Ч. 1. Гл. 1. Поелику играем на гуслях

ГУСЛЯР
Ч. I. ПОСВЯЩЕНИЕ. Гл.1. Поелику играем на гуслях

1

Великий проснулся не в духе. Дух его пребывал в милых сердцу покорённых странах, которые простирались под полуденным горячим солнцем. А здесь… Здесь из полунощных земель бореи нагоняли студёного Вая, и Вай безжалостно трепал временное пристанище Великого – расшитый золотом походный шатёр. Очаг беспрестанно пожирал дерева, привезённые из жарких стран, но никак не мог насытится. Он зло прикрывал свой красный глаз и требовал ещё и ещё дорогой пищи. Голодный очаг воевал с Ваем так же безуспешно, как и воины Великого.

Вай находил мельчайшие щёлки в плотных занавесях. Он потешался над Великим: вызнабливал шатёр, а за его пределами взвихрял белые холодные волны, перемешивал, словно чечевичную похлёбку, стройные ряды воинов, завывал ночами, пугая стражу. Незримый Вай легко удерживал на месте войско, которое до этого повергло к стопам Великого половину видимой Вселенной.

Великий не смог продвинуть войско встречь напора Вая даже до виднеющегося невдалеке лесочка. Вечером воины остановились на ночлег, утром же Великий почёл за благо не убирать шатёр, а ещё более нарастить толстыми войлоками и без того обычно тёплые стены. Снаружи Вай не дозволил этого сделать. Своим студёным дыханием он валил обслугу с ног и крючил её пальцы в неподвижные звериные когти. Великий распорядился обложить шатёр понизу тяжёлыми белыми глыбами, обжигающими ладони мертвенным холодом, а внутри поставить ещё один шатёр, чуть меньшего размера. Но даже и такое хитроумное решение не вполне защищало от лютой стужи.

Когда Вай начал усыплять на окаменелой земле воинов, Великий призвал верховного халдея, дабы строго спросить с него за уменьшение войска – оно таяло подобно холодному белому песку, который пригоршнями бросал в жар костров Вай. Острые зубы огня сдерживали натиск студёного противника. Но костры, обогревающие огромное войско, нужно кормить. Огонь требует почестей… Халдей обленился. Непредвиденная задержка войска – это его вина! Великому приходится досматривать даже и за надлежащим исполнением ритуалов!
 
Перепуганный гневом Великого халдей долго кидал в очаг клочья шерсти чёрного барана. Когда шатёр наполнился вонючим дымом, халдей доложил, что колдуны славов подсаживают в Вая маленьких вредоносных божков; славские божки не могут одолеть халдейские молитвы и добраться до Великого, потому-то они безжалостно пожирают его воинов.

 Вай был вездесущ. Он заполнял собой пространство между землёй и небесами, пронизывал его между днём и ночью и только не имел силы изгнать за пределы славских земель Великого. Вая не могли удержать чёрные жертвенные бараны, целыми стадами падавшие в утробу верховного халдея, ни его заунывные молитвы. От Вая и славских божков воинов не защищали ни их крепкие щиты, ни блестящие латы. Они тщетно махали мечами, воюя с неотличимым от прозрачного света противником. Как только мечи переставали рассекать пустое пространство, острые зубы Вая и ведомых им божков вцеплялись в пришельцев с новой, ещё большей силой.

Воины выцарапывали в окаменелой земле канавки и втискивали себя в них, надеясь, что толстые земляные стены дадут хотя бы небольшую передышку от ужаса противостоящей стужи. Но в наскоро обретённых жилищах они оставляли и свои телесные оболочки, и свои бессмертные души, которые надеялись оборотить в золото в предстоящей славной сече.

   ***

 Занавесь, прикрывающая вход в шатёр, робко раздвинулась. В неширокую прореху протиснул жирное тело верховный халдей и распростёрся ниц.

 – Али мягко на моих коврах валяться жирному мерину? – язвительно и зло бросил Великий.

 Он называл верховного халдея мерином за тупую, лишённую мужской энергии покорность. Халдей был оскоплён и расползся в жирную бесформенную тушу ещё в те поры, когда в его обязанности входила поставка Великому девственных наложниц. Даже в любви Великий обожал ужас и кровь. Возбуждённый криками боли, он разрывал юные тела с тем же бешенством, с каким его меч рассекал недругов. Однажды, отвалясь от истерзанной черноволосой наложницы с полным ненависти взглядом, он заметил, что у молодого халдея, почтительно стоявшего рядом, по самому центру его тулова вздулся халат. Остриём отточеного меча Великий дотянулся до халата, вспорол его, небрежно провёл по взмущённому месту и повелел оскоплённому животному отныне и навсегда стоять перед собой на четырёх конечностях.
 
 – Вторую луну войско с места не трогается! Знать, бессильны молитвы халдейские пред Ваем борейским? Не баранами во славу Чары пожранными его остановить можно, халдея на кол вздынутого Вай в жертву ожидает! – исходил гневом Великий.

 – Дух Вая на исходе, о, Великий! Он растратил силы… он больше не может удерживать и теряет по пути славских божков, – низко склоня голову и потряхиваясь жирным телом ответил халдей.

– Сколько воинов забрала сегодня Властительница? – безразлично спросил Великий.  Вчера он послал за свежим запасом воинов и учитывал погибших лишь для того, чтобы предъявить счёт Чаре, ибо за каждое угасшее дыхание она сулила расплатиться звонкой монетой.

 Халдей ободрился, приподнял голову и, не забывая приминать лбом мягкий ковёр, начал докладывать:

– О, Великий! Души двух воинов зазвенели золотом, когда ночью на нас напали славы. Сторожевой заслон повернул дикарей встречь Ваю, догнал и отдал Чаре. Всех... кроме двух…

Халдей многозначительно замолчал. Ложь его нашла щёлку в сердце Великого. Желание сдвинуться с бесцельного стояния было настолько нестерпимо, что ложь занялась полымем надежды.

Впрочем, это была и не совсем ложь. Воистину, за то время, как халдея подняли с мягких постелей, облачили в тёплые халаты, и он успел наполнить чрево жертвенным мясом любезного Чаре чёрного барашка, размягченного подогретым красным вином, старуха забрала всего двух воинов. И доблестная битва совсем не была ложью. Халдей был хронистом походов Великого, и он уже мысленно подбирал слова для будущего описания самого трудного из всех походов, в которых ему приходилось бывать. Его хроники приумножали величие Великого и утишали его раздражение. Вчера халдей сочинил и вывел на скрижале вечности подвиг противостояния Великого лютому Ваю. Сейчас же он просто в точности повторил задуманное сочинение.

Но – главное! В чёрном молитвенном шатре под надзором охранителей ожидали своей участи двое крепко связанных славов!

Совсем не обязательно было докладывать Великому, что славы пришли сами. Каким-то чудом они прошли сторожевые заслоны и вошли прямо в шатёр халдея, когда он отдыхал от трудов жертводаяния.

– Уходите. Мечи ваши коли в небо воздынутся, головы ваши в землю опустятся, – спокойно и безбоязненно произнесла светлая фигура, внезапно выступившая из полумрака шатра. Вторая фигура безразлично молчала.

Этот холодный бесстрастный голос и это безразличное молчание были ужаснее целой тьмы славов, которую халдею, к счастью своему, никогда не доводилось видеть. Спину халдея продрали когтями морозливые божки славов, волосы вздыбились необъезженными конями.  Он завизжал от неожиданности и обуявшего его ужаса, забыв, что это славы находятся в его шатре, а не наборот. Но ведь славы пробрались в самое сердце лагеря! Им не составит труда порезать на куски и изжарить в очаге лоснящееся жиром тело халдея. Лазутчики докладывали, что дикие славы едят людей… 

Богатая фантазия нарисовала картину, собравшую в себя все ужасы, которые халдей всегда с огромным наслаждением лицезрел и увековечивал вычурными письменами.

Его визг перешёл в жалобный утробный вой.
 
На крик прибежали охранители. Они уже занесли над славами мечи, когда в голове воспрянувшего халдея стрелой пронёсся чудеснейший замысел.

– Живыми!.. Они нужны мне живыми! – взверещал он.

Охранители, набранные из животно-бездумных рабов в третьем поколении, мгновенно опустили мечи и обвили равнодушных к своей участи дикарей ремнями из сыромятной кожи, разорвать которую не под силу было даже боевым слонам.

Славы и не сопротивлялись. Они спокойно отдали свои необычные луки без стрел, спокойно подставили руки под путы и… – халдею показалось, что подкошенной травой славы упали наземь сами, не допустив до себя кулаков охранителей…

Как бы то ни было, сейчас они находились в соседнем шатре халдея.

– Воины поймали дикарей из их передовой дружины!? – не смог скрыть радость Великий. До сих пор воинам не удавалось не только изловить славов, но даже и просто узреть хотя бы одного из них. Воины уже переставали верить в само существование этого племени. Ночами они молили звёзды, чтобы те послали им хотя бы малую толику тепла, и глухо роптали, что в полунощных землях живут только безжалостный Вай и злобные боги, приставленные к заколдованным сокровищам. Неужели наступил тот самый миг, что трогает боевую колесницу с места в безостановочное движение, сметающее всё на своём пути?..

Халдей понял, что его вымысел утешил раздражение Великого.

– Да, о Великий! Поймали!

Радостно каркнула и встрепенулась до того уныло нахохленная ручная чёрная ворона, которую Великий повсюду возил с собой. Только ей поверял он свои величавые замыслы. И только в непроницаемо чёрном блеске её глаз видел он ответы на свои редкие сомнения. Карканье чёрной питомицы услаждало слух Великого многообразием оттенков, а искренняя привязанность вороны с самого детства тешила неудовлетворённое тщеславие.

– Приведи их.

– У дикарей необычные луки с несколькими тетивами. Желает ли Великий взглянуть на оружие славов?

– Принеси, – уже милостливо молвил Великий.

– Они без стрел, о Великий. Мы не смогли понять, как они разят. А славы желают отдать своё почтение только Величайшему во Вселенной.
 
– Луки разят стрелами, – усмехнулся польщённый Великий. – Халдеям всё ведомо в мире. Только Вай им неподвластен, да славские луки непонятны. Стрелы в воинах, души которых они унесли в золотые россыпи. Достаньте стрелы из оболочек убитых, и луки найдут своих острозубых гонцов.

Халдей благоразумно промолчал и, бороздя челом мягкий ковёр, стал пятиться, пока его толстый зад не обдул безжалостный Вай. Тех двух воинов, как и всех предыдущих, пожрали зловредные славские божки. Стрелы можно взять из их колчанов, надо только потыкать острями в приготовленного к полуденной трапезе жертвенного барана. А уж как стреляют луки славов, Великий сам разберётся. Учёному халдею не подобает владеть воинским искусством… 


 2

Великий прошёл половину Вселенной. Земли, обласканные полуденным солнцем, безропотно покорились ему. Его вела Властительница Чара, и преград не было на его пути. Чара давала силу, власть и богатство и ничего не требовала взамен… кроме жизней. А Великий любил забирать у человеков и отдавать ей жизни нисколько не меньше, чем тешиться властью и приращивать богатство. Но каждый раз, когда его острый меч врезался в человеческую плоть, оттуда птицами вылетали потоки сияния и стремительно уносились ввысь. Безуспешно Чара раскинула на их пути тенета: сияние мудрецов даже и не замечало хитроумных ловушек, свет воинов пробивал их, словно острые стрелы гнилую шкуру шакала, свет остальных человеков мудры проводили сквозь земли славов прямо в страну сияющих бореев, и борейские моления вздымали свет к Светозарному. На пожрание Чаре доставались лишь немногие никчёмные жизни. Чара оплетала их плесневелой слизью и из получившихся зелёных шаров вытягивала нити для плетения своих сетей.

Не единожды Властительница пробовала раскинуть тенета над страной бореев. Но когда бореи начинали петь и играть в кифары, знаемые лазутчиками Великого лишь по маловероятным рассказам, поток радости сметал все с таким тщанием изготовленные ловушки, подхватывал ожидающий его свет человеков и устремлялся к Светозарному. А охранители земли бореев – славы – не спешили отдавать Чаре даже свои опустелые оболочки, которые отправляли к звёздам в пламени высоких костров. Погребальные костры славов прожигали громадные прорехи в зелёных сетях Чары. Их латание отвлекало старуху от постройки новых ловушек и совершенствования старых.

В бессильной злобе Чара ждала удобного случая, чтобы уничтожить славов и перекрыть свету человеков путь к Светозарному. Как только налился силой и непроглядной злобой выпестованный ею Великий, она немедленно приступила к исполнению своего замысла.

Великий и сам рвался в изобильные земли славов и мечтал о неисчислимых богатствах бореев. Но лакомые земли оказались не столь доступными, как это виделось ему в сладостных снах… И Великий отчётливо понимал, что студёный Вай – это лишь первое и отнюдь не самое тяжёлое испытание, выпавшее его войску.

 3

…Славов  ввели. Старого и молодого.

Чёрная ворона, воспрянувшая после сообщения халдея и теперь нетерпеливо крутившая головой с блестящими гагатовыми глазами, вдруг зло и обиженно каркнула и вымахнула из шатра через приоткрытую студёным Ваем занавесь.

Молодой с интересом смотрел вокруг голубыми бесшабашными глазами. Его курчавая бородка ещё не знала острого ножа и издевалась над Великим золотистыми завитками. Дикие славы ни во что не ставили золото, такое загадочно тяжёлое и тёплое на ощупь. Золото мерцало в сокровищнице таинственным блеском, и когда Великий запускал в него, а затем резко выдергивал руки, золото струилось по ним, словно водопад по скале в лучах умирающего солнца.

Славы были одарены золотом в избытке. Как рассказывала ему мать и подтверждали засланные в земли славов лазутчики, золото росло у них на огромных отвоёванных у леса полях. Славы покрывали связанным в пучки золотом свои шатры, выплавляли в очагах большие круглые золотые слитки и ели их. Золото собирали с цветов и приносили им маленькие пташицы, которые могли обжечь болью, будто стрела воина. Солнце в землях славов отдавало золото деревьям, а те ссыпали его на землю, где, попираемое ногами, золото темнело и обращалось в прах. Золотые звери во множестве населяли огромные леса, а в реках плескались золотые рыбы. Золото, золото, золото… Усыпанные золотом земли славов снились ему с раннего детства. Даже и волосы славов были золотыми, что отличало их от других  народов, покорённых и ждущих покорения Великим. Однажды Великий снял с только что купленного раба-слава – очень редкого и потому безумно дорогого товара – голову с золотыми завитками. Золото завитков дразнило своим блеском и звало пальцы насладиться им. Но оно так тщательно было сокрыто в шелковистых прядях, что учёные халдеи не смогли выплавить из них ни одной золотой крупицы, а лишь превратили золотые кудри в серый пепел.

Великий оторвал хищный взгляд от золотых завитков молодого слава и быстро окинул им второго – старика. Старик уже растерял золото из своей длинной бороды; его глаза смотрели бесстрастным осенним небом, слабые, набухшие венами руки не могли выполнять тяжёлую работу раба, а прямо посаженая непоклончивая голова свидетельствовала, что из него получится нерадивый прислужник. Старик не представлял интереса.

Одеты славы были почти одинаково. На головы у них были напялены высокие островерхие колпаки – ими славы могли проткнуть шатёр, и только изломы колпаков по самому верху не давали этого сделать. Как рассказывали лазутчики, обычно славы перетягивают волосы кожаным ремешком. Воины же надевают на голову металлические, чаще, золотые обручи, которые защищают их от ударов мечей, а узоры обручей говорят о степени знатности воинов и одержанных ими победах. Об островерхих колпаках лазутчики не уведомляли Великого.

Необычайно удивило Великого и то, что оба слава были без поясов. Дикари никогда, даже во время сна не снимали с себя опояски, ибо верили, что в этих узорчатых верёвках хранятся их жизненные силы. Достаточно было снять с дикаря пояс, и свет изливался из него тоненькой неостановимой струйкой. За несколько дней распоясанный крепкий мускулистый раб расплывался в столь любимый славами кисель. Чара забирала себе разложившуюся оболочку и, как обычно, бессонными ночами пеняла Великому, что тот с целым войском учёных халдеев не смог поймать для неё даже малую толику света.

Эти двое были без поясов. Но совсем не выглядели лишёнными света. Наоборот, он переполнял их, сочился наружу, что искушенный Великий не мог не заметить. Особенно переполненность светом была заметна у старика.

На обоих славах были длинные белые рубахи до колен с золотистыми письменами по низу, рукавам и вороту, – тем местам, где ткань соприкасалась с телом. Письмена что-то напомнили Великому, но как он ни силился, не мог пробить заслон памяти.

– Вы из земли славов? – начал дознание Великий.

– Мы – славы! – ответил молодой, который, в отличие от старика, ещё не успел надеть на себя бесстрастную личину.

– Вы не похожи на славов.

– Мы – не ратники. Мы – волхвы.

Великий никогда не слышал об этом славском роде. Вероятно, род был настолько малочисленен и слаб, что лазутчики даже не посчитали нужным о нём доложить.

– Однако вас захватили с оружием.

Луки славов и в самом деле были необычными. Один – похожий на лебединое крыло. Не одна тетива, а целых шесть их натянулось до упругого звона и придавало луку полётность. Своей устремлённостью расходящиеся веером тетивы делали и сам лук сходным с этой птицей.

Второй лук был похож на большой широкий двуручный меч. Однажды Великому поднесли такой меч в дар подданные с самой окраины его владений, откуда сейчас он шёл благодетельствовать землям славов. Тот меч был длинным, тяжёлым и отточенным не хуже меча самого Великого. Когда Великий им взмахнул, меч своей тяжестью потащил его грузное тело за собой. Воины, ратящиеся такими мечами, должны иметь необычайную силу и умение прорубать широкие проходы в войсках врага не с большими усилиями, чем в густых тростниковых зарослях.

– Почему вы не прислали мне воинов с такими мечами? – спросил тогда Великий.

– У нас нет таких воинов, о Великий. Торговцы принесли этот меч из земли славов, – виновато поклонились ему окраинные подданные.

Тогда-то Великий и решил, что в его войске не достаёт славских воинов, и тогда-то он и начал обдумывать расширение своих пределов в полунощные земли.

Двуручный меч пойманного слава-волхва был заострён на конце, но не имел острого лезвия. Его ручки были соединены округлой перемычкой. Из перемычки торчали кончики пяти пальцев невидимой руки. Пальцы были связаны тетивами, потому их можно было не опасаться. Вероятно, слав пускал пальцы в ход, когда иссякали в его колчане стрелы, а их для такого меча-лука нужно иметь изрядный запас. Интересное устройство!.. Может быть кончики пальцев как-то направляют стрелы, натягивая золотые тетивы? А что тетивы у странного лука золотые, Великий определил безошибочно сразу.

Лук старика – и это не прошло мимо внимательного взгляда Великого – выглядел намного грознее, чем лук младшего слава. Странно, что халдей не обнаружил у дикарей стрел. Может быть их отсутствием они хотят сказать, что добровольно вручают себя под покровительство Великого? Волхвы – малочисленный род. А славов много, очень много…

Великий задумался. С такими луками, которые выпускают по нескольку стрел, каждый слав может биться одновременно со многими воинами. А лук-меч способен поражать врага как издалека, так и в самой гуще сечи. Как он и предполагал, Вай – это не самое страшное, что приготовили его воинам славы. Великий забыл про захваченных дикарей. Его взору рисовалась брань: войско надобно рассеять; луки славов наверняка бьют в одно место всеми стрелами. Тетива на них, конечно, не одна, но направляющих глаз и рук не больше, чем по два. Если же воины будут держаться кучно, славские стрелы настигнут сразу не одну цель. А когда славы двуручными мечами начнут прорубать проходы в войсках Великого, то редко стоящим воинам надобно их пропустить, а за своими спинами выкопать и прикрыть плетёными циновками глубокие ямы…

– Как стреляют ваши луки? – В голосе Великого всегда звучал холодный металлический оттенок меча, который он не задумывался погрузить в тёплую мякоть тела, особенно в моменты раздражения. Обычно кровь, вырываясь горячей струёй из разделённой мечом плоти, по мере своего иссякания успокаивала его.

– С оружием обращаться не умеем, поелику играем на гуслях, – твёрдо и независимо бесстрашно ответил молодой. – Гуслями мы поддерживаем Небеса, дабы они не обрушились на Землю и не раздавили её. Струны их продляют лучи, что посылает нам Солнце. Звоны их спускают на землю сияние звёзд. Гуслями мы творим полотно жизни…

Ладонь Великого нетерпеливо поглаживала рукоять меча, но на сей раз он сдержался. Дикари не ведают, что Небо удерживают сети Чары. Не догадываются они, что сырьём Чаре служит закутанный в её зелёную вонючую слизь свет человеков. Из зелёных шариков со спрятанным внутри светом она вытягивает нити для плетения сетей. Дабы Небо не опрокинулось на землю и не придавило собой подданных Великого, Чаре нужен свет! Много света! И Великий отнюдь не жесток. Из подвластных жизней человеков он добывает для Чары свет… Только души воинов Великого золотыми россыпями уходят в солнце. Потому-то среди народов и почитается за честь пасть на бранном поле в войске Великого. Потому-то Великий и не ведает поражения во всех сторонах земли.

Но секрет славских луков надлежало вызнать.

– Как стреляют ваши луки? – К холодности меча добавилось нетерпение бьющей из-под него крови. – Говори ты, старик.

– Иначе, чем луки ратников, стреляют наши луки. Лебедями за оболоки думки они выпускают, в небесных водах очищают, за непроходимые горы уносят, оттуда иными думками ворочают. Всё ведомо тому, кто думки свои вплетёт в звоны гусельные, – мягко пропел старик.

 – Ведомо ли тебе, старик, как полунощные земли дань мне приносят?

 – Неведомо мне сие, княже. –  Старик назвал его так, как называют славы своих маленьких великих, значит, он готов к покорству. – То тебе может быть попритчится?

 – Мне то ведомо!

 –  Так почто спрашиваешь, коли ведомо тебе? 

 – Как луки ваши стреляют? Это знать хочу, – гневно раздулись ноздри Великого: бестолковые славы! Желания Великого подобает понимать с полуслова, с полувзгляда, а эти… волхвы… дикари…

Но старик, казалось, нисколько не устрашился. Тем же мягким голосом он пропел: 

–  Али показать тебе? Думки твои на гусельных стрелочках назад обернуть да наперёд направить?

Великий не боялся стрел супротивников. Потому он и был Великим. Его меч разбивал оружие недругов, словно коршун лебединую стаю; тучи стрел не успевали коснуться могучего величественного тела, перед мечом Великого осыпали они свои острые клювы.

– Показывай, старик!

– Дозволь, княже, Боровит сначала явит. Как ты пускаешь пеших попереди конных, так стрелы Боровита наперёд моих стрел летят, – склонил голову старик.

– Пускай стреляет… Принести стрелы! – Последние слова относились к замершим в неподвижной готовности охранителям. Великий умел уступать, если уступка влекла за собой исполнение замысленного. Славы покажут, как стреляют оба лука, а какая разница, кто будет стрелять поперёд?

– Не нужны стрелы, княже. Не земные стрелы наши луки испускают. Не достать небесных перунов пресмыкаемым рабам твоим.

Как не боялся Великий зловредных божков дикарей, так не боялся он даже и неземных их стрел. Если вдруг рука его дрогнет – а это так же маловероятно, как то, что его ручная ворона выкормит цыплят – Чара всегда отведёт опасность.

– Пусть стреляет, как умеет, – устало дозволил он, откинулся на подушках и незаметно покрепче сжал рукоять меча. 

Боровит выправил излом островерхого колпака, положил лук на колени… Потоки выпущенных им невидимых стрел вошли в ковровую мякоть шатра, обвили шатёр истомой, и он заблистал золотыми узорами. Узоры переливались, и Великому грезилось, что шатёр ширится, обвитый золотыми нитями. Даже Вай замер пред чудными потоками неземных стрел, приглушил своё бесконечное завывание и прекратил отымать у Великого тепло очага.

Стрелы начали бить в Великого. Их мягкие удары не разили, они легко пробивали и нежно счищали с заскорузлого сердца грязную коросту; из сердечных ран полилась забытая щемящая детская радость. Сердце, как и шатёр, начало окутываться золотистой пеленою. Ноги нетерпеливо притоптывали, подгоняя стрелы, чтобы источаемые ранами золотые нити поскорее обвили чёрное нутро. 

Когда сердце Великого заблистало чудесным золотым слитком, Боровита сменил старик. Тетивы его лука отозвались напряжённым гулом, стрелы били парами. Старик вставил пальцы меж рукояток лука-меча и захватил ими среднюю тетиву: четыре остатние тетивы испустили из себя могучую скрытую силу… Великий, полонённый этой силой, замер и затаил дыхание. Если стрелы молодого слава вдохнули в него радость, только величие не позволило пуститься в разудалое мальчишечье веселье, то старик, как и обещал, понёс куда-то в неведомые дали думки.

 Великий прикрыл глаза: перед ним начали  неспешно разворачиваться давно забытые картины.


 4


 Вот он, ещё малыш, сидит с матерью-рабыней. Мать и похожая на неё такая же светловолосая голубоглазая девушка туго наматывают белую нить на вбитые в досочку шесть колышков. И поют какую-то ласкоую песню. Ему, Касьянке, дозволили накрутить на палочку золотистую нитку и вставить палочку в маленький челночок, который будет перевозить с одного берега реки на другой свет, – так разъяснила Касьянке мать, посадив его на тёплые колени и прижав к мягкой груди. Свет представлялся Касьянке ещё более великим, чем Великий; он несколько раз видел Великого, тайком приподняв головёнку над холодным мраморным полом дворца, куда мать зачем-то заставляла его тыкаться лбом. Золотистая нить материнским теплом греет и щекочет ладони, и малыш радостно смеётся. Мать с подружкой обвивают колышки своей долгой белой нитью. Нитей становитсявсё больше и больше. Касьянка трогает их – нити отзываются упругим гулом, вплетают в себя его непонятную радость.

Вот оно что! –  стрелы младшего слава всколыхнули в груди забытые в черноте деяний дрожания белых нитей!

 Мать долго натягивает нити на большую деревянную раму, продевает каждую из них в переплетённые между собой гибкой цепью волосяные кольца. Раму удерживают мощные лапы. Касьянка прислонился к ним, и ему кажется, что какое-то огромное ласковое животное лижет его своим бархатным языком…

 …Когда он проснулся, мать пела уже весёлую песню, руки её радостно прихлопывали отполированной до блеска досочкой с весёлым солнышком, которое придерживали в клювах две маленькие птички, ноги поочередно с прихлопами притоптывали, нажимая на податливые лапы ласкового животного, и весь мир кружился в безудержном плясе. В согласии с пляской открывали зевы, подобно жаждущим клювам птенцов, белые лучи нитей. Мать закидывала в раскрытые зевы заправленный Касьянкой челночок, и насыщенные его нитью птенцы ряд за рядом уходили в длинный золотисто-белый путь… Путь тот продолжал реку, которая ночью протекала в небесах. Когда Касьянко подрос, учителя-халдеи разъяснили ему, что по этой реке приходят в их землю злые дикари-вороги. Но река, истекающая из-под рук матери, была тёплой и доброй. Даже сам отец с удовольствием купал в ней своё тело.

 Ткачество доверяли только славским рабыням. И не столько из-за сложности расчётов, недоступных даже учёным халдеям. В полунощных землях брала начало небесная река, и женщины из земли славов продолжали её течение в творимом ими полотне. Его мать была из земли славов. А сам он, Касьянко, был плодом мимолётной утехи Великого – своего отца…

Наконец-то выскреблась из глубин стоптанной жизни память, что так долго дотоле царапала голову: письмена на рубахах славов были такими же, какие вывела на полотне своим радостным плясом мать.

Когда мать коленопреклонённо расстелила перед Великим вытканное полотно, того вдруг затрясло, лицо побагровело, глаза налились кровью.

– Письмена… Золотые письмена… Ты спустила с неба свет звёзд, – прохрипел он и взмахнул мечом. Но меч бессильно скользнул по искусно выделанному трону и только вырвал из него щепку, которая, изрыгая злобу, слетела на расстеленное матерью полотно. Лицо Великого расцвело плесенью Чары, глаза засветились всегда ожидаемым Чарой закатом, их кровяной отблеск перешёл в серое безвременье и закрылся тьмой, уступая место сиянию звёзд, спущенных матерью с неба. Меч бессильно замер в помертвелой руке… Маленький Касьянко тогда очень испугался и страшно завидовал злобной щепке, которая спряталась в быстро свёрнутом матерью полотне.

Великий продолжил Великого и возвеличился ещё более. Но сейчас в нём трепетала душа матери, разбуженная стрелами старика, а не изощрённый ум отца. Ум сделал его Великим, помог оттолкнуть с пути к величию многочисленных братьев. Братья лишь бесцельно растрачивали скопленные отцом богатства и один за другим покидали трон, следуя в небытие. Великий вспомнил, как, будучи ещё малышом, он подтолкнул с высокой скалы самого старшего брата, когда тот задумчиво глядел в звёздное небо. Став побольше, он помог на охоте меньшому брату нацелить лук на пробегавшую лань, а стрела полетела в сторону скакавшего за ланью следующего Великого. Уже юношей он высыпал в кувшин с молодым терпким вином белый порошок, и яд безболезненно отправил в золотые россыпи сразу трёх братьев – они искали согласия между собой и нашли его, благодаря уму повзрослевшего Касьяна. Два последних брата стравились между собой за трон, словно голодные псы, и так и замерли в мёртвой хватке, сомкнув пальцы на шеях друг друга, поскольку ни один не желал променять свою жизнь на величие.

Вспомнил он, как душа матери каплями солёной влаги пыталась разъесть его закаменевшее в борьбе за трон сердце. Его великий ум растоптал горячую солёную влагу, вбил её в прохладу мраморного пола дворца и хотел растереть по нему. Но душа матери вырвалась из-под самых ног и воспарила лебедью в небо. Он пытался достать её стрелой, но меткая стрела пролетела сквозь лебедь и, даже не ранив её, виновато вернулась обратно. И вот сейчас мать, воспаряя в небесах, снова бередила и источала сердце. Она ударилась в сети Чары, отъединяющие землю от неба… затрепетала в них…

Полёт стрел старого слава иссяк. Великий приоткрыл глаза. Слав что-то колдовал над своим чудодейственным луком. Он напрягал и ослаблял пальцы, к которым были привязаны тетивы. Стрелы, вылетая из лука, кричали жалобным криком пойманной в сети птицы. Чара и в этом помогла ему, Великому! Он хотел досмотреть сладостную картину мучений лебеди. И требовательно произнес:

– Играй дальше!

– Подожди, великий. Мой лук хоть и неземные стрелы испускает, но его тоже править надобно.

В голосе старика не было почтения. Он потерял свою певучесть, и холодности в нём стало ничуть не меньше, чем в голосе самого Великого. Для презренного дикаря-слава Великий утратил своё величие! Перед бесстрастным и холодным, словно дуновение Вая, голосом Великий почувствовал себя щепкой, вырванной острым лезвием из трона. Ему, как и тогда, в детстве, захотелось завернуться в тёплое полотно, струящееся небесной рекой из-под рук матери. Но воды реки не принимали в себя инородное тело. В их светлой неторопливости его грозное величие сжималось в одиночество. Одиночество хотелось вылить из сердца в реку потоками солёной влаги. Но влаги не было. Он сам растоптал её по мраморному полу дворца.

– Я видел, как лебедь попалась в сети. Из твоего лука можно её подстрелить? – Великий не заметил, как в его голосе зазвучали просительные нотки.

– Добро есть, великий. Зри дальше. Добро есть.

Слав закончил своё священнодействие и снова выпустил тучи чудных звонких стрел. Великий поудобнее расположился в шёлковых подушках, прикрыл глаза и отдался на волю их полёта. Но… О Властительница Чара! Взмахом пушистых крыл лебедь разодрала сети, словно осеннюю паутину. Протекающая в небесах река хлынула в рваную прореху на землю, смыла остатки сетей, оставила на поверхности лишь зеленоватую грязную пену. Вспученная пена стремительно разбегалась к берегам и врастала в них, отторгнутая водами. Лишь прошлогодняя одинокая щепка никак не могла прибиться к берегу, чтобы спрятаться в осевшей грязи. «Вы-род-о-ок!» – шипела щепке оседающая пена. «Вы-ы-род-ок!» – подхватывал легкокрылый ветер. «Вы-ы-ро-о-од-о-ок!», – плескали высветленные от пенной мути воды. Волю парализовало… Щепку уносило всё дальше и дальше от лебеди, которая рвала крылами ненавистные тенета, раздвигая и прочищая русло небесной реки…

***

…В шатёр, тяжело дыша, вбежал халдей и повалился ниц:

– Великий! Воины снимаются и уходят! Я не могу их остановить!

Великий мгновенно сбросил оцепенение. Стремительное движение его меча располовинило старого слава, как переспелый арбуз.

– Что значит уходят? Я не отдавал повеления.

Халдей задыхался. Туша его перекатывалась волнами, словно хорошо встряхнутый кисель славов:

– На небе показалась женщина. Она… Она велела воинам уходить. Войска покорны  её воле…

– Женщина!? Будь она проклята! Это душа моей матери. Слав воскресил её своими стрелами! Вот в чём секрет его лука! – Меч искал второго, молодого. И никак не мог найти.

– Воины готовы кормить Чару оболочками облагодетельствованных тобой, о, Великий, но не своими, – впервые зазвучало раздражение в голосе халдея, всегда покорного воле Великого. – В твоём войске они ищут обретения золота или своего обращения в золото. Ты знаешь это, о, Великий.

– Где второй? Сбежал?.. Поймать!.. Немедленно!.. Не убивать сразу! Вытянуть из него свет для Чары! В нём много света, больше, чем во всех моих воинах. – Зелёная пена брызгала изо рта Великого. Ядовито-зелёный морок застилал пеленою глаза. Меч просвистел, голова халдея с перекошенным от ненависти и панического ужаса лицом тоскливым взглядом окинула ставшее вдруг чужим жирное тело и отскочила в очаг. Огонь, почувствовав пищу, взвился и осветил шатёр.

Второй слав стоял на том же месте, где закончил натягивать тетивы своего лука.  Меч стремительно бросился к нему. Казалось, слав не шевельнулся. Но меч просвистел мимо него, рассёк мякоть ковра и зарылся глубоко в землю. Великий даже не успел удивиться: обыкновенно его холодный меч всегда с первого раза соединялся с теплом тела. Следующий удар он обрушил с другой стороны. Слав немного выгнулся и презрительно усмехнулся. Меч Великого в исступлении начал крушить всё, что встречал на своём пути. Не мог он достать только дикаря, который стоял совсем рядом и смотрел дерзко и насмешливо. Слав лишь по-кошачьи изгибался, танцуя вместе с мечом какой-то неведомый Великому танец. Они совершенно явно были в сговоре между собой! Наверняка слав опутал меч нитями своих мягких стрел!

Великий отбросил замаранный предательством меч и ударил рукой. В точный удар он вложил всю свою могучую силу. Кулак достал слава. Но произошло что-то уж совсем невразумительное: собственный удар протащил Великого мимо слава и всей его же собственной силой вышвырнул из шатра прямо на мёрзлую землю. Взгляд Великого, оглушённого этим непонятным ему ударом, успел ухватить бегущее в панике войско… Уже затухая, он отразил грозно кричащую лебедь – она поднималась кругами всё выше и выше и широкими взмахами крыл гнала перепуганных воинов прочь из вожделенной земли славов… И ещё выхватил взгляд чёрную ворону, которая  забилась в самую глубь веток голого дерева и злобно каркала оттуда на грозную лебедь…

 ***
 
Освобождённый от остарелой оболочки свет старого слава переливами сияния взвеялся к Светозарному, воспевая ему славу. Обласканные светом гусли прощально зазвенели. Боровит бережно поднял их, ослабил золотые струны и вышел из напоённого злобой шатра в чистый проход, оставленный для него Ваем.