Забрала

Болезнь прогрессировала быстро. Пронзительный бабий смех, разрывающий сознание грохотом чугунного языка о стенки гигантского колокола, не давал ему уснуть. Смех, от которого невозможно было спрятаться, укрыться то доводил до исступления, то холодил, замораживал все внутри. Душа цепенела, а разум содрогался, когда вновь и вновь из тишины зала доносилось тихое и одновременно мерзкое, надменное, саркастическое "Ха-ха-ха-ха... Чтооооо?.. Плоооохо тебе без меняяяя?.."

Володя не мог смотреть телевизор, слушать радио, готовить еду и есть, просто находится в квартире, не мог жить. Душераздирающий хохот, ужасный, страшный сжигал его изнутри, переворачивал душу и с грохотом бил её о земь. Спасало только спиртное, но в огромных, нечеловеческих количествах. Белая жидкость с резким запахом уничтожала все - эмоции и мысли, разум и тело, само бытие, но главное - страшный, отвратительный гогот пропадал на время, стихал, оставляя его в покое.

Он пил, пил постоянно, поглощал даже то, что не горело, лиж бы не слышать звуков, больше похожих на истерику или вопли душевнобольного, потустороннего создания, и не видеть убийственной, страшной белесой фигуры знакомой женщины в темноте на кресле рядом с собой. Он кричал, бился в истерике, пугаясь до судорог, выбегал в чем был на улицу, ощущая чье-то незримое присутствие рядом с собой. Голос и сводящие с ума видения являлись все чаще, все чаще ему хотелось не жить, не чувствовать, не дышать, чтобы не напоминать никому о себе.

Обычная семья каких миллионы, счастливо въехавшая когда-то в панельную хрущевку. Маленький сынишка, мама и папа. По вечерам все вместе они выходили на лавочку у подъезда и, вместе с такими же как и они молодыми семьями, обсуждали что-то, наивно мечтали и строили планы - о развитом социализме, безбедном будущем для своего ребенка, тихой спокойной старости и маленьких внучатах, даче и машине.

Однажды Гали не стало. Реализовать далеко не горы запланированного было им уже не суждено. Морг, похороны, поминки... граненый стакан как финал счастливой совместной жизни. Стакан... - верный товарищ, который никогда не предаст и всегда поймет, молча уводя за собой в тихую страну забвения.

Володя пил, пил все больше и больше, ему становилось только хуже и вскоре огонь человеческого образа его стих, а затем и потух, как тлеющий камелек в печи. Наркологический диспансер. Психиатрическая лечебница. "Белая горячка".

Лечебницей называют то место лишь формально. Тюремный режим, жесткие нары, конвоиры в белых халатах, их мускулистые сильные руки. Смирительная рубашка. Процедуры, ужасные инъекции. Аминазин, хлористые растворы в вену, шоковые терапии. Лечение психики через тело, душу через соматическое начало, весьма далеко отстоящее от реального человеческого сознания.

- Ко мне является Галя. Тихо опускается на кресло и смеётся. Она зовет меня с собой. То издевается, то жалеет меня и сына. То грустит, но кружится в своем ведьмином шабаше. Её фигура еле видна - мне лишь одному и один лишь я слышу её пронзительные леденящий смех.

Лечение помогло. Володя бросил пить, видения прекратились. Он стал возвращаться к обычной советской жизни, в которой не было ничего сверхъестественного, кроме ударного труда, отрицающего саму человеческую сущность и индивидуализм. Прошло несколько лет... Он стал выходить на скамью у подъезда. Поначалу все больше молчал. Постепенно начал разговаривать сначала с детьми, понемногу со взрослыми - соседями, которых едва узнавал.

- Галя... Галя..., - произнес он однажды, - она приходит ко мне. Я не пью уже несколько лет. Я здоров, а она все равно ко мне является и смеётся, смеётся, смеется сидя в своем кресле...

Однажды Володя не вышел на работу, не ответил на телефон, на звонки и стук во входную дверь.

Под напором тяжелого плеча дверь хрустнула и тихо отворилась. Свет пеленой доносился из зала. Осторожные неспешные шаги и чье-то тяжелое дыхание заполнили коридор. Кто-то чужой осмотрел кухню и ванную, вдохнул полной грудью затхлый запах и щелкнул выключателем. Сделав несколько шагов, открыл прозрачную дверь, прошел в зал и замер.

Два кресла, выключенный телевизор, приглушенный свет единственной матовой лампочки в люстре, стол в углу, шкафы и антресоли отделанные лакированным шпоном. В одном из кресел сидел он. В гробовой тишине, свесив руку почти до пола, а вторую безвольно бросив на колени, окаменевшими глазами он смотрел в сторону кресла.

Глаза ничего уже выражали - белый снег поглотил их. Все мышцы были расслабленны. Лишь лицо сохранило отпечаток последнего, что он увидел в своей жизни. Лицо "смеялось". Смеялось широко открыв глаза, смеялось, судорожно напрягая жилки, по-волчьи оскалив зубы, рот и сведенная гортань до сих пор, казалось, издавали страшный, нечеловеческий рык. Голова была обращена в сторону кресла. В сторону пустого кресла, где когда-то любили сидеть она...