Часть I

Благодарю всех, кто помогал мне,
вольно или невольно снабжая
художественным и фактическим материалом:
Юлию Тихомирову, Киру Грозную, Юлию Геншафт,
Валентину Тюгаеву, Андрея Самсонова, Елену Георгиевскую,
Сергея Павловского, Дениса Шеляповского, Владимира Грищенко.
Отдельная благодарность Марии Орфанудаки, сделавшей иллюстрацию к обложке книги



Глава  1.  «...  стесняются именовать библейским словом "соитие"...»

  Когда день задаётся хороший, ты думаешь о том, что вся жизнь будет хороша, мечтаешь и притягиваешь мыслями хорошие события. И всё наоборот, если день с утра не заладился. Трудно сказать, какие события притянул к себе Володя Рыбаков. Он вернулся с ночной смены с хорошим заработком, с пакетом, наполненным в магазине "24 часа" всякими вкусными и приятными вещами (в числе покупок были копчёный лосось, бутылка поддельной хванчкары, окорок, банка сгущёнки...). Мускулы приятно ныли от добросовестной физической работы. В небе разливался рассвет такого химически-розового неестественного цвета, что даже дворник, таджик Бахрам поднял голову от метлы и сказал прочувствованно:
- Какой погода очин хороший!
   Володя рассеянно поддакнул, вошёл в свой подъезд, где на двери не было не только кодового замка, а даже и верхней петли, и отпер квартиру. Губы его механически шептали первые слова стишка, который Володя пытался сочинить для сетевого конкурса тавтограмм:

                Разлился розовый рассвет,
     Ромашки, рожь
      Ручей резвится...

    Но мысли были совсем не в унисон розовому рассвету и рассветной тавтограмме. Володя вошел в кухню, свалил продукты на обгорелый стол, рассортировал их, часть сунул в холодильник, остальное - в обгорелый шкафчик, и отправился в ванную. Мне двадцать три года, думал Володя, у меня незаконченное среднетехническое образование, я работаю не официально то грузчиком на вокзале, то рабочим на ремонтах квартир. А сам, между прочим, живу в не ремонтированной после пожара чужой хате. Я имею массу талантов, но никуда их до сих пор не пристроил. У меня нет девушки, Зинаида Андреевна не в счет. У меня нет одежды, кроме дешёвого китайского барахла, нет автомобиля и богатых родичей...
   Таким образом, Владимир Рыбаков изо всех сил призывал мыслями всевозможную дрянь, в то время как обстоятельства были наивысшего качества: полный холодильник еды, хорошая сумма в бумажнике, горячая вода и надо всем этим - розовый рассвет, как дополнительное благое явление. Это сочетание притянуло странные  неестественные события, каких ни один человек не захочет пожелать себе добровольно, и каждый человек желает хоть единожды в жизни испытать.
   Володя вернулся в кухню - в одних трусах,  распаренный и благоухающий еловой хвоей, с истомой в мышцах и сладкой тягой к обильной еде и долгому сну. Пессимизм его не то, чтобы исчез, но хотя бы замолчал на время. Телевизор или радио Володя не включал, потому что терпеть не мог посторонних шумов с утра.
   Шумы прибыли сами собой.  К блаженному шкворчанию яичницы с окороком вдруг прибавились вскрики и топот, с лестницы, конечно. Володя привык к подобного рода помехам. Первый этаж, в подъезде нет замка, дом - в старинном центре большого российского города. Продажа самогонки, подростковые посиделки и неаккуратный секс - обыденные явления жизни подъезда.
- Это кто тут, а? - грозно спросил Володя, распахнув дверь.
  И замолчал, увидев в полутьме грязных стен настоящеё ангельское сияние. Сияние шло от волос девушки - длинных, распущенных, светлых, как ртуть, белое золото и лунный свет, соединённых в один фантастический сплав. Плечи, ноги и руки незнакомки тоже светились, так как одежды на ней был минимум - коротенькое, кажется, синее платье. Свет перемещался и мерцал, потому что девушку атаковала какая-то тёмная личность. Володя не видел личности, только её руки, время от времени хватающиеся за свет плеч и локтей. Ещё он расслышал возгласы.
- Отстань от меня, сволочь! - сияющая незнакомка.
- Я тебя все равно заломаю, дрянь! - тёмная личность.
  Дальше Володя не слушал. Он схватил тёмного за лапу, загнул её ловким болевым приемом, несколькими пинками вышиб маньяка из подъезда и добавил ещё удар в грудь на прощание - чтобы враг не скоро обрел способность двигаться. При свете зари, кстати, Володю удивило то, что тёмная личность оказалась не грязноватым небритым типом в куртке, провонявшей воблой и чесноком (стереотипный портрет насильника), а приличного вида дяденькой в дорогом спортивном костюме и с благородной сединой в ухоженных волосах.
  Вернувшись в подъезд, Володя властно взял девушку под руку.
- Идём! Тебе надо посидеть и выпить чашку чая.
  Безусловно, в голове у рыцаря-освободителя вертелись самые романтические мечты, которые огромными потоками вливают в молодые души писатели, режиссёры и особенно - подлейшая часть человечества, поэты. Володя был не так уж наивен. Первый сексуальный опыт он получил в пятнадцать лет,  типичным подростковым пьяно-групповым образом. Потом прошла череда невыразительных связей и долгий мучительный роман с незабываемой Женей Лебедевой. На данный момент имелась Зинаида Андреевна, дама-издательница, старше Володи ровно в два раза. Основательно побит и потёрт был в любовных боях Володя. И, тем не менее, провёл сияющую красоту в своё обгорелое жилище.
  Она села на табурет, потёрла голые плечи руками и спросила мелодичным низким голосом:
- Закурить есть?
  Володя придвинул ей пачку "Бонд" и пепельницу. Девушка не отказалась от тяжёлых плебейских сигарет. Совершенные по форме пальчики ловко щёлкнули зажигалкой, конфетно-розовые губы изящно втянули дым, узкие ноздри вернули дым атмосфере и зачарованному, онемевшему, ослабшему Володе. Ни одна из виденных им девушек не могла сравниться с этой воплощённой Гармонией. Но гармоничная девушка, наверное, не должна курить и носить столь облегающее и короткое платье?
"Я сам курю и ношу далеко не бизнес-костюм", - возразил он себе, а вслух спросил:
- Кофе хочешь?
- Уж лучше вина, - сказала девушка, повертев за горлышко Володину поддельную хванчкару, - меня до сих пор колбасит, ужас!
- Откуда он взялся, этот маньяк? - спросил Володя, извлекая из ящика стола (самая обгорелая его часть) штопор.
- Да это мой муж!

   Володя не выразил, конечно, удивления. В наши дни положено удивляться вещам нейтральным, как-то: погоде, качеству продуктов питания, уличному движению. Не положено удивляться внешнему виду знакомого, даже если этот знакомый воткнул в нос крупную птичью кость или сделал татуировку во весь профиль. Не цивилизованно удивляться тому, что ваша подруга спит с другой подругой и хочет заключить с нею официальный брак. И совсем уж нельзя удивляться книге, в которой описаны акты каннибализма, совокупления с макаками или пингвинами, да что бы там не было описано. Не удивляйся ничему, ибо удивляющийся  подобен лоху деревенскому. Такую заповедь следовало бы вписать в кодекс жителя мегаполиса, если бы такой кодекс существовал.
  - Это ничего, что я ему приложил слегка? - спросил он. - Твоему мужу?
  Девушка схватила жадно рюмку с вином и ответила:
- Ему полезно. Как тебя зовут?
- Владимир.
- А меня - Нонна. Ну, давай, за знакомство, Вовка!
  И они выпили за знакомство...
   Володя предложил Нонне (какое имя! звон серебряных колокольчиков, журчание ручья, гонг буддийского храма на холме под сакурой...) разделить с ним завтрак. И Нонна согласилась, потому что была "голодна как скотина" - по её собственному выражению. Володя ухаживал вовсю - полил яичницу кетчупом, нарезал дополнительно сыра и колбаски, подавал, приносил и любовался. То блестящей кожей на изящных плечах, то точёным носиком, то белым коленом, мелькающим из-под стола, как луна из-за туч в бурную ночь...
  - Я просто пошла с подругой в клуб, - рассказывала Нонна, - этого идиота, то есть Витьки, не было дома. Он, знаешь ли, продюсер, и часто ездит со своими артистами. Да хоть бы и был дома? Разве я не имею права отдохнуть?
- Конечно, - поспешно поддержал Володя, - все люди ходят иногда в клубы...
  Нонна его не слушала. Она упоённо рассказывала сама себе, а точнее, наверное - спорила с не присутствующим здесь Витькой.
- Я не пьяная, не обдолбанная... Зачем разводить скандалы? Патологическая ревность. Когда-нибудь, он меня зарежет, как Отелло...
- Отелло ведь задушил Дездемону, - осторожно поправил Володя.
- Нет, зарезал, почитай внимательно Шекспира, - возразила Нонна. И Володя подумал - ого! это вам не клубная блондинка! Ноннина образованность очень порадовала его. Все Володины любови были высокоинтеллектуальными женщинами. Однажды он подцепил на празднике "День Молодёжи" в своём родном захолустном городке неопределённого возраста пьяную дачницу, заявившую после секса стоя за кустами сирени, что она - доктор филологических наук,  и доказавшую этот факт бойкой болтовнёй на японском, китайском и каких-то ещё, совершенно экзотических языках...
- Спасибо за угощение! - сказала Нонна, и встала. Ростом она была почти с Володю, то есть метр семьдесят два примерно (при его весьма средних метр семьдесят шесть).
- Ты один живешь? Можно я у тебя посплю немножко? Мне надо прийти в себя перед тем, как возвращаться домой.
  Володя провёл гостью в единственную комнату и предложил ей единственный, правда, раскладной, диван. Нонна оценивающе посмотрела на висящие над диваном Володины авторские постеры (танцующие привидения на красном фоне,  глаз, из которого растут кустик земляники и телевизионная антенна-тарелка, компьютерно обработанный Достоевский в черной футболке  с надписью "Hard-n-heavy forever!"). Гостья сказала сквозь зубы: "Креативно", а потом стянула через голову платье прямо при Володе.
  Он увидел поток белого света, сбегающего от белых плеч, не стеснённых никакими лямками до мраморных колонн, не увенчанных сверху никакими шелками и кружевами... Голова закружилась, в зажмуренных глазах завертелись смерчи кислотных цветов...
- Пойдём, - сказала Нонна, - обними меня, я до сих пор не согрелась! У тебя презервативы есть?
 Конечно, есть, я ведь ждал этого дня, этого часа, этого безумного света - всю свою жизнь.

    Были дальше стремительные схватки с быстрым и жутким - до остановки сердца двойным ритмом, были поцелуи, каждый длиною в вечность, были тихие долгие замирания и расслабленные поглаживания гибкой талии, изящного бедра, взмокшего плеча. И сон в классической позе "две ложки", наполненный сладкой дрожью измученных тел, тоже присутствовал - в промежутках. Всё, что хомо сапиенсы  стесняются именовать библейским словом "соитие", а называют безликим английским "секс". А Володька и Нонна занимались, безусловно, соитиями - сходили друг к другу с высоты своих одиночеств и разумов, сходили друг в друга, как лавины. Володя понимал, что влюбился безумно и бессмысленно (девушка-то замужем за не бедным человеком, а он, Владимир Рыбаков, живёт на свете без диплома, нормальной работы эсетера, эсетера, эсетера). Что чувствовала Нонна, неизвестно. Она уснула после третьего или четвёртого соития (кто их считал, кто был бы в состоянии их сосчитать...). И Володя уснул.

   За окном улыбался оранжевый благодушный вечер, когда двое на истерзанной постели проснулись. Нонна ошеломлённо посмотрела в Володькино лицо, но тотчас вспомнила и улыбнулась кривовато:
- Привет, Вольдемар.
- Привет.
Он хотел поцеловать её, Нонна ловко отстранилась, подставив вместо лица плечо.
- Который час, интересно?
Володя вытащил из кармана джинсов, валявшихся на полу, мобильник:
- Ого! Седьмой час. Неплохо придавили на массу.
- Виктор Михалыч повыдирал все волосы на заднице! - засмеялась Нонна.
И подобрала с полу свое единственное облегающеё одеяние цвета электрик. Володя тоже засмеялся, хотя упоминание Виктора Михалыча в посткоитальном пространстве было ему не очень приятно. Нонна оделась, вытащила из уродливо-крошечной сумки щётку и, причёсываясь, сказала:
- Вовка, у меня к тебе три вопроса. Почему у тебя дома все обгорелое? Кто автор этих авангардных плакатов? И есть ли у тебя что-нибудь несложное на ужин?

     Во время ужина (макароны с сыром и остатки хванчкары) Володя произнес самый длинный монолог в своей жизни. Такой длины монологи свойственны только политическим деятелям, подвыпившим писателям и гулящим девицам. Не относившийся ни к одной категории, Володя Рыбаков был движим двумя силами - любовью и надоевшим уже пребыванием в одиночестве.
- Я живу здесь один уже больше года. Абсолютно не с кем общаться,  на работе-то у меня кто? Пролетарии, разговаривающие на смеси мата с диалектом гопников или же студенты, осоловелые от желания поскорей закончить работу и напиться. Впрочем, и дома - я сам из Волчанска, слышала о таком городке? - и дома мне не особо было с кем общаться.
    Родители есть, конечно. Отец - водитель на мебельной фабрике. Подворовывает гарнитуры, подторговывает ими и бензином... в общем, жили мы всегда не бедно. Мама - экономист в редакции газеты. Сестра ещё есть, замужняя, живет отдельно, литературу в школе преподает. Мои родичи - люди того сорта, которого на свете больше всех. Содержание жизни: заработать денег, купить телевизор с жидкокристаллическим экраном, поставить евроокна, съездить летом на Азов. Ничего больше. Они и меня хотели бы записать в свой кружок "Любителей вещей и жрачки", да я не прижился. Я для них - как тот андерсеновский серый утёнок. Нет, я не гарантирую, что вырасту в лебедя. Но всю жизнь сидеть на птичьем дворе и кланяться жирным уткам не хочу. Почему ты смеёшься, Нонна? А, над сказкой?
  Я не поступил в институт, хотя мать изо всех сил пыталась меня туда запихать. Я нормально учился в школе, всего три тройки. Но в экономический не пошёл принципиально, а сам себе я тогда ничего не придумал. Я вроде бы рисую неплохо, знакомые хвалят. И сочинять умею - хоть стишки, хоть публицистику. Но что из этого могло бы стать моей профессией - не знаю. До сих пор не знаю, чего хочу... Короче, я пошёл в армию. Не от патриотизма, какое к чёрту, я вообще ни в бога, ни в дьявола не верю, просто забрали, и пошёл. Между прочим, неплохо отслужил. Там быстро просекли, что я умею стишки писать. Сначала только в нашей части писал - для всяких концертов и поздравлений. Потом господам офицерам понравилось, и давали задание писать стихи для юбилеёв всякому высокому начальству. Один раз я даже плакат рисовал на компьютере со стихами - какому-то генералу в Москве...
- У меня отец - тоже генерал, - сказала Нонна.
 Это была единственная реплика, которой она перебила Володю.
   - Вот так я перекантовался при штабе за компьютером большую часть своей службы. Вернулся домой. Выучился на права с категорией "С". Отец меня пристроил на школьный автобус, детей возить. Четыре рейса в день сделаешь, в три часа - свободен, как сопля в полёте. Хочешь - телек смотри, хочешь - водку пей. А больше в Волчанске все равно делать нечего. Сидишь и медленно охреневаешь от бессмысленности жизни и тоски. Я десять компьютерных программ освоил от нечего делать, а применить-то умения некуда. Не нужны там программисты. Там никто не нужен.
   Конечно, у меня был друг, очень неплохой пацан, который сам изнывал от волчанской тоски. Он до сих пор в Волчанске остался. Обстоятельства держат, а меня ничего не держало.
   Два с половиной года я так просидел, вылитый Пушкин в ссылке. А что? Вроде как не в тюрьме. Природа вокруг, стихи писать можно, рисовать... Только никто никогда твоих творений не увидит. И ты ничего не увидишь, кроме одной и той же дороги, одних и тех же соседей, одного и того же автобуса... В общем, я не стал дожидаться, пока  меня в дурдом закроют, уехал сюда, через отдалённых знакомых снял эту хату. Здесь пожар был - проводка загорелась. Хозяйка старая, живет в другой квартире. Сдаёт мне бесплатно, с условием, чтоб я когда-нибудь ремонт сделал. Ну, проводку и линолеум в прихожей я уже поменял...
   Скажу честно - у меня нет нормальной работы. Я грузчик. И строитель. Что подвернётся, то и делаю. Между прочим, платят не плохо. Не могу сказать, что я всю жизнь мечтал таскать мешки. И я недоволен собой. Я до сих пор не завёл нормальных друзей в городе. Только приятели разные, которым я не доверяю. Конечно, у меня есть кое-какие завязки насчет искусства...
  Володя сделал маленькую заминку. Упомянутые им завязки означали Зинаиду Андреевну, которая обещала пристроить Володины стихи в какие-нибудь журналы, а, когда наберёт денег, даже издать книжку его стихов. Говорить Нонне об этой даме он стеснялся, хотя не обязательно было откровенничать насчёт интима. Разрушил Володины сомнения звонок в Нонниной уродливой сумочке.
- Алло! - недружелюбным голосом сказала Нонна в белый мобильник.
 Несколько минут слушала, потом так же грубо сказала:
- Жди на Площади России. Я сейчас подойду.
   Спрятав телефон в сумку, Нонна грустно улыбнулась Володе:
- Ну, вот и всё. Пойду слушать, как благоверный просит прощения. Спасибо тебе за все, Вовка! Ты - замечательный парень!
Она встала и пошла к выходу. Её белое сияние следовало за нею как тень, как ореол. Володя спросил застывшим голосом:
- Ты уверена, что он не будет снова распускать руки?
- Посмел бы он! - Нонна, не нагибаясь,  сунула ноги в туфли и вынула из сумочки картонный прямоугольник:
- Держи мою визитку. По телефону не звони, сам понимаешь... а на имейл пиши. Я бы хотела ещё раз встретиться...
Она поцеловала его в висок около уха и шагнула в вонючий полумрак подъезда.
  Володя смотрел на визитку: "Нонна Мазовецкая, сценарист, драматург.
                e-mail: nonconformist@mail.ru
  Нельзя сказать, что ему было грустно, или больно, или холодно, или одиноко. Все это вместе, и в крайней степени - не имеющеё названия, страшное, как настенная роспись в доме Гойи.

 Глава 2. «... класть плитку -  почти искусство. Особенно, если делать круговой орнамент на полу...»

   Безусловно, Володя собирался написать Нонне на имейл через пару дней. Раньше было бы неприлично. Во-первых, девушке надо устаканить всё дома, а во-вторых, миленький, говорил себе Володя, тебе не пятнадцать лет, и надо вести себя сдержанно и тактично. Сразу же после ухода Нонны, однако, он стал искать её в Интернете. Ни в каких социальных сетях её не было, зато нашлись две пьесы, опубликованные в больших литературных журналах, несколько раз Н.Мазовецкая упоминалась как автор сценариев к неигровым фильмам. Вот тебе и девушка в коротеньком платьице, неверная жена немолодого мужа...
   Если и раньше Володя был околдован Нонной, то теперь поле его мечтаний развернулось шире некуда. Он лежал на диване, курил одну за другой сигареты и представлял, как они с Нонной беседуют, путешествуют, обедают и занимаются любовью. Место действия всех этих прекрасных событий было явно не горелой квартирой. Вряд ли это место вообще существовало в нашем мире. Уж слишком там было хорошо: и необитаемые острова, заросшие цветами величиной с тарелку, и дома на облаках, и парусные корабли с крыльями. Миражи рухнули от телефонного звонка. Это был Дима Букреев, в своем кругу просто Бук, мужик лет сорока, грубый, тупой, необразованный, зато регулярно приносящий Володе заработок.
- Вовка, здорово! Ты чё на ***, телефон не берешь, ********************* ?
  Володя сам себе часто переводил речь Бука в звёздочки. Даже он, выросший в городке, где матерятся дети до пяти лет, девушки в подвенечных уборах, учителя музыки и едва говорящие по-русски гастарбайтеры, не понимал всех словообразовательных конструкций Бука. Из сухого остатка цензурных слов стало понятно, что Бука и Володю нанимают богатые люди для строительства дачи в Московской области. Коробка дома выстроена бригадой таджиков. Теперь нужно проводить отделочные работы, а заодно присматривать за таджиками, потому что сами хозяева на стройку наведываются не часто.
   Заплатить обещали очень хорошо, работа предполагалась любимая Володей - класть плитку и кафель. Но стройка располагалась в пяти километрах от крошечной деревни, а деревня - в сорока километрах от ближайшего райцентра.
- Придётся сидеть там, как Робинзонам ******, - комментировал Бук (Володя был ошарашен глубиной проникновения английской классической литературы в народное сознание), - с плитками и чурками. Зато бабла срубим ********* !
  Володя не мог отказаться. Нечасто ему предлагали так много, да и обижать Бука не стоило. Он согласился, и на другой же день уехал чёрт знает в какую даль от волшебного дня с Нонной.
  Между прочим, класть плитку -  почти искусство. Особенно, если делать круговой орнамент на полу холла: в центре голубое солнце с закрытыми глазами в стиле средневековых морских карт, извилистые лучи разбегаются по светло-серому полю, млечно-белые птицы и крапчатые облака дополняют картину. Эскиз нарисовал какой-то  не очень искусный московский *******, как выразился Бук, поэтому Володе приходилось немного менять расположение крошечных плиток. Работа была кропотливая, но позволяла уйти мыслями от мира сего: песен "тюремный шансон", которые на всю громкость врубал Бук, таджикской речи за окном и назойливой солнечной погоды, соблазнявшей бросить всё и убежать на речку. Работа давала возможность думать о Нонне.
   "Вот приеду с деньгами, поведу её в шикарный ресторан, подарю ей свой постер "Пятна Роршаха". Она его не видела, должна заценить..."
   Володя не знал, что будет после ресторана и дарения постера. Дальше  блаженной ночи его мысли не шли. Собственно, классическое состояние влюблённости. Так мечтают и принц, и нищий - приглашу, подарю, пойдем в постель. Что будет дальше, и для чего, собственно, нужны ресторан, подарок и постель, никто не рассуждает. А жаль... Сколько было бы предотвращено несчастливых браков и суицидов, войн и казней, ненужных рождений и лишних смертей, если бы люди мыслили в любви рационально.
  Но она не поддается анализу, не укладывается в формулы, это блаженство и проклятие человечества - любовь.

   Володя перемежал выкладывание орнамента с голубым солнцем работой в ванной, где просто наклеивал кафель в виде грубо обтёсанных камней. Чтобы глаз не замыливался, надо чередовать сложную работу с простой, объяснял он Буку. Иногда делал перерывы - выходил на солнце, ложился на траву и курил, глядя в пылко-синее небо. Бук непременно составлял Володе компанию - тоже курил и делал замечания таджикам, для порядка. Последние работали практически без перерывов. Только раз в день быстренько хлебали чай с лепёшками, да время от времени забрасывали под язык щепотку насвая - тёмно-зеленой гадости, которую Бук попробовал, и сказал, что кайфа в ней никакого, а воняет *******.
    Буку каждый день звонили то хозяйка, то жена. Володе однажды позвонила Зинаида Андреевна, а родителям и другу Матвею он сам скинул СМС: "Я в Подмосковье, работаю по контракту 1,5 месяца". Матвей иногда присылал СМСки. Родители молчали. Да Володя и не скучал по ним. Он ждал звонка от Нонны - совершенно безумное ожидание, если учесть, что Нонна не знала его номера.
   Состояние было райское для старости, но мучительное для юности - никаких событий. Только раз у Бука сдали нервы от тишины, монотонной работы и отсутствия женщин. Он выпросил у таджиков анаши и выкурил целый косяк. Вид накурившегося Бука был смешон и философичен - он бросил работу, сидел в романтических зарослях ракиты и рассуждал о смысле жизни. Рассуждения пересыпались словесными специями так густо, что пожилой Бободжан не выдержал.
  - Дима, зачем плохой слова мат говорить? Мат некультурные люди говорят. Взрослый мужик, молодые слушают, нехорошо!
   Потом Бободжан сообщил Володе, что у себя на родине всю жизнь был учителем, и переквалифицировался в строители только потому, что новое правительство по три месяца не платило учителям зарплату, зато гоняло на хлопкоуборочные работы. Своими строительными заработками Бободжан кормит три семьи - свою и своих двух братьев. Володя сделал из этого выводы для себя: жизнь даже нецензурнее, чем в Буковой интерпретации. Его начинающаяся депрессия испарилась. Он закончил холл, вечерами купался в речке (вода была неописуемо чистая), ловил руками раков, и они с Буком варили их к крайнему отвращению своих мусульманских коллег.
  Ещё Володя сочинил три стихотворения, но только в уме - бумаги и ручки с собой не было.

   В городе догорал июнь, и носилось над раскалённым асфальтом отчаянно-радостное июльское настроение. В бумажнике у Володи было много денег. Бук предложил часть немедленно пропить в каком-то шалмане, но Володя отказался. Он хотел скорее смыть с себя цементную пыль, запахи краски и Буковы афоризмы. Безусловно, вино было куплено, но для себя. Володя взял две бутылки дорогущего французского, прекрасно понимая, что две ему не выпить.
  "Нонна. Сейчас же напишу Нонне".
Сейчас же не получилось. За Интернет было не уплачено, и послание отсрочилось  бытовой канителью: принять душ, приготовить обед, бросить грязные вещи в машину-автомат. Дома конь не валялся, пыль по щиколотку. Но Володя все-таки сбегал на почту и восстановил связь со всемирной паутиной.
  Писем в почте накопилось немало. Несколько писем еще в мае написала Верка - девушка Матвея, одно - сам Матвей, с лаконичным вопросом: "Когда заявишься, позвони, Ле Корбюзье?" Ещё было письмо от Зинаиды Андреевны, увидев которое Володя поморщился, но прочитал.
И, наконец...

Кому: nonconformist@mail.ru
От кого: genium@yandex.ru
Тема: от Вольдемара

   Привет, Нонна! Это Володя, помнишь меня? 17 мая сего года я применил небольшое физическое воздействие к твоему супругу и очень большое - к тебе:) Надеюсь, не сердишься за такие эпитеты? Извини, не писал долго, работал. Тяжёлый труд, говорят, пробудил в обезьяне человека. Во мне он пробудил отчаянную тоску. Я понял, что скучаю по тебе. Мы можем увидеться? Я приехал богатый, как Билл Гейтс, и хочу повести самую красивую девушку этой Вселенной в тот ресторан, который она сама выберет. Только в пределах России, ладно? Я голодранец, и заграничного паспорта у меня нет:(
Напиши, пожалуйста, даже если не можешь выбрать время для свидания.
Просто напиши.
Осмеливаюсь закончить так: "Целую".

   Володя хотел прикрепить фотографию со своего телефона - Бук щёлкнул его, вдохновенно складывающим мозаику в холле. Но потом передумал - нельзя выглядеть навязчивым. В возбуждении он выпил полбутылки вина, сел записывать стихи, которые сочинил на стройке. Слова и образы, как нарочно, уплывали, Володя разозлился, бросил писанину и взялся за веник. Даже в облаках пыли ему мерещилась Нонна: вот эти золотые искорки в закатных лучах - из её глаз, а этот сияющий свет - от её кожи... Напишет ответ? Вспомнит? Захочет увидеться?
  В этом возбуждении Володя и уборку сделал, и стихи вспомнил, и уже напечатал их в Wordе, когда на компьютерную аську пришло сообщение: "Вовочка, я вижу ты дома. Есть замечательные новости для тебя! Приходи срочно!"
 Володя вздохнул и спросил: "А что за новости?"
Ответ был хитёр и соблазнителен: "Приходи - расскажу!"
   Володя ответил, что как только, так сразу, выключил компьютер и пошёл бриться. Зинаида Андреевна терпеть не могла молодых людей в джинсах и футболках. На счастье, чёрная рубашка, Зинаидою же подаренная, и брюки были сейчас единственными чистыми вещами в Володином гардеробе.



   Глава 3. ... безвольный урод. Ничтожество. Сексуальный холуй ...

 Зинаида Андреевна очень гордилась местом своего проживания. Это был один из старейших домов города - исторический памятник, бывший особняк царского генерала, прославившегося в какой-то из бесчисленных русско-турецких войн. Двадцать лет назад молоденькая Зиночка, журналистка, отработавшая по закону три года в провинции, приехала в большой город и получила в старинном особняке комнату.
     Особняк представлял большую и несуразную коммунальную квартиру с единственным входом, очень большой кухней и коридором, в котором можно было танцевать. Между прочим, при первом хозяине, герое русско-турецкой войны, здесь и располагался бальный зал. Зине дали комнатку, имеющую четыре настоящих каменных стены, в отличие от кирпичных, налепленных по всему дому  уже после семнадцатого года. Видимо, при русско-турецком полководце в этой комнатке жила горничная или кухарка. Зина не особенно заморачивалась бытовыми проблемами. Она только что развелась с первым мужем, которого подцепила на месте отработки - в малюсеньком Волчанске. В процессе развода она успела также продать совместно нажитые телевизор и холодильник, утаить деньги от мужа и сделать аборт.
    Бойкой девушкой была Зина, и такой осталась на всю жизнь, не теряя энергию с годами, а приобретая её. Жизненная сила вырастила полезные и вкусные плоды, которые приятно было подавать гостям: член союза журналистов России, глава издательского дома, автомобиль "Ситроен", дочь - студентка МГУ. В последнее пятилетие созрела ещё пара плодов - член союза писателей России и собственный особняк.
    Да-да, тот самый генеральский особняк. Зинаида Андреевна выкупала последовательно комнату каждой умиравшей старушки (особняк был населён исключительно стариками и старушками) и увеличивала свою площадь. Делала евроремонт, завела отдельный вход, создала элементы ландшафтного дизайна в старинном саду вокруг дома. Последнего соседа, нестарого алкаша Кольку, который упорно не сдыхал, даже потребляя самогонку с димедролом и жидкость для мытья стёкол, Зинаида Андреевна уговорила продать площадь за три ящика водки и комнату в барачном строении из ветхого фонда.
   Дом и хозяйка были симметричны, конгруэнтны, или, отбросив геометрические термины, очень похожи. Оба пережили смены эпох и правительств, выстояли и победили время. Оба были отремонтированы и переживали вторую молодость. И дому, и хозяйке было, чем гордиться. Первый этаж пестрел документами в золотых рамках - об истории и славе дома. Второй сверкал почти музейными стеллажами, рассказывающими о достижениях хозяйки. Ах, если бы все мы могли жить в такой гармонии духовного и материального миров, как бы счастливо было человечество! К сожалению, довольно много людей отрицает материальные блага, и предпочитают тихому уюту вечный душевный дискомфорт и споры с Богом, людьми и самим собой. Володя Рыбаков был из этой компании.
   - Вова, ну ей-богу, почему ты такой тупой? Нет, не тупой, а упёртый. Прямо баран безрогий! - воскликнула Зинаида Андреевна после третьей рюмки айриш-крима. - Ты пойми, издашь книгу - вступишь в областной союз писателей. Соответственно, я тебя устраиваю в литературный журнал зав.отделом поэзии. И поступишь на какой-нибудь заочный семинар Литературного.
   Володя мрачно зажевал айриш-крим бруском голубого сыра.
- Или ты настроен всю жизнь мешки таскать? - сердито надвинулась Зинаида Андреевна.
"Какая у неё дурацкая чёлка", - подумал Володя, - "Во всем тётка ничего. И морщин практически нет. И фигура нормальная - жопа, ноги. А чёлка - дурацкая. Деталь литературного имиджа, что ли?"
   Все ортодоксальные писательницы имеют специфический имидж. Володя давно сделал это вывод, регулярно бывая в "Литературном салоне", который собирала Зинаида Андреевна то у себя дома, то в областной библиотеке. Ортодоксальные литдамы носят, как униформу, большие серьги, крупные бусы и расписные шали. Классики-мужчины - поголовно с бородами. Володя, без бороды, в джинсе, которую надевал назло Зинаиде на эти сборища, чувствовал себя единственным зрителем в театре, из которого сбежала вся публика. Бренчали янтари и бирюза, вздымались бороды, колыхались довольные жизнью брюха и провонявшие французскими ароматами старые сиськи. Над  этим реквизитом произносились хорошо выученные реплики:
- ... Россия Толстого и Достоевского...
- ... духовное обнищание народа...
- ...благородная миссия писателя...
- ...  книжные рынки завалены ширпотребом...
   Володя пытался постичь, зачем литдамы и литгоспода играют эти спектакли. Зрителей у них нет, читателей - тоже, печатаются они, в основном, за собственные деньги, а книжки распространяют по государственным библиотекам, школам и вузам. Постичь не получилось. Бук и таджики со стройки были понятнее, они тоже притворялись (например, учитель Бободжан играет роль строителя), но делали это со смыслом.
- Зина, я ушёл от родителей из-за того, что не хотел наблюдать ежедневное враньё. А ты предлагаешь мне самому наврать так, что всем чертям тошно!
   Зинаида Андреевна аж в кресле подскочила, зашипела и стала разъяснять тупому и упёртому.
- Послушай, то, что деньги на твою книгу даст Мокеев, будем знать только ты, я и он. Нигде не будет написано: издано на деньги господина Мокеева. Просто на последних листах пустим рекламу его продукции.
- Кто будет покупать такую книжку? - мрачно не сдавался Володя. - Стихи да еще в тонком переплёте...
- А зачем тебе покупатели? Главное - разошлём по библиотекам и нужным людям. Главное - иметь книжку...
   Володя налил себе ещё рюмку. И Зине тоже, хотя был очень сердит на неё, а ещё больше - на себя. Он не умел делать выбор, а подобное неумение, читал где-то Володя - признак шизофрении.
- Вовка, соглашайся, не будь дурачком!
  В ответ на эти слова Володя одним махом закинул содержимое рюмки к себе в горло и схватил Зинаиду Андреевну за ближайшую грудь. Это действие было почти магическим. Стоило грубо взять главу издательства, члена творческих союзов и поэтессу за сиську, она на глазах превращалась в молоденькую журналистку Зиночку: бойкую, хулиганистую и отчаянную.
- Вовка! Козлина ты, вот кто! - крикнула Зиночка.
   И бросилась расстёгивать на Володе брюки, а он немедленно разомкнул молнию её узорчатой кофточки... На бархатном диване около стеклянного столика, заставленного рюмками и тарелками, было неудобно, и пара перебралась в спальню. У Зинаиды Андреевны имелось две спальни. Одна - супружеская, декорированная в стиле барокко. Вторая - личная, где были диковинки вроде японского садика бонсаи, электрического водопада на стене, и десятка фотографий разной величины, изображающей Зину в различных ракурсах полуобнажённости или обнажённости. Вторая спальня была создана именно из той комнатки с четырьмя каменными стенами, которую Зинаида Андреевна занимала в первые годы жизни в городе. Сюда Володя принес на руках литературного монстра женского пола.
   Минут сорок, а то и больше стильная овальная кровать без спинки подвергалась страшному натиску. Нет более гармоничной пары в интимном плане, чем сорокасемилетняя дама и двадцатитрёхлетний юноша. Первая находится в бурном предклимактерическом периоде, второй - в расцвете гормональных сил. Жаль, что такие браки не одобряются обществом. Они никогда не распадались бы, правда, и потомства не приносили бы. Наверное, всё дело в потомстве.
   - Ну, что, сволочь упрямая? - спросила Зинаида, надавив коленом на Вовкину грудь.- Я победила? Звоню Мокееву?
Обессиленный Володя подумал, что колено Зинаиды Андреевны блестит почти, как у Нонны, и кожа на бедрах тоже светится слегка. Но чёлка её дурацкая, разлохматившаяся от буйных игр, убивала всякое сходство.
- Ладно, - вздохнул он, - звони.

   Дома Володя первым делом проверил почту. Ответы  друзей, даже короткий имейл от сестры, ничего более. Нонна не ответила.
"Ну, ладно", - подумал он, - "может, она не каждый день проверяет ящик. Может, занята - сценарий какой-нибудь пишет..."
  Володя открыл одну из пьес Нонны в литературном журнале и стал читать. Пьеса называлась "Глобус и пень", и была довольно длинной. 
     Володя принес с кухни пакет солёно-сушёных анчоусов, сел перед компьютером поудобнее. Грыз рыбок, запивал вином и читал. Ночь посматривала на него в окно, лишённое занавесок и, наверное, покручивала чёрным пальцем у виска - парень со странностями! А Володя читал и читал, и думал - какое лицо у Нонны было, когда она писала это? Почему она так мыслит? Какой была её жизнь? Какая она сейчас?
  Он хотел бы поставить в её доме скрытую видеокамеру, или ещё лучше - электронный чип на её одежду. Чтобы видеть Нонну ежеминутно, в горе и в радости, в работе и отдыхе, спящей и занимающейся любовью... Стоп! Последнего Володя не хотел бы видеть. Он вообще думать не мог о том, что она может с кем-то другим...
  Он накрутил пружины своих мыслей так, что они могли лопнуть в любую секунду. Он сам себя заразил любовью, как медицинские исследователи заражали себя штаммами холеры и вирусом азиатской чумы. В итоге половина ночи ушла на чтение вычурной постмодернистской пьесы и глупые мечты, а оставшаяся половина принесла сны, тяжелые, как булыжники и неразборчивые, как надписи на грязных стенах подъезда. Володя проснулся с пустыней Сахара во рту (еще бы, столько солёной рыбы), разрывающей болью в голове и тоскливой, надоевшей уже десяти поколениям мыслью: "Что делать?"

    В последующие десять дней имейл от Нонны так и не пришёл. Зато состоялась встреча с А.Ф.Мокеевым, владельцем колбасного завода. Обговорили сумму и количество рекламных страниц в будущей Володиной книжке. Вела беседу, в основном, Зинаида Андреевна, Володя только улыбался карамельной улыбкой и вставлял: "Да-да" и "Конечно-конечно". Ресторанные тарталетки казались ему наполненными не красной икрой, а пылью пополам с дерьмом.
- Мне ещё хотелось бы написать предисловие к книге, - со значительным видом сказал Мокеев.
   Володя аж вздрогнул. На секунду он даже зауважал Мокеева.
- Отличная идея. Владимир напишет, я отредактирую, и подпишем вашей фамилией, - бойко согласилась Зинаида Андреевна.
 Мокеев удовлетворённо покачал головой.
- Слышишь, Володя? До завтра напиши предисловие. Не забудь упомянуть о традициях меценатства среди людей российского бизнеса. И о глубоких связях экономики и культуры.
  "О боже!!!" - едва не заорал Володя. Ему хотелось вскочить, с воем выбежать из ресторана и врезаться головой в витрину или столб. Чтоб положили в больницу на месяц, чтоб Мокеев решил - сумасшедшему не стоит давать денег на книжку...
   Впрочем, скоро пытка кончилась. Мокеев и Зинаида всё уболтали, и переключились на милую беседу о погоде и городских бесталанных чиновниках с попутным пожиранием тарталеток, салатиков и мяса по-царски.
   Естественно, Володя ничего не ел и только ждал, когда его выпустят, чтобы побежать в первый же гастроном за водкой.
" Я безвольный урод. Ничтожество. Сексуальный холуй старой зажравшейся курвы. Поэт... таким поэтам лоботомию надо делать, чтобы не сочиняли свою хрень и вообще поменьше думали..."
  Володя не привык к водке. Конечно, он много раз пробовал её в мужских компаниях. Именно пробовал - пропускал стопарик, чтобы не считали соплёй зелёной, и под каким-нибудь предлогом спешно сматывался. Обычно Володя аристократничал с вином, на худой конец - с алкогольными коктейлями в алюминиевых банках.
   Сегодня был тот случай, когда спасёт только водка. Вообще, водка - лучшее изобретение человечества. Волшебный эликсир, способный утолить печали, снять напряжение, развеселить сердце, развеять бесплодные фантазии, сделать идеальное реальным и наоборот, изгнать боль и притянуть удачу. Никакое вино не даст столько колдовских эффектов. Если бы иностранцы знали обо всех свойствах водки, они не задавались бы глупым вопросом, почему русские пьют её так много. Да и узнав, не поняли бы. Нигде в мире нет столько печалей, напряжения, бесплодных фантазий, недостижимых идеалов, боли и неудач...
   Так думал Володя, хлебая огонь и горечь прямо из горла на лавочке в парке. О закуске он не подумал, поэтому действие волшебного эликсира было замедлено. Очень трудно принимать это лекарство в чистом виде.
   Пронесшаяся мимо здоровенная, танку подобная собака задержала очередной Володин глоток на полпути. Собаку влекло что-то ярко-сиреневое, смешанное с ярко-жёлтым. Пестрота колибри, скорость урагана. Колибри-ураган грозно вскрикнул девичьим голосом:
- Чтоб я тебя больше не видела! Безвольный урод! Ничтожество! Сексуальный холуй!
   Володя испуганно посмотрел туда, откуда прозвучали его собственные обвинения. Но сиренево-жёлтая с собакой уже скрылась за поворотом парковой дорожки и пышным ясенем. А рядом с Володей плюхнулся молодой человек в белом костюме. Мученическим голосом попросил: "Парень, дай хлебнуть!" и показал поэту пример истинной мужественности - одним махом отпил граммов двести пятьдесят. И почти сразу ещё сто.
- Будешь? - герой в белом костюме протянул бутылку Володе. И оба они воскликнули:
- Володя!
- Руслан!
   Случайности, из которых состоит жизнь - как нитки основы на ткацком станке. Не будь их, ткань рассыпалась бы. Руслан в белом костюме был сыном богатой дамы, которая строила дачу в Подмосковье. Саму даму Володя никогда не видел. А Руслан приезжал пару раз - беседовал с Буком и Володей о ходе строительства и привозил им продукты, сигареты, средства от комаров.
- А я думал - ты в Москве живешь, - растерянно сказал Володя.
- В Москве. На Ленинском проспекте. И учусь в МГИМО. И помогаю матери вести семейный бизнес. А часть бизнеса - в вашем городе...
  Володя, кажется, понял первую часть драмы - курируя мамашин бизнес, Руслан нашел себе здесь любовь всей жизни (сиренево-жёлтого цвета). Урод и ничтожество тоже были понятны. Но почему - сексуальный холуй?
- Что мы здесь сидим, как бомжи? - сказал Руслан. - Пошли, завалимся в шалман какой-нибудь!
  И они пошли.


 

Глава 4. ... в сильном опьянении человек показывает стержень своей натуры...

  Завалиться в шалман в этом городе было не так просто. Город, часто именуемый в прессе «благословенным» имел определённые устои, традиции, тянувшиеся вглубь веков. Пятьсот лет назад основу города заложили три лавчонки на берегу полноводной Оки - в том месте, где селились лодочники. Одна лавчонка торговала пирожками и сбитнем, вторая - лечебными снадобьями, третья была кузницей. Всё, что необходимо прохожему и проезжему: еда, питьё, медицинская помощь и ремонт транспорта. Ремесленники, владельцы лавочек, имели хорошую прибыль, потому что довольно много путников двигалось в этом направлении. Это были паломники в прославленный монастырь, едущие замолить грехи и выпросить исцеление от паралича, золотухи и бесплодия, купцы, имевшие совместный с монахами бизнес, и жрицы древнейшей профессии, предоставлявшие паломникам утешение плоти по дороге в монастырь (всё равно грехи снимать), а купцам - по дороге обратно (расслабиться по поводу удачной сделки).
   Со временем к трём лавочкам на берегу Оки прилепились еще три: корзинщика, шорника и ремесленника, выделывавшего ленты-бусы-платочки (а как же, униформа для торговок телом). Мастера бойко считали доходы и звали на удачное место братьев, сватьёв и кумовьёв. Так вырос город.
   Проходили века, а сущность города не менялась. Он родился купеческим, и таковым собирался, видимо, прожить все отпущенные ему столетия. Экономность и патриархальность лежали в основе его существования. Купцы любили счет денежкам и не привыкли тратить их на пустяки. Пустяками считались: театры, ночные клубы, а особенно - гей-клубы, казино, дискотеки. Вот почему в городе имелся всего один театр, три дискотеки и пять или шесть клубов, не отличавшихся роскошью и оригинальностью. Володя и Руслан метались в ночи, выбирая заведение, где можно выплеснуть душу. И попутно надирались алкогольными коктейлями, которые покупали в круглосуточных магазинах.
   О первом из клубов Руслан сказал: "Колхозная дискотека, семьдесят пятый год", о втором ещё короче: "Рыгаловка", третий назвал заковыристым термином из лексикона Бука. Вот в этом третьем ребята и осели окончательно - не потому, что понравилось, просто сил уже не было. Руслан заказал коктейли и фирменное блюдо на обоих.
- Я угощаю, потому что я несчастен.
- Но я тоже несчастен, - возразил Володя.
- Да? А что у тебя случилось? Тоже баба?
    Направление мыслей Володи от алкоголя почему-то изменилось. Не секрет, что в сильном опьянении человек показывает стержень своей натуры: сентиментальный плачет, агрессивный дерется, любвеобильный ищет доступного тела. Володя вдруг стал обвинять Бога и общество в неправильной организации мира. Бог, по мнению Володи, не доработал модель Вселенной на стадии визуализации и формализации. А увидев, что программа работает с ошибками, поленился её переписать и бросил на произвол судьбы - пусть работает с глюками, пока окончательно не полетит в тартарары. Общество прекрасно знает об ошибке Бога, но не пытается самовосстановиться, напротив - упорно повторяет один и тот же испорченный циклический алгоритм.
   - Послушай, Вован, а ты ведь в информатике нехило смыслишь? - перебил Руслан.
- Я написал две программы. Их можно бесплатно скачать в Интернете, - ответил Володя. - Пользователи хвалят. Еще в Интернете можно бесплатно прочитать четыре десятка моих стихотворений и шесть новелл. Я полностью бесплатный мальчик, понимаешь? Мной можно попользоваться и выкинуть. Как одноразовую тарелку.
   Здесь Володя сделал логический переход к Зинаиде Андреевне, господину Мокееву и Нонне.
- О, - печально воскликнул Руслан, - я тебя понимаю.
   И, не дослушав Володю, он стал рассказывать о причине скандала со своей сиренево-жёлтой любовью. Это была, оказывается, не единственная, во всяком случае, не первая любовь. У Руслана тоже имелась старшая по возрасту любовница.
- И старшая по званию, - добавил Руслан, потрясая вилкой с нацепленным на неё куском чего-то лохматого, розового, влажного.
   Любовница Руслана работала в администрации губернатора. её немалый чин давал полномочия контроля над средним бизнесом. По поводу контроля Руслан и познакомился с  этой дамой.
- Она мне всё организовала. Полное прикрытие от налоговой, прокуратуры и долбаных пожарников. У них там всё завязано, в чиновных кругах. Сделает два звонка, и Руслан свободен от любых траблов! За это я её трахал. Хотя, собственно, не за это...
    Разница между романом Володи с З.А. и Руслана с его чиновницей заключалась в том, что Руслан в свою покровительницу втрескался. Было за что - Госпожа, как называл её втрескавшийся, была моложе Зинаиды Андреевны. Лет тридцати шести, и очень хорошо выглядит. Очень, с нажимом повторял Руслан. И она - настоящая Госпожа. Володя не совсем понимал, что означает этот термин, пока Руслан не задел своей вилкой с куском снеди проходящую мимо девицу.
- Козёл! - заорала девица, отряхивая розовое пятно со своего светлого одеяния. - Чмо!
- Молчать, кошёлка! - крикнул Руслан. - Я сын хозяина клуба. Выкину и до конца жизни не пущу, на хрен.
   Девица немедленно замешалась в толпу у барной стойки. Руслан показал на неё вилкой:
- Видишь? Вот это - не Госпожа. Это овца беспородная. Ею до конца жизни будут помыкать все, кому не лень...
   Он пустился в рассуждения о Настоящей Госпоже, и Володя понял, что отношения его нового приятеля с чиновной дамой зиждились на изысканной смеси садомазохизма, ментального вампирства и завуалированных инстинктах "мама-сынок".
- Я не могу её бросить! - крикнул Володя. - Я слишком к ней привязан. И жениться на ней не могу - она замужем. Я настроился, я переключил все мысли на Диану, но Диана, сам видел, что устроила...
   На минуту Руслан замолк, брезгливо понюхал содержимое своей тарелки и пробормотал что-то вроде "блевотина больного крокодила". Володя особо не расслышал (в клубе беспрерывно гундела однообразная медитативная музыка). Он воспользовался паузой и рассказал о Нонне ещё раз и подробнее.
   Теперь ему казалось, что вся его непристроенность и душевная разлохмаченность происходят из-за Нонны. Он ждал её всю жизнь. А её выдали на один миг, подразнили жестоко и забрали навсегда...
- Почему навсегда? - спросил Руслан. - Она драматург, ты говоришь? Значит, театральные людишки её знают. Вон, Будницкий сидит, пошли, спросим...
  Володя только сейчас заметил, что в отдельной кабинке напротив сидит в одиночестве Игорь Будницкий, самая молодая и яркая звезда областного драмтеатра. Володя часто читал статьи о нем в городских газетах, но спектаклей с ним не видел. Он вообще ни разу не был в театре, вот позор-то.
- Привет, Руся. Ты чего такой пьяный? - усмехнулся Будницкий.
  Но приглашающим жестом показал на свою кабинку.  Руслан и Володя сели, и Руслан снова заказал три коктейля. Для Володи все коктейли уже одинаково пахли сивухой, а образы размазывались в клубном полумраке.
  - Нонна Мазовецкая? Знаю, конечно, - сказал молодой актер. - Как раз сейчас её пьесу хотим поставить. Рисковое дело - пьеса не для широкого круга зрителей. Но режиссёр планирует повезти её в Питер, на фестиваль авангардного искусства...
   Дальше Володя не услышал. Голова его неумолимо клонилась к столу, веки слипались, и чёрный бессмысленный сон забирал к себе измученный разум и утомлённое тело. Володя очень хотел бы отдаться на милость сна (кстати, второй после водки волшебный эликсир), но не получалось. Кто-то волок его, голоса кричали в уши: "Пойдём! Пойдём!" От внезапной прохлады Володя очнулся на минуту и обнаружил себя на улице. Руслан держал его за плечи и не давал упасть.
- Пошли, Вова. Вызовем тачку.
   От ночного неба со звёздами у Володи вдруг сумасшедше закружилась голова, он оторвался от Руслана и едва успел ухватиться руками за края уличной урны. Алкоголь, смешанный с желудочным соком покинул желудок, ненадолго стало легче и снова захотелось спать.
- Ты посиди, - как няня непослушного ребенка, уговаривал Руслан, - вот, здесь есть лавочка... Сейчас приедет такси, а Нонкин адрес Будницкий обещал найти, и вообще, Вова, я могу тебя устроить в администрацию губернатора программистом...
   Богу сна надоело ждать - он с размаху дал Володе подзатыльник, и все шумы, образы, воспоминания угасли, как выключенный телевизор.

   Всю ночь Володе мерещилось, что он воюет с неведомыми врагами. Враги (то ли фашисты, то ли моджахеды) обложили его со всех сторон. В мрачном лесу раздавались выстрелы, было очень жарко, и не протекало ни единого ручья. Измученный жаждой, раненый в голову Володя метался по жёсткому валежнику и звал то сестру Светку, то Матвея. Наконец, солнце проникло сквозь чёрные кроны, и  Володя открыл глаза. Комната была залита светом яркого июльского дня. Достоевский в футболке "Hard-n-heavy forever" хитро подмигнул с постера.
   С кухни доносились легкомысленная музыка и громкий голос Руслана, который, видимо, болтал по телефону:
- ... потому что в прошлом месяце поставки были сокращены. Да, в связи с ситуацией в Европе. А сейчас возобновим контракт...
  Володя приподнял голову с подушки. К его удивлению, башка болела не так сильно, как он того ожидал. Однако всё еще мутило, и он втянул полную грудь воздуха, чтобы успокоить тошноту. Потом он сунул ноги в тапки и походкой старичка с артритом в коленках прошел на кухню. Сознание уловило висящий на спинке стула белый костюм Руслана.
"Надо ж додуматься - носить в нашем городе белый костюм!" - очнулась в отравленном мозгу запоздалая мысль, зародившаяся еще вчера.
   Руслан в одних трусах что-то мешал в парующей сковородке. Кухня была наполнена съестными запахами, от которых Володе тотчас стало дурно. Он сел к столу, подпёр голову рукой и пробормотал закрытым ртом: "Доброе утро!"
- А, проснулся? На, прими лекарство!
- Это что? - Володя с ужасом поднес к лицу чашку с прозрачной жидкостью.
- Не боись, не водка. Алкозельцер. Омниа меа мекум порто, что переводится с языка Гомера: "Вещи первой необходимости ношу с собой".
    Володя выпил и сразу почувствовал, что вражеские пули в мозгу растворились, а в мрачном лесу забил родник.
- Ух, спасибо! А ты что, у меня и ночевал?
- Конечно. Меня тоже разморило, спать хотел адски.
- Где ж ты спал?
- Рядом с тобой, где ещё. С мебелью у тебя, скажем честно, не роскошно.
   Они засмеялись, и принялись жадно уничтожать сардельки и омлет, в который Руслан натолкал всё, что нашел в холодильнике - помидоры, лук, шампиньоны из банки. Во время завтрака был обсужден традиционный вопрос - почему Володя живёт в горелой квартире, и повторилось предложение о работе программистом в администрации президента.
- Нет, Руслан, - грустно ответил Володя, - такая официозная работа мне не подойдет.
- Почему, чудила? Там деньги хорошие. И практически независим, никто к тебе не лезет со всякими ценными указаниями...
- Это ж не творчество.
- А плитку в туалетах класть - творчество?
- Там я не обязан ходить на работу с восьми до пяти. И вообще... не люблю я чиновные морды.
- Я тоже, - согласился Руслан. - Тогда записывай мой телефон. Будет что-нибудь творческое - подкину.
  После кофе Руслан стал одеваться (белый костюм, что удивительно, совсем не пострадал), прощаться, ему пора было ехать в Москву, и он ещё собирался заказать в цветочном букет для сиренево-жёлтой Дианы.
- До встречи, брат. Звони, увидимся.
   Дальше Володя довольно долго валялся на диване, бесцельно переключая телевизор с одного канала на другой. Телевизор сообщил ему, что сегодня 5 июля, воскресенье, отличный денёк для отдыха на природе. Володя посмотрел на часы, увидел, что они встали, и вспомнил, что не заводил их с момента отъезда на дачу Руслановой мамы. Часы были хозяйкины, пережившие пожар, дисциплинированные, как эпоха тоталитаризма, в которую их создали.
" А мне дисциплины явно не хватает. И силы воли, и целеустремлённости. Ничего из меня не получится - ни поэта, ни художника, ни даже плиточника нормального. Буду по вокзалам рубли на самогонку выпрашивать..."
   От нервов Володя ушел на кухню, набрал полный поднос еды (поднос тоже был хозяйкин, жостовский, основательно облезлый) и унес в комнату. В течение полутора часов Володя ел и ругал себя - за безволие, безделие, бессмысленность. Конечно, всё это были лишь проявления похмельного синдрома, но кого из смертных они не доводили в лучшем случае до вымаливания прощения у недоумевающих близких, и в худшем случае - до недельного запоя. Володины терзания кончились тем, что он умылся, побрился, переоделся во всё чистое и отправился в магазин "Ваш ремонт". Там он приобрел обои для комнаты, тёмно-зелёную краску для пола, кисти, клей. Дело зашло так далеко, что никчемный поэт, художник и плиточник купил газету объявлений и стал искать телефон фирмы по установке пластиковых окон.
   Бедная Зинаида Андреевна, не имея в виду ничего, кроме хорошего, позвонила Володе именно в час покаяния.
- Вова, привет! Как у тебя дела с предисловием?
- Зинаида Андреевна, - голосом английского лорда произнес Володя, - я считаю вашу деятельность по изданию бездарных авторов за счёт беспринципных коммерсантов аморальной и антикультурной. Не беспокойте меня больше подобными предложениями и забудьте мой телефон!
   В первые полчаса Володя чувствовал почти древнеримскую гордость за свое мужество. Потом стало слегка стыдно от того, что надерзил в общем-то незлой тётке, которая пыталась вытащить его из грязи в князи. Володя попытался утопить стыд в работе, меряя и нарезая обои. Сделалось скучно и захотелось спать. Но он стоически возился до самой ночи, оклеил полторы стены, устал, упал на диван и уснул без ужина и снов.

   Глава 5. ... а может, я не те книги читал всю жизнь?...

      Ремонтный энтузиазм Володи поутих в следующие дни, когда подкинули работу - две ночи подряд он разгружал вагоны, потом они с Буком красили, клеили и шпаклевали в квартире какой-то бабушки, которой  богатые ленивые дети сделали такой вот  подарок. Во время и после тяжёлой работы Володя не мог думать о своей ненужности и бессилии. Он думал только о постерах, которые нарисует, и о стихах, которые напишет. Иногда немножко о Нонне. Дома Володя с маниакальной настырностью просматривал электронную почту и читал в Интернете вторую пьесу Нонны "Круглый дом".
   Персонажи пьесы разговаривали примерно так.

Мать:  Вы не видели, где я оставила второй том из собрания сочинений Шиллера?
Сын:   Я никогда не смотрю ни на тебя, ни на твои вещи, мамочка.
Мать:  Я знаю. Ты боишься, что у тебя выработается эдипов комплекс. Довольно странно после того, как ты написал в своем блоге "Я знаю, что не хочу никого, кроме своей матери, и это не изменится".
Сын:   Ты лазишь по моим блогам?!
Дочь:   Второй том Шиллера - это такая толстая книга с унылой серо-зелёной обложкой? Я уронила её в ванну с водой.
Сын:   Ты читала книгу? Да ещё в ванне? И притом Шиллера? Это начало Апокалипсиса.
Дочь:   Я просто решила попробовать, что это такое - читать книгу...
Мать:  Девочка моя, я всю жизнь повторяю тебе и твоему брату, что книги существуют не для чтения.
Дочь:   А для чего же?
Мать: Их следует хранить как материальные свидетельства прошлого. Что, например, символизирует серо-зелёный цвет?
Дочь:  Очень уродливый цвет. Я бы никогда не надела серо-зелёные трусы.
Сын:  Понятное дело. У тебя даже прокладки с кружевным дизайном.
Дочь:  Ты лазишь по моим вещам?
Отец (выходя из спальни):  Кто сунул мне под подушку абсолютно мокрую книгу?

     Авторские ремарки были в том же духе. Володя изо всех сил пытался выловить смысл и понять, почему Нонна сочиняет подобные вещи, зачем кто-то печатает их в журналах, а другие  кто-то читают, ставят в театрах и смотрят.
"Наверное, я жутко туп и провинциален. А может, я не те книги читал всю жизнь?"
    Володя не допускал  мысли о том, что это Нонна пишет не то и не так. Столь красивая и успешная девушка не могла ошибаться.
    Сам он  написал за эти дни короткий рассказ, показавшийся ему ничуть не хуже тех вещей, которые он читал в журналах вперемежку с пьесой Нонны (читать её пьесу подряд было очень непросто).
   "Надо бы послать в какой-нибудь журнал. Чтобы утереть сопли Зинаиде Андреевне с её союзом бумагомарателей".
    Володя выбрал пару журналов, но оба требовали рукописи по обычной почте, а принтера у будущего писателя не имелось. Конечно, распечатать файл можно было в каком-нибудь канцелярском магазине.
"Потом. Распечатаю, когда работы станет поменьше".
   А пока работу подкидывали одну за другой. Целых два дня Володя и Бук таскали и расставляли мебель в новенькой квартире, которую купила себе зажиточная семейная пара. Мебель перевозили в огромной фуре, наверное, со всех концов этой ****** России и даже ******* Китая, сказал Бук. Водитель фуры помогал, а заказчик-муж вежливо давал указания, улыбался, шутил, но не поднёс даже табуретки.
  - А ты как хотел? - засмеялся Бук. - Он деньги заплатил не для того, чтобы тебе, ********, помогать.
   В общем и целом, заказчики были милы, угощали рабочих обедом, кофе, а в конце дня и коньяком. Но самое приятное пришло, когда заказ был выполнен, и деньги выплачены. Володя ловко отвязался от Бука с его традиционным предложением обмыть прибыль, и свернул в незнакомые переулки возле дома заказчиков, предполагая, что там есть дешёвая продуктовая палатка. Нужно было купить макарон, молока, куриных грудок и т.п. С пакетом этой житейской чепухи он отправился искать остановку, и вышел на набережную.
  Открывшееся зрелище ослепило и обездвижило Володю. Пару минут он молча смотрел, как по набережной, залитой оранжевым закатным светом, движется женская фигура в белом платье с оборками, ниспадающими до асфальта. Сверкание реки и разноцветное небо за заднем плане, а также высокая борзая собака на поводке у девушки усиливали эффект ирреальности.
 " Я переместился во времени и попал в Серебряный век? Или меня вообще втянуло в какую-то пространственную воронку, и я свалился в параллельную Вселенную?"
  Но тут борзая собака рванула поводок в сторону, девушка в белом крикнула: "Альф, стой, скотина!". Мираж рассеялся, и Володя завопил радостно во все горло:
- Нонна! Нонна, привет!
  Да, это была она. В белом платье, с белой собакой, с приколотым к волосам белым цветком, она смотрела на потного Володьку в пыльных рабочих шмотках  и смеялась.
- Привет, Вольдемар! Ты откуда такой красивый?
- Я мебель грузил на соседней улице. А ты как здесь очутилась?
- Я здесь живу. Вон тот дом!
  Возлюбленная показала на особняк прямо у реки. Кажется, крыльцо было отделано розовым кварцитом. Кажется, Володя когда-то клал кварцитовую плитку в подобном коттедже...
  Он не рассматривал дом. Он во все глаза таращился на возлюбленную.
- Почему ты не отвечала на имейл? Я тебе давно написал. Я прочёл твои пьесы...
- Понравилось? - прищурила один глаз Нонна.
- Очень.
  Володя не врал. Ему все нравилось в Нонне. её волосы, шея, платье, руки, цветок, собака. Значит, и пьесы её обязаны нравиться!
- Я сменила имейл, - сказала Нонна. - Меня замучили пасквилями.
- Кто?
- Завистники, конечно. Кстати, я приходила к тебе два раза.
- Ты?! Ко мне?! Когда?
- Ну, через недельку после нашей встречи. И ещё через неделю потом... Мне соседка сказала, что ты уехал надолго, и покосилась на меня, как на шалаву.
  Володя и Нонна засмеялись дружно. По этому смеху стало понятно, что они очень похожи, может, даже абсолютно одинаковы, и что их безудержно влечёт друг к другу. Нонна вытащила из сумочки мобильник, вызвала такси, и Володя назвал свой адрес, и они поехали - с пакетом еды, с собакой Альфом и со своей любовью, которая переливалась из окон автомобиля - так её было много.
  Вроде бы, Володя предлагал купить вина, а Нонна говорила, что незачем, у неё есть немного сенсимильи... Они не могли  вспомнить  деталей, когда, проснувшись глубокой ночью, обнаружили спящего в изножье кровати Альфа, два окурка самодельных папирос в пепельнице, миску с супом для собаки на полу, два малиновых засоса на шее и плече у Нонны.
  - Вот это да! - воскликнула Нонна. - Вот это амнезия! Глянь, мы же и суп Альфу сварили когда-то!
- Это мой вчерашний, - отозвался Володя. - Кстати, насчёт супа... Я бы с радостью почавкал чего-нибудь.
- Я тоже! - сказала Нонна.
  Они пошли на кухню, в чём мать родила, стали готовить себе трапезу - очень поздний ужин? сверхранний завтрак? Привилегия жрать в три часа ночи принадлежит на земле трём категориям людей - богатым кутилам, толстым обжорам и влюбленным. Но если у первых съеденное ночью обращается в гастрит и несварение, а у вторых - в дополнительный жир, то третьи... ох, эти третьи! У них всё идет в пользу, в жаркую энергию, которая нужна для того, чтобы тут же, на кухне, в процессе приготовления жареной картошки слиться у края стола, а потом, тяжело и радостно дыша, запивать поцелуи остатками дешёвого вина, найденного в холодильнике.
 - Кстати, Нонна, а муж? Он тебя не потеряет?
- Он в Праге. На фестивале. И чёрт бы с ним! Я так люблю тебя, Вовка!

    Потом было несколько дней счастья. Двое безумцев ушли с головой в блаженные эмоции, а это дело опасное - можно захлебнуться. Володя дважды отказался от разгрузки вагонов, соврав, что сорвал спину. Нонна не заглядывала домой, в особняк у реки, и не звонила мужу. Они вообще забыли, что на свете есть: родственники, знакомые, дождь, холод, деньги, болезни, одиночество. Для них существовали только одновременные пробуждения с последующими объятиями и радостным шёпотом: "Знаешь, я так тебя люблю...", поездки в набитых автобусах, где слаще целоваться, чем в такси, прогулки в парках по краю фонтана или валяние на газоне, в короткой душистой траве и прозрачной зелёной тени деревьев, чтение стихов, сидя в постели голышом и со стаканом вина в руке, совместное приготовление изысканных блюд по ночам и апробация всех и всяческих видов физической любви.
  Что-то похожее было в жизни у Нонны, страстный и бурный роман пережил и Володя (с Женей Лебедевой). Но разве хоть одна прежняя любовь имела такой накал, такой пугающий магнетизм, такую, почти мистическую зависимость от партнера? Когда Нонне позвонил муж (в очень неподходящий момент дегустации причудливой позы), Володя подумал - я умру без неё. Она уйдёт, и я умру, как космонавт в корабле, лишённом воздуха...
- Вот и всё. Недолго музыка играла, - сказала дрожащим голосом Нонна. - Придётся идти домой. Он завтра прилетает.
- Не ходи! - умоляюще сказал Володя.
  Сполз с дивана коленями на пол и вцепился в Ноннину руку. Та засмеялась невесело:
- Вовка, встань. Голый коленопреклонённый рыцарь - не благородно, а смешно.
- Останься навсегда!
- Да нет, Володь, не могу. Серьёзно, не могу. Не тупи, пожалуйста. Он мне организует показы пьесы, я не могу сейчас его бросить.
- А потом?
- Когда потом?
- Когда пройдут показы?
- Тогда - другое дело, можно будет что-то решать. Все зависит от критиков. Примут ли критики пьесу. И от театра, само собой. Если наша паршивенькая труппа понравится критикам, мы сможем предложить пьесу столичным театрам...
   Нонна рассказывала, сосредоточенно собирая свои вещи, которых натащила в Володину квартиру немало: кремы, лосьоны, щётку и коврик Альфа, недосохшие трусики из ванной... Она не забыла ни одной мелочи, и она не была грустной, как Володя, скорее, озабоченной. Уже по этим деталям следовало бы дураку Рыбакову понять, что Нонна влюблена чуть меньше, чем он. А может, и вовсе играет в приятную игру - с большим количеством адреналина, рисковую и страшноватую, но все-таки, игру...
   Он отвёз её на такси, вернулся домой на троллейбусе, и всё думал и думал, до мигрени и бессонницы - любит ли Нонна меня? Будем ли мы вместе? Позвонил Бук и позвал класть плитку в каком-то кафе. Володя согласился, чтобы не сойти с ума, и работал четыре дня, как робот, не разговаривая, не устраивая перекуров. Даже Бук заметил его странное состояние и спросил, не случилось ли какой-нибудь *****.
- Нет, - ответил Володя, - всё окей. Просто ремонт на хате надо делать, хозяйка задрала спрашивать.
- Нет вопросов, - весело отозвался Бук, - накроешь поляну, мы с Юлдашем  такой ******** ремонт ******, что твоя хозяйка ******!
   Вот так и получилось, что Володя "накрыл поляну", то есть купил три бутылки водки и разной снеди, нажарил отбивных и нарезал оливье. Бук и таджикский паренёк Юлдаш за день покрасили полы, оклеили потолки фигурной плиткой, а стены в кухне и прихожей - моющимися обоями, привели в порядок ванную и даже заменили смеситель. Володя, само собой, участвовал в работах, а после их окончания - в кошмарной пьянке, сдобренной курением "липучки", которую принес Юлдаш.
   Уже сумерки спускались, когда Володя, пьяный и мало что соображающий, вывалился из троллейбуса, поплутал в переулках, вышел к реке... Сверху, с набережной, было видно, как Нонна и еще одна девушка, коротко стриженая, некрасивая, бродят по саду и кричат друг на друга. Не ссорились, просто доказывали что-то. Володя уже хотел окликнуть свою любовь, но её позвал Виктор Михайлович.
- Девочки! - крикнул он с крыльца. - Идите чай пить. Я заварил польскую смесь трав с шиповником...
   Володя пошел прочь. Как будто ошпаренный этой чёртовой смесью трав, еще более опьяневший от боли, безумный и злой. Злость его вылилась в драку с компанией, заседавшей в летнем кафе на набережной, драку, которую он сам спровоцировал. С большим удовольствием Володя избил бы сейчас Виктора Михайловича, за то, что он посмел жениться на Нонне, или своих родителей, которые родили его на муки плебейской жизни, или Зинаиду Андреевну, которая за целый год не двинула его в литературу и на миллиметр. Но никого из них не оказалось под рукой, поэтому Володя разнёс скулу одному парню и подсветил глаз второму. А потом, само собой, получил в челюсть от третьего, убегал неизвестными закоулками от милицейской сирены, прятался в чужом подъезде, уснул там, в запахе плесени и кошачьей ссанины, очнулся от холода на рассвете - с засохшей кровью на подбородке, болью в челюсти и в голове. Бок о бок с Володей спал старый бомж, завернувшийся в обрывок одеяла.
- Вот, - стуча зубами от холода, сказал вполголоса Володя, - я предчувствовал, что скоро пойду по вокзалам попрошайничать...
  На самом деле, сбылось другое предсказание. В полдень приехала хозяйка (Володя успел отоспаться и привести себя в божеский вид) и очень похвалила Володю за ремонт.
  - А я вам калым хочу подкинуть, Вовочка. У меня сестра хочет на даче ремонт сделать. Не могли бы вы с вашими коллегами...
- Конечно! - воскликнул Володя, пребывающий снова в посталкогольном покаянии. - Дача далеко от города? Пишите адрес!


Глава 6. ... типично русские темы: печаль, недостаточная свобода, отсутствие жизненного успеха и сексуальный голод...

     На самом деле, это была не дача, а настоящий дом, в котором Надежда Александровна Челищева проживала постоянно, зимой и летом. Едва увидев дом, Бук издал восторженно-заковыристое нецензурное восклицание, а Володя подумал, что в таком домике он хотел бы жить и умереть с Нонной. Коттедж был из пестренького, как воробьиное яйцо, камня. Чистый и изящный, как бунгало в раю, если в раю, конечно, строят бунгало. Крыльцо было обвито белой розой и хмелем, вдоль садовых дорожек росли георгины, садовые маргаритки, клубника, баклажаны, подсолнухи и так далее - немыслимая смесь растений, насаженных как попало, но очень ухоженных.
- Здравствуйте! - сказала высокая пожилая дама, которую язык не поворачивался назвать по-простому "бабкой". Она была в солнечных очках, рубашке, разрисованной индейским орнаментом, джинсах и сандалиях. Темные густые волосы спадали на плечи.
- Проходите в дом! Сейчас я покажу вам фронт работ и комнату, где вы будете жить. А потом - обед.
Бук подмигнул Володе, сказав мысленно: "Правильная старуха". Володя пока боялся ставить оценки. Подобную старуху он видел в своей жизни впервые. Все остальные бабки, бабульки и старые мымры носили халаты в цветочек или футболки со спортивными штанами и прически "химия на трёх волосинках".
  Ремонт требовался в ванной и большой комнате на втором этаже. В ванной Надежда Александровна хотела заменить простой белый кафель на три цвета: чёрный, оранжевый, салатный.
- Сестра сказала, один из вас умеет класть орнаменты.
- Ну, я, - Солидным тоном ответил Володя, - у вас есть эскиз?
- А я думала, вы сами нарисуете, - сказала Н.А., - что-нибудь такое этническое... сумеете?
- Естественно. Фломастеры или карандаши найдутся?
   Пожилая дама в джинсах принесла карандаши и планшет. Вещи были профессиональные, и Володя подумал - Н.А., наверное, художница, вот откуда этнический стиль и распущенные волосы. Но спрашивать, опять же, не осмелился, сел рисовать, а Бук и два таджика проследовали за хозяйкой в большую комнату наверху.
- Скоро ко мне приедет внучка, - услышал Володя объяснения Н.А., - я хочу освежить для неё эту комнату...
    Всё располагало к несложной, успокаивающей нервы работе. Обед был вкусный и обильный, комната для временного жилья рабочих - большая, с телевизором, хозяйка не надоедала, не капризничала и не стояла над душой. Её вообще по целым дням не было в доме. Она возилась в саду или садилась на скутер и куда-то уезжала.
- На этюды, - сказал Володя Буку.
- Это что за *****? - не понял тот.
- Рисует природу, небось. Она же художница.
- Ни ***. Она с фотоаппаратом ********.
   Володе было всё равно. Он выкладывал этнический узор и мечтал. Конечно, о Нонне. Её пьеса завоюет успех, и столичные театры станут друг у друга из зубов вырывать популярную драматургессу. Нонна пошлёт к чёрту Виктора Михайловича и уйдёт к Володе. Они выкупят у Володиной хозяйки квартиру и заживут вместе... На какие шиши будет выкуплена квартира, и чем будет заниматься муж популярной драматургессы (то есть Володя) мечтатель не задумывался. Это были бы слишком грустные мысли.
   В сумерках работы прекращались, строители ужинали и шли каждый по своим делам. Таджики - покурить анаши и спать, Бук - выпить пива и посмотреть телек, Володя - погулять по деревне. Он завел себе "угол поэзии" - поваленное дерево над речкой, где (обрызгавшись хорошенько москитолом) хорошо было сочинять стихи. Здесь Надежда Александровна и заглянула в его блокнот.
- Извините, Володя. Я не хотела. Я, собственно, пришла всего пару кадров сделать...
  Володя пробормотал: "Ничего-ничего" и с удивлением наблюдал, как Надежда Александровна взбирается высоко на откос и оттуда ("Как бы не загремела тётя с такой высоты!") фотографирует узкое матовое полотно речки с плавающими на воде жёлтыми цветами кубышки и красными пятнами закатного света.
  "Точно, фотограф... Интересно, для выставки или для журнала какого щёлкает?"
   Вопрос вернулся к нему как бумеранг.
- Володя, а вы стихи для себя пишете или печатаете где-то?
Фотографиня уже слезла с откоса и стояла рядом с Володей, выковыривая из пачки "Marlboro" сигарету.
- Ну, как бы для себя и в то же время.., - поэт замялся, покраснел пятнами и вдруг рассказал - залпом, взахлёб, не обращая внимания на комаров и сгущающиеся сумерки, всю свою историю. Здесь было даже больше, чем в кухонном эпосе для Нонны. Володя почему-то поведал чужой женщине все свои тайны, включая романы с Женей Лебедевой, Зинаидой Андреевной и Нонной.
- Вот, - завершил Володя, - поэтому у меня могла бы быть собственная книжка, и, наверное, так было бы лучше. Чтобы я был достоин Нонны. Но...
- Потрясающее отсутствие цели в жизни, - сказала Надежда Александровна - не Володе, а сама себе, - при таких неоднозначных задатках...
   Во время рассказа она спокойно взяла из рук Володи блокнот и успела пробежать глазами почти десять стихотворений.
- Вы пишете весьма неплохо, - сказала Надежда Александровна, - я это говорю не из дилетантской вежливости, которой принято украшать любые рифмованные строчки... Я была, слава Богу, женой довольно известного поэта, и прочитала рифмованного добра целый воз. С рекламой колбасы печататься рядом, конечно, стыдно. Как и спать с женщиной из выгоды. Но что это такое "чтобы я был достоин Нонны"?! Володя, не переходите из категории "альфонс старой женщины" в "альфонс молодой". Это ещё позорнее!
- Но я люблю Нонну, - возразил Володя, - я никого так сильно в жизни не любил...
- Надо почитать пьесы этой Нонны, - сказала Надежда Александровна, опять сама себе, - и скачать фильм по её сценарию... А вам-то нравится её творчество?
- Да, - сказал Володя. Он вложил слишком много жара в это "да", и старая фотографиня заметила, покачала головой, поджала губы.
"Кто она такая, чёрт возьми?" - сердито подумал Володя.
  Через пару дней он узнал - от приехавшей внучки. Та явилась, оказывается, аж из Соединенных Штатов Америка, точнее - из Штата Калифорния, где проживала с родителями с самого рождения. Внешность у Маши была типично русская: русые волосы, веснушки, нос уточкой, но  в облике присутствовал американский акцент: небольшой лишний вес, бесформенные шорты, такие же кроссовки. К её приезду Бук с подручными закончили "освежать" её комнату и вернулись в город, а Володя всё возился в ванной.
- Хай, - сказала Маша, когда бабушка привела её знакомиться с мозаикой и её автором, - а ты окей. Симпатичный.
- Маша, - укоризненно заметила бабушка.
 Но ругаться не стала, и пригласила Володю на праздничный обед в честь американки, накрытый на террасе, в тени старых груш.
- И как там жизнь? - спросил Володя, отвечая уверенным взглядом на нахальный взгляд пухлой Маши.
- Где - там? - спросила та, слизывая с пальца пролитый кетчуп. Ей, наверное, казалось, что она слизывает очень сексуально.
- В Голден Стейт, - сказал Володя.
  А Надежда Александровна приказала: "Маша, возьми салфетку!"
- Идёт дождь в Калифорнии, - пожала плечами русская американка, - мне приходилось ждать подходящей для самолёта погоды два дня.
- Маша учится на факультете славистики, - сообщила Надежда Александровна, - изучает славянские культуры и языки. Её папа, мой сын, держит крупное книгоиздательство. И, между прочим, издаёт иногда русских авторов. Маша, вот интересный опыт для тебя. Ты можешь перевести Володины стихи на английский. А папа издаст их небольшим тиражом.
- А что, в Америке читают стихи? - удивился Володя. - Я думал, их уже и в России перестали принимать всерьёз.
- Это возможно сделать микс с прозой, - деловито сказала Маша, - если стихи содержат типично русские темы: печаль, недостаточная свобода, отсутствие жизненного успеха и сексуальный голод, они получат большой успех среди студентов и преподавателей факультета славистики и некоторых других факультетов. Тираж окупит произведённые затраты. Надо говорить - "произведённые" или "производимые", ба? - спросила она, видя, что Володя неприкрыто смеётся.
- Я тебе говорила, причастия и деепричастия не употребляются в устной русской речи, - ответила ба, тоже слегка посмеиваясь.
Едва она вышла на кухню,  Маша сделала большой глоток вина и подмигнула Володе.
- Сексуальный голод, да, - серьёзно произнес он, - это будет очень актуально для факультета славистики. Андестэнд?
Маша ничего ехидного не ответила. Не потому, что не умела. Просто бабушка принесла горячее, и Маша запищала пятилетним голосом: "Вау, пельмени в горшочке! Я счастлива, ба!"
   Как немного надо некоторым людям для счастья, подумал Володя, и твёрдо решил не изменять Нонне, даже если папа пухлой славистки добудет ему премию RITA.


Глава 7. ... откуда в глухой провинциальной среде появляется вдруг человек, протестующий...

    - Ты написал очень хорошие стихи, Володя, really, - сказала Маша серьёзным тоном.
   Был вечер, Володины пальцы устали от мозаики, а солнце устало дарить бесплатные тепло и свет неблагодарной планете. Комары вышли на охоту в прохладный фиолетовый воздух. Маша, впрочем, не замечала их. Натёртая прогрессивнейшим антимоскитным средством, она любовалась умирающим закатом и была важная - как настоящий критик.
   - Я прочитала пьесы твоей girl-friend в Интернете также, - добавила она, - бабушка назвала мне её фамилию. Я сожалею, но это не есть интересно, Володя. Вариации сюрреализма, мрачные мотивы бессмысленности и безумия, влияние Зэ Фрейда - все это очень старо. Неореализм интересует современного человека больше. Андеграунд мисс Мазовецкой не истинный, это протест буржуазной девушки против буржуазных папы и мамы, которые купили ей не ту игрушку. Я выражаюсь фигурально, Володя, понимаешь?
- Понимаю, - ответил Володя мрачно.
  Он думал, что обязан возмутиться наглостью пухлой американки, заступиться за Нонну. Но, во-первых, Маша похвалила его стихи, во-вторых, Володе и самому казалось, что с пьесами Нонны что-то не так.
- Но ведь ты сама, Маша, самая настоящая буржуазная девушка, - насмешливо сказал он, - твоя бабушка - элитный фотограф, папа-мама - богатые эмигранты...
- Баба - элитный фотограф? - возмущенно воскликнула Маша. - Ты крейзи совсем, бой?
 И Маша рассказала, нет, скорее выпалила, как давеча Володя Надежде Александровне, историю своей семьи.


   - Наш род восходит своими корнями к древним дворянским фамилиям России. Подлинные дворянские грамоты хранились в архивах моей прапрабабки, тщательно спрятанные от посторонних. Безусловно, советской власти не понравилось бы проживание на территории ЭсЭсЭсЭр представителей семьи эксплуататоров и экспроприаторов. Поэтому мои предки заметали следы всеми способами. Прежде всего, в 1918 году они бежали из Петрограда.
- Не для заметания следов, а из-за голода, конечно, - возразил Володя, читавший в подростковом возрасте "Республику ШКИД", где восемнадцатый год и Петроград были неразрывно связаны с пшённой кашей на тюленьем жире и супом из селёдки.
- Помимо этого, в Петрограде бешенствовал сыпной тиф, -  добавила Маша.
- Свирепствовал, ты хотела сказать.
- Да, благодарю тебя, Володя, исправляй, пожалуйста, мои ошибки. Преданная пара слуг, которые работали в семье моих предков всю жизнь, заразилась и умерла в дороге.
- Я всё понял. Твой дед взял их паспорта. Тогда в паспортах не было фотографий, и вообще, стоял страшный бардак. Граф мог выдать себя за пролетария, и наоборот.
- Ты угадал. Они взяли чужие паспорта, и наша фамилия - Челищевы, она чужая, на самом деле. Предки не вернулись в Питер, осели в глухой провинции, и там, через два поколения, конечно, родилась моя бабушка.
- Американцам, наверное, трудно выговаривать твою фамилию, Маша - Челищева, у них язык в три узла завяжется.
- Все OK, boy, мой отец взял в ЮЭс Эй фамилию моей матери, поэтому мы - Блэкхилл, фамилия коренных васп... Но не перебивай меня. Семья бабушки считалась интеллигентной. Её отец был врач, мать - учитель, и они воспитывали своих детей в духе советской системы. Но Надя была от рождения другая... Ты читал труды русского историка Льва Гумилева, Володя? Его теория пассионарности...
- Нет, бэби, я не читал. Я читаю только художественную литературу.
- Мой совет: прочти, это есть грандиозно! Теория Гумилева объясняет многие необъяснимые процессы жизни. Например, откуда в глухой провинциальной среде появляется вдруг человек, протестующий против самих основ этой среды. Моя бабушка вышла из комсомола в девятнадцать шестьдесят пятом году. Ты представляешь, что значило - выйти добровольно из ВэЭлКаЭсЭм в девятнадцать шестьдесят пятом году?
- Просто - в шестьдесят пятом году, надо говорить.
- Sorry, ваши числительные такие ужасные, их невозможно выучить.
- Бабушка вышла сама или её выгнали?
- Сама, после того, как её стали ругать в школе за внешний вид. Бабушка в своем маленьком городке одевалась согласно моде джазовой молодежи той эпохи.
- Стиляги, все понятно.
- By the way, я пишу научное исследование о стилягах, и хочу сравнить их с неформальными движениями современной России. Можешь ты подсказать мне что-либо интересное по этой теме, Володя?
- Потом, не отвлекайся, плиз.
- У тебя ужасный пронаунс, Володя, прямо мексиканский и даже хуже. Моей бабушке было тогда шестнадцать, и она не желала думать о последствиях, которые не замедлили себя ждать. Её матери, члену КаПэЭсЮ, был объявлен строгий выговор, и это было ещё не строгое наказание. Надю, то есть бабушку, не приняли ни в один университет, ни в один калледж. Она поступила на работу. Вообрази, Володя: натурщицей в Академию Искусств!
- Нормальная работа в наше время.
- В  ЭсЭсЭсЭр эта работа была позором, все равно, как работа проститутки. Но за неё хорошо платили. Тем более что Надя была gorgeous... как это по-русски?
   Володя объяснил Маше, что он знает английский в пределах четвёрки средней школы в захолустном городке. Но gorgeous представляет. Потрясающей красоты девушка (похожая, конечно, на Нонну) нарисовалась в его воображении. Она сидит голая перед толпой юнцов - равнодушных, вожделеющих, благоговеющих, симпатичных, прыщавых, все, как один, длинноволосых, а они переносят её облик на бумагу. Потом к толпе молодежи добавился дядя постарше. Маша как раз рассказывала, что натурщица Надя позировала также взрослым художникам. Состоявшийся и поощряемый властями Никифор сначала платил Наде за сеансы для эротических картин, которые заказывали партийные боссы для своих спецсаун, где их поношенные тела ублажали спецпроститутки, а потом влюбился в gorgeous натурщицу. С этого момента Наде "покатило". Обласканный властями Никифор "сделал" Наде диплом художественного института, засыпал её золотишком, брюликами и норками. Девчонка из провинциальной и бедной интеллигентной семьи сделалась светской дамой, научилась заказывать в ресторанах устриц к белому вину, а дичь к красному, беседовать с женами дипломатов, носить шляпки и читать книжки диссидентов.
  Один из поставщиков запрещённых властями книжек (особенно активно эти книжки читали, оказывается, жёны и дети самих запретителей) был молодой, но очень талантливый фотограф. Ничей не сын, просто приближенный из милости к высшему обществу за то, что умел делать изумительно удачные кадры - ни морщин, ни оплывших щек светских дам было не видно на его снимках. Он был весел, красив, смело критиковал Софью Власьевну (так называли тогда иронически Советскую власть). И Надя влюбилась в него. Перед ней встал страшный выбор - влиятельный  богатый муж или бедный возлюбленный...
 - Конечно, Надя была в долгих метаниях и страданиях. Можешь ты не курить прямо на меня, Володя, не так ли?
   Володя отошёл шагов на пять. С откоса ему было видно, как деревенские парень и девушка, безусловно, поддатые и оттого развесёлые, хохочут и плещутся в холодной вечерней речке. История Надежды Александровны была очень похожа на историю Нонны.
- Думаю, она ушла к молодому? - спросил Володя нервно.
- О, да, и сначала они были очень счастливы. Юрий - это мой дедушка,  учил бабушку искусству фотографии. Очень скоро он стал хвалить её и уговорил пойти учиться в какой-то калледж, просто чтобы иметь диплом фотографа и возможность работать. Бабушка успела получить этот диплом как раз перед тем, как её мужа забрали Кей Джи Би. Его обвинили в том, что он продюсировал для продажи порнографические фото и книги "самиздат". В то время, Володя, порнография была запрещена в ЭсЭсЭсЭр, а "самиздатом" называли...
- Я знаю всё это, Машуля, не отвлекайся!
  Маша засмеялась непривычному, но, видимо, приятному уменьшительному имени и продолжила. Об эротических фотографиях Нади, которые Юра делал вовсе не для продажи, а как любой молодой влюблённый муж в наше время, когда повсеместно распространена "цифра". Эти фото нашли при обыске, Юра и Надя никогда никому их не показывали. Впрочем, нет... Надя показывала одной подруге. Эта подруга была частой посетительницей ателье её бывшего, Никифора, после Надиного ухода. Короче, неизвестно, кто настучал - Никифор, подруга, или кто-нибудь из тех дам и советских мажориков, которым Юрий поставлял фотокопии страниц Солженицына, Бродского, Синявского, Лимонова, но муж Нади получил семь лет строгого режима. Это ещё с учётом того, что Надя осталась беременной на шестом месяце.
   Очень скоро Наде не на что стало жить. Конечно, она получала копеёчное пособие от государства, и могла бы уехать к родителям и выслушивать их попреки на тему: "Достукалась!" Нет. Надя никогда не шла путями унижений. Она захватила Юрину камеру (её не изъяли, потому что Надя предъявила свой диплом об окончании училища и заявление о том, что камера является для неё предметом производства) и рванула в Ялту. На набережной гуляла восторженная курортная публика, готовая запечатлеть свой облик за небольшие деньги. Фотографов-пушкарей на набережной было уже немало. Они не очень радостно отнеслись бы к приезжей, тем более, что приезжая работала чище, быстрее и дешевле их. Может, и вышибли бы Надю из Ялты, но...
- Сеня! Какими судьбами?
  Сеня был не фотографом, а уличным художником. Один из тех, кто рисовал Надино gorgeous тело в Академии и смотрел на неё благоговейно. Он знал на набережной всех ремесленников от искусства, и "проставил" за Надю три бидона крымского вина под собственноручно зажаренный шашлык. Даже беременная, Надя была для него предметом поклонения. Теперь они работали рядом - Надя фотографировала, Сеня рисовал. Днём они запечатлевали образы курортников, вечером  Сеня писал портрет Нади, а Надя щёлкала увлечённого живописью Сеню. Позже, десятки лет спустя, портрет под названием "Мадонна дель Парто" (Беременная Мадонна) будет продан в Италии за сто двадцать тысяч долларов, а фотографии "Советский художник" войдут в знаменитую серию "Под знаком СССР", отмеченную премией... Но это потом, а сейчас были южные дни, наполненные морем, творчеством, бедностью, платонической любовью Сени и тоской Нади.
   В сентябре пришлось вернуться в Москву. Приближались роды, и та самая подруга, которая, по теории вероятности, могла настучать на Георгия, устроила Надю фиктивно на работу, ассистентом в фотоателье. Это было нужно, чтобы Надя получила "декрет".
- Это такое пособие, Володя, которое Советское правительство выплачивало женщинам, родившим ребенка.
- Его и до сих пор выплачивают, только, кажется, оно стало меньше. А в Америке платят такое пособие, Маша? Впрочем, что я спрашиваю... у вас, наверное, платят пособие даже, если таракан заболеет...
- У нас нет тараканов. Если только в квартирах пьяниц, я не знаю...
- А в Штатах есть пьяницы?
- О, и ещё какие! Но мы отклонились от темы.
  Маша продолжила. В конце сентября родился сын Нади и Юрия. Здоровый и сильный мальчик, утешение для матери, которой предстояло растить его без отца, на грошовое пособие. Надя назвала его Антоном, как положено называть внебрачного или родившегося без отца ребенка. И погрузилась в страшный ворох, который высыпала для неё злая Пандора: хозяйственное мыло для стирки и для мытья волос, чёрный липкий хлеб за двенадцать копеек, суп из "обрези", платья, сшитые собственноручно из дешевых наволочек...
  "Способна была бы Нонна на это?" - спросил себя Володя, и благородно ответил: "Да!", заткнув пасти громко визжавшим противоположным мыслишкам.
    А Маша рассказывала дальше - Надя фотографировала подругу и подруг подруги, фотографии получались живыми, светящимися, правдивыми в меру и лживыми на нужный процент. Корявая рожица выглядела на Надиных снимках пикантной, средней красоты дама получалась gorgeous, а о настоящих красавицах и говорить нечего. Правда, последние редко появлялись в Надином домашнем ателье. Чаще приезжали на "волгах" не первой свежести партийные жены. Надя дарила им по крупинке своего света. От неё не убывало. Даже в изношенной одежде, не выспавшаяся из-за вопящего ребенка, фотографиня казалась краше своих клиенток. Впрочем, не стоит обсуждать этих тёток за их некрасивость. Они привозили Наде то банку печени трески, то палку финского сервелата, то килограмм вырезки. Платить деньгами считалось неприличным, но иногда и деньги совали. Например, одна важная особа подослала к Наде свою секретаршу. Секретарша долго мялась и ковыряла носком туфли потертый Надин палас, а потом озвучила странный заказ. Важная особа хотела фотографий в стиле "ню".
- Вы знаете, что это такое?
 Конечно, Надя знала. Как-никак она работала натурщицей и была женой художника. Ей нетрудно было раздобыть натуру для своих фото - бывшим "коллегам" все равно, кому позировать - художнику или фотографу.
- Конечно, нужна мужская натура?
Секретарша покраснела неровно, рябью, и возразила: "Нет, как раз наоборот!"
 - Так наш клиент - мужчина?
Ряби на секретарше стало чуть больше, и она нервно ответила - женщина! а вам-то какая разница? берётесь за работу?
- Берусь, но натурщицам придется платить.
- Вот. Это на расходы. А это вам - аванс.
  Сумма была такая неплохая, что Надя смогла приодеть себя и Антона и даже нанять соседку-бабушку, чтобы сидела с Антоном во время её, Нади, работы. Натурщицы приходили. Фотограф изобретала эротические позиции, наводила свет и предупреждала девушек - ты не болтай никому, сама знаешь, что за это...
  Всё сошло благополучно. Работа Нади была щедро оплачена, заказчица остался неизвестной. Впрочем, через пару лет разнеслась по Москве поражающая воображение сплетня. Некая чиновная тётя из высших уровней привезла из заграничной командировки эдакую штуку - мужской причиндал на специальном поясе. Тётя собирала у себя дома подруг - всех своего же, климактерического возраста. И они друг друга этим... А на слайдоскопе у них демонстрировались фотографии молодых девушек, голых и в таких позах...
Надя подумала тогда, что это были её фото. А может быть, и нет. Мало ли извращенцев было среди тогдашнего партаппарата.
- Количество извращенцев прямо пропорционально количеству запретов в обществе, - сказал Володя, - продолжай, Маша!
   Маша отхлебнула чая со льдом, который Володя назвал самым худшим извращением в мире, но не вслух, конечно.
- Надя познакомилась с Алексеем Казариным в этот период времени. Казарин был художник, а Надя стала вновь общаться с людьми богемной среды. Связь между ними возникла не сразу. Ведь Надя по-прежнему ждала Юрия, и собиралась быть ему верной все годы его заключения. Дружба верной жены и Казарина была скорее платонической, тем более, что известный художник был старше её на двадцать лет. Казарин считал Надю гениальным фотографом. Отправляясь на заграничную выставку получать приз, который ему там вручали, он захватил с собой негативы некоторых Надиных снимков. Как он потом говорил, всего лишь хотел показать их специалистам. А  редактор одного популярного журнала поместил её фото в своем издании. Может, никто и не заметил бы фотографии никому не известного автора, но один из снимков понравился известному рекламному агентству...
   Вот ваша идиотская западная привычка "все делать правильно", думал Володя под дальнейший рассказ Маши. Конечно, безголовые рекламщики стали наводить справки о фотографе, чтобы использовать снимки на законных основаниях. Они добыли Надин телефон и позвонили ей. Так, как в те времена звонили - с уведомлением с телефонной станции. Безусловно, звонок "из-за бугра" прослушивался. Надю вызвали в Кей-Джи-Би.
  Как ваш снимок попал за границу? Что вы подразумевали, посылая его туда? Вы хотели показать, что вы, жена осужденного по политической статье, подвергаетесь репрессиям, у вас нет средств к существованию, вы вынуждены зарабатывать за границей?
  Надя рассвирепела, ей было уже всё безразлично, она понимала, что её тоже засадят на семь лет, спасения нет. И закричала прямо в лицо приторно-вежливому дяденьке с бровями, как у тогдашнего правителя страны:
- Да, моего мужа посадили, я одна с маленьким ребенком, нам нечего жрать, я прекрасно фотографирую, но мои фотографии никому в СССР не нужны!
   Дяденька удивлённо посмотрел на красивую-истеричную-талантливую диссидентку.
- Почему же - никому не нужны? - мягко возразил он. - В нашей стране настоящий талант - всегда в цене. Возвращайтесь домой, и если эти капиталистические господа позвонят вам еще раз, откажите им. Скажите, что вы прекрасно зарабатываете здесь.
  Ошеломлённая Надя вернулась домой, и начала прекрасно зарабатывать прямо с этой минуты. К ней приехал директор одной из образцовых столичных фотостудий. Надю брали фотографом - на полторы ставки. Антону предоставили место в детском саду через дорогу от дома. Несостоявшаяся диссидентка не питала иллюзий. Политика кнута и пряника была традиционна для Софьи Власьевны. Надя должна была гордо подставить шею под кнут, но не сделала этого. У неё был годовалый Антошка, и она хотела дождаться Юрия из "мест не столь отдаленных".
  Как тяжело человеку, не умеющему прогибаться и врать, согласиться на подлый подкуп, Маша могла бы не объяснять. Я знаю всё это, сказал Володя. Ты что думаешь, я балдею от выполнения ремонтных работ? Но лучше это, чем издавать книжки в обложке из колбасной шкурки.
- Что такое - из колбасной шкурки? Do you mean the sausage skin?
- Маша, не парься, рассказывай дальше!
  А что - дальше? Работа, восторги клиентов и большая зарплата. Плюс "калым", когда приглашали фотографировать элитные свадьбы и юбилеи. И всё. Ремесленная работа для фотохудожника то же самое, что поэту класть плитку в туалетах, ты понимаешь, Володя.
   Через три года пришло сообщение о смерти Юрия от саркомы легкого. Надя легко вступила в гражданский союз с Казариным, который не отлипал от неё все это время. Он был влюблен, Надя - нет. Она уже никого не могла полюбить, кроме искусства. Но искусство было для неё закрыто, а Казарин - человек добрый, умный и понимающий... Они заключили официальный брак. Детей от этого брака не родилось.
    А Надя стала пить. Она пила запоями, сначала - сидя дома, потом - пропадая по несколько дней. Казарин терпел, разыскивал, покупал липовые больничные, чтобы выгородить Наденьку на работе. Санатории для элитных пьяниц, капельницы, даже гипноз - всё было испробовано, и все тщетно. Казарин прекрасно понимал, почему жена пьет. Она не любила его. Она любила умершего Юрия и живое искусство, но оба предмета любви были для неё закрыты. И тогда он решился на страшный, рискованный и благородный шаг. Во время выставки, организованной ему добрым советским правительством в самой вражеской стране мира, Казарин попросил политического убежища. Наплевал в лицо Родине, давшей ему славу, положение и почет. Бросил ведомственную дачу и льготы Союза художников.
  Надя, оставшаяся в СССР, немедленно бросилась в Кей-Джи-Би.
- Отпустите меня к мужу. Я не могу жить без него.
Она ожидала какого угодно ответа - злобного:"Нет!", садистского: "Мы подумаем" или расплывчатого: "Международная обстановка нестабильна"... А ответ был прост и груб:
-  Да катись ты куда хочешь, дешёвка! Сдалась ты кому!
 - Really, зачем Надя им сдалась, - продолжала Маша, - она была для Советской власти ненужная единица. Поднимать из-за неё международный скандал не стоило. Через два месяца она была в США вместе с Антоном, моим будущим папой.
- Дальше можно не рассказывать, - сказал Володя, - в Штатах заценили, прославили и превознесли. А потом в СССР началась перестройка, и они вернулись.
- Только бабушка вернулась. Казарин умер, а мой отец закончил к тому времени хай-скул, получил стипендию Калифорнии на обучение в университете. Его увезли из России шестилетним ребенком, что ему было делать в этой стране?
- Я всю жизнь живу в этой стране, - сказал Володя, - и то мне здесь нечего делать. И ни на какое Кей-Джи-Би вину не спишешь.


  Глава 8. ... вообще не мечтала о каких-то особых свершениях, достижениях и событиях...


     По возвращении в город Володя имел в записной книжке телефоны Надежды Александровны, Маши и Машиного отца, а также Машин имейл. То, что в США кого-то заинтересуют его стихи, Володя по-прежнему считал бредом, да и вся жизнь казалась ему бредом в тот период. Лето заканчивалось, листва городских деревьев стала мрачно-зелёной, по асфальту часто лупили дожди.
  "Ничего не сдвигается в жизни. Я опять без образования, без работы и без девушки. Остается только смотреть в окно и писать графоманские рифмовки про дождь и одиночество".
  От нечего делать Володя решил позвонить Верке. Она писала ему, что уже полтора месяца живет в этом городе. Верка, девчонка лучшего друга Матвея, с которой Володя жил на одной улице в Волчанске. Она получила богатое наследство. Врёт, небось, думал Володя, откуда у неё богатые родственники. Всю жизнь они с бабкой "голый хрен без соли доедали", как выражались в Волчанске.
- Алло! Вера, ты?
- Вовка? - она мгновенно узнала его голос. - Ты где?
- Дома. Хочешь, приезжай ко мне, если не занята.
- Лучше ты ко мне. Я обед вкусный сварю. Пиши адрес.
  Володя собрался за пять минут. Перед выходом из подъезда постучался к соседке, бабе Клаве и спросил, где находится Веркина улица. Потрясающая игра случая, Бога, мистики или чего там еще - Веркина улица шла параллельно той, где размещался знаменитый генеральский особняк. Верка могла видеть со своего балкона, как Зинаида Андреевна распахивает окна навстречу солнцу.
 Впрочем, солнцем не пахло. Володя вышел под густой ливень и побежал к троллейбусной остановке, взбивая ногами лужи. Твою мать, когда я куплю зонтик?


        У Верки умерли обе бабушки и дядя. Из девчонки-старшеклассницы она превратилась в  богатую наследницу  с недвижимостью: частным домом в родном Волчанске и двумя квартирами в областном центре. В одну из квартир наследница решила переехать и жить там. Такой девушке, как я, говорила Верка родным и знакомым, не место в захолустье. Родные и знакомые скептически кивали головами, а потом  ехидно острили вслед, никто не одобрял Верку.
    В квартире были две комнаты, обставленные удивительными  вещами. Первые дни девушка ходила зачарованно по новому жилищу, трогала резные столбики кровати под балдахином, выдвигала ящички старинного бюро - тяжёлые, в позолоченных бордюрах, рассматривала овальные фотографии на стенах.
    Из умерших родственников Верка знала и жалела  только бабушку по матери, Софью Сергеевну. Бабушка с пяти лет заменяла ей родителей, которые сгинули на Севере. "Хотели денег заработать", - со сдержанной горечью говорила Софья Сергеевна, - "вот и заработали на два деревянных макинтоша". Верка знала, родители, оба инженеры, поехали простыми рабочими в геологической партии. В девяностые годы стало ну невозможно прожить по-человечески.  Оба погибли, когда грузовик заскользил на горной дороге. Верке с бабушкой прислали какие-то акции. Верка и в новую квартиру привезла их, вместе с фотографиями отца, матери и бабушки. Что делать с акциями, восемнадцатилетняя Верка не знала, равно как и с фотографиями родителей. Она не помнила отца и мать, у неё даже не было стресса, когда они умерли.
- На самом деле был, - объяснял Матвей, Веркин парень. - Просто ты забыла его. Психика загоняет детские страхи внутрь, а потом они вылезают наружу во взрослом возрасте.
    Может и так, думала Верка. Я из-за бабушкиной смерти тоже не особенно грустила, хотя прожила с бабушкой всю мою жизнь. Скорее, дело  не в психике, а в том, что смерть была предсказуемой. Софья Сергеевна сначала просто болела, потом сильно болела, затем ей сделали операцию, а дальше забрали в "Милосердие" - так назывался крошечный районный хоспис на десять коек.
- Ты же не сможешь ухаживать за бабушкой, - сказала Верке пожилая докторша, - она в тяжелом состоянии. её надо колоть каждые три часа. А тёте Кате с тобой хлопот хватает.
    Тётя Катя была мамина сестра, младшая бабушкина дочка. Хлопот ей с Веркой не было никаких. Верка жила одна в бабушкином доме, сама себе готовила, сама стирала и навещала бабушку в хосписе.
- Давай по очереди навещать, - сказала тётя Катя, - у меня дел по горло, ты знаешь.
     Верка не знала, в чем состояли тёткины дела, скорее всего, той просто казалось бессмысленным тратить время на бабушку. Софья Сергеевна  почти ничего не соображала  от наркотиков, которыми ей заглушали боль. Спала или молола полную ерунду: Таня, ты покормила Лорда, Таня, ты заплатила за телефон. Таней звали умершую Веркину мать, а кто такой Лорд, девушка понятия не имела, наверное, мамина собака из давних-предавних времен.
    Иногда  сознание бабушки возвращалось, она узнавала внучку, и начинала злобно, отчаянно ругать её.
- Зачем пришла? Иди, уроки делай! Кому ты нужна будешь после моей смерти с тройками?
   Верка знала, что это не бабушка злится, а её боль, кошмарная, лишающая разума даже сквозь наркотики.
"Скорей бы умерла", - думала Верка, ей стыдно было, что она так думает о своей милой любимой бабушке, но ничего поделать с собой не могла.
    Поэтому она и не испытывала стресса в чужой квартире, наполненной чужими странными вещами и вещицами. Дверь на балкон, увитый вьющейся розой и настурциями, была нараспашку все лето. К Верке свободно влетали тёплые запахи города. Она выходила на балкон и наливала себе яблочного сока. В чужой красивый бокал из толстого стекла с морозной мутностью. И бросала кубик льда, замороженный в найденной в дубовом буфете формочке для льда. На формочке было клеймо "McGregor & sons.The U.K."


     Бабушка мечтала, чтобы Верка поступила в институт. Конечно, ей тяжело было "тянуть" внучку, но козы, кофты, которые бабушка и Верка вязали из козьей шерсти на продажу, и овощи с огорода давали возможность не нуждаться. Кроме того, педагогический вуз стоил довольно дёшево. Верка совершенно не хотела быть учителем, тем более рисования - известно, что учителя рисования и музыки самые ничтожные люди во всех школах. А больше ни на что Верка со своими четвёрками претендовать не могла.
- Она даже в институт документы не отвезла! Она хочет жизнь прожить дурой без образования! - орала тётя Катя, когда стали известны условия бабушкиного завещания. Все думали - нет у Софьи Сергеевны никакого завещания, и её имущество - дом, участок и деньги на книжке будут разделены поровну между прямыми наследниками: тётей Катей, дядей Шуриком и Веркой.
    Фигу с маком, думала Верка. Бабушка оставила всё мне, и не надо теперь поступать в дурацкий вуз! Я буду просто жить в своем доме, разводить помидоры и огурцы, вязать кофты из козьей шерсти, и выйду замуж за Матвея.
    Тётя Катя пробовала ходить в какие-то инстанции, жаловаться на Верку. Но ей везде ответили - девушке восемнадцать лет, и она сама себе хозяйка. Тетя Катя отстала от Верки, только орала на всех перекрестках городка, что племянница катится по наклонной.
    Когда пришло сообщение, что в областном центре умерла Веркина бабушка по отцу, и оставила Верке свою квартиру и квартиру умершего тремя месяцами раньше бездетного дяди Сёмы, тётя Катя сначала пришибленно молчала, а потом придумала ехидное прозвище "топ-модель из Долгопропащенска" и распространила его по городку.

   Верка не выглядела как топ-модель. Она была маленькая ростом, и ни о какой модельной карьере никогда не мечтала. Она вообще не мечтала о каких-то особых свершениях, достижениях и событиях. Выйду замуж за Матвея и буду просто жить, говорила она, когда подруги спрашивали, что она собирается делать после школы.
   Но когда Верка оказалась в областном городе, мысли её изменились.
- Никогда не были в большом городе, Вера? - спросил нотариус, Сергей Витальевич.
- Была, почему же, - ответила Верка, - и в Москве была на экскурсиях, и в Питер мы на три дня всем классом ездили. А в этом городе я вообще сто раз была...
   Но глаза у Верки были растерянные,  душа дрожащая от волнения. Она увидела, как красивы чистые широкие улицы. Она почувствовала, как приятно ступать по асфальту вместо бугристой земли,  и как здорово ехать в троллейбусе вместо того, чтобы идти два километра под дождём и ветром.
   Более того. Верка увидела, как смотрят на неё мужчины.
   Она и раньше знала, что красивая (хотя  не топ-модель). Бабушка говорила. Ленка и Юля, подружки, говорили. И Матвей, конечно, говорил.
    А сейчас об этом кричали, вопили, даже выли мужские взгляды. Ошеломлённые и страдающие мужские глаза впитывали блеск Веркиной медовой косы. "А что было бы, если бы я распустила волосы?" - смеялась про себя Верка. Силу своих волос она знала. Матвей, Володька Рыбаков и парни-одноклассники теряли дар речи от вида этого золотого плаща, спадавшего Верке до копчика.
   В город наследница приехала с косой, зато в коротком пальтишке, которое ей связала покойная бабушка и в очень короткой юбке, которую связала сама. Город восхищался изяществом длинных ножек и тонкой талии. Город вообще очень сильно впечатлился Веркой, можно сказать - заболел, затемпературил слегка, и этот слабый приятный жар передался девушке.
   Она сидела в кафе напротив нотариуса Сергея Витальевича, отпивала крошечными глоточками горячий шоколад, щёки её горели, глаза (голубые как у ребёнка, большие, как у куклы) блестели.
- Верочка, а может, сходим сегодня куда-нибудь вечером? - спросил  нотариус, истомлённый скучным докладом о наследстве и красой наследницы.
Верка вздрогнула:
- Нет-нет, я не могу! У меня жених есть!

   В захолустном Волчанске все говорили "у меня есть парень". Верка употребляла бабушкино слово "жених". Потому что парень - этот тот, с кем просто ходишь за руку с дискотеки и целуешься в тени забора. А жених - это будущий муж. То, что Верка выйдет замуж за Матвея, никто в городке не сомневался уже четыре года.
   Верке было четырнадцать, Матвею - шестнадцать, когда всё только началось. Она несколько раз ловила на себе его взгляды в школьном вестибюле  или буфете.
- Кто этот малый? - спросила она у Юли, которая знала в городке всё и всех.
- Это Нестеров из десятого "вэ", - ответила та.
    И сразу же перешла на горячий возбуждённый шепот:
- Он радиотехникой занимается, какой-то борьбой японской, и ещё он лучше всех в школе по химии. Его даже на российскую олимпиаду посылали. Они за Мокрым Оврагом живут, мать у него такая страшненькая, библиотекарша в очках, а отца нету, она его нагуляла.
   Такая подробная характеристика испугала Верку. Она никогда не была смелой, и не ставила для себя таких высоких планок. Самым недостижимым препятствием ей казались не химия и японская борьба, а внешность Матвея. Он был, наверное, самый красивый парень в городе. В школе, во всяком случае, точно. Верка несколько дней рассматривала его тайком, предпочитая глядеть сверху, с лестницы. Снизу не особенно получилось бы, потому что Верка доходила Матвею головой до середины груди. Рассматривая и думая, восьмиклассница постепенно влюблялась, но тихо и смиренно, понимая, что шансов у неё никаких.   
    А потом она зацепилась косой за шиповник. Без всякой романтики, наоборот, смешно и по-дурацки. На физкультуре огибала на лыжах школьный стадион, обсаженный сиренью и шиповником. Коса зацепилась за обледенелую колючую ветку. У Матвея тоже была физ-ра. Он заметил, потому что ехал как раз сзади Верки, и не дал ей упасть на потеху двум классам.
- Котина, стой!
 Он знал её фамилию. Более того, он знал её отчество!
- Извините,  Вера Аркадьевна! Я не дёргаю вас за волосы, я спасаю вас от гибели!
  Он смеялся. На щеках у него был румянец, на верхней губе - тёмный пушок в крошечных кристаллах замерзшего пара. Никогда раньше Верка не видела его так близко. Оказалось, высокий рядом с маленькой - это не смешно, а романтично, и выглядит совершенно по-взрослому.
- Спасибо! - сказала Верка детским голоском.
- Ну и коса! Как у Василисы Микулишны... По правилам техники безопасности надо бы её под куртку засунуть. Давай, помогу!
   На глазах у двух классов и двоих физруков Матвей Нестеров расстегнул молнию на курточке восьмиклассницы Котиной и засунул косу под воротник. Никто не прокомментировал это событие ни единым словом. Все почему-то поняли, что это всерьёз, надолго, может быть - навсегда. В тот же день Матвей дождался Верку после уроков. При всех взял у неё из рук сумку с учебниками:
- Давай. Провожу тебя, а то ещё где-нибудь зацепишься.

   Верка была бы рада зацепиться за Матвея, приклеиться к нему намертво. И Веркина бабушка была бы этому рада, и мать Матвея, страшненькая библиотекарша Анна Павловна, и все учителя, и весь Волчанск. Матвей и Верка были единственной крепкой школьной любовью. Все остальные подростковые пары распадались через две недели "гулянья". А эти двое остались вместе после того, как Матвей закончил школу, после того, как поступил сначала на учёбу, потом на работу и вторую учебу, заочную... Роман длился три с половиной года, что редко встретишь даже у взрослых людей. Они вместе обедали, вместе делали уроки, Верка часами наблюдала, как Матвей паяет свои радиодетали, Матвей сидел с Веркой, когда она вязала кофты и платки из козьей шерсти. Они даже оставались ночевать друг у друга. Конечно, не в одной постели. Кстати, о постели... Первый поцелуй произошел  практически сразу после исторической стыковки с кустом шиповника. А все остальное приходило постепенно, с большой растяжкой во времени, и ни разу инициатором не был Матвей.
  "Наверное, я более темпераментная, как он говорит", - рассуждала Верка.
  Это именно она во время поцелуев задрала на Матвеё футболку и стала целовать его ключицы и соски. Конечно, Матвей проделал то же самое с Веркой - как бы в ответ, и это вошло в их любовный арсенал, и Верка похвалялась перед подружками малиновыми и фиолетовыми пятнами, и с радостным дрожанием сердца вспоминала перед сном.
    Это было в её девятом классе. А на летних каникулах, с девятого на десятый, Верка стала инициатором более приятных и более запретных прикосновений.
- Это называется "петтинг", - сказал Матвей, после того, как Верка опять начала, а он повторил. - Я давно про это читал.
- Почему ты мне не даешь про это почитать?
- Я в Медицинской Энциклопедии читал, у матери на работе, они справочники на дом не выдают.
  Ещё он сказал, что Верке ничего не надо читать, она всё знает от природы. Голос крови, восточный темперамент.
- Какой же восточный, когда я русская?
- У тебя отец был еврей.
   Верка заспорила. Евреи - это всякие Розенфельды, Кауфманы, Бронштейны. А Котина - чисто русская фамилия, от кота происходит.
- Котин - это еврейская фамилия, я читал.
    Матвей читал всё на свете, и спорить с ним было бессмысленно. Верка не слишком-то разбиралась в национальностях, как и все жители их городка, заселенного коренными русаками, с фамилиями, заканчивающимися чаще всего на "ёнков", "онков", "енков" - Макаренков, Шалашонков,  Бурчёнков. Бабушка тоже не знала, что Котин - еврейская фамилия.
   В квартире, доставшейся по наследству, Верка  поняла, что Матвей был прав. Среди книг было несколько очень старых, в сильно потрёпанных переплётах. Верка могла прочесть в них только титульные листы, где готическим шрифтом обозначены были годы издания - 1906 и 1907, и место издания - Vienna. Вся внутренность книг пестрела таинственными изогнутыми знаками, похожими на магические письмена.
- Иврит, - пояснил нотариус Сергей Витальевич. - Еврейская письменность. Я не знаток, конечно.
   Значит, верно, у меня восточный темперамент, думала Верка, прижимая к щеке прохладную статуэтку - мальчика с белым зонтом. В унаследованной квартире было много статуэток, но мальчик с зонтом нравился Верке больше всего. Она даже брала его с собой спать. Дома Верка до окончания школы спала с мягким игрушками.

    Квартира покойной бабушки Дины Марковны Котиной находилась в историческом центре города. Молодой губернатор энергично менял облик города, превращал его из купеческой слободы в мегаполис западного типа. Уже много улиц перекроили, расширили, украсили сверкающими торговыми центрами и тротуарной плиткой в форме цветочков. Но ту часть, где жила покойная Дина Марковна, перестраивать было нельзя. В большинстве этих толстостенных домов с широкими окнами и лепными карнизами жил в прошлом кто-то великий. Поэтому вся улица оставалась в стиле русского барокко, сильно облупившемся, конечно. Впрочем, Веркин дом совсем недавно покрасили, а в ремонте он не нуждался - так добротно был выстроен. Верка раньше была равнодушна к истории. А теперь стала читать мемориальные таблички на своей улице, запоминала имена и смотрела потом их в Большой Советской Энциклопедии, которая имелась, конечно же, в квартире покойной Д.М.Котиной. Или звонила Матвею и спрашивала:
- Слушай, а кто такой был Чебышев? А Бердяев?
  Матвей отвечал быстро, и спрашивал о своем:
- Чем ты занимаешься? Была у нотариуса? Приходили по объявлению?
  Объявления о сдаче второй, дяди Сёминой квартиры, дал Матвей - в Интернете и нескольких областных газетах. Очень быстро квартиру сняли, хотя Верка ещё не вступила в наследство, нотариус объяснил, что это можно. Верка получила деньги за полгода вперед. Их было так много, что она ужаснулась, и почти сразу же подумала - и зачем мне вообще работать? Я буду сдавать квартиру, и жить на эти деньги.

    Верка испытывала неприязнь к работе. Не то, что она была ленивая. Наоборот, в детстве её ставили в пример в школе и на улице - посмотрите на Веру! какую морковку Вера вырастила! Вера в одиннадцать лет обед варит и кофты вяжет, а ты...
  Да, варить обед, вязать кофты, полоть огород, даже чистить курятник Верка была рада. Но ходить каждый день на службу, как это делали все вокруг, ей очень не хотелось. И ни одна профессия не казалась ей интересной. Она бы не хотела чахнуть в холодной библиотеке среди пыльных книжек, как мама Матвея, или париться над скучными отчётами, как тётя Катя. Учителей в школе, зачуханных, психованных и думающих только о зарплате, Верка жалела. А ещё больше жалела Матвея, который день-деньской проводил среди воя и визга станков мебельной фабрики.
   Никаких других работ Верка не знала, но предполагала, что везде так же скучно, тяжело и мучительно.


   - Нельзя в восемнадцать лет жить рантье, - сказал Матвей. - Просто позорно!
  Он сказал это строгим голосом, рассматривая удивительную мебель покойной Дины Марковны. Приехал в субботу навестить Верку, привёз ей банку козьего молока и пакет первой зелени с материного огорода, и с порога начал критиковать.
- Что такое рантье? - спросила Верка.
- Человек, который не работает, а живет за счёт собственности.
- Что же я, по-твоему, даром должна сдавать эту квартиру?
- Не даром, конечно, но просто сидеть дома молодой здоровой девке - это ж охренеть можно! Тебе не скучно?
   Верка пожала плечами. Потом показала Матвею, чем занимается, пока сидит дома: рисунки, наброски городских улиц простым карандашом, и иллюстрации к детским сказкам, в цвете.
- Тут столько книг со сказками, и авторскими, и народными. Я столько в жизни не видела.
   Матвей пристально посмотрел на Верку:
- Тебе это интересно?
  Она бросила расслабленный взгляд на потолок. Потом прыгнула и повисла у Матвея на шее.
- Матюха, не будь занудой! Поцелуй меня и пойдем обедать на балконе! Ты ведь никогда в жизни не обедал на балконе!
   Борщ у Верки был, наверное, самый вкусный на свете. Картошка с курицей в большой сковородке получилась такая ароматная, что прохожие оборачивались. И день был под стать обеду - прозрачное радостное июльское тепло, зелёные макушки ясеней подметали и без того чистое небо, голуби смотрели с верхушки серого памятника, что там люди едят на балконе.
- Нравится улица? - спросила Верка.
- Очень. Я вообще урбанист в душе. Человек города. Странно, я ведь родился в нашей глуши.
- А я здесь родилась. У меня официальное место рождения  в этом городе. Просто потом отец разругался со своей роднёй, и они с мамой переехали в Волчанск, а вскоре - в Сибирь. Мне так бабушка рассказывала.
- Здесь очень красиво, в старом центре, - сказал Матвей, - но мне и в новом нравится.
  Верка не сказала - почему же ты не бросишь Волчанск, не переедешь сюда, ко мне! Всё это было давно обговорено, и не имело смысла перетирать снова, больно - как мочалкой по ссадинам.
Матвей был связан с Волчанском на долгие годы - ужасной, кабальной, мучительной связью.

   Анна Павловна Нестерова, заведующая районной библиотекой, родила своего единственного сына в тридцать восемь лет. Она никогда не была замужем, и даже ни с кем не гуляла, куда ей, такой невзрачненькой. В Волчанске более красивые девки оставались одиночками, потому что мужики от захолустной тоски пили, по пьянке дрались, попадали в аварии и тюрьмы, а те, кто не желал спиться, уезжали навсегда в Москву.
  Анне Павловне надо было бы памятник поставить, за то, что она в девяностые (задержка зарплат, голод, бардак) ухитрилась вырастить сына. Конечно, родители помогали. Нищие пенсионеры и нищая библиотекарша вырастили лучшего парня в городе. Учителя и соседи не могли нахвалиться Матвеем. Он был как будто заговорённый от всего плохого. Не научился курить, хотя все приятели дымили с двенадцати лет, не матерился, в то время, как весь Волчанск  разговаривал на смеси сельского диалекта и мата. Более того, он учился на одни пятёрки, и не был при этом занудой-очкариком.
  В единственной средней школе Волчанска было не принято давать золотые медали "чужим". Точнее - медали давали только детям начальников и своих же учителей, изо всех сил натягивая отметки. "Чужим", наоборот, занижали пару-тройку оценок, чтобы не лезли со свиным рылом в элитную категорию.
   Матвей Нестеров оказался исключением. Ни у кого не поднялась рука поставить ему четыре. Физкультурник регулярно получал премии за Матвеевы победы в личных зачетах, зловредной математичке он отремонтировал все парты в классе и компьютер дома, а директрису-химичку прославил на весь свет своим вторым местом  в российской олимпиаде. Медаль дали!
  - Еще бы денег к ней подсыпали, - ворчал дед Матвея.
   Дед ходил по всем инстанциям, показывал медали, золотую Матвея и свою - ветеран труда. Тряс удостоверением бывшего малолетнего узника нацистских лагерей. Показывал справку о доходах Анны Павловны. Требовал для Матвея бюджетного места в вузе.
   Инстанции ахали, рассказывали о дырах в бюджете, причитали: "Мы - район бедный". Анна Павловна уговаривала отца не наживать себе инфаркт и плюнуть на всё. И в это время ей позвонила госпожа В.С. Миляева.
   Сын этой дамы, Алексей Миляев, учился с Матвеем в одном классе, часто списывал у Матвея математику и химию. Но гораздо существеннее то, что В.С.Миляева являлась зам.директора самого богатого предприятия в городе - мебельной фабрики.
- Анечка, - голосом доброй феи-крёстной сказала В.С., - мы даем Матвею направление...
  Направление - значит, богатая фабрика оплатит Матвею обучение в химическом вузе. Фабрике очень нужен инженер-химик. Нынешнему осталось семь лет до пенсии, и вообще, он пьёт, терпят, только потому что заменить некем.
- Обучение, конечно, заочное. Чтобы он мог работать и тебе, Анюта,  помогать. Для начала пусть закончит курсы столяров в соседнем городке...
    Хитрая В.С. преследовала несколько целей. Во-первых, заочная учеба обойдется фабрике вдвое дешевле очной. Во-вторых, Матвей обязан будет отработать потраченную на него сумму. Три года или пять - потом высчитаем. А за это время Матвей женится и не захочет никуда уезжать из Волчанска. Ну, и в-третьих, В.С.Миляева получит поощрение от районного начальства и одобрение всего городка за содеянное добро.
   Вот так Матвей добровольно поступил в рабство на ближайшие десять лет.
Работа не казалась ему тяжёлой или скучной. Он учился. Он читал книги. Он получал зарплату и до копейки отдавал её матери. Он ремонтировал компьютеры и DVD-проигрыватели,  это был хороший дополнительный доход.
  Никогда Матвей не тосковал о невозможной для него городской жизни. Видимо, Верка его заразила.

   Матвей уехал, а Верка заскучала. В тишине старинного дома вдруг обнаружились скрипы и шорохи, наводившие на мысли о призраках. Ночами, закутавшись в плед, Верка уходила на кухню и зажигала свет. Город за окнами спал, только вдалеке светились голубоватые окна вокзала. Со стен на девушку неодобрительно смотрели бабушкины картинки: барышни с лорнетами и румяные дети в матросских костюмах.
- Почему он не остаётся? - сердито говорила Верка вслух. - Оставался бы хоть на два дня. Пообнимались бы. Уснули бы вместе...
  Верка думала, что пора бы им с Матвеем уже заняться настоящим сексом. Они совершеннолетние. Сколько можно играть в этот детский сад!
  Но она понимала, что это будет как-то неправильно, по-уродски. Матвей не может уехать из Волчанска и жить с Верой постоянно. А Верка не хочет возвращаться в Волчанск. Как же тогда жениться, что это за муж, приезжающий в гости?
  Девушке было тоскливо. Она начала понимать - зрением, слухом, осязанием и даже вкусом - что такое одиночество. Оно похоже было на нестерпимо зудящего комара, которого страшно хочется прихлопнуть, но он - невидим...
 - Бабушка умерла. Родители умерли. Матвей далеко, - шептала Верка и плакала.
   Очень страшно плакать одной на пустой кухне, в старинном доме, где какой чёрт только не жил за двести лет, в ночном городе, где ты не знаешь ни одной души.
  Впрочем, одну душу она знала. Володька Рыбаков, лучший друг Матвея. Всё лето он мотался по стройкам, и вот позвонил - как раз вовремя, когда тоска совсем загнала Верку в угол.
   




Глава 9. ... разве не к этому стремятся все люди на свете?...

- Скажи, но ведь это неправильно - когда люди любят друг друга и живут порознь? - спрашивала Верка. На щеках у неё пылало два пионовых лепестка - румянец от вина, которое принёс Володя. И губы были пионовые.
  У Володи было благодушное настроение от Веркиных рубленых котлет и запечённой с сыром картошки. Даже серенькое небо, висевшее над крышами старинных особняков, казалось ему благородным, гравюрным, почти петербуржским.
- Но это же ты уехала из Волчанска, Верёнок, - возразил он, - осталась бы с Матвеем. Кой чёрт принёс тебя сюда?
- А ты сам зачем уехал? - запальчиво крикнула Верка.
  Ей серое небо не нравилось. Не нравилась и Нонна, о которой Володя рассказал во время обеда и винопития. Верка не любила молодых женщин, которые выходят замуж за старых козлов. Это проституция, открыто сказала Верка. Володя растерянно покачал головой.
- Он не так, чтобы старый... Как мой батя, наверное.
- Какая разница! Вот ты, стал бы ты спать с тёткой в возрасте своей мамы?
   Володя налил себе и Верке ещё по рюмке и рассказал про Зинаиду Андреевну, дом которой, кстати, вон там виднеется, такой розовато-серовато-крапчатый.
   Вот такая беседа шла у Верки и Володи, двух юных и напуганных жизнью птичек, прилетевших из чистых садов дабы закоптить перья над бензиново-гудронной клоакой. От вина и откровенности Верка всё сильнее закипала гневом на жизнь, а Володя расслаблялся и философствовал.
  - Мы неправильные люди, понимаешь? Ты, я, Матвей. Родились не в то время и не в том месте. По устройству ума мы - городские, а по образу жизни - деревенские. Нам в Волчанске плохо, и здесь - не особо хорошо. Потому что мы - сбой программы.
- Какой программы? - удивилась Верка.
- Биологической.
  Володя стал развивать мысль о мутации генов. "Когда люди поколениями живут в одном городке, они вольно-невольно заключают близкородственные связи. Потомство мутирует. Оно получает качества, несвойственные данной популяции..."
- Ерунда всё, - сказала Верка. - Мой отец был в Волчанске приезжим. И отец Матвея, говорят, тоже.
   Она встала с места и распахнула балконную дверь, чтобы слегка охладить горевшее лицо. Ветер отмахнул подол её короткого платья чуть вправо. И Володя вдруг подумал, что ноги у мелкого Верёнка, соседки по улице, подружки Матвея, очень даже ничего. Не хуже, чем у Нонны. Он шагнул к ней и приобнял за талию. Одной рукой, конечно.
- Ты чего? - обернулась Верка.
  Нельзя сказать, что лицо её казалось разгневанным или расстроенным. Но Володя очнулся от наваждения.
- Оса. Села к тебе на спину. Я её согнал.
  Приставать к девушке лучшего друга - поступок не из арсенала нормального человека. Верка, может, и не подумала так, но Володя сам мысленно обозвал себя уродом и предателем, и засобирался домой.
- Да посидел бы ещё! Вино не допили.
- Сама допьёшь. Или в холодильник поставь, я на днях ещё забегу.
   Володя очень надеялся, что Верка не поймёт причины его стремительного ухода. Она же ещё маленькая, говорил он себе. Секса у неё никогда не было. Конечно, непорядок, что она живёт одна в большом городе, здесь полно сволочей. И я едва не стал одним из них... Он вспомнил форму Веркиных ног и тепло её спины, и остановился так резко, что налетел на парня, раздающего рекламные флаеры.
- Слепой, что ли? - заорал парень, а дальше выдал поток обсценной лексики.
  Володя даже не обернулся. Мысли его взрывались, в груди и животе горело.
  - Потому что так жить нельзя, - пройдя несколько шагов, сказал он вслух, - в двадцать три года жить без секса полтора месяца! Это ненормально!
  Люди испуганно шарахались от него. Володя шел, не замечая луж и фонтанов грязной воды, которые поднимал своими кроссовками. Он позвонил в дверь абсолютно машинально. Издалека ответили: "Иду-иду!", и пожилая горничная, отперев, крикнула насмешливо в глубину дома:
- Зинаида Андреевна! Этот Вова, не помню фамилии, пришел весь мокрый!
Володя вошел в прихожую и зацепился ветровкой за чучело кабана.
- И пьяный! - добавила горничная.
  Зинаида Андреевна в вечернем образе (атласный халат цвета топлёного молока, расписанный бутонами роз, аромат дорогих кремов, отсутствие макияжа) показалась Володе необыкновенно милой и доброй.
- Вовка! На кого ты похож, идиотик!
  Пока она снимала с него мокрую одежду, Володя изо всех сил контролировал себя, чтобы не брякнуть ей: "Мам". Именно так мама раздевала однажды его, вернувшегося с субботней ночной гулянки, пьяного, в грязи из волчанских луж, окровавленного. И так же приговаривала: "Вовка, Вовка, когда ты повзрослеешь!".
- Вот сухая пижама. Надевай!
  Но Володя отбросил пижаму и повалил Зинаиду Андреевну на её удивительную овальную кровать. Мама, Верка, незабвенная Женя Лебедева, блистательная Нонна, пухлая Маша Челищева, все разом закрутились в воображении, Володя всех их сейчас любил, вожделел, ненавидел, отвергал...
- Ай, Вовка! Вот сумасшедший! Не так быстро! Ещё, ещё, ещё, ещё!
  В первой паузе, когда Зинаида Андреевна ловко прикурила две мятных благородных "Данхилл" для себя и Володи, в куче мокрых Володиных одежд загудел мобильник. Володя вскочил и, стоя голый напротив овальной кровати, спросил:
- Что, Вера?
- Ты говорил про эту тётку, с которой у тебя было... у неё ведь своё издательство, да? Может, она возьмёт меня на работу? Я могу рисовать картинки в книгах. Иллюстрации, то есть.
- Хорошо. Я поговорю. Обещаю, Верёнок.
- Это что за Верёнок? - снисходительно подняла бровь Зинаида Андреевна.
  Володя стал рассказывать и показывать в своем телефоне фотки Верки с Матвеем. Дождь за окном вступил в новую фазу - длительное, совсем уже осеннее рыдание, тягучее, как зубная боль. Серая влага окутывала город, печаль рассеивала свои больные споры, словно трухлявый гриб.
 - Хорошо, что-нибудь придумаем для девочки, - благодушно сказала Володина влиятельная женщина. - Пусть придёт в понедельник в издательство. Оставайся у меня ночевать, Вова! Муж в Германии, а меня завтра в театр позвали на премьеру... Сходим вместе.
  Володя кивнул. Чем сходить с ума в плачущем бессмысленном мире, лучше уйти в телесные ощущения. Тепло, сытость и довольство, разве не к этому стремятся все люди на свете?
"Я, правда, чаще бегу в противоположную сторону от этих благ. Но сейчас сил нет."
  Володя пытался пожалеть сам себя. С зажмуренными глазами - получалось.

  Театралкой Зинаида Андреевна не была. То есть, в душе не была. В душе она предпочитала просмотр качественного эротического фильма французского или даже американского производства, дома на мягком диване, с рюмочкой бренди в руке. Но положение обязывает. Театр - центр культуры, и для общения с себе подобными, инженерами человеческих душ, необходимо время от времени отдавать визиты Мельпомене. Примерно такими словами она объясняла свою позицию Володе, а тот рассеянно рассматривал крупные фотографии ведущих актёров, развешанные по стенам фойе, и наряды местного бомонда. Среди первых он увидел чёрно-белую фотографию модного Будницкого, с которым имел честь познакомиться в ночь депрессивной пьянки с Русланом. Изображение Будницкого было с лёгкой печалью на челе, с нездешней возвышенной тоской в глазах.
- Игорёк здесь хорош, - сказала Зинаида Андреевна, и добавила на ухо Володе, - я, признаюсь, перепихнулась с ним один раз. Для расширения кругозора.
- Ну, и как? - спросил Володя. - Расширился? Кругозор?
- Не ревнуй, солнце. Ты лучше.
  До первого звонка Зинаида Андреевна поздоровалась, наверное, с тремя десятками леди и джентльменов, и всем представляла Володю:
- Владимир Рыбаков, молодой и очень талантливый Поэт.
Слово "поэт" произносилось с сильно артикулированным "о" и с большой буквы, но Володю это не раздражало - в Зиночкином кругу все так говорили. Часть бомонда была ему знакома по светским посиделкам и творческим вечерам. Все те же янтари, бороды, бирюза, трубки, шали, кашне... И вдруг в этой каше из немолодых человеческих лиц и неюных же аксессуаров сверкнула ослепительная вспышка. Володя в первую минуту зажмурился, а открыв глаза, едва справился с дрожащими губами, хаотично пульсирующей кровью, временной потерей голоса. Хорошо, что Зиночка выдала ему для визита к Мельпомене шёлковый свитер своего супруга. Свитер был длинный, и скрыл самую неуправляемую часть тела.
- Драматург, это такая редкая специализация для женщины, особенно в столь юном возрасте, - бормотал над ухом Володи чей-то знакомый голос. То ли писателя Упарина, то ли художника Кникича.
  Редкий драматург юного возраста улыбалась Володе слегка насмешливо, слегка печально. Свет её волос, рассыпанных по голым плечам, озарял фойе, затмевал блеск всех подлинных брильянтов и фальшивых улыбок. Что-то тёмно-фиолетовое, ассиметричное и складчатое облекало её стройный стан. Сквозь ткань очень хорошо прорисовывались все впадины и выпуклости тела, которым Володя грезил и бредил. Он опустил взгляд к области волшебного треугольника, а потом упёр его в пол, в холодные плитки розового и крапчатого мрамора. Очень хотелось лечь на эти холодные плитки лицом - хоть немного умерить адский жар.
- Привет, Володя, - сказала Нонна, - что ж ты не здороваешься? Не узнал?
  Она повернулась к своему Виктору Михайловичу (надо справедливо отметить, стройному и импозантному дяденьке в смокинге) и сказала:
- Познакомься, это Володя. Помнишь, я тебе рассказывала?
  Что она рассказывала, рассеянно думал Володя, пожимая руку мужа-своей-возлюбленной, неужели о нашей с ней... связи? романе? адюльтере? почему мои мысли осторожненько обходят слово "любовь"? Потому ли, что  с точки зрения янтарей, бород, шалей, смокингов - это не любовь?
- Ты ведь читал "Круглый дом", кажется? - спросила Нонна, спокойно беря Володю под руку. - Они возили его на театральный фестиваль во Францию. Кажется, имели там успех. Я ещё сама не видела. Вместе поглядим, что у них получилось. Пойдем в нашу ложу. Места есть, я скажу администратору...
 Она ещё что-то говорила, и вела Володю за собою - к служебной двери, как он понял. Состояние Володи было до того расслабленным, что он не сразу спохватился - а Зина? Зина спокойно шла за Володей и Нонной под руку с Виктором Михайловичем.
" Вот как легко переставить пару фигур на доске. И всё становится на свои места", - подумал Володя, - "почему люди так неправильно образуют пары?"

   На сцене зажёгся голубоватый свет. Нонна облокотилась на правую ручку кресла (а справа сидел Володя). В голубоватом свете Сын и Дочь жонглировали тремя предметами - старинным подсвечником, яблоком и фаллоимитатором. Играла музыка Вагнера, сначала в исполнении оркестра, а затем в компьютерной аранжировке. Публика в зале разглядела фаллоимитатор на третьей минуте жонглирования и забормотала. Нонна нервно закинула ногу на колено. Володя хотел успокаивающе погладить её колено, но не посмел коснуться даже локтя.
- Смело! - воскликнула Зинаида Андреевна.
- Ничего особенного. В одном театре на Бродвее я видела, как герой-любовник реалистически насиловал плюшевого тигра, - со смешком ответила Нонна.
  Сын поймал подсвечник, яблоко и фаллос и разложил их в ряд на столе. Музыка стихла.
- Что из этого является основой современного мировоззрения?
 Дочь ответила усмешкой - точь-в-точь, как у Нонны и заговорила, странно растягивая начала фраз и неестественно обрубая концы.
- Яблоко дало Еве власть над мужчиной и Богом, но отдало её во власть дьяволу. Это наиболее сакральный предмет. Однако я выберу подсвечник. Им проще убить.
- Считаешь, что наша цивилизация держится на зле? - спросил Сын.
  Брата играл Будницкий. Он держался отрешённо, как будто передозировал снотворное.
- Они так должны разговаривать? - спросил Володя у Нонны.
- Да, - она мотнула туфелькой, - это часть авторского замысла.
 Свет на сцене и даже слабая подсветка в зале погасли, и в кромешной тишине зазвучал усиленный микрофоном голос Дочери:
- Убийство не есть зло, убийство - это излияние в мир энергии, которая заключена в человеческой крови. Мир перенасыщен кровью, переполнен энергией, достаточно искры, чтобы произошел гигантский взрыв...
  Сначала рука Нонны скользнула к Володе на живот, потом Володя впился в губы Нонны и одновременно запустил руку под её скользкое ассиметричное одеяние. Идиотские подвывания Дочери в зачинах фраз мешали Володе взять нужный ритм. Но темнота, пахнущая дорогим мужским одеколоном (безусловно, одеколон Виктора Михайловича) и отсутствие под ассиметричной дребеденью трусиков оказались более сильными факторами.
- Я сейчас покажу тебе, как можно одним движением взорвать мир! - заголосила Дочь.
 Её crescendo совпало с началом особенной, обожаемой Володей, пульсацией Нонниных потайных складок.
- Я сейчас кончу, - прошептал Володя прямо в маленькое ухо. Нонна ответила невербально. Она раздвинула бёдра пошире и дала дорогу Володиной настойчивости.
- Может, обождём с этим? - нудным голосом спросил Будницкий.
 В темноте одновременно вспыхнули два фейерверка, "Шутка" Баха, жёстко и мрачно исполняемая на бас-гитаре, и два оргазма. Володя оторвался от Нонны одновременно с фейерверками, так ловко, что ни Виктор Михайлович слева, ни Зинаида Андреевна справа ничего не заметили. Нонин невольный короткий стон утонул в рёве бас-гитары и аплодисментах. Может, большинство зрителей ловили такой же кайф, как и мы, и хлопают сами себе, а также - драматургу и режиссёру за продуманные эффекты?
 "Как бы, однако, вытереть ногу, чёрт возьми?"
- Обалденно, Нонночка! - восторженно воскликнула Зинаида Андреевна. - Очень, очень эротично!


Глава 10. ... часто требуется именно непосредственность, невинность...

    Вероятно, неправильное воспитание или незаметные глазу физические недостатки сделали меня не таким, как все, думал Володя Рыбаков ранним утром, когда за окнами замечательного особняка Зинаиды Андреевны только начинали шуметь транспорт и птицы. Вот Нонна устроена идеально для окружающей среды. Она умело приспосабливается к его законам, не меняя при этом своей истинной природы. Ей требуется писать пьесы и сценарии. Это - её способ существования. Но для продвижения пьес нужен взрослый и опытный Виктор Михайлович. Поэтому Нонна с ним, и будет с ним столько, сколько ей нужно на данном этапе жизни. А я - слабовольное и бестолковое существо. В мире людей я - примерно то же, что эвкалиптовый псевдомедведь коала. Миленькое создание, ни на что не способное, кроме как жрать листья. Настоящий авантюрист, будущий поэт и художник, что делал бы на моём месте? Уверенной стальной лапой взял бы Зинаиду Андреевну за её влиятельное вымя. И доил бы, пока все драгоценные капли: связи, деньги, престижные занятия не выцедились бы в мое ведёрко.
    Так нет же. Володя вернулся вчера из театра и закрылся в туалете. Названивал Нонне, глядя на визитку, которую она сунула ему под финал "Круглого дома". И что? Нонна трубку не взяла, прислав СМС: "Не могу говорить". А Зинаида Андреевна стала предлагать Володе таблетки от поноса. Так и уснули, спина к спине: довольная собою, но не слабым темпераментом любовника зрелая дама и мучимый эротическими видениями юноша. Нечеловечески сложная пара, неправильная и глупая жизнь.
- Сегодня отправляйся домой, - сказала Зинаида Андреевна за завтраком, - муж вечером приезжает, мне надо привести себя и жилище в божеский вид.
  Володя рассеянно кивнул. Ему хотелось остаться одному и писать стихи, или же отправиться в битком набитый привокзальный буфет и пить там пиво... Сомнения раздирали его,  и единственное желание было оформленным и твёрдым - встретиться с Нонной. В итоге он просто поехал домой в переполненном троллейбусе, где поссорился с двумя пацанами лет по пятнадцати, явно прогуливающими уроки в школе. Мальчишки намеренно толкали народ в троллейбусной толпе, а народ терпел, побаиваясь их дебильного гогота и термоядерного мата. Со словами: "Эй, вы, перхоть изподрейтузная, успокоились, пока в табло не получили!" Володя угрожающе ткнул ближнего из тинейджеров в загривок. То ли вид у Володи из-за горьких мыслей был злой и отчаянный, то ли кулак, благодаря тяжёлой физической работе, стал не маленьким, но юное поколение угомонилось.
- Вот молодой человек порядочный! - воскликнула бабка в чёрной шляпке, которой пацаны особенно насолили, отдавив ноги. - Привёл в порядок хулиганьё! Брали бы пример, бессовестные!
- Сталина на вас нет, сволочи! - поддержал сивый дед с золотыми зубами.
- Сейчас все такие, - продолжила эстафету тётка с пышной грудью и пышной причёской, - молодой человек - благородное исключение.
  Благородное исключение покачивалось, держась одной рукой за поручень, и перебирало в такт толчкам троллейбуса свои нерадостные мысли.

   В то время, как Володя наводил сталинскую дисциплину в общественном транспорте, Вера Котина, взволнованная, в чёрном плащике, чёрном берете, с чёрной папкой  и чёрным зонтиком под мышкой, вошла в вестибюль издательства "Золотой колокол". Вахтёрша, тётка, испортившая за полвека обитания на планете Земля желудок, зрение и особенно характер, мгновенно возненавидела Верку. За тонкую талию, перетянутую пояском, за коротенькую юбочку, за нежный цвет лица и особенно за золотые косы, скрученные в "баранки". Может, тётка сама в юности была блондинкой, а из-за химических завивок стала почти лысой. Или же она поддерживала массовую идею о глупости и легкомыслии блондинок. 
- Вам кого? - жестяным голосом спросила тётка.
   Верка испугалась, как любой человек пугается этих тёток - кислых, ехидных и злорадных, сидящих, подобно цепным псам у каждой, кажется двери и дверцы нашего мира. Если есть где-то портал в параллельный мир, то у входа его, конечно же, сидит подобная ведьма. Вот почему мы до сих пор не имеем связи с параллельными мирами.
- Мне назначили прийти. Зинаида Андреевна.
- Как её фамилия? - спросила тётка, прекрасно знавшая имя-отчество главы издательства.
- Не помню, - совершенно растерялась Верка, - с ней Володя Рыбаков договаривался, вы, наверное, знаете, он поэт.
- Не знаю таких!
  Володю тётка ненавидела ещё сильнее, чем Верку, потому что всё издательство обсуждало его связь с поэтессой-журналисткой-издательницей.
- А ваша фамилия как? - вахтёрша сделала вид, что ищет в своем толстом журнале. Верка сказала раздавленным голоском: "Котина", и это короткое невыразительное словечко её спасло.
- Котина? - переспросил из-за спины мужской голос. - А вы к кому? К Зинаиде Андреевне?
  Верка обернулась, лепеча: "Да", а вопрошающий (Марк Анатольевич Гурвич, зам. Зинаиды Андреевны по финансово-экономическим вопросам, хорошо одетый, хорошо выглядящий и хорошо надушенный молодой мужчина) на несколько секунд заразился её испугом и растерянностью.
 Собственно, сначала им владело чистое рыцарское благородство, он хотел спасти дочь избранного народа от огнедышащей драконихи. В отличие от Верки, М.А.Гурвич на слух отличал еврейские фамилии от русских, украинских, немецких и шведских. Без всякого сионизма, просто понимал, что, к примеру, Мулявин - белорус, а Мулярчик - еврей, Романовский - украинец, а Будницкий - еврей, Котов - русский, а Котина...
  Но эта, о бог мой, Котина, ошеломила Марка Анатольевича красотой. Не просто смазливой рожицей, какими в больших городах улицы сверкают, будто новогодняя витрина фонариками. Нет, это была красота невинная, нездешняя, словно девушка в чёрном беретике явилась прямо из-под пальм древней Палестины. Финикиянки были блондинками, и наша праматерь Ева (еврейка, само собой) была белокура и невинна...
- Пойдёмте, - выйдя из ментального ступора, сказал Гурвич, - я вас провожу.
  Он взял Верку под руку (кроме Матвея Верка ни с кем никогда не ходила под руку!) и повёл по белой лестнице мимо задыхающейся от злобы вахтёрши. Дар речи вернулся к М.А.Гурвичу, а этот дар природа отвесила ему щедро, большими ломтями.
  - Значит, вы художница? Как интересно. Действительно, кажется, нам требовался художник-оформитель детских книг и журналов. Мы издаём, знаете ли, более десяти наименований одних только детских журналов. Не считая книг. А вы когда-нибудь работали в этой сфере? Нет? Не страшно. Иногда опыт имеет весьма негативную изнанку. Детским изданиям часто требуется именно непосредственность, невинность, так сказать, приближенная к детскому уровню восприятия реальности...
  Он убалтывал Верку, и желая произвести на неё впечатление, и чтобы занять время, в то время как его ловкий ум взвешивал все "про и контра" ситуации, и просто по привычке. Разговаривать Гурвич умел и любил. "Марк, не выноси мне мозг", - частенько говорила Зинаида Андреевна, - "назови сразу, сколько тебе надо, и слезь с моих ушей!"  Глава издательства, кстати, высоко ценила своего зама. Он был высококвалифицированным работником, и, имея прямой доступ к закромам издательства, не запускал в них руку слишком часто и слишком нагло.
  Гурвич и Верка прошли по длинным коридорам, мимо стеклянных дверей. За дверями стояли светлые столы с компьютерами и крутящиеся кресла. За каждым столом сидело по изящно одетой даме или бойкому господину. Что-то они печатали, писали, о чём-то разговаривали... Неужели я буду среди них, в этом царстве стекла и света, думала Верка. Она не знала, хочется ли ей этого. Ей было страшновато, до сих пор не прошёл шок от жуткой бабы на вахте. Хотя запах одеколона Марка Анатольевича ей нравился.
 - Привет, Юленька, - на ходу поздоровался со своей секретаршей Гурвич, - проходите, Верочка. А что, Юленька, планёрка сегодня будет?
-  Шефини-сегодня-не будет-звонила-приезжает-муж-надо-встретить по-человечески-и-чтобы-мы-сами-всё-если-что-звонить-ей.
  Верка испугалась второй раз, когда услышала эту пулемётную очередь из уст склонённой над клавиатурой дистрофично худой девушки. Но Гурвич совершенно спокойно кивнул и провёл Верку в свой кабинет. При этом рука его ласково коснулась Веркиной талии. И надо бы Верке насторожиться, но она была так испугана и подавлена незнакомой обстановкой, что даже не заметила. Она сняла плащик и берет и подала их доброму начальнику. Она открыла папку и показала ему свои рисунки - иллюстрации к любимым сказкам. И грамоты, которые получала за участие в областных и даже Всероссийских выставках детского рисунка.
- По-моему, очень интересно, - сказал Марк Анатольевич, который разбирался в искусстве чуть больше, чем штукатур в объектно-ориентированном программировании. - А диплома, как я понимаю, нет пока?
- Нету, - сказала Верка, - я только в июне школу закончила. А тут у меня родственники все поумирали, я вступаю в наследство, мне некогда было поступать.
- Ничего страшного! - бодро сказал Гурвич. - Заочно поступите!
  Он тотчас вызвонил редактора художественного отдела и начальницу отдела кадров. Пока оные явились, Марк Анатольевич расспрашивал девушку: а кто были родственники? а с кем Верочка живёт сейчас? Картина складывалась вполне приятная, невинный облик девы древней Палестины не был испачкан ни одним штрихом современности.
 "Как интересно", - рефлексировал Гурвич, - "я никогда прежде не замечал в себе склонности к невинным крошкам. Совсем, кажется, наоборот.."
  Пришли вызванные лица. Гурвич вальяжно-властным тоном приказал оформить В.А. Котину на полторы ставки художника-оформителя в секцию детской литературы. Немного растерянный редактор посмотрел рисунки и грамоты в Веркиной папке. Рисунки были хороши, но смущали юный возраст и отсутствие диплома. Однако спорить с зам.начальством было нельзя. И Верке велели сходить домой за документами. Начальница отдела кадров надеялась так оттянуть время.
 - Зачем идти? - сказала Верка. - Они у меня с собой.
 Гурвич залюбовался своей протеже. Интересная личность, кажется, эта провинциальная Ева: наивная, талантливая, и с природной предприимчивостью. Это наша избранная генетика, подумал он почти гордо. Записал Веркин телефон, проводил её до вестибюля, и только потом позвонил Зинаиде Андреевне.
- ... я тут девочку на работу принял, ты же говорила, нам нужен художник. Она, правда, без диплома, но, так как это твоя кандидатура...
- Какая кандидатура? Какой художник?
- Вера Котина. Сказала, ты ей велела прийти. Упоминала Володьку этого, твоего воздыхателя...
- А! - воскликнула с польщённым смешком Зинаида Андреевна. - Помню! Ну, принял и принял, фиг с ней, не выноси мне мозг. У меня благоверный приезжает, а я с пустым холодильником и драными ногтями...


Рецензии
ЕЛЕНА!

ничего вещь-очередное подглядывание к соседям в замочную скважину...

в юности была мечта изобрести кнопку и припаивать к женщинам-нажал-отдалась...
мне кажется у вас тут женщины с кнопками...

а вот приятель правда футболист а потом мент ко всем без исключения на пятой минуте знакомства лез в трусы...и ему кнопка была не нужна...

дерзайте-удачи!

с улы нч!

Ник.Чарус   13.06.2016 13:58     Заявить о нарушении
Наверное, я сама с кнопкой:) Ведь всех героев мы пишем с самих себя!
Спасибо!

Елена Тюгаева   23.06.2016 22:17   Заявить о нарушении
Глава третья, вернусь

Авотадлос Анеле   28.04.2018 19:42   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 24 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.