Последнее свидание

   Выбежав из клуба, она торопилась  навестить отца. По телефону ей сказали, что он «адекватен» и с ним можно поговорить.  Как хорошо она танцевала в это воскресенье! Как она любила народные танцы! И дробь бить никто луче её не умел. Её даже приглашали в танцевальную группу Воронежского  народного хора; эх! хорошо бы… но остался последний курс института, и она не решилась его бросить.
   Вскочив в автобус, она села у заляпанного грязью окна. Настроение после танцев стало угасать. Она задумалась о том, как и что будет говорить отцу о трагической смерти матери, сгоревшей во врезавшемся в трактор грузовике, о том, что теперь она – старшая в семье, надо довести до ума двух сестёр и младшего брата. Таня справится, она поступила в медицинский техникум, живёт в общежитии, и уже немного подрабатывает, ухаживая ночами за лежачими больными. А вот Люба? Люба, Любаня… Отчего она такая любвеобильная? Может причина этому в имени? И младшенький –  Серёжа уже хулиган: курит, учиться не хочет.
   Автобус выехал из города, и за окнами замелькали сначала дома пригородов, потом поля и перелески, и вот, наконец, областная психиатрическая больница.
     Отец вышел к ней один, без провожатых. В сером безобразном больничном халате и рваных тапках. Он ещё больше похудел, глаза ввалились. Она взяла его за руку и удивилась: рука стала совсем тонкой, можно было охватить запястье большим и средним пальцем. Они сели на стулья у стены. Он молчал. А потом заплакал и хрипло спросил:
 – Выпить принесла?
 – Нельзя, тут сумки проверяют, – соврала она.
«Да что же я могу принести? Каждую копейку экономишь, и туфли совсем разваливаются, скоро и в клуб не в чем будет ходить», – подумала она, но промолчала.
Он сидел отрешённый и молчал, казалось, его уже более ничего не интересует, потом медленно произнёс:
– Ага, это как у нас в лагере… Мы их по четвёрке наручниками соединяли, вот тут, – он показал на плечо   –  они тоже худы-ы-е были.
Опять замолчали.
  Она погладила его по руке. Хотелось его поцеловать, но в их семье это было не принято.
– Ну что сидеть-то? – встрепенувшись, вдруг сказал он. – Иди уже.
Она встала.
– Я через неделю приду, пап.
– Выпить принеси!  –   раздражённо сказал он и зашаркал прочь, исхудавший, какой-то маленький, небритый.
   Когда шла к автобусу, вспомнился ей отец молодым и красивым, вспомнилось, как, выпив, он залихватски играл на баяне. Вспомнилась их овчарка,  сильная и любимая детьми собака. И жили они неплохо, были и сыты, и одеты, так что многие завидовали.  Смахнув набежавшую слезинку, ускорила шаг, чтобы успеть на отправляющийся автобус.
    Больше она его не видела. Он умер на той же неделе. Она его не хоронила, ей никто об этом прочему-то не сообщил.