Улица Ленина

Прекрасная, забытая, пыльная. Она воплощение детства. Беспечные деньки, выцветающие в памяти. Безупречно и прямо скажу: бездельничать – великий труд. Колыбель поэтов - улица Ленина. Свободных, летних певцов отданных в подпорку стенам, потягивающих свой портвейн.
Натягивающих своих подружек.
Этот бестиарий породил и его… Олицетворение порока, повесу и оболтуса, что после смерти был вылит бронзой в центр города. Выставлен наукой молодым. Кем они ему являлись?  По одиночке, конечно- же никем. Но в своей совокупности,  превращаясь в толпу, бесконечно матерью и отцом. Я помню то времечко когда имел удовольствие встречать его на крышах, а теперь этот мертвый сгусток бронзы обоссаный облаками, грузно высится облепленный паразитами.
  Месяц сменяет другой и нужно изобретать нового литературного героя. Но ни одна смерть не напрасна. Даже понарошку. Отдаю честь времени, убитому в этом городе православных небес.  Посвящая этот текст герою беспорядков, единственному из всех кто знал куда идти. И вызывая улыбки на мордашках женщин, нагло шагал в бездну, насмехаясь над всеми. 
Этот монолог был записан в аудио воспоминание в один из дней поздней весны. В ходе очередной нашей прогулки на облаке.
Передаю его тебе сокровенно, моя бумага, избавляя  вмешательств собственного черничного похмелья.
***
Нил Кэссэди был отцом  дней. Скейт  выпивка и риск на высоких скоростях. Девчонки в шелковых  абажурах. И я опять на лопатках, ловким приемом опрокинутый одиночеством. Жизнь вверх тормашками. Говорить об этом серьезно не имеет никакого смысла. 
Когда лето уже касается не только персональной свободы выбора. Оно олицетворяет жизнь…
Когда четыре колеса и бутылка являются и нагло стучатся в твою картонную осознанность, кидая веревку из сухожилий. Помогают сбежать на праздник истинной жизни. Ничего не остается, как ответить совести, что страх ты оставил, где -то между пятым и четвертым пунктом в списке оставленного.  А то, что приобрел, выдает тебя глазами в ночи, которые пылают древними кострами.
Считаешь, что за следующим поворотом тебя ожидает  что-то особенное? Я побывал и там. На другой стороне. На распутье каждого из них царит та энергия, что создает будущее и разрушает прошлое. Превращая говно в цветы, и архитектуру мысли в прах.
Раскаяние ведет к освобождению! Думали ли мы об этом, заправляясь галлонами утех по пути к нему?
А шелест лучей французского солнца убаюкивал последние опасения. "Иисус умер за чьи- то грехи, но не за мои... "
Детали этого мира, были выточены в одиноком детстве. Иначе бы не вышло. Особых усилий конечно стоило небо. Чтобы моим прекрасным синичкам было где обитать, я  очень старался, а они все разрушили. Как обычно и происходит с изобретателями, я потерпел крах. Три краха к ряду.
Мне снился сон. Оказавшись в самом  символичном  и странном месте своей зрелости. Ведомый длинным коридором, что превращался в улицу. Обрамленную серым камнем.  Люди проезжающие мимо на велосипедах были невозмутимо печальны, и прятали глаза, устремив их к белым дворцам. Двигался безучастно в другую сторону, и мне не было никакого дела до дворцов.  Меня ожидала желтая комната, весьма явно олицетворяющая галлюцинациями  вялую мысль.  Смиренно  ожидал конца. Потеряв последнюю связь с теми видеопленками, что намотаны на бобину  памяти.  Жажда и голод стали неведомой роскошью. Я был сыт и пьян, спокоен и удовлетворен.  Конец это когда некуда идти и нечего сказать. Мудрость, которой поздно делиться. Мертвым плевать на мудрость.
Проснувшись в холодном поту, шатаясь, выплыл в субботу солнечного дня. В поисках бутылки, женщины и драки. 
***
Пролетали мы над  муравейником лиц, судеб, усадеб, улиц... И оба понимали, что это дом, в котором грусть.  Потому что видели все насквозь. Лжецы, воспитываемые лжецами.
Одному из нас хотя бы хватило смелости отвалить…
Другому суждено заткнуть пасть бутылкой и жалобно скулить.