Однажды в Сельдебоченске

Уважаемая женщина в нашем городке - Василина Джоновна Первоприходько. Достойная,  величественная. И не то что сдобная, но такая большая, белая и мягкая, что поневоле потянется рука  у иного любознательного человека ткнуть в эту мягкость и выковырять изюминку. И, если бы не настороженный взгляд Василины Джоновны из-под ее  блондинистой челки наискосок лба и не тяжесть  ее увесистой ладони, так бы оно частенько  и было. Изюминок  через краткий срок не осталось бы совсем.

Так вот, однажды    весенним утром когда дымок от городских труб разукрасил городское небо черно-белыми узорами, эта дама впечатляющих размеров, подъехала на своем маленьком спортивном автомобильчике к зданию городской администрации, вылезла не без труда, поправила винтажный костюмчик под распахнутым бархатным пальто цвета перезрелой вишни, подошла к зданию, проверила мобильный телефон за обшлагом сапога (чтобы не потерялся, ведь карманов не было) и взошла на крыльцо.

Любила она красиво одеваться и хорошо пожить. И костюмчик этот нежно-фисташкового цвета, отделанный пронзительно-розовыми лентами и синими кружевами с блестками, приобрела она в модном магазине под названием бутик, единственном в нашем маленьком городке – и ушло на него денег – аж весь ее скромный директорский аванс.

В    холле городской администрации было чисто и важно. И усмирительно. Отделка новенькая, в копеечку. Стены, розовые, неблестящие и , самое главное, ровные-ровные. Она оглянулась, подавив робкий то ли зевок, то ли вздох и уже менее решительно и даже слегка ссутулившись, подошла к постовому полицейскому, который от нечего делать даже перестал ходить по  пустому гулкому вестибюлю туда-сюда и обратил на нее свое пристальное внимание.

- Валерьян Валерьяныч у себя? – произнесла Василина Джоновна своим низким до некоторой даже басовитости голосом, слегка откашлявшись и опять одергивая винтажный костюмчик под бархатным пальто. Небольшие глазки ее болотного цвета  стали еще более настороженными, в них появилось подозрение пополам с умилением и даже со слезой, и они заблестели как лужи после грибного дождичка.

Постовой смерил ее суровым взглядом  сверху вниз и неопределенно что-то буркнул под нос себе, совсем непонятное и тогда уголки губ на лице Василины Джоновны загнулись книзу. Но голова его затем  качнулась в сторону широкой лестницы, которая начиналась почти сразу  за прозрачной вахтерской будкой, и Василина засеменила мимо постового туда. На мраморных ступеньках она перешла на рысь и так, на рысях допрыгала до третьего этажа.

На этаже стала одергивать костюмчик под шикарным бархатным пальто  цвета уцененной гниловатой вишни. И даже провела рукой по затылку, как бы нащупывая бант. Да, банта ей явно не хватало. Большого, зеленого, шелкового. И с камеей, непременно с камеей…Эх!...  Любит она красиво одеться и хорошо пожить .Еще в детстве, когда Василинка была крохотулечкой, когда еще не было нужды звать ее по отчеству, столь некстати доставшемуся по воле деда, в газетье «Правда» прочитавшего статью о писателе Джоне Риде как раз накануне рождения Василининого папаши, еще тогда, в глубоком детстве она полюбила кружавчики и ленточки. Страсть, как полюбила. Но только теперь узнала (в газете прочитала), что любовь ее называется винтаж. Так умные люди назвали, не чета нам, серым лаптям.

Василина остановилась и перевела дыхание.

Припомнилось обидное, как не стало у нее шубы,  этой  гладкой черной и блестящей шубы, из разных мехов комбинированной – украли шубу гады, украли когда она висела на окне на третьем  блочном этаже, проветривалась от моли, висела и украли ее с третьего этажа, гопники проклятые, наркоманы чертовы, ирода и либералы – украли удочкой телескопической с углового лестничного окна,. А-а-х, с тех пор как шубы не стало, Василина Джоновна не снимала верхнюю одежду даже перед приемной таких суперважных персон как Валерьян Валерьяныч. Боялась, что украдут.

Она стояла и потела.

А за окном, за широким во всю стену окном –ой- что там творилось! Свиристело, клекотало, тренькало! Всякие куксики и мухрики поналетели, чтоб им!  И устроили, ё-маё, весну. Да еще солнце стало припекать, от чего пот Василины Джоновны усилился, и она смахнула его со лба тяжелой ладонью. Потом вздохнула и постучала в дверь.

Из-за  деревянной двери послышалось молчание, и болотные глазки Василины Джоновны приобрели то выражение, какое бывает у внезапно описавшегося котенка. Именно это выражение глаз она и просунула в дверь со всей полагающейся в таких случаях осторожностью.

За дверью сидела Милка. Загорелая как глиняная кастрюля из универсама напротив василининого дома. Это между зимой и летом она такая! Видали?! И гладкая как все та же кастрюля. Вобщем, фря гламурная, вся из себя. Ух, фуфыря такая! Давно ли бегала без штанов по соседскому двору, а вот нате и все почтение ей. Бывало, поймает Василина маленькую Милку во дворе да нашлепает ей по первое число, за все, за все…и мамаше ее беспутной происходящее  без разницы, фиолетово так сказать. А уж как пошла Милка в школу, то-то было удовольствие… Нечего добавить, любила Джоновна детишек. И тискать их любила, и щелбаны давать, и уму-разуму учить. Не случайно же заслуженным учителем стала и даже до директора доросла. И на Милку теперь любо-дорого посмотреть. Вона какая   цаца! Да растут люди,  распускаются! Ах, заглядение…

-Людмила Пална, добренький денек.– сипловато промурлыкала Василина, нехотя вылезая из приятных воспоминаний -  Как там Валерьян Валерьяныч?

Милка оторвалась от компа, где был закачан у нее  роман про леди Фибриолетту Мормозон и ее пятерых мужей и посмотрела на Джоновну невидящим взглядом, слегка приоткрыв рот с вспухшими от  наисовременненйших косметических ухищрений алыми губами. Ей было не до толстой тетки Василины, так как именно в этот момент Фибриолетта готовилась быть изнасилованной четвертым мужем, китайским императором, специально для этой цели на ней женившимся… Появление Василины Джоновны некстати прервало Милкино  душевное участие в оном действии.

Рот Милки так и не закрылся. Милка  так ничего не сказала, а Джоновна, воспользовалясь моментом и, то кланяясь, то приседая, проникла во вторую дверь и оказалась как раз напротив вожделенной персоны.

 - Валерьян Валерьяныч, - взрыдала она, стараясь одновременно придать голосу как можно больше сладости. И преданно, по-песьи посмотрела на него.

У Валерьян Валерьяныча глаза были большие и внимательные. Безволосая голова возвышалась над поверхностью  обширного  письменного стола, слегка покачиваясь.
Проникновение Василины никак не отразилось ни на внешнем виде, ни на поведении: Валерьяныч продолжал лакомиться коктейлем из морепродуктов, которые возвышались перед ним на красивом прямоугольном блюде, эффектно и эстетски переложенные ламинарией.

  - Согласная я , - взвыла Василина не своим голосом, продолжая речь. – ну мочи нет никакой смотреть на все это, да  и средства закончились, шубу у меня украли в прошлом году летом. Согласная, давайте распоряжения, все сделаю, как надо.

Валерьяныч отправил в ротовое отверстие розовую пухлую креветку.

- Только все объясните, - продолжала Джоновна, - дайте инструкцию.

Туда же отправилась гладкая белая мидия.

В этот момент предательски не вовремя и оглушительно громко послышалась мелодия из правого сапога Джоновны. Это была «Маленькая ночная серенада» Моцарта.Под эти звуки Джоновна заподпрыгивала слегка, и,поспешно вынув гаджет из сего странного места, выбранного по отсутствию карманов как  в винтажном комтюмчике так и в шубе цвета переспелой уцененной вишни, потными руками попыталась нажать красную кнопочку в виде телефонной трубки. На дисплее  мельком увидела: обозначились какие-то странные буквы «к…х…у…».  Таких и фамилий вроде не было среди ее знакомых. Опечатка какая-то, фигня, одним словом. И откуда музыка такая странная, первый раз слышимая, у нее всегда был сигнал… «возьми трубочку» дурным пронзительным голосом, а тут, музыка… «Чертовщина»- пронеслось у нее в голове. Засунув телефон обратно, она продолжала.

- Все было бы просто, понимаете, как всегда. Собрали, посчитали, написали и тип-топ, понимаете…. – она перевела дыхание. – но ведь теперь эти… оборванцы,  байстрюки интеллигенты, капиталисты, либералы, они же будут на все смотреть, наблюдать так сказать. И денег то им заплатят, сами понимаете, немеряно, из Америки-то.

Валерьян Валерьяныч, не поднимаясь со стула, дотянулся до пачки маленьких бумажек на углу громадного стола и, аккуратным движением взяв одну бумажку и таким же аккуратным движением захватив ручку, положил бумажку перед собой и что-то написал на ней. Потом он развернул листок надписью к Василине и поднес к ее глазам.
Василина посмотрела на бумажку внимательно, потом перевела взгляд на Валерианыча.

-Ах, - она прижала руки к гигантскому бюсту. – Да все в лучшем виде будет, не сомневайтесь.

Гладкий морской гребешок отправился в ротовое отверстие, и стало слышно как пережевывают гребешка мощные челюсти.

И пронеслось перед глазами Джоновны в один момент: новая шуба, бант с камеей, банкет с икрой, ровные-ровные стены собственных девичьих апартаментов, да и сами апартаменты…нет, сумма на апартаменты не тянула. Но все остальное – почему бы и нет. Сумка с пряжкой, бантик с камеей, икра черная и красная… Ах, как хотелось ей получить это ответственное задание, как боялась она спугнуть Валериана Валерианыча.

-Не сомневайтесь, -  прижав руки к бюсту, кланялась она. – Если надо, выгоним, вынесем, выпрем, выльем, вы… все, короче, сделаем, что скажете. Надежность – вот наш девиз. Мы – за честные выборы! – под конец прокричала она свои басовитым голосом.

Опять зазвонил телефон. На сей раз он проигрывал «Взвейтесь кострами синие ночи». Василина помнила, что папаша ее, Джон Афанасьевич, очень любил эту песню. Бывало, посадит дочку на колено, и поет-поет. Ай, да что вспоминать золотые времена. Но откуда у нее эта песня на телефоне? Она выхватила вибрирующий гаджет из-за обшлага сапога и на дисплее увидела непонятное слово «ктулху».

    - Что за черт – сказала Василина тихо, а про себя подумала: сколько денег платит она этим провайдерам, операторам, что их, а за что платит? Чтобы издевались вот так?

Она повернулась к Валериану Валерианычу и сказала

- Извините. Хулиганит кто-то.

Валериан отправил в ротовое отверстие еще одну розовую креветку.

И в этот момент дверь за спиной Джоновны распахнулась и, обернувшись опять, она увидела на пороге загорелое лицо Милки, ее распухшие кроваво-красные губы, ее невероятных размеров бюст (когда успела только) и таких же невероятных размеров бедра на тоненьких ножках, обтянутых тесными брючками. Губы Милки кривились от страха и она выкрикнула

- Ктулху на связи!

- А-а-а-а… - завопила Джоновна, прикрыв рот  ладонью, и посмотрела на Валерьяныча – К…к…кхто?..

Валериан  Валерианыч был невозмутим. На блюде оставался теперь только маленький, бледный и глазастый, кальмар, тихо шевеля усами-щупальцами. Перед тем, как отправить кальмара в ротовое отверстие, Валерианыч захватил присоской лист бумаги справа от себя и поднес к самым глазам Джоновны. В бумаге значилось, что В.Д. Первоприходько, директор средней школы и депутат муниципального совета, назначена председателем избирательной комиссии города Сельдебоченска.

Из глаз Василины Джоновны потекли слезы счастья.

Валерианыч взял присоской трубку телефона и медленно поднес ее к правому глазу.

В это время тщедушное тело кальмара, одиноко лежащее на блюде, издало писк, который сменился вскоре истошным криком «Дай трубочку, дай трубочку, дядя»

Не помня себя от страха, Василина Джоновна выскочила на улицу.

Но слезы счастья все катились и катились у нее по лицу. Вскоре они затопили Сельдебоченск и стали выливаться потихоньку в окрестности, образуя реки и ручьи. Жители городка вынуждены были передвигаться от дома к дому в лодках или болотных сапогах. А Василина Джоновна все плакала и плакала. От счастья