Сосна

СОСНА»

Владимир Германович, наш хормейстер, едва войдя в аудиторию, поздоровался с порога. Это было необычно для него и удивило нас... Сложил на стул верхнюю одежду и огромным клетчатым платком протёр огромные же стёкла очков.  Стремительной, "летящей" походкой прошёл к роялю, на ходу показывая рукой: «Рассаживайтесь!» Мы ответили недружно, однако расселись, как всегда, по голосам. Он, повернувшись к нам, сказал: «Сегодня мы начинаем учить новую произведение - «Сосна» Даргомыжского на слова Лермонтова. Михаил Юрьевич сделал стихотворный перевод из Гейне на русский... Вот послушайте!». И он запел, аккомпанируя на рояле. Голос у него был не певческий, да и произведение предназначалось хору, но общее впечатление мы получили. Даже улавливали в музыке лёгкое позванивание облитых льдом сосновых игл, удары ветра, колыхание ветвей, покачивание вершины дерева. Мне показался даже и широчайший необитаемый простор в закольцованном звучании мелодии. «Ну, что скажете? Понравилось?» — повернувшись к нам по окончании исполнения, спросил он. Курсанты шумно высказали свой интерес к новой работе. «Отлично! — Владимир Германович и склонился к инструменту. — Итак, распевка! До-дэ-ди до-до...» Когда хормейстер решил, что наши гортани достаточно прогрелись, он «сходу» стал, диктуя текст, давать мелодии для каждого голоса. Час с лишним пролетел во внимательном напряжении, в пропевании фраз, поправках и повторениях. Хормейстер вытирал пот на лице, мы тоже. Он взглянул на часы, сказал: «На сегодня достаточно! У нас ещё есть время. Повторим наш репертуар. Так! «Ты прощай, прощай, Кронштадт»!» Владимир Германович сел за рояль снова. «Готовы?! И-и-и... «Бились волны в непокое...» После "Кронштадта" спели по куплету остальных песен.
С того   вечера  все занятия мы начинали и заканчивали «Сосной». Встречи наши проходили два раза в неделю;  обычно на каждое новое произведение уходило от восьми до двенадцати занятий, в зависимости от сложности. Прикинув, что "Сосна" довольно непроста, мы решили, что окончательно выучим её к новогоднему вечеру. Владимир Германович постоянно напоминал нам: «Товарищи! Вещь сложная. Исполнение а-капелла. Чистым должен быть каждый звук. Чистым и точным. Вам надо будет научиться слышать не только себя, но и соседей по голосу и даже по другим голосам...» И мы старались. Нам очень хотелось выступить с новым произведением на том самом новогоднем вечере. Потрясти слушателей!  Но недели проходили, а о выступлении сообщения не было... Мы уже отличали сбои своего голоса от ошибок других голосов. Но  Владимир Германович по-прежнему покачивал головой после нашего исполнения и ничего не говорил о дне выступления. На прямые же вопросы о дне выступления мрачнел и неопределённо помахивал рукой.
  В наших концертах произведения  а-капелла уже были. Была «Ноченька» Рубинштейна. Был хор придворных из «Риголетто» Верди. "Сосна" чем-то отличалась. По-видимому, поэтому так тщательно отрабатывал произведение  Владимир Германович. И всё же до новогоднего вечера мы его исполнили! В аудитории, где проводились занятия хора... Хормейстер построил нас по-концертному в три ряда друг над другом, но пели мы под акомпанемент рояля. Поэтому стало понятно, что новогоднее выступление с "Сосной" не состоится.               
А дальше - зимняя сессия,  каникулы снова  учёба  и,  конечно,  занятия  в  хоровом коллективе. И снова "Сосна"... Она, на удивление, совсем не надоедала нам, своей неброской мелодией держала в каком-то магнетическом напряжении. А недели всё шли. Вот уже лёд на катках прорезан до песка. На солнечных косогорах сошёл снег. Под стенами Петропавловки выстраиваются  первые ряды загорающих. Прошли все вечера, посвящённые зимним праздникам. Какая уж теперь «Сосна»! Но мы по-прежнему её «шлифовали». Стало ясно, что в этом году нам "Сосны" не исполнить - к великому сожалению выпускников-участников хора, которые покидали училище навсегда.
        И снова сессия, каникулы, практика, училище - и снова "Сосна". Теперь мы были уверены, что исполним её на новогоднем вечере! Незадолго до него хор снова построили в аудитории, и мы пели а-капелла. Когда исполнение закончилось, в аудитории разразился шторм. Что тут началось! «А ты «т» в конце раскатал, как пулемётную очередь! А ты вступил рано «Где солнца...» А ты вместо верхнего "до" остался на "си"!  Словом, каждый, кто что заметил неладное — высказывался. Переругиваясь, мы посматривали на нашего хормейстера, а он, стоя немного в стороне, ...улыбался. «Теперь вы научились слышать друг друга. Теперь чувствуете, слышите, как  а-капелла поётся?» Мы шумно подтвердили: «Да, слышим! Да, чувствуем!». "Так будем ли мы выступать на новогоднем вечере при такой подготовке?" - спросил Владимир Германович. "Нет!!!" - дружно проревел хор. Судьба "Сосны" и на этот раз была решена.
               
...То ли это было совпадением, то ли наш хормейстер знал об этом задолго до события, но в начале следующего года в Ленинград приехал Государственный академический мужской хор Эстонии под руководством Густава Эрнесакса. Как мужской академический хор в неофициальной «табели о рангах» хоров он считался выше даже хора Советской Армии.
Нашим «хоровикам» дали бесплатные билеты. Мы ходили слушать хор в зал филармонии. Это надо было слышать!  Звуки возникали будто бы ниоткуда, в тишине полного людьми зала. В первые  мгновения казалось, что звук чудится...
Это было в среду. А на занятии в пятницу Владимир Германович сказал, довольно просто, как о вещи давно известной: «Завтра на концерте заключительным произведением идёт «Сосна».
Как ему удалось сохранить в нас энтузиазм, энергию для этого, столько времени ожидаемого выступления? Не знаю. По-видимому, нам всем хотелось этого. А наутро по аудиториям прошелестел слух: наши «хоровики» сегодня исполнят что-то небывалое, сногсшибательное! Нас спрашивали. Мы отвечали: «Придёте — услышите». Надо сказать, что в училище любили песни, пение. Было много курсантов, певших под гитару. И просто певших — под настроение. Потому, видно, и интерес к выступлению хора был большим.
Вечер был посвящен Международному женскому дню. Мы, как обычно, начали выступление с морской тематики. Потом перешли к патриотической. Потом — к классике. Сегодня исполняли и обработанную для хора «Серенаду Дон-Жуана» — «Гаснут дальней Альпухарры золотистые края...» Для слушателей она была ещё «незаезженной», а для приглашённых девушек ещё и наполнена неким смыслом, когда конферансье обьявлял: «Серенада Дон-Жуанов»! Дело в том, что на рукавах поющих поблескивали, в основном, по три и более «уголков-курсовок», что делало нас в глазах красавиц возможными претендентами на их руки и сердца. И вот — все известные произведения спеты... Конферансье, глядя поверх голов зрителей,  торжественно объявил: «Композитор Даргомыжский. Слова Лермонтова. «Сосна»!
В зале шевеление, как обычно перед незнакомым номером. Наша концертмейстерин — Таня — встаёт из-за инструмента и выходит за кулисы, мы — наедине с Владимиром Германовичем перед залом. Он хоть и не затемнён, становится невидим...
Владимир Германович не спеша проходит вдоль наших рядов, спрашивает тихонько: «Готовы?» Ответ взглядами: «Да!»
Встаёт посредине, ладонями словно поглаживая пространство перед собой, тихонько даёт первые ноты для каждого голоса; мы отвечаем тихим носовым пением. И вот жест:"Вступайте!"
«На севере диком стоит одиноко...»   Колокольчиками,   словно   одетые   в ледяную капсулу сосновые иглы сталкиваются над бесконечными льдами, зазвучали негромко первые тенора. И, повторяя их слова ещё тише, закачались дуновением ветра голоса более низких партий: «На се-вере ди-ком сто-ит одино-ко...» А первые голоса продолжают вести звенящую повесть о сосне: «...на голой вершине сосна...»; им, по-прежнему негромко, помогали «покачивать» голоса низкие.
Первые поют о дремоте: «И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим оде-е-е-ета...» Вторые, третьи и четвёртые уже «сообщают», что вот-вот ударит порыв ветра: «... и дрем-лет, ка-чаясь под сне-гом сыпу-чим, оде... оде... одета...» 
Первые голоса заканчивают рассказ о дереве, переходят к повествованию о его сне: «... И снится ей всё, что в пустыне далёкой...»
Низкие голоса, разбегаясь по высотам нот, ударяют первым порывом ветра: «... и снится ей...»
«... в том КРАЕ, ГДЕ СОЛНЦА ВОСХОД...»  — это ветер первых голосов шевельнул дремлющие ветви сосны. Вторые добавляют, подчёркивают удар ветра, изгибы ветвей: «... в том крае... где солнца... ГДЕ СОЛНЦА... СОООЛНЦА ВОСХОД...» И шквал промчался. Снова в полярной безбрежности неподвижная спит в ярких сновидениях сосна: «... одна и грустна на утёсе горючем...» Ветки ещё не замерли в неподвижности. Качает мелодия первых и  помогают остальные, каждый в своей высоте: «... Одна и грустна на утёсе горючем...» «...Прекра-а-а-а-асная пальма растёт», — заканчивают повесть первые голоса. Вторые поддерживают: «Прекра... прекрасная... пальма... растёт», «Пре-кра-сная... па-льма... рас-тёт...», — рокочут баритоны с басами. Звук «т» в последнем слове — чёток, как точка в конце предложения. Всё! "Сосна" исполнена! Владимир Германович порывисто поворачивается к залу, кланяется, руками показывая на нас позади себя. "Вот! Вот они! Им все ваши восторги и негодования!"  Похоже, мы наэлектризованы до крайности. Что скажет зал? В зале тишина… Та, что наполнила его после звука-точки. Секунды проходят. Где-то в конце зала начинают робко хлопать, но резко, выстрелом звучит чьё-то «ТИХО!» И снова заколдованная тишина. Словно арктический холод в мгновение заморозил всё пространство.
Владимир Германович, резкий в движениях обычно, медленно-медленно  поворачивается  к  нам,  делает  жест  «покинуть   сцену»,  а   сам
прикладывает палец к губам и улыбается: «Тише, тише, ребята!»
Нас тренировали уходить с минимальным шумом. И скамьи уносить, и ногами не шаркать. В этот раз мы сделали это особенно тихо. Не было слышно даже посвиста сукна наших брюк...
Таня, за кулисами, с полными слёз восторга глазами, трогала нас ладонями и говорила тихонько: «Какие же вы молодцы, мальчики!»
        Владимир Германович стоял на лестничной площадке, знакомым клетчатым платком вытирая мокрое  - от пота? от слёз? - лицо и кричал: "Спасибо, ребята!" А мы подбегали к нему, чтобы дотронуться хотя бы до рукава его пиджака, и в свою очередь кричали: "Вам спасибо!" Через узкие двери сцены вдруг ударили аплодисменты, крики "Браво!", "Хор, молодцы!"               
И тут нас, в общем уже взрослых людей, среди которых встречались и бывалые моряки, и вчерашние воины-участники венгерских событий, и в прошлом опытные рабочие и колхозники, - всех нас охватил какой-то ребячий восторг: мы смеялись, кричали, трясли друг друга за пояса, скакали на одной ножке и с криками и пением неслись вниз по лестнице и дальше по коридору, пугая спящие аудитории топотом и голосами. И снова вверх по другой лестнице - в зал, чтобы увидеть выступление актёров Пушкинского театра...
На следующем занятии Владимир Германович сказал нам, что на выступлении нашем присутствовало трое певцов из хора Эрнесакса: «Они сказали, что если бы хор не уезжал из Ленинграда до следующей субботы, то наверняка они попросили бы разрешения спеть Даргомыжского с нами вместе».
        Для нас, конечно, это была высшая похвала.