Крушение иллюзий

Ирина Кандаурова


Крушение иллюзий

Старик ехать в Жутово не собирался. Жил тихо и спокойно в большом городе, а скорее – уже «доживал». Не до поездок, время не то и возраст не тот.
Жизнь текла размеренно. После смерти жены он поселился в семье сына. Сноха и внук приняли его доброжелательно и окружили всяческой заботой. Всю жизнь старки прослужил в армии. В семьдесят лет отдав ей больше полувека жизни, вышел в отставку в чине генерала. Чувствовал себя бодро и работу совсем не бросил. В архивном хранилище поставили стол и он обосновался за ним на «добровольных» началах. Статьи, рецензии, лекции – внешне ничего не изменилось. Так бы и жить до последнего дня, но вихрь событий, захлестнувших страну, разметал и его жизнь. Он этого не ожидал и не было к этому готов.
Поначалу сквознячок перемен взбодрил. Стараясь ничего не пропустить, старик, как все, с утра до вечера не расставался с «транзистором», даже на ночь укладывал его под подушку. Покупал и прочитывал вороха газет. Но эйфория от свободы и гласности быстро закончилась. Реальность больно ударила по семье.
Первым ударом принял сын, человек удачной судьбы. Школа, институт, аспирантура. Кандидат, доктор, профессор.  Свои пятьдесят он заведовал лабораторией в крупном институте. Безработица пришла в один день. Началось хождение в поисках работы. Все ниже и ниже. Очень скоро он уже работал сторожем на стройке, сутки через сутки. Приходя домой устало шутил: «Ну что ж, эта работа – тоже работа». С каждым днем он становился все грустнее и грустнее.
Если бы дело касалось только куска хлеба, то все тянулось бы так и по сей день. Но – «не хлебом единым!». Физические лишения преодолеть можно, но моральные унижения терпеть без конца нельзя. Судьба распорядилась так, что принятие кардинального решения легло на плечи старика.
В начале прошлой зимы сын потерял место сторожа на стройке и устроился распространителем газет. Старик не видел различия во всех этих занятиях, да и не интересовался. Однажды вечером, возвращаясь из своего архива, он направился купить газеты в непривычном для себя месте.
Перейдя через подземный переход на противоположную сторону проспекта, старик направился к импровизированному киоску, каких сейчас много в городе Вертикально установленный щит пестрит обложками иллюстрированных журналов, на горизонтальной неширокой полочке образцы газет. Сами газеты пачками в жестяных коробках прямо на тротуаре. Продавец-киоскер, тут же рядом. Что-то задержало старика. Знакомое в фигуре киоскера. Присмотрелся: в линялой кроличьей шапке, кожухе и валенках у киоска стоял его сын. Похлопывая себя по бокам и притопывая, он поворачивался из стороны в сторону, покупателей не было.
Жалость и злоба охватила старика. Он медленно повернулся и спустился в подземный переход. Вернулся на противоположную сторону, сгорбился и поплелся домой. Весь вечер просидел у себя в комнате не зажигая свет. Старался понять: что его так возмутило? Только через некоторое время осознал – кожух!

Медленно всплывают картины давно минувших дней и событий. Холодная военная зима, первая зима войны. Взвод слушателей военной академии брошен на фронт еще в сентябре, прямо с учебной скамьи. Младший по званию во взводе – лейтенант, он командир, майор. Взвод уже три раза пополняли людьми, но ни разу оружием и обмундированием. Беспрерывно идут бои, справа Клин, рядом Волоколамск. Только по петлицам можно понять, что  в окопах одни офицеры. Шинели прожжены и разорваны, даже и шапки не у всех. У него, командира, на голове фуражка с пришитыми «ушами» из куском шинели. Прошел очередной слух, что сегодня их сменят. Сколько было этих слухов?!
Но к вечеру поверили – так и будет. По шоссе, строй за строем, потянулись свежие чести. Офицеры-академисты с завистью смотрели вслед уходящим: у многих лыжи, автоматическое оружие, почти все в кожухах и шапках. По кожухам поняли – впереди наступление. Это были уже не москвичи-ополченцы, кто в чем. Подходили части из Сибири и Казахстана.
Поздним вечером следующего дня, прыгая через три ступеньки, он поднимался на шестой этаж, у себя на Первой Мещанской. Остановился у двери, глянул на свое отражение в оконном стекле лестничной площадки. Снял с головы фуражку, отодрал самодельные «уши». Позвонил, открыла жена – Маша. Ойкнула и бросилась к нему, он резко отстранил ее. Прошел на кухню, попросил воды и чистую одежду. Снял с себя все, вымылся, переоделся. Грязную одежду свернул и вынес на двор.
Ночью они с Машей сидели у теплой буржуйки, ели хлеб с консервами из рыбы. Он с упоением рассказывал, что скоро будет конец войне, потому, что солдаты в кожухах. Маша радовалась как ребенок – скоро Победа!
Опять злоба подкатила к горлу, вспомнил сына у газетного киоска. Зачем?! Почему?!

Старик знал, что сын имел возможность получить работу за рубежом, но перспективу эту серьезно не рассматривал. Сегодня он понял, что сдерживают сына второстепенные факторы, в том числе и его, старика, судьба. Нелегко, но он принял решение.
Закончены громкие дебаты, хлопанье дверью и взаимные упреки. Все понимают – выхода нет. Документы оформили неожиданно быстро, в октябре назначен отъезд. Место работы – маленький городок на границе Швейцарии и Франции. Старик старался последние дни не бывать дома, почти все время проводил в архиве. Домашние стали молчаливы. Как-то вяло старик пообещал приехать в гости или насовсем. Ему не поверили.
В день отправления в аэропорт приехали заранее, за несколько часов да указанного времени. Говорили о чем-то несущественном, ненужном. С сыном и внуком простились сдержанно, старик всегда был с ними строг. Только сноха вся в слезах прижалась мокрым лицом старику, погладила ладошкой и убежала за стойку регистрации. Старик остался один в толпе отъезжающих и провожающих. Сомнений не было. Перед глазами стояла картина: крупные седой мужчина в линялой шапке, кожухе и валенках топчется у газетного киоска. Его сын!
Чтобы отвлечься, стал внимательно рассматривать окружающих. Особой радости на лицах не заметил. Мужчины понуры, женщины в слезах, дети притихли. Особенно поразили старики: в глазах одно выражение – тоска и тревога. Первый раз в душе шевельнулось сомнение: может быть он тоже виноват в том, что происходит? Резко закололо сердце.

Крушение иллюзий как холодны поток: сильного человека приводит в чувство, обычного – изматывает, слабого – смывает в пропасть.
Оставшись один старик с головой ушел в работу, ища там забвения. Но не получается в жизни покоя. Перестройка и гласность перекапывали и переворачивали историческую науку. Пришли молодые, жестокие и жадные. Вытаскивались и придумывались все новые и новые сенсационные факты. Смакование грязи становилось нормой. Возражения старика никто не принимал. Бороться он уже не мог, а мириться не желал. Ушел от дел полностью. Перестал ходить в архив. Бросил все окончательно. Началась настоящая пенсионная жизнь. Да и пора уже!

В быту старик непритязателен, но так или иначе, а заботы по хозяйству отнимают треть дня. Требует внимание квартира, занимает время покупка продуктов, приготовление еды. В посторонней помощи он пока не нуждается. Основным развлечением стали длительные прогулки. Старик серьезно подошел к этому вопросу: выработал особый маршрут и график. Всегда выходил из дома в десять часов, прямо через двор – на Кировский проспект. Сворачивал направо и шел по проспекту до самой Петропавловской крепости. Описав дугу по Александровскому саду, выходил к Сытному рынку и по узким улочкам возвращался через Чкаловский на Карповку и Вяземский. Здесь и дом. На прогулку уходило до трех часов. Шел неспеша, разглядывал окружающих, вспоминал, раздумывал. Многое можно увидеть в северной столице, если не спешить.
Одно плохо, от длительной ходьбы побаливает нога – старая рана. В парке на Каменном острове отыскал длинную тонкую легкую и прочную палку. Три дня строгал, чистил. Покрасил в черный цвет, привязал ремешок. Теперь есть на что опереться при ходьбе и отдыхе. Получился отличный посох. Обычные трости не нравятся ему, помаять связывает их с увечьем или со слабостью, а посох – это символ дороги.
Сегодня, как всегда, старик отправился в путь по своему кругу.
При выходе со дворы установили большой рекламный щит. Остановился стрик, оперся на посох. С громадного щита приветливо улыбается худенькая японка со скрипочкой. Ярко светит солнце, а за пеленой времени в потоках дождя оползает бруствер. В окопе японец-самурай, тычет широким палашом, орет, осклабился. Изловчился, ткнул палашом в ногу ниже колена, сейчас и сам повалился с раскрытым ртом, разрубленный красноармейской шашкой чуть ли не пополам. Не было вопросов: кто-то должен был умереть. Приветливо улыбается японка, закончилось время злобы. Навсегда ли? Непохоже! Много прошло времени, забылось все, только ноет к непогоде нога.
Взглянул последний раз на веселую японку и зашагал дальше. У автобусной остановки несколько человек переминаются в ожидании транспорта. Как-то, в прошлую зиму, поздним вечером и он поджидал здесь автобус. Холодный ветер гнал поземку. Люди сгрудились под навесом громко негодуя на плохую работу транспорта. Вдруг, из-за домов к остановке выскочили с десяток бездомных собак. Не обращая на людей внимания они перевернули урну и с остервенением стали разгребать мусор, ища хоть что-нибудь съестное. Голодно в городе. Маленькая тощая собачонка перебегала от пассажира к пассажиру, с надеждой заглядывая в глаза. Люди отворачивались.
На Чапыгина, к телецентру, непрерывно сигналя и мигая фарами, с визгом повернула черная машина. «Не проехать спокойно, - подумал старик, - боится, что не заметят!.
Смутным августом 93-го, возвращаясь из своего архива, с удивлением заметил на повороте, к телецентру нагромождение старых кроватей, мусорных бачков, строительных досок. Слабо дымились две кучки мусора – костры. Похоже на свалку, но понял – баррикада. У нагромождения сновали несколько живописно одетых мужчин: полувоенные френчи, на груди георгиевские кресты, на головах папахи с орлиными какардами. Подошел поближе, поинтересовался: что происходит? Пояснили: защита демократии и свободы. Спросил: «От кого?» На него накричали.
«Толчок»-баррикада и гвардейцы выглядели несерьезно. К старику подскочила невысокая плотная женщина с большим ртом и вывороченными губами. Брызгая слюной кричала о провокаторах. Ему стали стыдно, однако до сих пор не понятно: кто воевал и кто победил в том августе?
Стараясь поронять грустные мысли прибавил шаг. Миновал Карповку, площадь Льва Толстого, несколько переулков. Долго шел, задумался.
Знакомый подъезд –две вывески. На одной означен музей Кирова, на другой – районная администрация. Киров, его смерть, начало террора. Ни сам старик, ни его друзья не могут припомнить: какой было погода в ту зиму. Не до погоды, все боялись всего! Люди старались не заговаривать друг с другом, не смотреть в глаза. Каждый боялся каждого. Страх бог того времени! Ну, а сейчас?
Замешкался старик у парадной. Дверь неожиданно широко распахнулась и прямо на него налетели две объемистые фигуры. Фигуры были полными женщинами со значками мэрии на груди. Одеты в длинное, на головах одинаковые зеленые шляпы с вуальками. Отпихнув старика, женщины «поплыли» к стоящей рядом большой красивой машине. Будто что-то вспомнив, обернулись на старика с презрением.
Двинулся дальше: Австрийская площадь, Ленфильм, памятник Горькому. Площадка у метро превращено в рынок: ларьки, палатки, столики. У подземного перехода знакомый силуэт: мальчик лет десяти торгует семечками «на стакан». Примечательное знакомство.
Прогуливаясь во второй или третий раз по своему маршруту, старик остановился пораженный видом маленького торговца. Около ног мальчика стояла большая сумка с семечками. Сверху маленький стаканчик и стопка бумажных пакетов. Руки мальчика изуродованы: на правой сохранились только большой и указательный пальцы, на левой кисть ампутирована полностью. Ребенок ловко управлялся: брал бумажный пакетик пальцами правой руки и втыкал в семечки, придерживая сооружение культей, правой рукой хватал стаканчик и наполнял пакет.
Типичное ранение, несколько раз видел такие у саперов, но здесь и у ребенка?! Постепенно узнал печальную историю: паренек из семьи беженцев, ранение получил в шестилетнем возрасте на родине, сейчас уже привык; не учится – нужно помогать семье. Грустно смотрят раскосые восточные глаза.
Прохожие жалеют мальчика, покупают семечки и бегут дальше. Бегут дальше к памятнику «Стерегущему». Бегут, чтобы у бронзовых ног моряков-героев покричать о каком-то величии и чьих-то интересах.
Еще немного и поворот в обратную сторону. На противоположной стороне проспекта известный особняк Матильды Кшесинской. Исторический балкон больше не затягивают кумачом и не освещают по вечерам. Мемориальная доска потемнела и буквы читаются с трудом. Старик никогда не переходит на эту сторону. От памятника «Стерегущему» направляется к зданию Института скорой помощи. Здесь, у забора, по дорожке поворачивает в обратную сторону.
Институт, как медицинское учреждение, давно закрыт. Вывески на здании меняют часто, но на каждой обязательно присутствуют слова: «скорая» и «помощь». Внутри: магазин, турфирма, кафе, типография. Но удивило и поразило его другое. На днях из института выносили старинные книги по медицине и сбрасывали в мусорные баки. Работали быстро, весело и с энтузиазмом. Старик стоял и изумительно смотрел, как летели в грязь столетние фолианты. С фриза на стене здания грустно взирала на все Богородица с Младенцем в руках.
Расстояния одинаковые, но дорога домой кажется короче. На Сытный рынок старик уже не заходит. Здесь все понятно: слабый давит слабого, нищий грабит нищего, моль есть моль. Отрицательных впечатлений и так достаточно. Неспеша идет он к дому тихими улочками и переулками. Видел печальное и вспомнил грустно. Перестают радовать прогулки: природы в городе мало, а людская суета утомляет.
Время от времени стало покалывать сердце и отдавать под лопатку. Этого еще не хватало! Совсем нельзя волноваться. Но как пройти мимо всего спокойно?

В начале зимы совсем забеспокоился старик отчего-то. Стали тревожить воспоминания: детство, юность. Сны пошли странные, незаконченные. Чтобы успокоиться стал понемногу перебирать старье в кладовке. Вывалился откуда-то оловянный крестик на засаленной тесемке. Вспомнил – отцов крест. Взял крестик и повесил на гвоздик над письменным столом. Через несколько дней, неожиданно для себя, надел крест и отправился в Преображенский собор. Понес старик в церковь свои сомнения.
Позолотой сияет собор Преображения. По праздникам здесь и новые богатеи, и известные давно знаменитые люди. Жертвуют, видно, немало, собор уже и изнутри позолотили. Священнослужители в новом облачении. Блестит все, переливается.
Тихо проскользнул старик в Храм, пошел под самой стеной. Вот, у амвона, священник исповедует женщину. Застеснялся старик, встал за колонну, ждет: пока освободиться батюшка. Вышло неудобно: слышен ему разговор священника с женщиной и не уйти незаметно.
Не ожидал, но этот разговор решил и его судьбу.
Жалуется женщина на болезни, на безработицу, на нищету. Некрещеная она, хочет окреститься, а денег нет. Сочувствует ей священник, но помочь отказывается. Посылает далеко за город, в маленькую деревенскую церквушку – там дешевле.
Смотрит старик из-за колонны на женщину: худенькая, сгорбленная фигурка. Жалость охватила его. Посмотрел на священника – злоба захлестнула разум. Уронил посох. Подскочил служака в балахоне, помочь. Глянул старику в глаза и прочь. Ненавистью кипит старик.
Не помня себя вышел из Храма, остановился на ступеньках. Чудится, будто рядом с ним отец, молодой и сильный. Священник выговаривает отцу за грехи его, пугает Страшным Судом. Смеется отце: «Не боись, святой! Мы с тобой в одни ворота не пойдем!» Повернулся старик на храм, на купола. Всю жизнь шел мимо, а сегодня зашел! Смерти испугался?!
Пришел домой, снял крест и повесил на гвоздок над столом. Собрал нехитрые пожитки, а утром уехал в Жутово.