Калейдоскоп в мозгу слепца

Калейдоскоп в мозгу слепца.

Слепец, он слеп зрением, но не душой и разумом,
А как он слеп – с рождения или во сне,
Не станем мы вдаваться в прошлое минувших лет.
Он слышит звуки, чувства, вкус и знает боль и страсть;
Но как!

Услышав звук, он подождал маленько, и вот оно –
В мозгу зажегся цвет.
Он как искра, тусклее, чем обычно, попал в незрячие глаза,
И загорелось око от искры, так долго томившись в ожидании.

Цвет заиграл, он заискрился! как тот фонтан,
Невидимый для всех, но специально размещенный под огнями.
От этих красок рука сама собою потянулась,
И сжала пальцы… Грани калейдоскопа повернули,
Цвет изменился – сейчас это блики восхода на разноцветных водах.

Солнце взошло, слепец присел – устанешь от такого,
Тут он и вспомнил, ведь нужно возвращаться из мира разума да в тело –
Голод. Он потянулся, взял в пальцы…

Вкус; да, тот самый, что вертит грань калейдоскопа.
Та роза, что в росе, через туман, встречала Солнце –
Вот что за цвет теперь в глазах слепца. И…
Что, слеза? Нет! – Слеза.
Корявою рукой написанная, красивая слеза.

Стекли те краски, исчез и цвет, а та искра потухла, оставшись в памяти
Слепца.


Первая.

Прошло то время, слепец устал, сидел он, думал-вспоминал:
«Теперь на очереди боль. Пожалуй, самый странный из цветов.»

Начало положило то, что в глаз попало,
Ведь даже на незрячем оке свет Солнца оставляет след.
На то, чтоб шок и сам ожог прошли, и чтобы разглядеть этот рисунок,
Потребовалось время. И жаль, что Солнце то уже потухло.

Затем свет возратился, да вот звезда была другой,
И не слепила глаз она, а лишь теплом издалека напоминала о себе.
Он к ней тянулся взглядом, и на руках, прижав, держал,
Да только вкуса не узнал, что выжжен был в слепых глазах.

Боль – это все и то единственное, что ощущаем мы,
Что в мозг приходит к нам от нервных окончаний.
В какую область приходит нервный импульс,
Так он и расшифровывается для сознания.

Слепец вдохнул – соль и вода, ветер подул в лицо – открыл глаза,
И слух заполнился звучанием прибоя… Мертвое море.
Не устает он удивлять! Кто ж станет в Неживой воде стоять?
«Себя услышать можно лишь в мертвой тишине.»

Слепец поморщился. Поморщился? Да нет,
Лишь вспомнил дивные слова:
«Эту жизнь за все благодарю.»
И с болью улыбнулся.


Большая.

Старость. Смерть…
Тело слепца погребено, и кажутся концом те оба слова.
Но чей же голос? – Мой. И, неужто…

- Да, бога. Ты не ослышался, слепец. Твой разум здесь.
На суд явился ты, и у меня один вопрос:
«Что скажешь о жизни о своей?»

Слепец молчал, и в вечность растянулось сие безвремье.
- Страсть. Ее лишь стоит описать, пора и ей уж выйти на свободу.

Я помню голос. Его услышав, я задрожал и побежал,
Затем споткнулся и упал. А тело с разумом не шелохнулось.
Их просто не было, как и меня потом.
Во сне я видел взгляд, то Ангел мне спустился,
И сохранил от ветреного гула.

Однажды я вновь услышал этот голос, увидел и лицо.
Узнал и кожу я ее – она мне помогла подняться.
Негоже старику лежать в толпе прозрачных ног,
Что в землю все вминают, наступая.

Ее улыбка пронеслась по волосам и, листья встрепенув на тротуаре,
Исчезла во слепых глазах. Она запала в память.
Вот что есть страсть! Но почему же голос бога схож с моим?

И третий голос занялся. – Бог – Я! Слепец, ты разговаривал с собой.
И сам ты вынес приговор: ты будешь призраком,
Но в этот раз уж зрячим. Смотри, внимай и изучай,
И помни, в тебе есть бог, а Я лишь я.