Светские беседы
Обидный разговор зачинался недоброжелателями всегда одним и тем же обескураживающим вопросом: «Ты чего, сволочь, пишешь?»
Произносил фразу добродушного вида толстяк, появлявшийся всегда в тёмных солнцезащитных очках, к дужкам которых, для страховки, была приторочена черная тесьма. При этом он брезгливо сдвигал пухлыми ручками разбросанные по столу бумаги и занимал собою подготовленную плешь. Второй гость становился рядом и был немногословен. Но именно этот персонаж придавал разговору динамичность: раз за разом он пугал автора грозным движением растопыренной пятерни.
Своеобразное общение вынуждало Носика вздрагивать всем телом и вжимать голову. Самым же обидным было то, что хозяин кабинета не знал, как оградить себя от назойливых шайтанов. Незащищённость пугала и долго не давала Самсону успокоиться. Бедняга терзался, и муки его были страшнее кошмаров неудачно дебютировавшего любовника.
— О чем твой последний бред? Можешь сказать? — настаивал на ответе человек со стола.
— Ну! — подстёгивали рядом.
— Что тут непонятного? Люди тянутся к прекрасному, хотят заглянуть в лоно высшего света. Я только приподнимаю для них занавес, — растягивал слова Самсон.
При этом колумнист успевал глубоко вздохнуть и слегка повести головой, будто хотел уловить запах того благоуханного мира, о котором самозабвенно писал, и частью которого считал себя.
— Ты ноздри тут свои не раздувай. С лоном он, гадёныш, помогает соприкоснуться. Тебя по-дружески спрашивают: кому нужна твоя галиматья про звёздные тусовки и романтические танцы в исподнем?
— Нижнем белье, — поправил Самсон и вынужден был пригнуть голову. Пятерня соседа спикировала к макушке, обдав ароматами переполненной пепельницы.
— Там написано «в нижнем белье». Сейчас тренд такой, и это круто, — упрямился журналист.
— В трусах, в трусах, — настояли шайтаны.
Носик брезгливо поморщился. Гости явно не обладали пониманием предмета разговора. Скорей всего, им было наплевать и на мысли автора о процессах и тенденциях, развивающихся в упоительном мире неземных грёз и отдохновения.
«Что, вообще, могут знать эти двое, не обладающих сексуальной привлекательностью созданий, о настоящей жизни? Коню понятно, что любое их проникновение на самую отстойную тусовку моментально разбилась бы о фейс-контроль уровня платного туалета на вокзале. Чувырлы. Мохито от целлюлита отличить не смогут, а туда же — критиковать и хаять…», — приблизительно так думал о гостях Самсон и, неожиданно для себя, взбрыкнул:
— А вы, собственно говоря, кто такие? Почему вы приходите и считаете возможным кошмарить журналиста дебильными сентенциями?
— Запомни, бездарь, в русском языке нет слова «кошмарить», — назидательно произнёс человек в солнцезащитных очках. — Такие вещи надо знать журналисту. А вот о твоих сентенциях давай поговорим.
После этих слов оба гостя с ловкостью пловчих-синхронисток вытащили из глубин одежд последний номер «Розового эппла». Толстяк развернул журнал и положил на колени; подельник же скрутил свой экземпляр в трубку, да так плотно, что в его руках тугая глянцевая колбаска стала выглядеть угрожающе.
Оба критика с излишним вниманием смотрели на колумниста, всё ещё продолжавшего по инерции раскачиваться в кресле. В какой-то момент Самсону почудилось, что, на самом деле, он — это совсем не он, а загнанная в угол мышь, которую тихо подкравшиеся дворовые коты собрались извести, но до того, как неминуемое произойдёт, решили вдоволь нарезвиться. Они глумились и терзали: острые коготки заменяли им превратно понятые цитаты из выстраданной Носиком статьи.
— Ты тут несколько раз накарябал: «светская львица… светская львица», — начал разбор толстяк. — Что ты под этим подразумевал? Почему, например, Дафна Дрим и есть именно та самая «львица»? Кстати, с чего ты взял, что она Дафна? Она тебе паспорт показывала?
— Какая, нахрен, Дафна, да ещё Дрим, твою мать, когда это Ларка Дрыгина с пятнадцатой улицы Щорса, — внёс определённость в разговор другой критик. — На фото — она. Мы с ребятами узнали её рожу, — добавил он и приготовился уже натурально засветить Самсону.
— Ну, узнали, — защищая голову рукой, загнусавил колумнист. — И что? Я-то здесь причем?
— А притом, что это ты, сволочуга, пишешь, — толстяк слегка замешкался, но тут же продолжил, водя пальцем по странице, — вот: «блистательные буфера Дафны, несомненно, самой блистательной светской львицы высшего света нашего города…». Что за слог! Ну, это ладно. Скажи, зоолог, у львиц, действительно, есть буфера? Не подскажешь, как они выглядят?
— У львиц — волосяной покров на теле и соски внизу. Поэтому у них ничего не видно, — уверенно сообщил колумнист, — а у Дафны…
— Можешь не продолжать. Ларкина мамаша обещала оторвать тебе как раз то, что у тебя тоже не видно. Ославил ты её дочку. Раньше только во дворе её знали, а теперь львиный прайд, точно, разрастётся. Короче, мы тебе не завидуем. Серьгу береги: вырвут с мясом.
При этих словах у Носика что-то очень больно сжалось ниже пупка. Весть о нежданной угрозе заставила журналиста, обладавшего небольшим колечком в левом ухе, по-новому посмотреть на нежелательных знакомцев и против воли начать лебезить перед ними.
— Да как вы не понимаете? — перешёл на доверительный шепот Самсон, но слова его вязли на губах и звучали уже не так убедительно и страстно. — У Дафны бюст девятого размера. При этом — никакого силикона. Природа-матушка сама постаралась. В городе ни у кого такого нет.
— Про бюст помолчим. Что он натуральный — мы то знаем, — глаза гостей заблестели. — Ты скажи, милый, с чего ты взял, что она львица, да ещё, как ты пишешь, — светская?
— Вы не понимаете реалий сегодняшнего дня, — ободрился реакцией собеседников Самсон. — Люди делятся на сливки общества и на… Иными словами, есть высший свет, а есть те, кто, как бы, обслуживает их интересы. Социум поляризируется…
Вот тут-то Самсон и получил увесистую оплеуху.
— Это тебе за «и на…», — сопроводил глухой шлепок обладатель глянцевой колбаски.
— Это ты получил привет с противоположного полюса, — оживился толстяк. — Видишь, не все согласны с твоим делением.
— А вот в Америке...
— И этот про Америку, — тяжело вздохнули на столе. — Любишь америкосов? А ну скажи: кто там у власти? Демократы или республиканцы?
— А какая разница?
— Ну да! Я и хочу спросить: какая разница между ними? Знаешь?
— Меня не интересует политика. Я живу в ином мире: в мире блеска, ярких красок, острых ощущений, эпатажа. Я и пишу об этом. А откуда, по-вашему, к нам пришли джинсы, биг-мак, голливудские кина?
Энергичное арпеджио, томившееся в айфоне журналиста, выбилось наружу. Носик опасался принять вызов и вопросительно покосился на толстяка. Тот качнул очками.
Самсон поднёс к уху дивайс и манерно поздоровался:
— Приветики, зайчонок.
Толстяк уловил в трубке бас и отреагировал непристойным жестом. Понятливый его компаньон в ответ состроил брезгливую гримасу, сжал руку в кулак и крутанул им в воздухе так, будто хотел одним движением придушить журналиста.
Самсон же беспечно щебетал, закатывал глаза и иногда по-девичьи приговаривал: «Вау, круто… Я тебя умоляю…»
— Харэ умолять, закругляйся, — последовал приказ и жесткий толчок в бок.
Самсон испуганно вздрогнул, но всё же нашёл в себе смелость свернуть разговор игривым «пока-пока».
— А почему ты решил стать журналистом? Хотя, какой ты журналист? Писать не можешь. Грамматику не знаешь. Пишешь о бабах, а сам вон, — кивнул в сторону айфона толстяк, — с мужиками… Эй, зайчонок, на кой хрен ты нужен вместе со своим дерьмовым «Розовым яблоком»?
— В наши дни не обязательно что-то знать или уметь. Важно быть креативным и верить в свою правоту, — горделиво и почти с вызовом парировал Самсон. — К этому я и призываю своего читателя. Так станет всем легче и веселей жить. А чего заморачиваться-то? Не в шахтёры же им идти.
— Так вот откуда у тебя шахтёры взялись, — оживился толстяк. — Значит, это ты серьёзно пишешь: «…не каждый шахтёр сможет в полный рост зажигать всю ночь на крутом светском балу. Уже через десять минут ему, как таракану, захотится в свою шахтёрскую щель». Меня сейчас вырвет, — процедил, свешиваясь со стола, толстяк, — Ну, брат, берегись. Уж шахтёры-то точно тебе всё это припомнят и, учти, — накостыляют.
— Я удивляюсь, как он до сих пор ещё на своих ногах передвигается? — вслух поделился своими мыслями вооруженный журналом второй критик.
— Слушай, а ты, вообще, знаешь, кто такие шахтёры, чем занимаются? — осторожно поинтересовался толстяк у колумниста.
Самсон обиженно фыркнул:
— Кто ж не знает? Они шлемами по асфальту бьют и большие дороги перекрывают.
— Молодец. В «Три Дэ» мультик такой смотрел? По-твоему, значит, шахтёры — это ютящиеся в придорожных щелях хоббиты?
— Ну, не совсем так. Я просто хотел сказать, что жизнь светской тусовки не такая уж и лёгкая, как многим кажется. Во всяком случае, этим людям приходится мыться чаще, чем вашим шахтёрам. Я уже не говорю о макияже.
С этими словами Самсон отвернулся от собеседников, а на лице его нарисовалось такое выражение, словно он одновременно был обижен, оскорблён и уличен в мелкой краже. На щеках его заиграл нездоровый румянец, и вот-вот могли навернуться слёзы.
— Смотри-ка, — изменив голос на старушечий, закочевряжился толстяк, — решил в себя уйти. Нет там ничего, детка, пусто.
— Это неуместное замечание, — не согласился Носик.
Небольшой спектакль развеселил подельника, на радостях он занял стойку «вольно» и закурил.
Толстяк смахнул с носа очки, отчего те, благодаря тесьме, надёжно повисли на груди, ловко соскользнул со стола и окутал Самсона разочарованным взглядом.
Когда журналист повернулся, чтобы попросить курящего не вонять сигаретами, гостей уже не было. Он недовольно покрутил носом, сдвинул на столе бумаги и на некоторое время затих, опасаясь, что шайтаны вернутся и продолжат мучить его. Телефон периодически бесшумно бился в лихорадке, но и тогда Носик не решался обозначиться.
«Глупые и жестокие людишки, — думал колумнист, — им только пиво да семечки подавай. Ничего не хотят знать, ничем не интересуются».
Как человек креативный, он решил, что этой проблеме нужно будет посвятить отдельную статью с комментариями великолепной Дафны.
* * *
— Хватит к нему ходить, — устало сказал толстяк своему компаньону, когда оба критика шагали по городскому парку. — Конченый он человек. Видишь, какой бардак в мозгах? Бессильны мы здесь. И поправить уже, к сожалению, ничего нельзя.
— Так, может быть… — провёл ребром журнала по горлу подельник и вопросительно посмотрел на толстяка.
— Боже упаси! Не стоит он того. Хотя, дружище… — будто что-то вспоминая начал говорить толстяк, но внезапно замолк и энергично замотал головой. — Нет, нет! И думать об этом нельзя. Лучше вон туда посмотри.
Подельник повернул голову в сторону, куда глазами указал его попутчик.
На детской площадке, в песочнице, сидел мальчик и строил из песка кораблик. Делал он это старательно, с удовольствием, слегка высунув язык.
Толстяк взглянул на удивлённое лицо подельника и повторил:
— И думать нельзя. Понял? Подождём пока.
Свидетельство о публикации №212061700051
Соколов Юрий Михайлович 30.11.2023 07:04 Заявить о нарушении
Надеюсь, что перезимуем. И Вам всего доброго!!!
Валерий Шаханов 30.11.2023 15:59 Заявить о нарушении