Иуда

Бескрайнее поле ржи. Овраг. Деревья вокруг него. Голубая трещина реки протянулась от горизонта до леса виднеющегося вдали и кажущегося рядком маленьких травинок. Еще зеленые, вбирающие в себя прохладу соков земли и жар долетающего от солнца раскаленного невидимого пепла, колосья. Их шелест, тихий говор убаюкивает. Поет свирель легкого ветра. Кровь рождает в голове бой обтянутых бычьей кожей барабанов. Небольшое беспомощное облако не в силах разрезать голубую гладь и поднять волну.

Василь держит ее за руку. Они бегут, бегут от всего мира, чтоб остаться наедине. Он смотрит как развиваются ее волосы, как воздух треплет ситцевое платье, как ее ступни проваливаются в мягкую, рыхлую землю меж рядов колосьев, как на ее плечо садится бабочка и тут же испуганная улетает.

- Маруся, давай не будем возвращаться сегодня домой, - тихо говорит он.
- Нас же потеряют, - смеется, - ты совсем смотрю сохнешь по мне, Василек, - отрывает руку и убегает от него вперед.

Ее звонкий смех нарушал, преображал окружающее пространство и Василь не мог с собой ничего поделать. Он был влюблен и разум оставлял его, когда они были вместе. Он говорил глупости, путал слова, говорил невпопад. Он был еще юн и не мог, да и не хотел контролировать свои эмоции или эмоции не хотели чтобы их кто-то контролировал и прорывались наружу через любую броню разумных суждений и советов друзей и родственников.

Оба они были молоды и оба не знали что будет в их жизни завтра. Существование для них еще казалась игрой. Доброй, веселой и всегда со счастливым концом. Они любили друг друга и были счастливы. Василь и Маруся - так их звали. Так звали белорусского парня, носившего кудрявый чуп и дочку местного сельсоветского головы. Озорную, немного избалованную боевую девку. Было им всего восемнадцать лет от роду и казалось, что жизнь только начинается. 18 весен - как это много и мало. Как это мало для старика и много для влюбленного юнца, мало для жизни и много для смерти, мало для Бога и много для человека.

Мимо пролетал теплый, погожий, судя по приметам хуторской поветухи бабки Аглафены, в меру сухой, очень урожайный 1941 год.

Репрессии, прокатившиеся по стране, начали стихать и люди вздохнули с облегчением. Крестьяне на хуторе быстро забыли арест главы и местного учителя за пропаганду троцкизма, высылку кулаков, расстрел вредителей и изменников Родины, голод начала тридцатых, насильственную коллективизацию, НЭП и военный коммунизм.

Крестьянский труд тяжел, порой однообразен и примитивен, поэтому быстро выветривает из головы лишние мысли. Все мысли хутора были только о хлебе. Все, от мало до велика, были вовлечены в этот фантастический процесс получения из мешка семян сотен пудов зерна. Каждый вносили свой вклад в пашню и барану, в посев и жатву, каждый хотел заложить побольше зерна в свои закрома и в белорусскую житницу.

Маруся подошла в дубу, как будто специально оставленному для влюбленных кем-то посреди огромного поля, прижалась к нему.

- Я слышу странный стон, Василек. Как будто дерево плачет, горюет о ком-то, — сказала она, - не о нас ли с тобой? Я слышу как оно зовет нас и кричит, умоляет, чтобы мы никогда больше не расставались.
- Тебе кажется, любимая моя. То ветер рыщет что-то в кроне, то шум травы и колосьев не иначе.
- Мне никогда ничего не кажется. Ты же знаешь, я потомственная колдунья и мне все ведомо  наперед. Маруся звонко засмеялась и побежала по полю, раздвигая руками колосья. Василь помчался за ней, догнал и обнял.
- А что же нас ждет с тобой? - спросил он шёпотом.
- Ты правда хочешь знать? Не боишься?
- Нет. Я ничего не боюсь и ради тебя готов на все, - гордо ответил Василь.
- Тогда слушай, - и Маруся пристально посмотрела ему в глаза, - мы будем с тобой вместе всю жизнь, если ты, Иудушка, не предашь меня до завтрашних третьих петухов.

Василь растерянно стоял открыв рот и не знал что ответить. Маруся разжала его руки и побежала к речке, на ходу повторяя "эх ты, Иудушка, поверил", "Иудушка — так я теперь тебя буду называть", не прекращая звонко смеяться, оживляя безмолвие поля и реки.

Речка спокойно журчала у их ног, прохлада воды и тень плакучей ивы бережно обволакивали стройные силуэты. Василь нежно обнимал Марусю. Она смотрела ему в глаза и потихоньку что-то напевала, не то песню, не то оберег. "Ты мой милый будешь жить, будешь жить, меня любить..."
- Что это ты поешь?
- Я сочинила. Нравится?
- Да. Мне все в тебе нравиться, только бы ты моей была. Будешь?
- Не торопись, Василек, - и высвободившись их его рук, побежала по кромке воды вызывая взрывы брызг.
- Беги за мной, - кричала она ему. Василь побежал и догнал её у оврага заросшего камышом, высохшего и превратившегося в полупрозрачный будуар. Часто сюда приходили молодые пары чтобы побыть вдвоем.

Они остались там до утра. Ночь разожгла сотни маленьких фонарей на небосклоне. Ветер шумевший днем уснул и мир погрузился в тишину. Лишь река не спала - она все также продолжала свой полусонный поход к далеким морям.

Василь проснулся рано и долго смотрел на Марусю. Он укрыл её своей рубахой и отломил кусок каравая который взял с собой вчера вечером. Закат занимался кроваво-красным факелом. Василю казалось, что такого раньше он никогда не видел, ему стало не по себе.

Проснулась Маруся и как птичка поклевала крошки хлеба. Вброд они перешли реку и направились было к далекому, в нескольких верстах вдали, лесу, когда увидели столб пыли поднимавшийся над полем. Серым драконом он вырастал над землей и вскоре добрался до реки. Железный зеленый фургон остановился и вырывающийся из под него сизый дым стих. Из кабины вышел человек и закричал что есть сил: "Маруся, Василь, подите скорее сюды!" Это был водитель председателя. Волосы на его голове были взъерошены, глаза бегали как картошка перекатывающаяся в кузове его машины.
- Что-то случилось? - спросила Иваныча Маруся, скоро перейдя реку вброд.
- Некогда объяснять! Сядайте в кузов и поехали, - ответил как будто постаревший за ночь лет на десять, чудом не раскулаченный в 37-ом Иваныч и закрыл за собой дверцу кабины.

Уже через пару минут Иваныч мчал по полю не жалея машину и сидевших в кузове ребят.
- Может быть с папой что-нибудь случилось?! - заговорила Маруся.
- Не волнуйся, Марусенька, я с тобой и всегда буду рядом. Все будет хорошо, - успокаивал ее Василь, но спокойствие не шло в душу от этих слов.

Фургон въехал в деревню. Не доенные коровы мычали со всех сторон. Во дворах висело свежевыстиранное мужское белье. Женщины явно в спешке что-то готовили в печах и в  казанах. Мужчины все как один кололи дрова.

- Что за наваждение? Все сошли с ума? - сказал Василь и прижал к себе Марусю.
- Да. Странно все это. Может быть всю деревню высылают куда-нибудь в Сибирь?
- А зачем тогда дрова колоть? Не уж то с собой повезем?

Иваныч резко остановил машину у сельсовета и навстречу почти сразу же вышел местный голова.

- Папа, с тобой все в порядке? Ты живой!? - закричала Маруся и кинулась к отцу на шею.
- Все хорошо, дочка. Живой и здоровый. Надолго ли - вот это вопрос...
- Что ты такое говоришь, батька?! Ты еще здоров как необъезженный жеребец.
- Я то здоров, да вот пуля не разбирает.
- Да какая пуля, - вмешался Василь, - Федор Емельяныч, что вы такое говорите? Что происходит?
- Война началась, сынок. Война...
- Ту шутишь, батя? - растерянно произнесла Маруся.
- Да какие шутки, Марусенька. А ты, сынок, иди домой, собирайся. К обеду, думаю, приедут машины и поедем.
- Куда это Федор Емельяныч? - удивился Василь.
- Воевать, - тихо сказал он и прижав к себе дочь, закрыл намокшие от отчаяния, страха и чего-то еще глаза.

Василь стоял и не знал что ему делать. В одно мгновение жизнь его разорвали на "до" и "после", возможно, он уже никогда не увидит и не услышит. Мир стал вдруг для него враждебным и опасным, полным горести и смерти. Вроде бы те же беспечные облака вдруг повисли недобрыми серыми предзнаменованиями. Река из тихой превратилась в зловещую. Её колыбельная стала напоминать прощальную и поминальную песнь.

Мать Василя уже собирала белье и еду в дорогу.
- Сынок мой родненький, что же с нами всеми теперь будет!? - сказала она, увидев сына на пороге, и бросилась его обнимать.
- Все будет хорошо, мама. Переживем как-нибудь. Даю тебе слово — будем живы и здоровы.
- Ой дай та Бог. Дай та Бог. Ты б поколол дровишек, Васюшка. Мне та тяжело самой будет, а вернетесь ли к зиме неизвестно, — сказал она.
- Хорошо. Сейчас наколю. Хотя меня могут воевать и не взять. Мне же еще пол года почти до совершеннолетия, -  отвечал он нащупывая колун в темном сарае и выставляя посреди двора ровный комелек.
- Надо идти, сынок. Все уходят. Как же ты останешься? Позору не оберешься.
- Это да. Придется, думаю, идти, - сказал с тяжестью на сердце Василь и нехотя размахнувшись, расколол пополам березовый чурбан.

Через час пришла Маруся. Вся заплаканная, потерянная. Села на завалинку и молча, трогательно смотрела как Василь ловко расправлялся с березовыми сучьями и ветками.
- Я принесла тебе крест нательный. Он заговоренный. Одень и не снимай никогда. Он спасет тебя и ты будешь жить не смотря ни на что, - сказала Маруся и протянула белую холщевую тряпицу. Василь раскрыл сверток и увидел медный крестик. Старый, потертый он казался реликвией. Василь надел его и тут же ощутил какой-то холод в душе.
- Маруся, ты же знаешь, что я в это не верую.
- Верь, Василек, если любишь меня и тогда мы будем вместе, — тихо сказала Маруся.
- А давай убежим в лес. Ну эту войну и людей разных. Будем жить с тобой вдвоем и будем счастливы, - сказал улыбаясь Василь.
Маруся строго посмотрела на него и, ничего не ответив, ушла. "Маруся, я пошутил", - кричал он ей вслед, но она не вернулась. "Вот бабы дуры. Уж и пошутить нельзя. А идея не плоха. В лес убежать - вот  и спасение. И никакого креста нинать", - подумал Василь и поставил на комель еще один чурбан.

К обеду приехали наспех крашенные в зеленый защитный цвет машины и почти сразу по деревне разнесся женский вой и причитания. Жены прощались с мужьями, дочери с отцами, матери с внезапно повзрослевшими детьми.
- А кого забирают? - спросил Василь человека в военной форме, стоявшего у сельсовета.
- Всех мужчин, что могут держать в руках оружие. И женщин в санитарные роты, но их надо немного.
- Ясно, — многозначительно и важно сказал Василь.
- Тебя как зовут? - спросил офицер.
- Василь, - замявшись ответил он.
- Родина зовет боец. Собирайся. Поедешь со мной - ты как раз подойдешь для разведки. Молодой, здоровый, сильный .
- А может быть я и здесь пригожусь? Урожай та надо будет кому-то собирать, да и мать у меня одна. Может оставите меня? Мне и 18-ти та нет еще.
- У нас каждый боец на счету. Враг уже перешел границы и рвется сюда. Возможно, через пару месяцев тут камня на камне не оставят, а ты "тут пригожусь". Собирайся, Василь, не дрефь, — сказал гордо, но с не слишком уверенно офицер и задумавшись добавил, - враг будет разбит, победа будет за нами!

Василь не торопясь поплелся домой. Взял тюк приготовленный для него матерью.
- Ну прощай, мама. Не поминай лихом, - сказал Василь, обнял мать и ступил за ограду, стараясь на оборачиваться чтобы не заплакать, - не провожай, так будет лучше.
 
Маруся стояла у сельсовета.
- Я буду ждать тебя, Васенька. Ты не бойся, все будет хорошо, главное крестик не снимай и он убережет тебя от смерти.
- Хорошо бы, - ответил Василь, обнял и поцеловал ее.
"По машинам!" - крикнул офицер и мужики стали карабкаться на борта воронков, что еще пять лет назад также увозили навсегда раскулаченных в пустые степи Сибири и Казахстана.
Василь махнул на прощание рукой и полез в кузов. Он ступил на колесо и с юношеской легкостью закинул ногу через борт. Борт вдруг качнулся и Василь полетел на землю, влекомый тяжелым заплечным мешком.

Какое белое небо. Я никогда не замечал что оно такое белое. Ни облачка. Солнце, … солнце такое желтое и близкое. Какие-то люди бродят вокруг меня. Похоже это рай. Сейчас ко мне должен выйти Бог или ангел...

- Маруся, он пришел в себя, - послышался голос медсестры и Маруся подбежала к больничной койке.
- Васенька, ты живой. Живой, мой хороший, мой любимы. Как ты? - сказала Маруся держа  холодную крепкую мужскую руку и своими пальцами нервно её разминая.
- Кажется он тебя не узнает, - сказала нависшая позади медсестра, - возможно и речь пропала. Ну как голубушка дай я посмотрю, а ты пока подожди в коридоре.

Маруся вышла и заплакала. Она поняла как сильно любит этого неграмотного, неотесанного детину так неудачно начавшего свою армейскую службу. Слезы текли и она их уже не вытирала, обильно орошая ими пол. Через 10 минут вышла медсестра и сразу же пошла к телефону. Набрала номер и с кем-то быстро обменялась парой фраз. Маруся услышала  только что-то вроде «мозг поврежден», «не годен к воинской службе» и еще сильнее разрыдалась.

- Не надо, Маруся. Слезами горю не поможешь, - сказал медсестра ,- возможно, он еще поправиться. Надо верить и не бросать его.
- Я не брошу, я люблю его. Мы договорились нарожать деток, когда он вернется. Я очень хочу детей и пообещала ему родить пятерых, — сквозь слезы произнесла Маруся.
- Ну для продолжения рода он пока не пригоден, но ты верь и все будет хорошо, - с сочувствием произнесла медсестра и вздохнув пошла собираться в дорогу - в санитарную роту, на фронт.

- Вот так, Василек, все таки спас тебя мой крестик от немецкой пули, да не до конца спас, не уберег, — подумала Маруся глядя на Василя, лежащего на белой простыне, - видимо, не верил ты в него, вот он и отомстил так. Но ничего, я тебя не брошу. Будем теперь вместе жить. Я к вам с мамой переду и мы тебя вмиг выходим. Будешь лучше прежнего.

Василь молча смотрел в потолок и никак не реагировал на присутствие Маруси.

Прошел месяц, лето сменилось осенью, а потом и зимой. Василь не приходил в себя. Он был полностью беспомощен — мог только жевать, ходить, если его кто-то вел и сидеть где усадят. Так и коротал он дни, уставившись в одну точку на стене. Несколько раз Марусе казалось что он крутит головой и разминает пальцы, но перекрестившись он снова бралась за колун, за тяжелые ведра с водой, снова и снова взваливала на себя все заботы по дому и огороду, косила сено для коровы, убирала зимой снег, набрасывала соломы на прохудившуюся крышу. Василь все время был возле неё. Как ребенка-великана Маруся  выводила его на прогулки, брала в поле и в лес, когда ходила по грибы. Она молилась и поила его целебными отварами местный поветух, но все было тщетно - ничего не помогало.

- Дух человеческий ушел из него, - сказала как-то бабка Аглафена, - животный страх съел душу и она почти умерла.
- А что же нам делать, чтобы ее возродить, бабушка Аглафена? - спросила растерянно Маруся.
- Мы тут с тобой, дочка, уж не помошники. Сама душа должна стать человеческой и уйти из царства мертвых. Только ждать и верить нам и остается.

Многие женщины смеялись над Марусей.
- Вон погляди какой у нее мужик бойкий, - говорили они вслух, когда та шла с Васей по селу. Маруся старалась не обижаться на них, да и больно ей было больше не за себя, а за своего любимого. Когда начали приходить первые похоронки, разговоры резко прекратились, осуждение и насмешки сменились черной завистью.
- У тебе вон есть хоть к кому ночью притулиться, а наши мужики далеко и вернуться ли вообще неизвестно, - говорили те, кто еще не ходил в черных платках.

Война затягивалась. Временами были слышны далекие раскаты, похожие на гром и горизонт озарялся багровым заревом, как будто ужасные лесные пожары перепутали зиму с летом. Через деревню несколько раз проходили колонны наступающих армии и политруки собирали по домам зерно и картошку "на нужна советской армии". Не раз они интересовались что за молодой парень живет в деревне и почему не в армии. Марусе каждый раз приходилось отбивать Василя от военного трибунала, а потом и прятать в погреб от греха подальше.

Вскоре в деревне не осталось ни одного мужика - только немощные старики, на плечи которых легло много обязанностей и они как будто помолодели лает на десять-двадцать. Война вымела все из амбаров и всех мужчин. Однажды приехала машина, да забрала и стариков. Деревня превратилась в бабье царство с одним инфантильным полубогом-полуребенком.

Как-то на заре послышались Марусе мужские голоса и рев моторов. Маруся выбежала в чем спала на улицу и обомлела. "Немцы!" - закричала она и кинулась в лес. Добежав до опушки опомнилась, перевела дух и вспомнила про Василя. Тут же помчалась обратно еще быстрее, как будто предчувствуя беду.

Когда она добежала через поле до дома, Вася уже стоял посреди двора, губа его была разбита и немецкий солдат крича явно от него что-то требовал.
- Не трогайте его! - дерзко сказала Маруся, - он не в себе и вас не понимает. И закрыла собой Василя. Немец попытался оттолкнуть Марусю, направил на нее ствол автомата. Маруся не уходила, только плакала и просила не трогать их.
- Уходи, уходи, - кричал немецкий солдат с сильным акцентом.
- Не уйду!  - ответила спокойно Маруся и тут же получила удар по лицу, потом второй и упала. Её принялись пинать, не щадя и не жалея.
- Васенька, спаси меня, спаси меня! - хрипела она пока не потеряла сознание.

Холодные капли стекали по ее щеке. Кто-то бережно вытирал запекшуюся кровь с лица. Она открыла глаза.
- Лежи, дочка, не двигайся, - сказал знакомый голос.
- Это вы, Мария Васильевна?
- Да, дочка, я. Лежи, иначе не сможешь иметь деток. Сильно тебя немчура попортила, но мы тебя с Аглафеной выходим. Еще тройню выносишь.
- Да какие дети, тёть Маш. Война вокруг. Да и Вася ни на что не способен, а других мужиков кроме немцев нет в округе и уйдут ли они от нас неизвестно. А где Василь?
- Да тут Василек. Отбили мы его и тебя с бабами. Все с ним в порядке, — спокойным голосом говорила мать Василя, - а кстати нихай шо и немец. Дьявол он чтоль? Может и к лучшему что немец - нашу кровь казацкую разбавить иногда и на пользу. Я Васеньку, кстати, от офицера-беляка родила. Никому о том не сказывала до тебя и тебе не велю. Офицера того в гражданскую убили. Мы и были та ним всего одну ночь. Отступала их армия, а я уж очень ребеночка хотела. Вот и приплатила ему, чтобы стыдно самой не было перед людьми - мол он меня не вкусил, а это я его в качестве борова наняла.
- Но это же предательство Родины, Мария Васильевна, -  собравшись с силами сказал Маруся.
- Мала ты еще дочка. Глупая еще. Родины без людей не бывает. Скольких мужиков в гражданскую положили - надо ж было мне от кого-то родить. А Родине все равно от кого ее ребенок,  лиж бы был здоров как мой Васенька и работал на ее благо. А ему ничего не смей говорить. Пусть также думает что отец герой войны и жизнь отдал за Родину, за село, за нас с ним.

Маруся снова погрузилась в сон, а когда очнулась вокруг уж никого не было, только Василь сидел как обычно в углу и глядел на икону, которую повесили специально напротив него.

- Как ты, Иудишка мой? - сказал Маруся шутя и почувствовал как рука Василя вздрогнула, - предал все таки ты меня до третьих петухов, оставил одну. А я, Васенька, деточек хочу, сил нет одной уж быть. Василь казалось был погружен в молитву и созерцание святого образа. Маруся вышла в сени, потом во двор, потом в поле сожженное отступающими и так незаметно очутилась в лесу.

В лесу ничего не напоминало о войне. Ветер все также трепал шевелюры деревьев. Птицы все также вили свои гнезда и выводили потомство не смотря на то, что Белоруссия была почти вся акупирована. Дятел лихо выдалбливал в дереве дупло, не обращая внимания на убивающих друг друга людей. Природа жила своей жизнью и как будто не замечала человека.

А может права Мария Васильевна? - какая разница от кого ребенок, главное как воспитать и чему он будет служить. Василь не меняется, а молодость моя проходит. Стану старая - некому и дров нарубить будет, некому и поухаживать если слягу, не дай Господи, некому и Родину будет защитить.

Маруся услышала крики из села и поспешила назад. Вбежала на центральную улицу и увидела Василя запряженного в телегу. Немцы, напившиеся браги, как заправские  погонщики знай молотили его по спине кнутами. Подбежала она и стала распрягать Василя. Тут же получила несколько ударов плеткой, но не остановилась. Сняла хомут, да обвязы и стала уходить с Василем за хаты.

Немцы знай себе кричат, в воздух начали палить, а она не останавливается, идет, да тащит за собой мужика своего, а  у самой сердце как колотушка сучит. Вошла в ограду и сразу за угол. Увидела краем глаза что кто-то идет за ней и бежать. Василь не бежит - идет потихоньку, еле ноги волочит. Тогда она в сараюшку и дверь за собой прикрыла на засов. Немец за ней. Подошел к двери на начал стучать, да что-то по-русски лопочет мол открой ничего не сделаю тебе. Маруся затихла и Василя прижала к груди. Немец опять постучал, Маруся не шелохнется. Несколько секунд тишины показались ей вечностью. "Ушел проклятый", - подумала Маруся и тутже автоматная очередь прошла дверь. Хлипкий засов развалился и в сарай вошел толстый, небритый, полупьяный фашист.

Немец оттолкнул Василя. Тот откатился в противоположный угол, сел и как будто стал наблюдать за тем, что будет дальше. Немец схватил Марусю и начал срывать с нее одежду. Маруся закричала, но немец не остановился. Он позвала на помощь, но никто не пришел - все боялись за свою жизнь, а жизнь в немецких руках стоила всего лишь нескольких грамм свинца и пороха.
- Василек, любимый, спаси меня! - кричала Маруся, но Василь все также сидел уставившись в одну точку и казалось бесстрастно наблюдал за творящимся адом, за болью и унижением его любимой.
- Спасите меня люди! - стала кричать Маруся уже из последних сил, - матушка, помоги мне! -  но никто не пришел, чтобы остановить творящееся зло. Маруся потеряла сознание.

- Это был всего лишь сон. Слава Богу, - сказала Маруся открыв глаза.
- Так и думай дочка, - послышался голос бабки Аглафены, - на ка вот выпей чтобы ребеночка извести. То, что от насилия рождено, никогда не будет к людям с добром.
Маруся выпила отвар и заплакала, разрыдалась как никогда в жизни. Не отвращение, стыд и омерзение она испытывала, а чувство не отомщенной обиды, чувство беспомощности и беззащитности, гнев и злость.
- Ты только глупостей, дочка, не наделай, - сказала мать Василя, - ты примирись до срока. Господь все видит и виновным воздаст за злодеяния.
- Когда? - сквозь слезы почти кричала Маруся.
- Скоро, дочка, скоро. Ты верь и все придет.

Прошла неделя, другая. Маруся на выходила из дома и все разговаривала с Василем, прижималась к нему, чтобы хоть как-то отогреть израненную душу и тело. Василь не реагировал. Как каменный он сидел и лицо его не выражало никаких чувств и эмоций.

Зарево огня разбудило всех домашних как-то рано утром. Пожары полыхали по всей деревне. Кричали женщины и маленькие дети, скот, уцелевшие трусливые собаки, не перебитые немцами.

Маруся выбежала на улицу. Солнце еще не взошло. Человек в форме поджигал крышу их дома. Она схватила уступ и кинула в темноту. Из темноты ответили по-немецки и раздались огненные чихающие вспышки. Что-то укусило ее в ногу и рвануло назад. Маруся упала лицом вниз. Послышались шаги убегающего человека и звуки удаляющегося мотора.

- Похоже немцы уходят, - сказал знакомый женский голос и чьи то руки подняли Марусю на ноги.
- Надо потушить пожар, а то все сгорит ,- произнесла Маруся и провалилась в темный, душный погреб.

Она слышала мужские голоса. Говорили по-русски, но некоторые голоса были странные, коверкающие, путающие слова, произносящие их не так, как у них в селе.
- Где я? - спросила у белого пятная Маруся.
- Дома, дочка, дома. Все хорошо. Неделю бредила и горела, но все позади. Теперь пойдешь на поправку.
- Как Василек? Немцы ушли? Дома уцелели? - лихорадочно перебирала вопросы Маруся.
- Все хорошо, Марусенька. Все нормально и Василек вон смотри в уголке сидит. И домов половина уцелела.
- А что за голоса я слышала? Кажется мужские.
- То наши мужики. Наступают, а немцы стало быть от них и бежали так внезапно ночью, - сказала Аглафена и вышла в сени.
- Здравствуй, Василек. Ну как ты без меня? - спросила Маруся, не надеясь на ответ. Василь молчал.

Через день Маруся вышла из дома. Пепелища виднелись там и тут. Околиц почти нигде не было. Черные круги на месте домов как будто были выжжены сверху чем-то. У соседского дома стоял танк и полуторка. Из дома была слышна песня. Пел мужской голос. Не русский. Но душевно и проникновенно. Марусе вспомнились песни казаков, что исполнялись обычно после чарки водки под гармонь, заглушаемую мужским бархатным многоголосьем, вспомнился ей белорусский лес, подпевающий проникновенному хору, заставляющему петь сердце и душу.

Ухожу я в бой -
Мой последний бой.
Ты меня жена не мани с собой.
Ты, любимая, береги себя -
Приведешь ты в мир нового меня...

Маруся подошла к окну. Молодой парень в распахнутой гимнастерке, без орденов и медалей на груди, с перевязанной наспех головой пел свою грустную песню. "Ты меня забудь, я уйду как сон, я уйду как сон, но родится он - мой сынок родной, мое сердце в нем, мое сердце в нем, значит я живой. Будет на дворе слышен его крик, значит враг не зря будет мной разбит..."

- А ты, казачка, кто такая? - вдруг спросил обернувшийся к окну чуплатый паренек.
- Это вы откуда взялись? Я то местная, а вот вас не помню, - сказала Маруся и звонко засмеялась. Давно не было слышно девичьего смеха в округе.
- А мы по грибы в лес собрались, красавица, да вот погостить на пару дней к вам зашли. Завтра дальше двинем за груздями, - сказал немолодой боец и мужики громко рассмеялись, - может и поохотимся заодно ... на тигров немецких, - и смех стал еще громче.
- Ясно все с вами. Разведчики стало быть?
- Така некаму! Особла нэмцам, - гаркнул кривой узбек и гогот молодых жеребцов огласил околоток.
- Может тебе, дочка, дров поколоть, пока мы не ушли? - сказал самый старый из мужиков и смех стих.
- Спасибо, батя, справимся сами, - ответила Маруся, - может вам чего принести? У нас у самих немного что есть, но для вас и этого не пожалеем.
- Ты лучше, дочка, с нами присядь. Нам завтра в бой. Возможно, для многих последний. Посиди, поговори, порадуй на прощанье.

Маруся зашла в дом и села к столу. "Ты, любимая, береги себя. Приведешь ты в мир нового меня..." - полилось по хате снова. Тушенка, хлеб и спирт — изобилие, какого Маруся не видела уже несколько лет. Немцы отбирали почти все и часто приходилось варить лебеду. Старики не выдерживали такой диеты и умирали. Маруся, бабка Аглефена и баба Матрена уцелели.

Через час в хате собрались почти все молодые бабы деревни. Первые мужики за последние два года. Все уже и забили что это за диковинные звери. Солдаты и женщины смотрели друг на друга, с интересом разглядывая друг друга как в зоосаде.

Вечер пролетел незаметно и разведчики разбрелись по хатам на ночлег. Один из бойцов  остался и у Маруси. Симпатичный парень лет двадцати. Глаза его были пусты, а голос наполнялся широтой русской земли когда он пел. Глазами он видел свой близкий конец, а душа все еще надеялась на счастливый исход завтрашней битвы. Возможно завтра он отдаст самое дорогое что у него есть — жизнь, но все же этого может не хватить и деревню вновь захватят немцы. Это понимал он, понимали все в деревни и сон ни к кому не шел.

Марусе тоже не спаслось. Она встала и подошла к окну. Полная луна висела над крышей. "Самое время ребеночка сделать", - говаривала в полнолуние бабка Аглафена, - "здоровенький уродиться, как капуста посеянная в сырой тени за домом". В углу спал Василь и его матушка. Солдат спал в другом. Он ворочался, не мог уснуть. Маруся подошла и встала над ним. «Пусть Бог все решит», - подумала она. Она ждала чего-то и не двигалась. Прошла минута, другая. Вдруг солдат не спеша обернулся и посмотрел на Маруся, стоящую в полупрозрачной холщёвой ночной рубаке. Он поднялся и сел. Посмотрел ей в глаза, взял за руку.

Его рука была теплая и чуть влажная. Рубашка легко скользнула по плечу девушки и в лунном свете изгибы ее тела казались чем-то божественным или наоборот каким-то наваждением. В месте, где завтра будут грохотать раскаты грома и снаряды будут лететь как дождь с неба, не должно было быть такой красоты.

Маруся почувствовала поцелуй и теплое сильное взволнованное дыхание. Она взглянула на луну и погрузилась в ласкающий белый свет, погрузилась в полутень ночного светила, в его таинственное нежное сияние.

Петухи давно не пели - их просто не было в деревне. Маруся проснулась поздно. Она накинула холщевую рубашку и выбежала на крыльцо. По дороге вдалеке пылила полуторка. Сидящие в кузове солдаты протяжно напевали как будто прощаясь с ней и другими женщинами "я уйду как сон, но родится он - мой сынок родной, мое сердце в нем, мое сердце в нем, значит я живой..."

- Все верно дочка, - раздался голос из-за спины, - ты все правильно сделала.
- Я даже имя его не успела узнать, — тихо сказала Маруся.
- А зачем оно тебе?
- Отчество же надо будет ребенку дать.
- Назови в честь отца сваго покойного Федоровичем. Так и ему в раю будет защита и солдатику этому что в бой пошел, - сказала Аглафена и погладила Марусю по плечу.

В доме было сыро и неуютно. Маруся постояла и легла на кровать. Что-то холодное уперлось ей в бок. Она поднялась и увидела на кровати пистолет. "Вот бы мне его тогда, в сарае", - подумала она и заплакала. Ей было жаль человека, имя которого она даже не знала. Он подарил ей все что мог отдать - свою жизнь и возможность эту жизнь защитить. Жаль что таких как он смелых и сильных отнимает война. Маруся жалела только об одном — что не может сохранить частицы всех тех кто погиб на войне, не сможет каждому родить сына, не сможет каждого возродить вновь и сделать счастливым.

- Ну и патаскуха же ты, Маруська. С немцем в сарае понравилось, так к этому сама полезла. Не думал я что ты такова, - послышался тихий мужской вкрадчивый голос. Маруся не сразу поняла что ей не почудилось. Голос показался ей знакомым, но был как будто сломленный, покорившейся судьбе, испуганный и не желающий привлекать к себе внимание.
- Василь, это ты сказал? - глянула она в угол на кровать.
- Я, кто же еще! - ответил вполголоса тот.
- Васенька, ты пришел в себя, мой любимый! - почти закричала Маруся и кинулась в угол, но увидев взгляд пропитанный ненавистью как будто окаменела.
- Какой я тебе любимый!? Да ты предала меня и весь наш народ. Этот коммунист деда моего сгноил, отца убил, соседей раскулачил, а ты к нему в койку. Шалава ты и нет тебе прощенья, - говорил полушепотом Василь.

Маруся вдруг вспомнила все: как ей казалось не раз, что Василь вертит головой когда один, что он как будто за всем с интересом наблюдает, как находила вкруг него убитых мух и комаров.
- Так ты все это время был в себе и просто притворялся? - с ужасом в голосе произнесла она.
- Конечно! Ты что думала, я пойду на эту войну за советскую власть голову сложить как вся наша деревня? Ищите дурака!
- Мы же за свою страну воюем, а не за советы! За свою Родину, за свои поля и леса! Это ведь все наше! Все это останется нашим детям!
- Ты продала свою Родину сегодня ночью и не придумывай себе оправданий!
- Родины без людей не бывает. Я хотела ребенка. Я хотела, чтобы он рос и берег нашу страну. Без детей у нас не будет будущего. Родины без людей не бывает! - повторила она и заплакала, - будь ты проклят, проклят! Ты трус, Иуда, предатель. Ты столько раз мог помочь мне и не пошевелил даже пальцем. Ты предал всех нас, всю страну, всех людей, весь мир. Тебе нельзя жить на свете.

Маруся упала на кровать и разрыдалась. Василь подошел к ней. Она чувствовала его тяжёлое дыхание, но даже не обернулась.

Вдруг он набросился на нее и стал рвать на ней рубашку.
- Побыла с ним, побудь теперь и со мной! А то я тоже седня ухожу. Больше тут мне делать нечего. Придут красные и меня расстреляют, так что я к немцам, пожалуй, подамся, а ты на прощанье подаришь мне минуты счастья.
- Оставь меня выродок! Оставь меня, Иуда проклятый! Оставь меня! Уйди!  - кричала Маруся, но Василь не унимался. Он разорвал на ней рубашку, придавил ее к своим телом, она громко вскрикнула, сжала зубы и ... раздался выстрел. Испуганные хлестких щелчком птицы взмыли с деревьев вверх и как души полетели куда-то в сторону солнца. Свет померк.

Бескрайнее, черное от пожарищ поле, вспаханное разрывами снарядов. Овраг, постепенно затягивающий в себя оставы танков и бронемашин. Ствол дерева, расщепленный попавшим снарядом. Гигантские клюки печных труб на месте крестьянских изб. Поет свирель легкого ветра. Кровь рождает в голове бой обтянутых бычьей кожей барабанов. Небольшое беспомощное облако не в силах разрезать голубую гладь и поднять волну. И дети, дети, не знающие имен своих отцов, отцов совершивших подвиг, отдавших свои жизни за страну. Дети узбеков и русских, белорусов и украинцев, татар и евреев.

Все они еще не понимают при каких трагических абстоятельствах появились на свет. Но они обязательно это узнают как и то, что они дети любви, а не войны - любви к Родине, любви к родной земле, любви к жизни.

- Не бывает Родины без детей. Без детей она умирает, - сказала Маруся, взяла за руку своего маленького Василя и вместе они пошли на запад, в поле. Пошли встречать первый летний рассвет, огненное зарево обновления и надежды, первый красный солнечный диск лета 1945 года.