Учитель русского

— Петр Алексеевич, вы еще не проверили мою работу?


— Как ваша фамилия? — Учитель остановился и достал блокнот из портфеля.


— Петухова. Группа филологов, первый курс, заочники.


Казакевич полистал страницы.


— Проверил, зачтено.


Студентка, казалось, хотела сказать что-то еще, но не решилась. У нее был такой пронзительный взгляд, что учитель невольно обратил на нее внимание. Худенькая, одета по их теперешней моде непонятно во что: какие-то сеточки, разлетаечки, цепочки. Совсем молоденькая, русая, стрижка короткая, волосы взлохмачены, косметики минимум. И огромные серые испуганные глаза.


Она так и не решилась поговорить с ним, и он уж было отправился дальше, как вдруг вспомнил ее работу. Это же именно она, Петухова, выбрала для транскрипции такой необычный текст: рассказ Бунина «Горбун». Рассказ очень короткий, речь там идет о горбуне, получившем любовное письмо, о том, как у него вспыхнула надежда, как он волновался, собираясь на свидание, а придя туда, встретил горбунью. Петр Алексеевич сразу обратил внимание на эту контрольную. Дело в том, что, читая в рассказе письмо незнакомки, он невольно переводил эту историю на себя. От своей преподавательской работы он уже давно стал сильно сутулиться, и его тоже можно было назвать горбуном. Контрольная была написана неизвестной ему студенткой, и эта ситуация походила на получение письма от незнакомки.


«Что за чушь! — Петр Алексеевич даже встряхнул головой. — Мне уже 52 года, я заслуженный учитель, глупо, да и не зачем мне думать о студентках. Наверное, это от одиночества. С тех пор как не стало Марии, я живу только работой. Жаль, Бог не наградил нас детьми. Были бы дети, не думал бы так долго над контрольными студенток».


Несмотря на эти свои мысли, учитель не сразу отложил работу в стопку проверенных. Еще раз перечитал, любуясь округлым полудетским почерком, взглянул на фамилию: Петухова. Не самая красивая фамилия, но у девчонок это временное явление. Выйдет замуж и сменит.


Еще несколько дней после этого Казакевич ходил приятно взволнованный и лекции читал еще более страстно, чем обычно. Потом постепенно эта история стала забываться, да и истории-то никакой не было. Просто фантазия.


Теперь же, увидев студентку воочию, Петр Алексеевич снова засомневался. Почему у нее был такой взгляд, как будто не судьба контрольной решается, а ее собственная? Хотя, конечно, студентки бывают разные, некоторые в ответ на простой вопрос в обморок падают. Это, правда, на экзаменах. Но вдруг и у этой Петуховой такая же нежная нервная система?


Учитель убеждал себя, что вся эта история ему просто померещилась, но ничего с собой поделать не мог. Он постоянно думал об этом; его окрыляло чувство чужой любви, сам себе он стал казаться моложе, лучше, даже красивее.


Другие преподаватели это тоже заметили.


— Как вы помолодели, Петр Алексеевич! Уж не влюбились ли? — льстиво осведомилась пухлая учительница истории предпенсионного возраста, давно и безуспешно пытающаяся приручить вдовца.


Казакевич отшутился, но даже самому себе не смог бы ответить на этот вопрос. Студентка Петухова (самое смешное, что он даже не знал ее имени) стала напоминать ему Машу. Лет тридцать назад, когда они встретились, у Марии была такая же изящная фигурка и такие же выразительные серые глаза, темнеющие от волнения.


Он не строил никаких планов, ему ничего не нужно было от этой студентки (да и ни от какой другой тоже), возраст и положение обязывали его не допускать никаких намеков на романтику в отношениях, но все равно на душе было радостно. Было приятно думать, что он еще способен вызвать чувство, что он еще не попал в категорию отмирающих элементов жизни, куда он себя зачислил после смерти жены. Петр Алексеевич даже горбиться стал меньше.


На его лекциях не было свободных мест. Он блистал, он сам ощущал, что в ударе; даже самые непонятливые ученики словно прозревали и легко усваивали материал. Больше всего ему нравилось учить заочников. Там была Петухова, впитывающая его слова словно божественную истину, и это подстегивало, заставляло изобретать еще более доходчивые объяснения.


На экзамене он не смог задать ей ни одного дополнительного вопроса, ее голос так дрожал, что он не сумел даже поднять глаз, чтобы не столкнуться с обжигающим чувством, на которое не смел ответить.


Даже когда он занимался с другими группами, ему светили ее пронзительные серые глаза. Казакевич всегда неординарно вел занятия, теперь же его уроки превратились в целые спектакли, на которые жадные до зрелищ студенты ходили с удовольствием.


После одной из таких лекций, слегка уставший, но счастливый этой усталостью учитель спускался на первый этаж. На лестнице, как обычно, было накурено, этажом ниже галдели студенты на пролете. Петр Алексеевич обычно не прислушивался к этим разговорам, но неожиданная фраза привлекла вдруг его внимание.


— А наш-то Козлевич сегодня опять козликом скакал. Фокусы с ручкой показывал. Хватает ее и спрашивает: Как я ее хватаю, моментально, быстро или как?


— У нас тоже вчера цирк был. Подошел к окошку и стал трактор звать. Орет во все горло: По-дго-ни тра-ктор! Я думаю, сейчас точно кто-нибудь подгонит.


Раздался хохот.


Петр Алексеевич прекрасно помнил эти занятия, на одном речь шла о фразеологических оборотах, а вчера он объяснял систему деления на слоги. Неприятно, конечно, что студенты так это восприняли, но с этим уж ничего не поделаешь, они народ такой, только дай повод над чем-нибудь поиздеваться. Покоробило прозвище «Козлевич». Раньше его так не звали, это изобретение нового потока. Казакевич прокашлялся, чтобы дать знать о своем приближении и спустился на пролет.


И первое же, самое дикое и никак не ожидаемое здесь впечатление — испуганные серые глаза:


— Здравствуйте!


Это ее голос был вторым, это она смеялась здесь, смеялась над ним.


Учитель тихо поздоровался в ответ и пошел дальше. Боже, до чего глупо было думать, что какая-то студентка способна в него влюбиться! Как, наверное, она потешается над ним, вспоминая экзамен. Старый, смешной учитель, влюбившийся в студентку. Какое ей дело до него! У нее наверняка есть друг, ее ровесник, с которым она ходит в ночные клубы или куда там сейчас ходит вся эта молодежь, а старый учитель волнует ее не больше чем вчерашний день. Она не виновата, все дело в его дурацкой фантазии. Это он посмел мечтать о любви, посмел думать, что он ее достоин.


Петр Алексеевич поник, он словно угас, и, ссутулившись еще больше, чем раньше, побрел вниз по лестнице.


А студентка Маша Петухова не пошла вечером в клуб, куда ее звал сокурсник Димка. Он был, конечно, неплохим парнем, но таким обычным, таким ограниченным.


И самое главное — он был так не похож на учителя русского языка…