрием Нагибиным были главными авторитетами среди новеллистов, и не только для меня. Не помню, что я писал Сергею Петровичу, но про себя решил: если и эта вещь неудачна, то, стало быть, надо кончать «пробовать». Сплю по три-четыре часа в сутки, костями уже гремлю, голова контуженая разламывается, значит, надо целиком переключаться на текущее дело, жить газетою и в газете — лучше быть путным, и пусть и районным, журналистом, чем жалким обивателем литературных порогов. Человек я в крайних решениях твердый и потому стремлюсь такие решения принимать как можно реже.
Сергей Петрович очень быстро откликнулся — я получил письмо на бланке журнала «Новый мир»! Оно у меня хранится до сих пор. Сергей Петрович, может, по доброте душевной, может, из сочувствия иль удивления, что в каком-то неведомом уральском городишке живет и тоже чего-то пробует нацарапать на бумаге какой-то мужик или парень, назвал меня сложившимся рассказчиком, сообщил, что подправит мой рассказ и предложит журналу. Скоро, однако, правленый рассказ вернули ко мне с деликатными сожалениями и пожеланиями предложить его другому журналу, и непременно «солидному». Я в эту пору уже взахлеб работал, ободренный поддержкой известного прозаика, дал «вылежаться» рассказу и лишь в следующем году, поработав еще, послал его в «Знамя» на имя Юрия Нагибина, рассказ которого «Деляги» я прочел в госпитале и был потрясен тем, что рассказ этот «про меня» и «про всех нас», бывших вояк, вдруг оказавшихся после войны на росстанях многих дорог, подрастерявшихся на пути к самостоятельной жизни. С тех пор я читал у Нагибина все, что он печатал, и по сию пору стараюсь это делать, и, слава Богу, ни моя привязанность к его произведениям, ни моя симпатия к писателю не исчезли, а даже еще больше укрепились с годами. Меня тоже иногда называют учеником и преемником какого-нибудь классика, чаще всего упоминают Горького. Нет, сам я никогда не осмеливался и не осмелюсь потревожить прах великих писателей, учился и учусь я потихоньку у живого писателя, которого не так боязно, у Юрия Марковича Нагибина, и давно хотел в этом признаться публично, даже статью начинал писать, но сразу же захлебнулся неуклюжими восторгами и статью не написал….
Юрий Маркович похвалил мой рассказ, предложил его в «Знамя», и там его через год, после суровой и ошеломительной редактуры, напечатали. Это была моя первая публикация в «толстом» столичном журнале. Юрию Марковичу я имел лично возможность сказать спасибо, а Сергея Петровича я знаю мало, отдаленно, и хотел бы ему, пусть припоздало, поклониться за поддержку и сказать, что долг свой я оплачиваю каждодневно — на прочтение рукописей молодых авторов, особенно из глухих провинциальных мест, на ответы и поддержку их трачу большую часть своего времени…
— Критика, в том числе и покойный Александр Николаевич Макаров, отмечала, что у вас не было прямого ученичества, чьей-то школы, как бывает у многих молодых писателей в начале творческого пути. Чем вы объясняете это? Так складывается характер? Творческая индивидуальность?
— Я же открыл «секрет», назвав Нагибина! А школа? Наша блистательная русская литература — такая школа, что счастье быть в ней достойным учеником. Учеником! Но не подражателем. Духовному величию, гражданской порядочности и стойкости учат в этой «школе», но никак не эпигонству и не лизоблюдству.
— Однако вернемся все же, Виктор Петрович, к насущному вопросу наших дней — к разговору о профессиональной подготовке писателя. — Мой пример — лишнее подтверждение тому, что образование, систематическая учеба, профессиональная подготовка необходимы писателю как воздух. То, что дают ему школа, вуз, профессиональная среда в сравнительно короткое время, самостоятельно приобретается за многие и многие годы. Моими единственными университетами, помимо, конечно, жизни, были Высшие литературные курсы. На курсах за два года я постиг то, на что в Чусовом мне понадобились бы десятки лет. Я был как вспаханное поле: бросай зерна, и они прорастут. А где? Кто бросит? И главное, что бросит? Учиться было совершенно необходимо, это была уже внутренняя потребность, пусть несколько запоздавшая. Но это уже не моя вина, а беда. Я уже говорил, как сложилась жизнь. Война внесла поправки в миллионы человеческих судеб, а обещания, или, точнее, наши ожидания, что нам после войны помогут устроиться и доучиться, не оправдались. Мы рубились в послевоенной жизни, как бойцы на фронте, только, увы, уже в одиночку. И много фронтовиков пало в той непредвиденной и изнурительной сече.
— Как вы относитесь к своим ранним вещам?
— Как? С почтением. Это ж мой труд, пусть и неумелый. Я как-то в молодости делал табуретку и вбил в нее фунта три гвоздей. После появилась у меня и магазинная мебель, однако самодельную табуретку я не выбрасывал, хотя смотрел на нее с улыбкой. Вообще-то, у прозаиков, близких мне по судьбе, у таких, как Евгений Носов, например, написано немного. Все написанное Носовым можно уместить в однотомник, но уж зато продукция «фирменная» — ни с кем не спутаешь! У меня характер побойчее, и написано побольше, и «продукция» более пестрая. Когда в областной библиотеке, вологодской, к пятидесятилетию устроили выставку моих книг и литературы обо мне, то я искренне удивился: не многовато ли? Какую-то часть написанного мною не стоило бы выставлять напоказ. Но что написано пером, как известно, не вырубишь и топором! В литературном творчестве есть детство, зрелость и старость. В детстве издержки неизбежны. Да и в зрелости никто от них не застрахован. Я лично не верю тем литераторам, которые высокомерно заявляют, что они ни запятой не изменят в написанном ими и редактировать у них нечего. Стоящий литератор всегда найдет что переделать, ибо нет предела совершенству. Другое дело, что надо ему когда-то и остановиться, чтобы не «зализать» и не замучить произведение. В нем должно быть вольное, непринужденное дыхание, которое, кстати, дается только огромным, напряженным трудом.
— Считаете ли вы, что в каждом прозаике, писателе, поэте, драматурге должен присутствовать еще и критик или, может быть, редактор?
— Мне кажется, воспитание вкуса для писателя — процесс непрекращающийся. А воспитание вкуса — это и есть воспитание в себе критика, редактора. Безупречного вкуса не бывает. Признать чей-то вкус безупречным — значит поставить предел его совершенствованию. А предела, как я сказал выше, нет, ибо каждый писатель — индивидуальность, и, если у нас много развелось «лиц общего выраженья» — это еще ничего не значит. Диалектика развития не позволяет нам абсолютизировать чей-то вкус. Главное — оставаться честным перед собой, в работе над произведением исчерпать свои возможности, достигнуть потолка, которого ты в данный момент можешь достигнуть. А потом поживешь, накопишь знаний, мыслей, материала глядишь, потолок-то и приподнялся.
— В ваших книгах находит отражение и жизнь деревни, и жизнь человека в городе, на производстве, и, наконец, война. Какой из этих массивов жизни имел наибольшее влияние на определенных этапах творчества?
— Один мой знакомый твердит: жизнь человека делится на два периода до получения квартиры и после получения таковой. Как видите, взгляд весьма прагматичный. Жизнь моего поколения разделяется так: до войны и после войны. И наш коллективный долг — показать оба эти массива жизни. Показать, что было до войны, необходимо для того, чтобы читатель понял и почувствовал, какое это великое бедствие — война. Это Уральский хребет нашей жизни.
— Уральский хребет в смысле трудности его преодоления?
— Да, разумеется. А вообще-то, мне хочется высказать свою точку зрения на деление литературы на «рабочую» и «деревенскую». По-моему, есть это не что иное, как примитивность мысли нашей, современной, критической. Ну куда, скажите на милость, деваться Толстому, Бунину, Чехову, Достоевскому, даже и Горькому? Они ж просто «нетипичными» писателями получаются! Призывали и призывают учиться у классиков, а чему у них научишься, когда они не подходят ни под «рабочий класс», ни под «деревенщиков»? Подобное толкование литературы, низведение ее до «цехового» деления выгодно посредственностям, которые создают произведения по схемам и выверенным рецептам, не понимая, что сознанием писателя движет часто интуиция и он сам себе не может объяснить, как и отчего получилась у него та или иная ситуация в книге, тот или иной герой. Посредственности же все умеют объяснить и делают это охотно и часто. Не верите мне? Загляните в подшивки газет. Кстати, зачинателем дискуссии «О рабочем классе» в «Литературной газете» явился неудавшийся писатель, который пробовал себя в беллетристике, но не преуспел там. И вот ищет «ниву», чтобы посеять «свое семя», а семя-то пустое, бесплодное, и вся эта говорильня выеденного яйца не стоит. И вообще дискуссии наши часто напоминают мне бабушкину поговорку: «Расходилось сине море в рукомойнике».
Что касается деревенского опыта, моего личного, то он, пожалуй, наиболее эмоционально, наиболее лично воплотился в повести «Последний поклон». Это и понятно: детские впечатления, первое, самое непосредственное восприятие окружающего мира остается на всю жизнь. Оно связано с природой, с пониманием красоты ее, с нынешними проблемами защиты естественной красоты природы, ее богатств от варварских посягательств и расточительного, неэкономного использования их. Но «Последний поклон» — вещь ни деревенская, ни городская, она всякая, как, впрочем, и «Перевал». Там у меня сплошь рабочий класс, и я потихоньку горжусь тем, что это никем нарочно не отмечается и не замечается — первый признак того, что в повести нет спекуляции на «актуальной» теме, напоминающей плохо забитый гвоздь, о который, хочешь не хочешь, если не умом, так хоть штанами зацепишься.
— Хотелось бы подробней поговорить о тревожащем всех нас — природе, я знаю, как вы относитесь к этому…
— И тем не менее наступаете на «больную мозоль»! Говорили бы «за литературу», ведь знаете, как трудно и больно говорить о природе. Подробно и, надеюсь, убедительней я поразмышляю о ней в новой повести «Царь-рыба». А потом скажу: моя последняя, нынешнего года поездка в родные сибирские места угнетающе подействовала на меня. По обоим берегам Енисея горелые леса на сотни верст, даже напротив города Дивногорска в скалах и на скалах рыжо. «Глянешь ночью, будто раскаленная магма катится по ущельям — ужас!» рассказывал мне местный поэт Владилен Белкин. Это следы так называемого «воскресного отдыха» и туристической стихии.
Работают патрули, пионерские, комсомольские, поднимаются на ноги пожарники, егеря, силы общественности — ничего не помогает, полыхают леса. По берегу Енисея больше стекла, банок, склянок и металлических пробок, чем камней; воду мутную, взъерошенную беспрерывно колотит волной от моторов. Я для интереса пересчитал на реке, только в створе родной деревни, количество одновременно идущего транспорта и насчитал девятнадцать! Большей частью это были моторные лодки с пьяными пассажирами, остальное покрупнее: «ракеты», самоходки, катера. С пятницы до вечерней воскресной зари по берегам не только сибирских рек, по горам, по долам, по всем оробелым лесам и тайге царит разгул. Люди с так называемого отдыха возвращаются невыспавшиеся, разбитые, с дурными от похмелья и перегрева головами, часто с «фонарями» на лице. Немало в эти дни тонет народу на воде, срывается со скал, увечится в драках и походах.
Надо что-то делать! Срочно! Спасительная теория, в том числе и моя, что «перебесятся» люди, за голову схватятся да и начнут налаживать природу, значит, и самих себя, уже не успокаивает. Боюсь, что прав Юрий Бондарев, который в интервью польскому журналу «Керунки» сказал: «„Потом“ не бывает. В настоящем рождается будущее». Пора, на мой взгляд, вводить в школах уроки помощи и восстановления природы. Все-все граждане нашей страны должны хоть один день в месяц отдать природе. Только большими силами, большими средствами мы можем что-то сделать. Пластыри и заплатки уже не закрывают ран на теле и лице природы.
Тяжело раненная природа начинает обороняться: энцефалитным клещом, эпидемиями гриппа, болезнями желудка, печени, почек — от грязной воды, эпистархозом — у рыб и даже у боровой дичи; некоторые виды кустарников, ягодников и деревьев отказываются рожать. Так, черемуха на Урале, за которую здесь стали ходить только с топорами и пилами-ножовками, рожает ягоды в пять-шесть лет раз — старые-то черемухи выпиливаются. То же самое происходит с кедрачами, которые беспощадно уничтожаются бензопилами, топорами, ранятся колотами, смахиваются беспечным и преступным огнем.
Пора платить долг природе, и по крупному счету. Законодательства по этому поводу тоже требуют усовершенствования.
— Есть ведь законы, карающие за варварское отношение к природе.
— Значит, надо их почаще и потолковей применять на практике. На Урале был такой случай; спалил один ротозей гриву леса на косогоре. Его поймали и судили. По закону полагалось дать ему штраф. Судья поступил иначе. Он вынес определение, или как это называется на юридическом языке, чтобы подсудимый засадил выжженный косогор. Три года таскал злоумышленник в мешках саженцы и следил за ними до тех пор, пока на косогоре не появилась молодая рощица. Он сам говорил потом, любуясь рукотворным лесом: «Вот если бы всех паразитов эдак — тогда и леса были бы у нас целы, воды и воздух чисты…»— А как же быть с крестьянским отношением к природе? Оно ж потребительское!
— Да, крестьянское отношение к природе потребительское. В детстве наше общение с природой начиналось не с идиллий, не с любования красотой, а с еды. Многие цветы мы ели: медуницу, первоцвет-баранчик, кандык, купыри-пучки, клевер, а самыми первыми на весенних проталинах выкапывали деревянными лопатками луковки саранок и всходы пестиков — полевых хвощей; потом появлялись листики щавеля, петушки, кисленькая хвоя лиственниц. Сосновый сок, например, сочили и с хлебом потребляли — сахару ведь не было почти во время моего детства. Случалось, самовары ставили на березовом соку. Натирали обутки синими цветками, чтобы они блестели, как от крема. Оказалось, это цветки дикого ириса. Уже в раннем детстве мы в лесу не пропали бы с голоду. Это сейчас я любуюсь красотой природы, а тогда думал о том, как бы пропитать себя.
Но такое отношение не мешало навечно сделаться трепетно влюбленным в свою землю человеком. И потом, крестьяне никогда не рубили сук, на котором сидели. Я и посейчас помню, как сломал вершину черемухи и как меня этой же вершинкой пороли.
— То есть опытом, эмпирическим путем?
— В основном. Крестьянским детям чужда какая бы то ни была созерцательность в отношении к природе. В активном общении с нею вырабатывается характер, умение противостоять природе, ее стихийным силам, извлекать из нее пользу и беречь ее, уважать, прежде всего как кормилицу-мать. Чем суровее природа и общение с ней, тем больше стойкости, твердости в характере человека вырабатывается. Не поэтому ли сибиряки, например, оказались столь хорошо физически подготовленными к войне. Ведь война — это не только стрельба и танковые атаки, это и огромное физическое напряжение, простуды, болезни, недоедания, цинга и прочее, и прочее. Так вот, я замечал, что те люди, которые в довоенной жизни тесно общались с природой, и на войне умудрялись извлечь из этого пользу: умели лучше приспособляться к местности, сориентироваться в лесу, найти и сварить еду, наладить жилье, ночлег, развести костер, окоп выкопать. После войны, когда мы вернулись домой, не тянуло нас к природе, наоборот, после окопной грязи, неуюта, холода и голода тянуло к дому, к теплу, к печке. Многие молодые сразу же женились. А с пятидесятых годов начались вылазки на природу, всевозможные пикники. Бывало так, что всем цехом или даже заводом выезжали. Затем появился современный турист. К сожалению, туристические наезды в леса иногда носят характер разбоя. До последнего времени я был идеалистом верил, с этим удастся покончить. Знаю молодых людей, которые не только жгут и разоряют, но и сажают деревья. Знаю студентов, которые в летнее время, сидя на воде и хлебе, с огромным энтузиазмом занимались реставрационными работами в Кирилловском монастыре. Неразумные люди, думалось мне, еще наделают немало бед, еще погробят природу, но в конце концов поумнеют. Практически и нравственно поумнеют. Раньше многие грабили природу, добывая себе пищу, и то с умом грабили. Теперь многие праздно грабят, с жиру бесятся. Идеализму моему и уверенности приходит, кажется, конец, и моему ли только?!
— Активное общение с природой является одной из сторон борьбы за существование, но оно не исключает и эстетического отношения к ней, любования ее красотами, которое приходит позднее. Тогда уже для взрослого, умудренного жизнью человека звучит в лесу «Зорькина песня», хотя услышана она была ранним утром на Енисее, когда этот человек был еще совсем маленьким и ходил с бабушкой Катериной Петровной по землянику… Я имею в виду двойной взгляд на природу, взгляд зрелого уже человека, воспроизводящий детское восприятие. В нем соединяются зрелое понимание красоты и восхищение ею с непосредственностью восприятия, которая присуща детям. Видимо, нужно объединить эти две стороны отношения к природе?
— В зрелом возрасте довольно отчетливо вспоминаются отдельные состояния природы, на которые как будто не обращал внимания прежде, но которые тем не менее отложились где-то в подсознании. Когда пишу, я предпочитаю иметь перед собой зрительный образ человека, лес, озеро, поле, мне надо их видеть, ясно представлять. Настраиваешься на то состояние природы, которое вызвал в своей памяти. Меня с детства окружала прекрасная сибирская природа. Я знаю, какого цвета таймень, какими бывают сумерки в то или иное время года — голубыми или синими. Я рос впечатлительным мальчишкой. Может быть, не случись беды, не осиротей, и не был бы таким восприимчивым ко всему. И особенно приглядывался к людям — их отношение ко мне, сироте, открывало их душу, выявляло характер.
— Какою же она открывалась?
— Деревня наша внешне грубовата, тут сверху беглым взглядом ничего хорошего не увидишь. Ее надо увидеть изнутри, добраться до чистых, грунтовых вод.
— «Последний поклон» — свидетельство того?
— Мне, родившемуся и выросшему в деревне, сделать это было не то чтобы трудно, но радостно, что ли. Уж больно добрый и светлый мир, то есть материал, накопился в душе и в памяти, просился наружу. Все-таки многое, вспоминаю я сейчас, предрасполагало к выдумке, иначе говоря, к творчеству. Книг и газет не было, кино немое только начали привозить, и мы крутили «динамку» за то, чтобы нам его разрешили посмотреть. Процветало словотворчество, байки, сказки — словом, выдумка. Залезешь на печку или на полати и слушаешь, как внизу рассказывают охотничьи истории, где правды долька, а выдумки — короб. И ты тоже представляешь себя с ружьем против медведя, бесстрашным и сильным, так и заснешь, бывало, с чувством только что совершенного храброго действа. Может быть, это и есть начало творчества — зачаточное, стихийное?.. Во всяком случае, эти деревенские мужицкие байки способствовали развитию воображения, фантазии. Недаром потом в детском доме и в школе меня «заприметили», заставляли сочинять стишки к случаю, нарисовать картинку в стенгазету — словом, «творческие» поручения давали. Увы, сейчас всякую беседу и даже песни, в том числе и застольные, напрочь отмел и заменил телевизор. И в нашей деревне тоже.
— Может быть, в связи с этим вы коснулись бы проблемы факта и вымысла, их соотношения в творчестве художника? Сейчас об этом много спорят — и у нас, и на Западе высказываются разные точки зрения, иногда исключающие друг друга. Возрос и читательский интерес к документальной литературе. Не потеряло ли престиж такое непременное свойство таланта, как воображение художника, его фантазия?
— Самый фантастический и в то же время самый реалистический писатель XIX века — Гоголь. В нем совместились великий реалист и великий выдумщик. Реализм его основан на прекрасном знании жизни, на знании множества явлений и фактов. Взять хотя бы «Старосветских помещиков». На первый, беглый, взгляд персонажи этого произведения только едят и пьют и ничего там особенного не происходит. Аведь это повесть о любви! Там есть такая, еще потрясшая меня в школе, деталь: девку послали за арбузом, она выбежала и голой пяткой почувствовала за день нагретые плахи крыльца. Таких точных реалистических деталей у Гоголя тьма. И он же написал про невероятный нос, про панночку, которая заморочила голову славному философу Хоме, про чертей, про кума, про великого Тараса и про сумасшедшего Поприщина, и про то, что редкая птица долетит до середины Днепра, а ведь Днепр и воробей может перелететь! В Гоголе совмещена мощная фантазия, находящая выражение в крайней гиперболизации и в других приемах условности, и совершенно строгий реализм. По «Старосветским помещикам» представляешь себе картину жизни тогдашней России. Кстати, все написанное Гоголем уместилось в шесть томов, но место, занятое им в мировой литературе и культуре, громадно. «Плотно» писал Гоголь, емко, остро мыслил. Наша литература слишком многословна и затоваривается документальными произведениями, не имеющими отношения к литературе художественной. Документальным считается то произведение, где точно указаны тонны, имена, факты, даты, наконец, кто с кем поделил краюху хлеба. Я никак не хочу скомпрометировать все произведения такого характера. Наоборот, все это достойно описания, но такого описания, где документальность, точность сочетались бы с художественностью. А художественность предполагает вымысел, типизацию, отбор. Мы затоварились газетной документальностью, выдающей себя за литературу, затоварились до того, что некоторые критики и теоретики поставили под сомнение природное право писателя на вымысел, то есть на мысль, — это утверждает себя бескрылость.
— Вы считаете, что документальная литература делится на два сорта: литература, строго подчиненная факту, документу и не претендующая на художественность, и литература, соединяющая факт и вымысел, документальность, одухотворенная художественностью?
— Есть ведь еще и псевдохудожественная литература. Читаешь иную книгу, автор в ней описывает все в подробностях, вроде бы все похоже, а чувствуешь — выдумывает, умствует, — уж лучше взяться тогда за другое чтение, не оштукатуренное под дурную беллетристику. Повествование, основанное на документах, воспоминаниях, и сама жизнь незаурядного человека куда как интересней. Так, например, строго документальная, сдержанно-научная, без каких-либо «личных» эмоций, но согретая любовью автора, его честностью перед историей и благоговением, которое, впрочем, нигде не переходит в фамильярность и плебейское приседание, книга Яна Парандовского «Петрарка», недавно опубликованная в «Иностранной литературе», воспринимается взволнованней, чем множество наших книг о личностях «сверхгероических», особенно о несчастных инвалидах, кои не сдаются недугу и пытаются, лежа в постели, работать, быть полезными обществу. Зачастую в «спектакль» по сценарию газетчиков и всевозможных бодрячков-«шефов» втягивается обиженный судьбою человек, начинает он играть кого-то «примерного» и «героически» прятать не только физическую боль, но и трагедию свою, что приводит к «показухе», особенно угнетающей, когда действа разворачиваются у постели человека, обреченного на неподвижность и преждевременную смерть. Люди эти перед собой бывают гораздо мужественней, лучше и, главное, искренними, а значит, и уважающими себя. Я знаю человека-поэта, который более сорока лет лежит в постели и стойко борется с недугом. Отметая все наносное, все, что от лукавого, он просто и мужественно признался однажды: «Если бы мне представилась возможность хоть один день походить по городу своими ногами, один только день — я бы отдал за это всю жизнь…» В серии «Жизнь замечательных людей» особняком стоят хорошо написанные книги о Сервантесе, Джеке Лондоне, о Дюма, о Суворове и некоторые другие. Отсюда, из этой серии, можно взять два характерных примера: «Мольер», написанный Булгаковым со всей силой огромного таланта, и вымученная пресная книга Прибыткова о Рублеве. Этими примерами я хочу сказать, что и в документальной литературе писателю необходим талант. Впрочем, он везде необходим. Когда я учился в Москве, то с Бутырского хутора на Тверской бульвар часто ездил на троллейбусе и любовался одним водителем. Он был всегда в чистой, хорошо отглаженной белой рубашке, вел машину спокойно, уверенно, без рывков и с видимым удовольствием. Приятно смотреть. Видно было, что у человека талант к этому делу. Повторяю, талант нужен везде, а в творчестве он — категория просто обязательная. Есть люди, не способные к писанию, но обогащенные немалым жизненным опытом. Иные из них рассуждают так; вон генерал выпустил книгу (может быть, и необязательно генерал), а я что, хуже его? Я — генерал-полковник, моя дивизия в войну была гвардейской… И пишет. Рукопись его попадает в руки «литобработчиков», людей, как правило, корыстных и неталантливых, которые стараются придать книге художественность, вводят в нее вымученные диалоги, описания природы и прочие «украшения». В результате получается разностильная, тяжелая для чтения книга-уродец. От строгой документальности она как будто ушла и к художественности не пришла. Какой-то новый жанр появился, «необходимой» для издания литературы, якобы нужной для патриотического воспитания, точнее бы ее назвать «благотворительной». Она-то и полноводит серый поток книжной продукции, а от серого еще нигде, и особенно в воспитании, никакой пользы не было, разве что серая солдатская шинель. Но и она большей частью нужна из соображений экономики и для маскировки.
— Словом, вы считаете, что документалистика может существовать и сама по себе, и в органическом единстве с художественностью, но только чтоб даровитой была. Я хочу задать вам попутно вопрос, который тоже находится в центре литературных дискуссий последнего времени, — о научно-технической революции, ее влиянии на психологию, нравственность, внутреннюю жизнь человека?
— А революция ли это? Может быть, надо расценивать ее просто как продолжение естественного процесса развития, правда, ускоренного гонкой вооружений? Ведь войны и напряженность международной обстановки поторопили, ускорили нормальный ход развития человечества, вынудили перенапрягать умственные и физические силы на данном отрезке времени в истории человечества…
— Но войны и напряженность были раньше в разное время, они не всегда вызывали такой бурный прогресс науки и техники.
— Войны войнам рознь. Такого перенапряжения, как за последние десятилетия, человечество еще не переживало. Пресс оказался тяжелым, болезненным. Он нарушил гармонию развития. На войне выбиты не только взрослые мужчины, но и те поколения людей, которые должны были от них произойти. А трагедия вдов? Сирот?! У меня бывает очень горькое чувство, когда я вижу брошенные деревни, их умирание, — это они, последствия войны, прежде всего сказываются. Не легче и от зрелища современной стандартизации городского быта. В этом смысле потрясающее впечатление производит большой город. Поезд, на котором я приезжал из Вологды в Москву, приходит рано утром. Подъезжаешь к столице и видишь огромное скопление домов, похожих на молчаливые стада. В серых сумерках они сливаются в сплошные бесконечные массивы. В темных проемах окон изредка сверкнет огонек, напоминая о том, что огромные эти квадратные глыбы есть человеческое жилье. Почему-то сжимается сердце; «Если зажгли огонек, значит, кто-то не спит, кому-то плохо, может быть, кто-то умирает, а рядом, за другими окнами, спят люди, равнодушные к чужому несчастью, равнодушные к этому зажженному огоньку…» Я понимаю, что все может быть совсем не так, но от действительности ведь никуда не денешься.
Процесс технизации и постепенного уравнивания города с деревней в смысле быта, благ цивилизации будет продолжаться. Настораживает господство стандарта и, как производное от него, — бездушие. Не будет ли оно проникать из быта в области более чувствительные — скажем, в творчество, в литературу и искусство? Ведь кое-какие признаки этого мы уже имеем, хотя бы в бездушном, если не безмозглом, отношении к той же природе, да и в искусстве уже есть примеры.
— Например?
— Ну, хотя бы взять последнюю, так нашумевшую пьесу Бокарева «Сталевары», где человеческие чувства, страдания, радость и горе подменены производственной «схваткой», которая по напряжению и злости, лукаво именуемой ныне «накалом страстей», напоминает, извините, не мирные дни и не граждан одной страны, а нечто из того, чему я был свидетелем на фронте. Вообще странная, если не страшная, вещь, когда, чуть устроив свой быт, наевшись досыта, мы позабылись и начали взвинчивать посредством слова и искусства себя и свое общество: идет не просто уборка урожая, а «битва за хлеб», лохматые мальчики с роскошными бакенбардами под ноющие гитары не просто поют, а «идут в наступление», рабочие на заводе не просто варят сталь, а «сражаются» за нее. Мелькают слова мимоходом, играючи брошенные; «В разведку с ним не пойду», иль: «пойду», «до последнего дыхания», «умереть», «страдать», «драться», «эскадроны», «погоня», «сабли», «пулеметы», «роты», «бригантины», «заветные гавани»…
Такими вещами баловаться нельзя! Они не предмет для суесловия и телевеселья. Нам, еще не до конца изжившим трагедию войны, потерявшим двадцать миллионов, забываться грех особенный. Еще болят наши раны, еще грусть берет, как вспомнишь, что, дойдя до истинной битвы, до рот, до пулеметов, мы пели о заветном «огоньке», про «синенький платочек», даже «черные ресницы, черные глаза» поминали и бредили миром. Неужели мало наших страданий и горя нашего?! Не забывайтесь, люди! Забывчивость дорого стоит!
— Виктор Петрович, я слышал, что будто бы большинство писем на «деревенский» «Последний поклон» вам приходило от городского, часто интеллигентного читателя? Не отражается ли в них тяга к первооснове жизни, к истокам, так сказать? Или, может быть, некоторая усталость от городской цивилизации, от напряженного ритма жизни в современном городе?
— Мне написала одна умная женщина из Ленинграда: «Мы с мужем получаем приличную зарплату. На работу я хожу как на праздник, с модной укладкой, хорошо и модно одетой. Муж тоже всегда элегантен, при галстуке. Ребенок разнаряженный ходит в детский сад. Все хорошо, правильно, за то, как говорится, и боролись. Но когда я прочитала „Последний поклон“, невольно присмотрелась к своему ребенку и заметила в нем явные признаки эгоизма. Мне стало не по себе. Не утрачиваем ли мы какие-то первородные чувства, которые свойственны Вашим героям? Ведь это они помогли Вам написать такую книгу, любовью воскресить родных и близких… А какова-то будет любовь к людям у наших детей? Уж есть случаи, когда образованные, „гуманные люди“ не приезжают на похороны отцов и матерей, дабы не травмировать себя, отделываются сочувственными телеграммами и деньгами — „на поминки“».
Читательница пишет также об этом «проклятом телевизоре», к которому подсаживаются даже гости, вместо того чтобы общаться друг с другом, петь песни, смеяться, веселиться. Она написала фразу, которая меня очень тронула и взволновала: «Я на судьбу не ропщу. Муж меня любит, я его тоже. Родители мои были хорошие люди. Но я все-таки поняла, что жизнь меня обделила — у меня не было сельского детства, бабушки, а значит, — это я поняла после прочтения Вашей книги — не было и детства». Может быть, в этих словах и есть крайность, но дляменя бабушка действительно была главным духовным наставником, хотя и за уши тягала, и прутом порола, чтобы не лазил в чужой огород и не разорял птичьи гнезда.
— Не считаете ли вы, что одной из главных задач, которые стоят сегодня перед обществом и, стало быть, перед литературой, стоит задача сохранения и упрочения нравственных традиций народа? И что вы можете сказать о так называемой «пришвинской традиции» в нашей литературе, не исчезает ли она, не теряет ли свое значение в сегодняшнем, индустриальном мире?
— Вопрос настолько сложный и емкий, что не только журнальной беседы, может, остатка жизни не хватит на то, чтобы на него ответить и докопаться «до корней». Нам все-таки надо твердо и прямо установить сначала, что есть нравственность в нынешнем понимании нынешнего человека. В связи с тем, что современный человек отошел, или, точнее, отгребся от берега, на котором стоит церковь и вера в Бога, прибился ли он к другому берегу? Если прибился, что нашел там? Какие идеалы? Какую веру? Туману бы поменьше, ясности бы побольше в самом толковании нравственности. Есть уже теоретики, пытающиеся сблизить два берега — веры и безверия. Вот уж тут могу с уверенностью утверждать — в такой подтасовке проку нет и не будет. Наша блистательная литература, наши Печорины, Рудины, Онегины уже доказали своим, так сказать, «жизненным примером» бесплодность и невозможность такого сближения; «Мы с тобой два берега у одной реки», как, ничтоже сумняшеся, продекламировал современный поэт, и добавлю от себя: берега эти разделены не одной только водой, но и опытом жестокой истории.
Ну а что касается «пришвинской традиции», то пока живы выходцы села, «дети природы», до тех пор она, эта «российская традиция», наша извечная, отечественная, будет жива и даст миру еще немало чистых и светлых строк и музыки. Евгений Носов, Юрий Куранов, Сергей Залыгин, Василий Белов, Василий Шукшин, Валентин Распутин, Федор Абрамов, Вячеслав Шугаев, Юрий Гончаров, Михаил Алексеев, Сергей Воронин, Виктор Потанин, Василий Юровских, Владимир Солоухин и ряд других писателей не только не дают затихнуть и загаснуть этой традиции, они ее обновляют — многого достигла наша лучшая проза. Хорошо, чисто, высокопрофессионально пишут названные мною писатели и оказывают своей работой благотворное влияние на молодую прозу.
— Критика заметила, что в последнее время герой молодой прозы в отличие от эгоцентрического молодого бунтаря пятидесятых-шестидесятых годов обращается к социальному и нравственному опыту своих предшественников. Что вы на это скажете?
— Я постоянно читаю произведения молодых, как уже говорил, много времени на это убиваю. Недавно мы в «Нашем современнике» провели заседание редколлегии, специально посвященное работе с молодыми писателями. Только что вернулся из Иркутска с зонального совещания молодых писателей, и есть некоторые основания сказать, что сегодня молодые быстрее становятся мужчинами, чем некоторое время назад. Они в чем-то даже идут впереди нас. Как я уже говорил, некоторые из нас убивали время на профессиональную подготовку, на образование, а у них все это начинается чуть ли не с пеленок, они с детства знают музыку, театр, кино, имеют свои библиотеки словом, впитывают в себя современную культуру естественным путем, без помех, наоборот, все вокруг способствует их росту. И, несмотря на это, биография у некоторых из них довольно интересная, трудовая. Поэтому проза имеет хорошее наполнение. Я могу назвать некоторые имена: это Александр Филиппович, Валерий Макшеев, Анатолий Василевский, Михаил Голубков, Вячеслав Сукачев, Евгений Суворов. Они разные, но все с характером, со своим видением жизни, с чувством собственного достоинства. Настораживает, правда, некоторая «привычность» тем, избранных молодыми, мало дерзости, выдумки, самостоятельности, не говоря уже о самобытности. Ощущается стремление к «благополучной жизни» в литературе.
— Виктор Петрович, я не счел бы нашу беседу законченной, если бы не задал вам очень трудного, очень сложного вопроса, который, может быть, еще не стал так остро на повестку дня нашей критики, но который, как мне кажется, непременно будет, должен горячо заинтересовать всех причастных к литературе людей. Я имею в виду вопрос о философской значимости литературы, о том, как развивается в наши дни эта великая традиция русской литературы?
— Вопрос поставлен довольно общо. Мне легче будет попытаться ответить на него, опираясь на практику, на свой опыт, хотя делать это и не совсем этично, однако так будет «доказательней». Мне кажется, что у нас есть категория редакторов, которые настороженно относятся ко всякой философичности. Сошлюсь на судьбу своей повести «Пастух и пастушка». Она прошла редакции почти всех московских и ленинградских журналов. Во всех письмах из всех редакций мне предлагалось что-то конкретизировать, что-то уточнять, а вернее, упрощать, разжевывать. Предметное, вещественное изображение в нашей литературе принимается спокойно, и потому в изобразительности наша литература достигла огромных успехов. Почитайте, например, прозу Михаила Алексеева, Юрия Нагибина, Георгия Семенова, Бориса Можаева. Я понимаю, инерция настороженности к условностям и сложному письму идет от лакировочной литературы, которая принесла нам столько вреда, что…
— Но лакировочная литература не претендовала на философичность, и условность ее была скорее от прекраснодушия, от забегания вперед, нежели от жизни.
— От криводушия и приспособленчества она была, чего уж там тратить «ученые» слова на такого рода литературу, затормозившую развитие доподлинной литературы, а значит, и мысли. Гнилоротое ее дыхание, кстати, ощутимо до сих пор, потому никаких она добрых слов не стоит!
Трудно, с издержками мы преодолеваем ее, сбрасываем с себя путы заданности, ложной и спекулятивной идейности, ура-патриотизма и того сочинительства, когда каждый имеющий время и грамоту мог писать на потребу дня хоть стихи, хоть романы, хоть драмы. Вспомните-ка хотя бы пьесы так называемого драматурга Сурова!
В современной прозе жизнь трудная, если работать по-настоящему. Все большее значение приобретают в ней символика, условные, а значит, сложные формы. Вы посмотрите, например, на работу Залыгина — «суровый реалист» вдруг пишет фантастическую повесть, следом психологический роман. Он не ищет, не хочет спокойной жизни, этот художник; сложно живет, сложно работает Владимир Тендряков, автор шибко запальчивый, весь взъерошенный современной мыслью, движением ее, он стремится нащупать не только философию жизни, но и проникнуть в смысл оной. Чтобы выразить философию нашего времени, философию подвига, человеческой жизни, любви, смерти — мало одних рассуждений на эти темы, необходимо дать знак, символ, образ, что в буквальном переводе с греческого означает идею. Да как-то умудрились подзабыть первооснову этого слова, упростили смысл его, смешали со словесной мякиной громких патетических слов, кои так же близки ему, как «в огороде бузина, а в Киеве дядька»…
В «Пастухе и пастушке» я стремился совместить символику и самый что ни на есть грубый реализм. Меня некоторые упрекали за образ немца, где, мол, такого видел? Не знаю. Сам, возможно, я видел его во сне, возможно, наяву. Здесь мне важны детали, важна мысль. Этот немец — олицетворение дикости человеческой. Вот если бы я написал его с низким лбом, редкими зубами, тонко поджатыми губами, в каске — уверен, никто бы слова не сказал. Действует привычка к стереотипам. Но мне такой немец неинтересен, такого я уже видел у других писателей и повторять их не хочу.
— Насколько известно, «Пастух и пастушка» далась вам нелегко. Я помню, как вы читали четвертый вариант повести в переделкинском Доме творчества, это было лет шесть назад.
— Четырнадцать лет я носил в себе эту маленькую повесть, несколько лет писал и переписывал. Недавно, после четырех изданий, переписал снова.
— Значит, эта вещь дорога для вас? Чем же?
— Мне кажется, в «Пастухе и пастушке» я преодолел сам себя, традицию, самим себе созданную. Понимаете, школа нас приучила к упрощенному пониманию традиций. При нынешнем уровне культуры и образования, я думаю, не так уж трудно изобразить в повествовании деревню, бабушку, как в «Последнем поклоне», что сейчас охотно и в большом количестве делается. Мне же хотелось сказать нечто большее, чем добрым словом вспомнить малую родину. Война — событие грандиозное по своим историческим масштабам, требуются иные подходы, иная выразительность, иное философское наполнение в изображении и осмыслении такого события, и даже смелость в том, чтобы взяться за военную тему, самостоятельно, не эпигонски — эпигону никакой смелости не надо, ему усидчивость требуется. Преодолевая свою традицию в «Пастухе и пастушке», я в то же время возвращался к каким-то очень дорогим традициям отечественной литературы, в частности к толстовской традиции. В кульминационной сцене любви я, помню, написал слово «милая». И задумался. Сколько раз это слово повторяется всуе! И вот, перед тем как добавить к слову «милая» слово «моя», написал целый абзац. Я двадцать лет учился тому, чтобы разделить эти слова, чтобы меж ними написать целый абзац, и наконец рискнул это сделать. Думаю, что и от этого зависит наполнение прозы, ведь не выставишь же между этими словами пустой ряд слов, надо, чтобы читатель не пропустил, не пробежал эти центральные, что ли, в повести строки по диагонали, а прочитал внимательно весь абзац, даже, может быть, задержался на нем.
— Не противоречит ли это тенденции к лаконичному стилю?
— Некоторые теоретики считают, что надо писать как Хемингуэй короткими репликами, короткими фразами. В свое время была даже дискуссия о телеграфном стиле. Я не хочу опровергать ни теории этой, ни тем более практики. Каждый пишет сообразно своим внутренним возможностям и, стало быть, законам. Что же касается философской мысли в прозе, то умение размышлять считалось и считается непременным признаком таланта. Толстой, кажется, говорил, что писатель должен ориентироваться только на самого умного читателя. По письмам, которые я получаю от читателей, можно судить, насколько он поумнел и помудрел. Пишут, например, о «Пастухе и пастушке» и такие тонкости подмечают и понимают, что не только диву даешься, но и бояться начинаешь за свою работу, думаешь о том, чтобы не отстать от читателя, чтобы оказаться достойным его.
— Что означает нынешняя тяга к гуманитарным наукам, которую в последние годы отмечают социологи?
— Нежелание ломить физическую работу, трудиться на производстве. Многие юноши возмечтали быть артистами, поэтами, циркачами да музыкантами, соблазняясь «сладкой жизнью» актеров, писателей, кинорежиссеров и т. д. Не верите мне? Сравните тогда конкурсы ВГИКа, театральных студий, хорошо вам известного Литинститута с любым промышленным вузом. А опросы школьников старших классов трудового города, давшие такой безрадостный результат? Пять процентов желающих трудиться на производстве, остальные устремлены к «роскошной жизни» творческой и технической интеллигенции! Думаю, такой наплыв в литературу и искусство происходит не только «от ума» и дезинформации о нашей жизни, но от того, что упростилось многое в музыке, в литературе, в живописи, общедоступной сделалась «массовая культура», можно петь уже без голоса, писать без таланта, рисовать «условно», чаще всего под детей, снимать фильмы без профессиональной одаренности и подготовки. Такое невинное вроде бы приобщение к искусству развращает людей, делает их жалкими побирушками около театра, кино, литературы, а чаще напористыми, «все знающими и все умеющими» шарлатанами. Думаю, что большое количество плохих и посредственных фильмов и книг, где вроде бы «все путем», все как надо, но не волнует, вызвано как раз тем, что много балласта, мешающего двигаться вперед, нагрузилось на корабль с названием «художник».
— Не поубавилось ли романтизма, мечты в нашей прозе?
— Ну как не поубавилось? Слава Богу, меньше стало «туманов и шорохов тайги», за которыми едут то на целину, а то и того дальше. Как я говорил уже, проза сделалась серьезной, толкует она о вещах серьезных: о сути человеческой жизни, о нравственном ее начале. Тут уж никакие «туманы» не помогут, тут талант и серьезная работа нужны. Я, разумеется, о ложном романтизме толкую, о том самом, где стилизация «под народность», слащаво-песенная настроенность на «дальние дороги», на «огни маяков», на «белых лебедей» и на «березки» и «дальние миры», а также на «суровую любовь» и прочая выдают себя за «романтизм и мечту». Но вспомните сейчас, что осталось от косяков «романтических» повестей, рассказов и романов о целине? Рассказ «В бессонную ночь» Сергея Никитина, «Аленка» Сергея Антонова. Перечисляйте дальше сами, если сможете, а у меня ничего больше в памяти не задержалось.
Время — суровейший судья! Для меня, может быть, самая «романтическая» из книг последнего времени — «Горячий снег» Юрия Бондарева, хотя нет там ни «маяков», ни «лебедей» и ни «дальних путей». Но бьется там, трепещет среди смертей и горя жажда мира, мечта о любви, о Родине и обо всем, что есть прекрасное в жизни. Кстати, отголоски ложного романтизма то и дело дают о себе знать. Так, сюсюкающе-«романтическую» повесть Сергея Пистунова «Белая птица-лебедь» недавно напечатал журнал «Молодая гвардия», а мы в «Нашем современнике» выдали на-гора еще более «романтическую» повесть Владимира Солоухина«Прекрасная Адыгене». Вслушайтесь только в названия! Уже в них что-то фальшивое есть, приторно-паточное. — Что вы можете сказать о сегодняшней прозе о войне и каковы ваши планы на этот счет?
— Вы заметили, что реже стали появляться произведения о войне? Особенно объемистые? Трудней стало писать о войне, потому что появились настоящие о ней книги. Думаю, дальше будет еще труднее и сложнее писать о войне. Время, расстояние, память человеческая, истинная память, не подмена ее сочинительством, ответственность перед будущим — вот что, на мой взгляд, заставляет относиться к этой теме с повышенной строгостью. Писатели военного поколения стали старее и мудрее — они есть пока главный и основной критерий в работе следующих за ними писателей, разумеется, опять же талантливых писателей.
По этой же причине роман о войне, написанный мною начерно, лежит в столе, ждет своего времени, то есть когда я наберусь сил, мужества и умения, чтобы одолеть его. А пока я пишу заметки, кусочки, какие-то соображения, чтобы засесть за небольшую, давно выношенную повесть о войне. Есть в замысле и рассказы. Что бы мне хотелось видеть в прозе о войне? Правду! Всю жестокую, но необходимую правду, для того чтобы человечество, узнав ее, было благоразумней.
— Немного найдется писателей, которые бы остались довольны критикой, не высказывали бы в ее адрес критических, иногда язвительных реплик. Как вы относитесь к критике и какую роль она сыграла в вашей литературной судьбе?
— Мне на критиков грех обижаться. Критика всегда была внимательна ко мне, хвалила, даже перехваливала мою работу. Но хвалы, хоть они и ласкали мою душу, я до конца всерьез не принимал, к критикам же относился как к младшим братьям и никогда их «не бил по голове». От этого, наверное, и был у меня другом покойный Александр Николаевич Макаров. С вами вот давно дружеские отношения, и другие критики со мной здороваются, жалеют меня, а я их пуще того. Жизнь у вашего брата трудная, и хлеб ваш часто горек из-за непонимания труда вашего.
После читинского семинара шли мы целой бригадой по далекому-далекому городку Красный Чикой, что находится почти на границе Монголии. Повстречался нам шишкарь — ну, это человек, который кедровые орехи добывает — остановился и спрашивает: «Это правда, что вы — писатели?» Правда, говорим, и стали представляться шишкарю. Когда дело дошло до Николая Николаевича Яновского, шишкарь, будто тигру узрев, воскликнул: «Критик?!» и, сурово оглядев с ног до головы милейшего, застенчиво улыбающегося Николая Николаевича, спросил у нас строго-деловито: «Так что же вы его не бьете?!»
Шутки шутками, а что-то ведь есть в отношении к критикам от того простодушного чикойского шишкаря и среди нашей писательской братии, и в общественности тоже. Пока «служит» критик, раздает в качестве официанта «сладкое» — ничего, терпимо. Но стоит ему «покритиковать», да еще писателя маститого, — тут и кончилась его нормальная жизнь, свои же братья критики навалятся на него, изволтузят, да еще неучем, полудикарем выставят. Благородства бы, благородства побольше в отношении критиков друг к другу в частности и всей нашей литературе вообще. — И самостоятельности!
— Да! И самостоятельности. Сколько ни толкуем о том, что критика не есть «слуга литературы», она все же тащится следом за нею с подносом, а ей ведь надлежит, как это уже было в прошлом столетии, «во времена Белинского, Добролюбова, Писарева и Чернышевского», даже опережать мыслию время свое. Никак это у нас не получается, все еще оценочно-рецензентская в своей массе наша критика, не хватает ей, как мне кажется, зрелости, нет в ней большого авторитета, то есть все того же Белинского. Но есть предчувствие, что критика наша если не стоит на пороге, то приближается к серьезному осмыслению художественных процессов, а следовательно, и жизни. Свидетельство тому — ряд серьезных теоретических работ и статей, появление критических журналов, книг и даже серий, подобных тем, что издает «Современник» и «Советская Россия», количественное внимание к критике не может не перейти в качественное, во всяком случае, желательно это, и поскорее бы, — уж слишком огромно наше «литературное хозяйство», и ему «без присмотра» никак не возможно существовать и двигаться дальше.
— Приходилось слышать, что в новых главах «Последнего поклона» вы слишком жестоки и откровенны. Как вы относитесь к этим суждениям?
— Сами читатели, отклики их и довольно дружная хвалебная критика насторожили меня: что-то уж больно благодушно там у меня в «Последнем поклоне» все получается, пропущена очень сложная частица жизни. Не нарочно пропущена, конечно, так получилось. Душа просила выплеснуть, поделиться поскорее всем светлым, радостным, всем тем, что так приятно рассказывать. Ан в книге, собранной вместе, получился прогиб. Фраза: «Началась такая жизнь, что и рассказывать о ней не хочется» — ни от чего не избавила. Душевный груз, память тревожили, беспокоили, требовали высвобождения. Поездки на родину, обновление воспоминаний, взгляд на нынешнюю действительность не способствовали ни телячьей радости, ни прекраснодушию трудная и тревожная все же жизнь идет, и она напомнила о временах еще более трудных и тревожных. Я не считаю новые главы жестокими. Если на то пошло, я даже сознательно поубавил жестокости из той жизни, которую изведал, дабы не было «перекоса» в тональности всей книги. Думаю, что, когда новые главы встанут в ряд с другими рассказами, все будет в порядке. Мне видится книга не только более грузной по содержанию и объему, но и более убедительной, приближенной к той действительности, которая была и которую никто, а тем более художник, подслащать, подлаживать и нарумянивать не должен — нет у него на это права.
1974
Ответы на анкету ко Дню Победы
Лишь первый День Победы, будучи после госпиталя в городе Ровно, в какой-то убогой нестроевой части, я встретил с восторгом и радостью. Вся последующая жизнь не располагала к радостям. Год от года День Победы для меня становился все горше и печальней — постепенно открывалась страшная правда войны, все ясней, наглядней проявлялись ее последствия. Руководство нашего государства и армии не зря ведь не объявило наши потери во время войны. Они столь огромны и удручающи, что даже при наличии такого огромного, находчивого, бюрократического аппарата счесть их невозможно, исказить — это пожалуйста. Объявлять народу о потерях страшно — сразу сделается совестно себя хвалить и прыгать в праздничном хороводе, бряцая разноцветными медальками. Думаю, это — единственная война в истории человечества из пятнадцати тысяч войн, в которой потери в тылу намного превышают потери на фронте. Так сорить своим народом могли только преступники. Английский писатель Честертон в одной из своих статей заметил, что все победители в больших войнах в конце концов становились побежденными. Отечество наше дало наглядный пример этому умозаключению: десятки тысяч пустых сел (основных поставщиков рядового состава), надлом общества, несколько больных поколений подряд, больных не только физически, но и нравственно, расправа над народом, начавшим прозревать и грозно ворчать, прежде всего над теми, кто побывал «за бугром», увидел воочию, что живем мы и работаем хуже «их», хотя от работы у нас хребет трещит. Я не имею в виду только тех, кого из плена в плен препроводили, уморили в сталинско-бериевских концлагерях, то есть военный люд. Бедных вдов можно было добить непосильными налогами, уморить голодом, доконать бесправием, сделать крепостными в самом «свободном» государстве.
Двадцать лет никто не вспоминал о нас — фронтовиках, никто не помогал нам, всюду нагло заявляли: «Все воевали — и ничего!» А через двадцать лет вдруг с умилением запели: «Славься!», медальки отлили, брежневскую «паечку» вырешили, позволили без очереди в больницу ложиться и билет покупать. «Спасибо партии родной — дала по баночке одной!» — самолично слышал я песенку инвалида войны в инвалидном закутке магазина. Он пел про «баночку» вполне серьезно, ибо и она для него сделалась благом, и любое внимание вбивало инвалидов войны в умиленную слезу: как же, вот вспомнили, вознаградили по заслугам.
Нашим великим партдеятелям и в голову не приходило, что они остатки победителей (страшно подумать, сколько их поумирало сразу после войны, с улиц же через десять лет исчезли инвалиды) превратили в кусочников и крохоборов, на которых рычал, а то и замахивался остервеневший в очередях, все еще тупо дожидающийся благ и улучшения жизни народ.
Недавно мелькнула цифра: в нашем огромном крае на январь 1980 года осталось чуть больше десяти тысяч инвалидов войны. За полгода она, естественно, убыла, и я призываю своих собратьев по окопам, невзирая на ранги, не кривляться в горький День Победы на площадях и в питейных шинках, не плясать, не петь «бравых» песен — все это давно уже выглядит кощунственно, а пойти и помолиться за души убиенных на поле брани братьев своих.
Кому от погостов близко, у кого еще есть ноги, шевелятся руки прибрать заброшенные могилы участников войны да и одиноких несчастных вдов наших. Ведь до сих пор еще во многих местах не убраны косточки наших собратьев (в Германии, и в Западной Германии — тоже, все могилы и своих, и наших солдат ухожены).
Во время празднования 1000-летия Крещения Руси в Новгороде я разговаривал с командиром молодежного отряда и с новгородскими парнями, занимавшимися собранием и захоронением убитых в Мясном бору воинов (а там погибло две наших армии). Захоронили за лето пять тысяч трупов, укладывая по четыре скелета в одну домовину (сюжет с захоронением этих костей показывали по Центральному телевидению). Так вот, командир отряда сказал, что ежели убирать трупы такими темпами — только в Мясном бору хватит работы еще на двадцать лет!
Нет, не только порохом пропах этот день…
Братья мои! Бойцы самой Великой и самой страшной войны! Наденьте чистые рубахи, не пейте горькую до потери человеческого облика в этот и без того скорбный день, повспоминайте, помолитесь, кто еще не разучился молиться, не разучился уважать себя и тех, кто спит вечным сном в земле или неприютно, сиротски валяется по лесам и болотам нашей необъятной родины, с большим опозданием, с позором, со стоном вспомнившей о таких утраченных, святых словах, как милосердие и любовь к ближнему своему.
О молодежи я имею очень отдаленное представление, но вижу, что она бродит, ищет свою долю и не хочет повторять нашей рабской судьбы. Исполать ей!
Никогда не думал ни о каком читателе, как вероятно, мои земляки, возившие швырковые дрова на красноярский базар, мало думали о том, кто ими обогреется и в какой печи сожжет. Я тоже выпускаю свою «продукцию», не прицеливаясь и не прицениваясь к «покупателю». Судя по письмам, читатели у меня есть и в городе, и в деревне, читатели стоящие, что меня, конечно, радует и помогает, пышно говоря, в труде.
«Книга памяти» и вообще всякого рода юбилейные издания, статьи — у нас носят казенный характер. Издатели из кожи лезли и лезут, чтоб было в этих книгах все «идейно», а уж насчет правды и занимательности думать времени не оставалось. Такие вот жестокие стихи окопного землеройки, написанные зимою 42-го года тех «памятных», ни за что бы не печатали и не напечатают.
Мы на шарике пустом,
Мы на шарике земном.
Под мороженым листом
В землю брошены зерном.
Ах, какой холодный шарик!
Под рубахой ветер шарит,
Снег не греет, смех не греет
Греет зуд, собачий зуд:
Вши от холода звереют
Кости мерзлые грызут…
Ну вот и добились неизбежного результата: благостно-умильные, юбилейные издания почти никто не читает. И правильно делают люди, добавлю я от себя, очень правильно.
Зачем дорогое время понапрасну терять и запудренные мозги еще больше пудрить, лучше снять с полки книгу классика и сотворить праздник для души.
Моя книга о войне находится в стадии черновика.
Я заметил: утомленные и раздраженные наши читатели, живущие трудной жизнью, в бесконечной и жуткой борьбе с нуждою, быстро утомились и «лагерной» литературой. Навидавшиеся страшного в повседневной жизни, они еще больше начали тупеть и глохнуть от этой «лавины», и как это случалось уже не раз с усталыми, растерзанными нуждой людьми, читатели наши непременно потянутся к мелодраме, к сусальненько-сексуальному, бездумному. Читателям непременно захочется сладенького, красивой сказочки, чтобы забыться, уйти от жуткой, давящей действительности. И они получат то, чего жаждут. В искусстве всегда было достаточно угодливо расшаркивающихся «творцов-официантов» — «что изволите?».
И наши музыка, кино и театр в готовности своей потрафить публике опередили даже такую, наторевшую в угодничестве, литературу, как современная советская.
Роман В. Гроссмана «Жизнь и судьба» — книга сырая, незавершенная, рассудочная. Судя по блистательно написанным кускам в гетто, она действительно обещала сделаться той книгой, за которую поспешила ее выдать определенная часть нашей критики и писателей, убеждая доверчивого читателя в том, что это «выше Льва Толстого».
Но словоблудием нас не удивишь и не очаруешь, раз прочитанного Толстого можно помнить и пересказывать всю жизнь.
Из романа Гроссмана, прочитанного год назад, не помню ничего, хотя на память до сих нор не жалуюсь, а замечательный рассказ «Тиргартен» того же автора, прочитанный в шестидесятых годах, помню и по сей день.
Закончить беседу мне бы хотелось стихотворением Николая Панченко, того самого, что я уже вспомнил в начале беседы. Это стихотворение написано в 1944 году.
Душа завязана узлом,
И не прямым, а бабьим,
Торчат неведомо куда короткие концы,
Давно мы не работаем и вроде как не грабим,
Но день и ночь жуем и пьем
Бездомные юнцы.

За что же кормишь ты меня и балуешь любовью
Ободранная, нищая, голодная страна?
Я начинаю понимать, что кровью, только кровью!
За этот пир, за этот спирт
Заплачено сполна.
1985