Покаяние. Фрагмент 1

                Покаяние
                (роман преимущественно в письмах)

                (фрагмент I)


Луна неслышно плыла по безоблачному звездному небу, а хорошо смазанные лампадным маслом петли массивной дубовой двери не издали ни единого звука.
 Столь же неслышно на пороге возникла темная человеческая фигура.
Луна на мгновение осветила лицо человека, вошедшего в маленькую келью с каменными стенами и низким сводчатым потолком, скорее напоминавшую могильный склеп, чем нечто предназначенное для пока ещё живущих, а сам вошедший с равным успехом мог быть принят посторонним наблюдателем как за существо пока ещё живое, так и за уже завершившее свой жизненный путь, но по каким-то причинам задержавшееся на этом свете перед путешествием в мир иной.
Несомненно было одно - ночной пришелец  очень стар. Об этом говорили белые как снег волосы и глубокие избороздившие лицо складки, хотя некоторые из них скорее походили не на морщины, а на старые зарубцевавшиеся шрамы.
Несмотря на почтенный возраст, двигался он также неслышно, как и Луна по ясному звездному небу. Но в отличии от ночного светила, движения его были стремительны и проворны, как у летучей мыши.
Единственной мебелью в помещении была широкая деревянная скамья. Опустившись перед ней на колени, полуночник разложил принесенную с собой бумагу и поставил чернильницу. Потом зажег свечу. Потом задумчиво помусолил кончик гусиного пера, перед тем как опустить его в чернильницу.
Из-под пера потекли на бумагу строки, более ровные и разборчивые, чем можно было ожидать от выводившей их старческой корявой руки.
«Матушка наша Благодетельница! Будучи отпущен Вашим Благоверным супругом на покаяние в наш монастырь под присмотр нашего отца-Настоятеля, чтоб ему…»
Заметив свою оплошность, пишущий тщательно вымарал последние два слова и написал:
«…дай Бог ему долгих лет жизни за его усердие и труды по обращению на путь истинный наших заблудших душ, а  я со своей стороны делаю всё от меня зависящее, дабы труды отца-Настоятеля не пропадали даром.
В то же время, выполняя Ваше высокое повеление, продолжаю описывать мою недостойную жизнь и мерзостные мои поступки и грехи, к коим Вы изволили проявить Своё снисхождение и обратить на них Своё любопытство.
Продолжаю это описание с того самого места, на котором в прошлый раз кончил».
Задумавшись на некоторое время, пишущий тщательно вымарал слово «кончил» и заменил его словом  «завершил». Далее, всё более увлекаясь творческим характером своей работы, он уже не вносил в неё никаких исправлений.
«Итак. После пяти часов погони стало ясно: наш старенький барк не сможет уйти от королевского фрегата. Расстояние между нами таяло как песок в наших корабельных часах.
Тогда капитан омерзительно выругался и приказал готовиться к бою.
Выполняя приказ, мы все разделись догола, чтобы  легче двигаться и меньше потеть, а возле каждого орудия поставили ведро рома, потому что в нашем соглашении, заменяющим нам корабельный устав, первым пунктом записано: «Каждый волен пить сколько хочет и когда хочет».
 Кому-то всё это может показаться странным, но таковы нравы тех, кто, выходя в море, вверяют свои грешные души не Создателю, а его непримиримому врагу.
После этого мы спустили большую часть парусов, оставив лишь кливера, грот-марсель, один из верхних крюйселей и контр-бизань. Мы рассудили так: пусть судно сохранит манёвренность, а быстрый ход нам уже ни к чему.
На фрегате рассудили иначе.
Не убрав ни единого паруса, он пронёсся мимо на приличной дистанции, дав пару залпов левым бортом из своих дальнобойных пушек. Потом фрегат развернулся, поймал ветер и повторил манёвр, обстреляв нас уже правым бортом. Потом он стал проделывать это снова и снова.
На наше несчастье командир фрегата оказался не только бывалым моряком, но и разумным человеком, что сочетается далеко не всегда. Он всё делал правильно. Зачем лишний риск и потери, если можно поиграть с нами как кошка с мышкой, а заодно и потренировать экипаж.
Конечно, мы на огонь отвечали огнем, но наши карронады не могли на такой дистанции причинить фрегату серьезный вред, в то время как его двадцатичетырёхфунтовки постепенно превращали наш «Блэк Спирити» в кучу плавучего мусора.
Моё орудие стояло как раз между шканцами и шкафутом, напротив грот-мачты. Заряжающим у меня был Биг Сэм (так звали мы его в глаза, а за глаза – Биг Стинк). Этот двуногий бегемот, толстый, как беременная корова, и выше меня на голову мог жонглировать тяжеленными ядрами как циркач, но пукал при этом так громко, что заглушал звук орудийного выстрела, когда эти два события совпадали по времени.
Мы с ним не успели пальнуть и десяток раз, как ядро с фрегата разнесло фальшборт буквально рядом с нами. При этом оторвало здоровенный кусок планширя. Своим остро зазубренным краем он вошёл в брюхо Сэма совсем как тесак мясника в свиную тушу. Мне даже почему-то вспомнились окорока, которые когда-то моя матушка особым образом запекала в печи, обмазав их ржаным тестом.
Сэм грохнулся на палубу, едва не проломив её своим могучим задом. Некоторое время он дрыгал ногами, потом пукнул в последний раз и затих.
Испустив таким образом дух, Сэм отправился прямиком в преисподнюю. Но думается мне, даже её хозяину малоприятной показалась встреча с таким редкостным ублюдком.
Я остался у орудия один, но огорчало меня не это.
Падая, Сэм опрокинул наше ведро, и мне пришлось спускаться в трюм, наполнять его снова.
Обратно на палубу я поднимался медленно и осторожно. Ведро налито по самый край, а корпус корабля сотрясали новые попадания.
Выбравшись из люка, я поневоле остановился: рядом с моим орудием торчала странная фигура – молодой, высокий и очень стройный парень, голый по пояс, но в чистых белых штанах. Он спокойно стоял, скрестив на груди руки, и смотрел куда-то в морскую даль, не обращая внимания ни на летевшие с фрегата ядра, ни на суету вокруг.
Сказать по правде, я не помнил точно, когда и как мы выловили из воды эту жертву кораблекрушения. После чего, по законам джентльменов удачи, парню предстояло выбирать одно из двух: или подобно всем нам подписывать контракт о продаже души и вливаться в нашу богопротивную команду, или быть проданным в рабство где-нибудь на Сент-Гренадинах. Но с принятием решения пришлось повременить. Поначалу парень выглядел весьма скверно. Но и когда пошёл на поправку, вёл себя как-то странно. Он ни с кем не разговаривал и совершенно не пил ром. Ну, что же, не он первый, не он последний, кто повреждается в уме, побывав на волосок от смерти.
Короче говоря, парню требовался хороший доктор.
Вообще-то на кораблях джентльменов удачи редко можно встретить судового врача. Но на нашем, как ни странно, был.
Опять же, я  не помнил точно, откуда у нас на борту взялся этот противный старикашка, похожий на крупную макаку и весь синий от рома, как спелый баклажан. Он мог ловко бинтовать раны и не однажды спасал наши поганые жизни. Но во всем остальном толку от него было как от старой дырявой клизмы, и  все тропические болезни нам приходилось лечить всё тем же ромом.
Поэтому спасенного нами бедолагу мы решили на всякий случай поселить вместе с доктором. Мы рассудили так: если вдруг парень окажется буйным, пусть первым прикончит доктора, а не кого-то из нас.
Но последствия этого решения оказались совсем не такими, каких мы ожидали. Парень вёл себя на удивление тихо, а вот доктор почему-то перестал пить ром.
Теперь этот чокнутый парень зачем-то стоял рядом с моим орудием, будто просто вышел подышать свежим морским воздухом!
Хотя я уже давно стал законченным негодяем и отпетым подлецом, но когда-то в детстве получил неплохое воспитание. Пороли меня раз в неделю по субботам, не пропуская ни одной. Ну а когда случался конкретный повод, то и в другие дни тоже.
Поэтому, подойдя к парню и отхлебнув из ведра сам, я со всей возможной вежливостью предложил ему сделать тоже самое.
Сначала он будто не заметил моего присутствия. Потом медленно повернул голову, набрал полный рот слюны и харкнул мне прямо в ром. Потом из кармана штанов достал чистый носовой платок и аккуратно промокнул губы.
Я его сразу зауважал. Только истинный джентльмен не забудет воспользоваться носовым платком даже в самой скверной ситуации.
Дела наши между тем шли из рук вон плохо. Мы уже потеряли  почти половину команды убитыми, ранеными и упившимися. Кто-то из наших то ли с отчаяния, а может быть спьяну предложил пойти на абордаж, пока у нас ещё было кому драться в рукопашную.
Но капитан внимательно посмотрел в подзорную трубу, омерзительно выругался и крикнул нам: «На фрегате полно красных мундиров королевской морской пехоты!»
После этого все разговоры о рукопашной стихли сами собой. Куда уж нашей шакальей стае драться с этими свирепыми львами!
На фрегате будто подслушали наш разговор. Он сам ринулся на нас в атаку.
Избегая подставляться под прицельный бортовой залп, фрегат стремительно сближался с нами встречным курсом.
Возмездие казалось неизбежным, но в эту минуту случилось такое, во что и верилось-то с трудом.
Внезапно и очень резко переменился ветер и столь же резко фрегат сбавил ход. Если до того он шёл под бакштагом, то теперь ему приходилось двигаться под бейдевиндом или даже крутым бейдевиндом. У нас соответственно появился фордевинд.
Не зря всё-таки мы перед боем спускали паруса. Теперь они остались почти не поврежденными. Поднять бы их все разом, да рвануть как резвая тройка, пока паруса фрегата полощутся на ветру! Тогда бы его командиру пришлось начинать всё заново, а до наступления темноты оставалось не так уж много времени.
Думается мне – это враг рода людского посылал таким образом помощь своим верным союзникам.
Наш капитан тоже сообразил это и уже хотел отдать соответствующий приказ, а для начала принялся выкрикивать свои обычные ругательства, без которых вообще разговаривать не умел.
Но и Создатель не дремал! Стоило капитану произнести одно особо неприличное слово, как кусок расщепленной ядром реи опустился ему прямо на лысину.
Будь у нас на борту офицеры, кто-нибудь мог бы взять командование на себя, пока капитан ползает по палубе, держась рукой за пробитую башку. Но на кораблях джентльменов удачи офицеров не бывает. Мы все равны между собой, потому что мы все равны перед тем, кто по дешёвке скупил наши гнилые души.
После я узнал: такое равенство называется мудреным словом «демократия». Вообще-то у нас были квартирмейстер и боцман, являвшиеся одновременно помощниками капитана. Но квартирмейстера размазало ядром по палубе, пока я спускался в трюм, а боцман выпил слишком много рома и мало интересовался происходящими событиями.
Короче говоря, момент мы упустили. Фрегат надвигался как небесная кара. Я уже мог различить на его палубе весёлые румяные лица молодых матросов и солдат.
Всё, что оставалось – припасть напоследок к своему ведру. Сделал я это очень вовремя. С фрегата стали палить из ружей, отгоняя от пушек тех, кто всё ещё хотел сопротивляться.
Прижавшись задом к остаткам разбитого фальшборта, я изо всех сил тянул в себя жгучий напиток. И мне вдруг вспомнилась моя родная деревенька и наша речка, и как приятно обжигала тело её студеная вода, когда в жаркий летний день бросаешься в её прозрачные струи. Ещё приятнее было подсматривать за голыми купающимися девками, за что пороли меня особенно тщательно.
Воспоминания мои  оказались прерваны на самом интересном месте. Фрегат настиг-таки нас.
Поскольку любое судно под бейдевиндом плохо слушается руля, удар при столкновении корпусов судов получился очень сильным. Я сумел не опрокинуть ведро, но сам откатился от него на несколько шагов.
Тут вдруг раздался ужасный треск, и что-то большое и белое упало на меня сверху. Я удивился – неужели так выглядит смерть? И стало досадно: неужели я, не получив ни единой царапины, подыхаю просто от страха?
Мне тут же стала понятна моя ошибка. Это упала наша грот-мачта. Возможно, её еще в начале боя повредило то самое ядро, которое прикончило Сэма, и теперь мачта не выдержала толчка. Меня же всего лишь навсего накрыло грот-марселем. Поскольку по палубе были разбросаны пустые бочки, бухты канатов и всякий хлам, который тоже накрыло парусом, я очутился как бы внутри низенького шалашика. Но не один. Рядом со мной лежал тот самый парень. Ему повезло меньше. Какие-то снасти опутали его тело, а поскольку мачта медленно сползала за борт, они впивались в него всё сильнее, грозя разрезать на части. Парень не издавал ни единого стона, только тихонько скрипел зубами от боли.
Как я уже рассказывал, мы все перед боем разделись догола, но пояса с оружием снимать, разумеется, не стали. За моим торчал кривой турецкий ятаган, который я прихватил ещё когда убегал из турецкого плена.
Откуда только взялась прыть? Выхватив ятаган, я в несколько движений освободил несчастного от веревочных пут. Парень перестал скрипеть зубами, вздохнул с облегчением и посмотрел мне прямо в глаза. Этот его взгляд показался мне удивительно знакомым. Неужели мы с ним где-то встречались раньше?
Но в этот момент моё внимание отвлекли другие события. Поскольку накрывшая нас парусина была во многих местах пробита пулями и картечью, я мог спокойно наблюдать всё, что происходило на нашей палубе, сам оставаясь никем не замеченным.
Происходящие события были воистину любопытны. Абордажная команда быстро и сноровисто наводила на нашей палубе свои порядки. Командовал ею щеголеватый красавец кэптэн-уорен, сам не принимавший участия в схватке, но в этом и не было нужды.
Ражие молодцы в форме королевской морской пехоты пристреливали и кололи штыками всех, кто попадался им под горячую руку, сами при этом, не неся никаких потерь.
Некоторые из наших, как раз те, кто бывал особенно жесток с беззащитными людьми, пытались вымолить себе пощаду. Они ползали на коленях и обещали исправиться. Таких сразу же вздёргивали на реях, отчего вскоре две наши уцелевшие мачты стали похожи на рождественские ёлки с развешанными на них игрушками. Не хватало только зажжённых свечей.
А к фок-мачте привязали нашего боцмана. Но не потому, что он спьяну уже не мог стоять на ногах, а совсем по другой причине.
Старый сержант с очень пышными усами решил показать своим молодым подчиненным некоторые особо мудрёные приёмы штыкового боя.
 Молодежь училась очень старательно и, надо признать, что все они были способными учениками. Овладевая навыками боя, они втыкали в боцмана штыки на пол-дюйма, не больше, потом поили боцмана ромом. Потом снова упражнялись.
Мне показалось, что и боцману это тоже нравилось: он что-то тупо мычал и даже пытался улыбаться.
Но продолжалось это не очень долго. Сержант захотел показать молодежи как правильно действовать прикладом, если вдруг сломается штык.
Забавно было наблюдать, как на палубу посыпались сначала гнилые зубы боцмана, а потом его столь же гнилые мозги.
Вслед за этим событием произошли события ещё более интересные.
Командующий десантом кэптэн- уорен стоял как раз рядом с тем местом, где прятался я. Мне даже был слышен исходивший от него запах хорошего одеколона, а сапоги его сверкали на солнце так, что слепили глаза.
К кэптэну - уорену приволокли нашего капитана и небрежно бросили к его ногам. Наш капитан, даже не пытаясь приподняться, медленно пополз по палубе.
Сначала мне показалось, что он струсил и тоже хочет вымолить себе пощаду, рассказав о спрятанных им кое-каких кладах. Не тут-то было! Он подполз к моему ведру, опустил в него голову и принялся хлебать ром с таким удовольствием, что я поневоле почувствовал лёгкую зависть.
Кэптэн- уорен некоторое время с любопытством наблюдал эту сцену, потом поднял руку в очень чистой белой лайковой перчатке и щелкнул пальцами. Стоявший рядом солдат тут же подал ему своё ружьё. Остро наточенный штык опустился к заднице капитана и нанёс несколько уколов справа и слева.
Но капитан никак не отозвался на эти оказанные ему знаки внимания. Тогда кончик штыка остановился посередине и, блеснув на солнце в последний раз, пошёл на погружение.
Но капитан ещё глубже опустил голову в ведро и стал лакать чаще.
Тогда кэптэн- уорен нажал курок. Поскольку штык вошёл по самое дуло, выстрел прозвучал не очень громко. Капитан дёрнулся, опрокинул ведро и распластался на палубе в луже рома, крови и собственного дерьма.
Я поневоле почувствовал досаду: сколько рома пролилось сегодня без всякой пользы!
В этот самый момент послышались громкие крики: «Манки! Манки!»
Я не сразу понял о чём идет речь, но обратил внимание на то, что взгляды всех устремлены куда-то вверх.
Найдя в парусине подходящую дырочку, я тоже посмотрел вверх. Сначала мне показалось, будто и в самом деле на клотике нашего фока сидит крупная обезьяна. Присмотревшись внимательно, я понял свою ошибку. Это наш доктор  каким-то непонятным образом забрался туда, куда и обезьяне попасть не так-то просто.
Некоторые солдаты подняли ружья и стали целиться в доктора. Но это зрелище так смешило их, что никто не мог произвести точный  выстрел.
Кэптэн- уорен снова поднял руку и щелкнул пальцами. Смех и стрельба стихли.
Как мне показалось, он приказал снять доктора живым и невредимым. Позже я убедился в правильности своего предположения, но в тот момент мне была более интересна своя собственная судьба.
 Пример капитана, принявшего смерть, достойную старого джентльмена удачи, навёл меня на некоторые размышления. Сейчас абордажная команда должна будет провести тщательный обыск захваченного судна, а на борту у нас за многие годы скопились горы и  всякого ценного добра, и всякого старого ненужного хлама, поэтому обыск затянется надолго. Значит, если я сумею пробраться в трюм, где стоят бочонки с ромом, у меня, в отличие от капитана, окажется достаточно времени, чтобы привести себя в такое состояние, когда мне не страшны будут все полки королевской морской пехоты вместе взятые.
Рядом со мной на палубе зияла приличных размеров дыра, пробитая крупнокалиберным ядром. Собираясь нырнуть в неё, я совсем забыл, что нахожусь в своём убежище не один. Спасённый мной парень сам напомнил мне об этом, положив зачем-то руку на моё плечо.
Досадуя на неожиданную помеху, я хотел освободиться, но пальцы парня вцепились в меня как кузнечные клещи, а его тихий голос прозвучал как гром среди ясного неба: «Ты чьих будешь?»
На этом месте ночной писатель прервал своё занятие, и на глазах его блеснули слёзы умиления. Посидев некоторое время неподвижно, он снова обратился к письму.
«Как Вы уже догадались, Матушка Благодетельница, то был никто иной, как Ваш законный благоверный супруг. Вот где и как привёл Бог встретиться двум русским людям!
Потрясенный случившимся я плохо запомнил последующие события. Поэтому расскажу только самое главное.
Словно пелена спала с моих глаз. Терзаемый стыдом и раскаянием я собирался броситься в ноги Их Сиятельству с подобающими случаю словами «ваш я, батюшка, ваш!», тем самым преждевременно выдав наше присутствие. Но Их Сиятельство очень вовремя двинули мне кулаком в ухо.
Вы, Матушка Благодетельница, при Вашей образованности наверняка знаете: тот, кому внезапно перебили барабанную перепонку, не сможет сразу после этого издавать громкие звуки.
Потом мы спустились в трюм. Ноги мои как-то сами собой понесли меня к рому, но Их Сиятельство, слегка отпинав меня своими ногами, направили туда, где свалена была в кучу самая разная одежда. Попутно Их Сиятельство спросили меня, не знаю ли я способа снять с верхушки мачты угнездившегося там Карла Модестовича?
Признаюсь честно: эта новость поразила меня ещё больше, чем встреча с Их Сиятельством.
Карл Модестович? Каким попутным ветром занесло нашего управляющего в эти далеко не благодатные края?
Я тут же ответил Их Сиятельству, что нет ничего проще, если только Карл Модестович не окажется и сейчас таким же чудаком и упрямцем, какой я знавал его в прошлой жизни».
Ночной писатель снова прервал своё повествование. Его чуткий слух уловил пение ночного петуха. После непродолжительных раздумий, он торопливо дописал последние строки.
«Матушка наша Благодетельница! На этом месте вынужден прерваться, потому что высший долг повелевает мне смиренно преклонить колени в ночной молитве. Таково непременное условие моего покаяния, которое наложил на меня наш отец-Настоятель.
Напоследок позволю себе обратиться к Вашей милости с одной нижайшей просьбой. Ни за что бы не позволил себе беспокоить Вас по столь ничтожному поводу, но Ваш драгоценный супруг опять отправился в дальнюю поездку по важным государственным делам. А моё-то дельце в сущности простое.
Помещая меня на покаяние в наш монастырь для избавления от пагубного пристрастия к горячительным напиткам, и ради замоления прочих моих грехов, Их Сиятельство совершенно справедливо заметили: легче свинью приучить к чистоплотности, чем меня к трезвости. Поэтому Их Сиятельство не требовали от меня немедленного и полного исправления, но повелели раз в определённое время запирать меня на ночь в монастырском винном погребе, предоставив полную свободу действий. Ежели поутру я сумею без посторонней помощи выбраться оттуда наружу, значит, я действительно начал раскаиваться и  созрел для того, чтобы применять ко мне обычные методы воспитания типа порки на конюшне. Хотя, как Вы знаете, у нашего Карла Модестовича на этот счет есть своё особое мнение: пороть такого паразита как я – только зря кнут об меня поганить.
Матушка Благодетельница! Не далее как вчера меня подвергли очередному испытанию, и поутру я вполне самостоятельно поднялся по весьма крутым ступеням лестницы. Мне оставалось только миновать дверь. Но я совсем забыл об очень высоком пороге и совершенно случайно зацепился за него ногой.
Поскольку упал я уже по другую сторону двери, то, как мне кажется,  есть все основания считать, что это испытание я успешно выдержал. К сожалению, отец-Настоятель придерживается по этому поводу другого мнения.
Не могли бы Вы, Матушка Благодетельница, вмешаться и разрешить этот наш спор?
На этом заканчиваю и спешу преклонить колени в смиренной молитве. Ваш верный…»
Далее он написал те слова, которыми всегда следует заканчивать послание от верного раба великодушной госпоже. Потом быстро собрал письменные принадлежности и задул свечу.
Потом неслышной тенью выскользнул из темноты кельи в темноту монастырского двора. Бодрой рысцой пересёк двор и остановился у стены монастырской трапезной, где буйно разрослись кусты душистой сирени.
Нырнув в кусты, он действительно опустился на колени и принялся голыми руками рыть влажную податливую землю.
Во время своего прошлого ночного бдения в расположенном под трапезной винном погребе, в одном из его углов за самыми большими бочками ему удалось расшатать несколько камней в стене погреба. Теперь главное – угадать направление!
Понимая, что в таком деле было бы опрометчиво просить помощи у Бога, он рыл землю, полагаясь только на собственное чутьё. Рыл, рыл, рыл…, пока не очень задумываясь о возможных   последствиях своего дерзкого предприятия.




                (Конец фрагмента)