Чудо

Марина Давыдова. г. Киев.

Белые стены, палата… За окном - шорох дождя и звук капель, скатывающихся по крыше на подоконник – кап-кап… И  в унисон им бьется детское сердечко – тук-тук, как листик на ветру. Тук-тук, -  отзывается монитор. Тонкая ниточка жизни… Только она связывает детское тельце с этим миром. Я поплотнее прижимаюсь к ней - старая игрушка, деревянный клоун на ниточках. Я помню, как мы с ней встретились, как радовалась моя хозяйка подарку, как смеялась и бегала со мной по лужайке. Сколько лет ей тогда было? Два годика? Или три? Два года. Два коротких года, когда мы с ней были счастливы, а потом… Температура, люди в белых халатах, непонятное слово «лейкемия», больницы, палаты. И вот теперь мы здесь… Она открывает глаза, в которых отражается вечность, и смотрит на меня. Потом плотнее прижимает меня к себе и вздыхает… Пи-и-и-и-и-и-и-и-и, - вдруг захлебывается монитор, детская ручка слабеет, и я лечу вниз с кровати.
***
- Дмитрий Андреевич!
В мой кабинет заведующего отделением входит Анечка – высокая стройная старшая медсестра с хвостиком, небрежно завязанным на макушке.
- Дмитрий Андреевич, пятая палата освободилась, там Данечку привезли. Я его туда направляю?
Я покорно кивнул головой  - все никак не могу привыкнуть, несмотря на уже пятый десяток, к несправедливости. Там живут себе, поживают убийцы, маньяки, просто отморозки, а тут практически ни одна неделя не обходится без детской смерти. Так заведено: у нас – не детская больница, у нас – детский хоспис…
Анечка повернулась уходить и случайно смахнула папкой с моего стола стеклянную фигурку ангела. Та упала и разбилась на мелкие кусочки с хрустальным звоном. Все правильно, еще один ангел нас покинул, ушел в небеса.
Вот и пятая палата. Данечку уже разместили на кровати. Постель перестелена, тумбочка убрана - ничего больше не напоминает про девочку. Хотя… Вот только старая игрушка – клоун на ниточках, который, всеми забытый, лежит под кроватью. Я поднял игрушку и бережно посадил ее на подоконник. Странно. Улыбка игрушки какая-то грустная. Показалось, наверное. Все-таки нужно отдыхать, а то такое привидится.
Данечка лежит на кровати совсем прозрачный – худенькое тельце мальчика едва вздрагивало при дыхании. Тук-тук, отзывался монитор. Сколько же тебе лет? Два? Да нет, в карточке написано три года и два месяца. А вот выглядишь ты на два. В палату зашел отец Алексей и грустно мне кивнул.
- Отче наш…
Я тихо вышел, прикрывая дверь, напоследок окинув взглядом палату.
Пляшет огонек в лампадке перед иконой, бросая блики на стены. Молись, отец Алексей, теперь его может спасти только чудо. Мы, врачи, уже бессильны.
***
Я сижу на окне и смотрю на Данечку… Такое же маленькое тельце, как и у моей девочки. Так же бессильно лежат на покрывале прозрачные ручки. Тук-тук, показывает жизнь монитор, как-кап - отзывается дождь за окном. Я смотрю на огонек и на маленького мальчика на иконе на руках у матери. Что я могу сделать? Старая игрушка, грустный клоун…Я хочу, чтобы Данечка жил! Ты меня слышишь, Господи?
За окном темнеет, а я все прошу и прошу мальчика на иконе – пусть Данечка живет. Ну что тебе стоит? Шорох дождя за окном, привычный звук монитора «тук-тук». Тук-тук, отзывается что-то у меня в груди. Этого не может быть, у игрушек нет сердца. «Может, - отзывается взглядом маленький мальчик на иконе, - если просишь не за себя». Мы смотрим друг на друга так долго, что, кажется, проходит вечность. За окном начинает алеть рассвет, дождь закончился, впервые за долгие три недели. Данечка открывает глаза и видит меня:
- Дай, мама, дай, - протягивает он свои ручки ко мне. С окна падает солнечный луч сначала на глаза Данечки, отчего тот жмурится, а потом на мальчика на иконе. Ты все- таки меня услышал, Господи?
***
Я провожал абсолютно здорового мальчика домой. Такое за всю историю существования хосписа было впервые. Даня как обычный мальчишка вертелся, смеялся и никак не хотел слушать маму. А в руках у него была старая игрушка – улыбающийся счастливый клоун.