Секреты Книги Жизни 2

                Я стал пить, и жидкость обожгла мое горло. Я закашлялся и хотел выплюнуть, но мне зажали рот. «Пей!» – слышал я над собой. «Тебе так будет легче».
 И действительно, так оказалось значительно легче. Мне привели второго клиента, и после выпитого ( а много ли ребенку надо?) я вообще ничего не почувствовал. Я провел со стаей три дня. Потом отдал им их двадцать процентов моего заработка, и отправился домой.
                К этому времени мои родители искали меня везде. Когда я вошел в дверь, и положил на стол десять золотых, с матерью случилась истерика. Я рассказал, где я достал деньги, и как я теперь буду работать. Тут же предупредил, что если они насильно попытаются остановить меня – сбегу из дома насовсем (этой угрозы я, конечно, исполнять не собирался, но она возымела серьезное действие). «А теперь, - сказал я – сходите кто-нибудь за молоком и хлебом!».
                Упал на кровать, и уснул, не раздеваясь. То, что в провинции был голод, касалось далеко не всех, а только простого люда. Потому что были и продукты, и молоко, но поскольку всего стало меньше, на них взлетели цены, мало побеспокоив богатую верхушку, и отрезав от жизнеобеспечения большую часть народа.
                В тот год в нашей семье от голода не умер никто. Но нельзя сказать, что мой способ зарабатывания денег все время был таким несложным, как в те первые три дня. Самая главная проблема работы на улице – это далеко не грязь, а физическая незащищенность. Тебе нечего противопоставить клиенту, если он вдруг откажется платить. И таких было немало.
                И это бы еще ничего, пусть бы ушел, не заплатив. Но были и такие, кто пытался убить, чтобы не платить. В первый год меня пытались заставить замолчать таким образом дважды. И один раз это им почти удалось.»
                Примечания Тунисара в конце страницы: «На левой стороне, на ребрах, у Мелстрома длинный, рваный шрам. Это добавляет персонажу харизмы.»
                Третья страница была светло-зеленой, и пахла фиалками. Я стал читать дальше, и понял, что успокаивающий цвет и приятный запах не всегда совпадали с содержимым страницы. Они, скорее, отражали любовь Мела к своей жизни, и желание не забыть и не пропустить ничего из Божественных уроков, вложенных в нее.
                «Клиент ударил меня кинжалом. Несколько раз. Я еле дополз до дома. Но мама поставила меня на ноги. Вцепилась в меня, и говорит – «Не бойся, сынок, не отдам тебя Костлявой». Несколько дней раны промывала, настойками поила, заговоры и молитвы надо мной читала. И вылечила.
                После этого отец дал мне свой кинжал, и наказал без него из дому не выходить. Второй раз у меня было два клиента сразу, и вот они в конце избили меня до полусмерти. И вот этих-то ребята скоро выследили. Мы заманили их в тот же наш сарай.
Нас было человек двадцать. И далеко не десятилетних щупликов вроде меня. Большую часть стаи составляли крепкие шестнадцати – семнадцатилетние парни. А их было только двое. Я никогда не забуду ту ночь. Умерли эти мерзавцы только под утро. Потом кто-то из ребят сбегал домой за телегой, тела мы на нее погрузили, в лес отвезли, там выбросили, потом сарайчик прибрали, кровь вытерли, и все.
                Это событие изменило меня навсегда. У меня появились какие-то внутренняя сила и мужество. Я понял, что за мной – стая. Над окровавленными телами мы поклялись, что больше никогда не дадим себя в обиду. В ту ночь я повзрослел.
                Однако стая не смогла помочь моему другу. Его убили год спустя. Правда не клиенты, а в драке с конкурирующей стаей. В той же драке мне повредили ногу. С тех пор я стал хромать. У конкурентов была сильная поддержка – несколько лучников. У нас – только отвага и кинжалы.
                Тогда полегло много наших, и мы вынуждены были уступить свою территорию. Другу попали стрелой в шею, а мне – в ногу. Он умер почти мгновенно, а меня утащила с улицы мать. Не знаю, как она узнала. Не знаю, как она нас нашла. Знаю только, что если бы не она – я бы тоже умер. Я пришел в себя и умолял ее помочь не только мне, но и другим раненым членам стаи. И она помогла. И спасла еще нескольких.
                Полгода мы зализывали раны, учились стрелять из луков, и набирали новых членов, потом собрались с силами, и отбили нашу территорию назад. Так я провел свое детство и юность. К тому времени, как мне исполнилось шестнадцать, от старой стаи практически никого не осталось, а в молодняке уже не чувствовалось былого духа единства.
Я мог бы стать их лидером. Я был достаточно для этого силен. Но меня мучала ностальгия по старым друзьям и старым временам. У молодых был уже не тот настрой. Я ушел из стаи, и стал работать соло.
                Моя семья уже давно не бедствовала, братья и сестры подрастали, забыв о голоде и холоде. Мать с отцом то и дело просили меня бросить мое ремесло. Им казалось, что самое страшное уже позади. Но я-то знал, что благополучие семьи держалось на моих плечах, а нищета бежала за нами, и все время норовила укусить за пятки. Я понимал, что не могу бросить улицу, но также ко мне все чаще и чаще закрадывались мысли о том, что я смертельно от нее устал.
                Надо ли упоминать, что к этому времени я был законченным пропойцей. Алкоголь давал мне возможность не замечать грязи, боли и грубости клиентов, но понемногу отбирал у меня жизнь и рассудок. Надо сказать, что опуститься не давала мне мать. Совсем вылечить от пагубного пристрастия она меня не могла, но поддерживать мой организм, и главное, мой разум в рабочей форме, когда я не мог прожить без пяти-шести бутылок в день, у нее хватало сил и знаний.
                И когда после очередного просто грязного борова и после очередной стычки с наглым грязным боровом, который отказался платить (а я к этому времени прошел весь тот долгий путь от обижаемого всеми мальчика до вполне взрослого человека, которому в большинстве случаев удавалось уговорить клиента заплатить либо деньгами, либо жизнью), я понял, что больше не могу. Все, подступило к горлу.
                И вот тогда я встретил Селандина.
                Барон Селандин Кралидес был в годах, жил один, и нередко пользовался услугами уличных полоскал. Всегда мужчин. Всегда молодых. Всегда поздно ночью. Чтобы не быть узнанным.
                Он снял меня на моем любимом углу. При этом в ту ночь я там совсем даже и не стоял. Я купил выпивку, и шел домой. Но, надо полагать, мое ремесло наложило на мою внешность определенный отпечаток, и он остановил меня. И спросил – сколько? И я подумал – да черт возьми, почему бы и нет. По крайней мере он чисто выбрит и от него не воняет. Ладно, в последний раз. Я поставил свои бутылки у стены и отдался ему там же, за углом в подворотне.
                Не знаю, что его привлекло во мне. С той ночи, уступив просьбам родителей, и своим чувствам тоже, на работу я больше не вышел. Но он выспросил обо мне на улице, и вскоре пришел ко мне домой с огромным букетом, как сейчас помню, гладиолусов, опустился на одно колено, и предложил мне руку и сердце. А я, как дурак, обалдело стоял посреди комнаты и пялился на эти гладиолусы. Мне никто никогда в жизни не дарил цветов.
                Мать схватилась за сердце, отец – за кинжал, а я сказал – отставить! И … принял его предложение. С того дня мы больше не расставались.
                Мы прожили вместе пятнадцать лет. За право владеть мной единолично, он без единого возражения взял на содержание всю мою семью. Не то, чтобы это было для него в тягость. Он был очень богат. Но я никогда этим не злоупотреблял.
                Было бы неправдой сказать, что наша с Селандином жизнь была безоблачной. Вначале сильное давление на наши отношения оказывало, конечно, мое пьянство. И даже не само пьянство, а факт того, что у меня не было достаточно смелости в нем Кралидесу признаться.
                Скандалы были каждый раз, когда я напивался и засыпал днем в гостиной. Или у нас в спальне. Так продолжалось где-то несколько месяцев, когда, наконец мой партнер не выдержал, и спросил меня: «Мел, ты что, алкоголик?!».
                До этого я ему всякий раз говорил, что типа сегодня я устал, и хотел расслабиться, а вчера просто хотел хорошо провести время, и так далее… И вот тогда я, наконец сказал ему правду. Что пью с десяти лет, и что пристрастие давно перешло в болезнь. Он вздохнул, сжал мою руку и ответил: «Ну что же ты раньше не объяснил этого? Я бы давно нашел способ тебе помочь».