Модные штаны

Мы купались в желтоватой, как кожа обитателей Поднебесной, откуда вытекает Иртыш, воде. Иногда мне казалось, что еще чуть-чуть и я услышу писклявое "Ни-Хао" на берегу, низкорослый сухощавый китаец протянет мне миску риса, а я, выходя из мутных вод Хуанхэ, поприветствую его поклоном и с удовольствием разделю с ним нехитрую трапезу. Но выбираясь на сушу, преодолевая сопротивление воды, я снова возвращался на пустынный песчаный берег, где лежали наши с Дениской пара велосипедов, шорты, да футболки.

Солнце доставало нас даже сквозь толщу мутной жидкости и мы не вылезали из реки часами, пока полуденное пекло не сменится пеклом вечерним, чуть менее испепеляющим все живое. Редкие проносящиеся по фарватеру катера взрывали реку своими подводными крыльями и мы с радостью кидались в набегающие на берег взрывные водяные волны. Небольшие полуметровые валы - хотя в детстве они казались огромными - быстро пасовали перед твердью земной и вскоре нам снова являлись картины художников, живописавших спокойную водную гладь, утопающую в густой зелени листвы на другом берегу, бело-желтое низкое солнце сибирской степи и легкий ветерок, подгоняющий куда-то одинокое почти прозрачное облако.

Сибирь - удивительное место, контрастное. Когда ее покоряли первые русские поселенцы - а покорности они добивались от земли сибирской в основном летом - , они, наверняка, искренно радовались красоте и изобилию здешних мест, приветливости ветерка, лучезарной улыбке солнца, мягкости и сочности трав в лугах и полях, пудовым гроздям дикой клубники и калины, месторождениям груздей и подберезовиков, отарам кабанов и лосей, косяками тетеревов и уток. С радостью первые поселенцы ставили наспех хлипкие срубы на крутых берегах сибирских рек и речушек, где и давали дуба аккурат в крепчайшие крещенские морозы, замораживающие до самого дня не только реки и озера, но и разум и душу человеческую, а не в Крещение, так на пасхальное половодье, смывающее с лица земли все ей чуждое и уродливое, а заодно и все, что успели возвести не то люди, не то муравьи накануне полугодового заморозка.

Человек привыкает жить везде. Привык жить и в сибири, подчинив свое существование двум полугодичным циклам - циклам рая и ада, циклам скованности и раскрепощения, циклам активности и сна - циклу летней жаровни и зимнего морозильника. Лето в сибири проходит быстро, почти незаметно, потому что перенасыщено работой в полях под нещадно палящим солнцем, разбавлено умиротворяющим сбором ягод и грибов в тенистых, прохладных лесах, подчинено заготовке топлива на долгую и суровую зиму. Зима же, напротив, тянется выматывающе долго, так как полна лишь дел, направленных на выживания, а не на созидание чего-то вечного, великого. Долгая сибирская зима идет на благо только лишь философским и мечтательным натурам, способным свободное время обращать в замысловатые предметы искусства и быта, создавать и творить, когда природа вокруг спит мертвым, беспробудным сном.

Созидание и творчество - это не дар богов, не что-то невероятное и требующее поклонения. Нет. Это просто стиль, образ жизни. Страсти к познанию и созданию чего-то нового у многих людей просто нет, но менее счастливыми они от этого не становятся. Они просто живут и наслаждаются тем, что им дано, не претендуя на лавры новатора, не желая отщипнуть у Бога листок его лаврового венца. Поэтому многие люди в сибири, не утруждая мозг мыслями, зиму пьют, не жаждая что-то изобрести, написать картину или сложить сонет, а летом пашут как ломовые лошади за оба сезона сразу, не щадя времени, сил и здоровья на свои занятия ни зимой, ни летом. Такими людьми и были родители Дениски: летом вкалывали, где только могли, зарабатывали, копили, откладывали на зиму деньги, а зимой их весело и с шумном спускали - так и жили. Напивались и мечтали о лучшей доли для себя и детей, не понимая, что сами её день за днём  и пропивают.

Городок наш был не большой и дома почти все были частными. В таких городках, больше похожих на огромную деревню, все друг друга знают и если ты один раз облажался, клеймить позором тебя будут еще долгие годы, но зато прославившись раз, будешь получать заслуженные дивиденты десятилетия. Это в Москве можно переехать из Тущино в Ясенево и о тебе никто и не вспомнит на следующий день, разве только сосед разыщет, чтобы вытрясти старый долг, а у нас можно было переехать только на соседнюю улицу или на кладбище - ни первое, ни второе плие не освобождало от пристального взгляда знакомых глаз.

На дворе стояла перестройка, но почему-то никто ничего не спешил перестраивать - все только еще больше ветшало. Старые сразупослевоенные домики постепенно врастали в землю, рассыпавшиеся под воздействием времени и грунтовых вод фундаменты трескались и крыши стоящих на них домов провисали как насест под жирными курами. Люди умирали и дома, где раньше жила добрая старушка или когда-то могучий ветеран войны, годами стояли заброшенные с заколоченными наспех окнами. Частенько брошенные дома кто-то поджигал и тогда все округа сбегалась поглазеть на бесплатное файр-шоу.

Дым от пожаришь был виден всему городку. Душа нехитрого дряхлого жилища вылетала с гулом и шипением мощным черным столбом, вытягивающимся в безветренную погоду на сотни метров над землей. Весь город видел черного гигантского джина, выпущенного кем-то и весь город охватывала дрожь, ведь пожар - самое страшное, что могло случиться с человеком. Пожар уничтожал все: одежду, еду, документы, мебель, стены и крышу, все нажитое, всю жизнь человеческую. Частный дом сгорает полностью. Это в квартире остаются бетонные стены, пол и потолки. Можно заколотить оконные проемы и кое-как перезимовать. Деревянные же строения не могут сдержать напор огня и рассыпаются в пепел до основания. Человек оказывается на улицы в чем мать родила, а впереди уже маячит лютая стужа и сорокаградусный колотун. От таких мыслей голова идет не то что кругом - квадратом.

На пожары как на именины обычно собирались толпы народу. Что двигало этой толпой не ясно, но посмотреть на то, как горит чьё-то жилище сбегались семьями, приходили соседи, приезжала с округи ребятня на велосипедах и юнцы на мотоциклах, на машинах подъезжали уже взрослые люди. Весь этот сброд смотрел с упоением на огромные, высотой с пятиэтажку языки пламени. Гигантский пионерский костер сводил людей с ума, адское пламя завораживало их как бабочек пламя свечи. И даже когда пожар был уже потушен, толпа продолжала прибывать - то ли посочувствовать, то ли позлорадствовать. Огонь обдавал жаром все вокруг, земля дымилась и горела как в фильмах о Великой Отечественной Войне. Если дом горел зимой, то снег стаявал в радиусе нескольких метров от жаровни и оживала прикрытая снегом желто-зеленая, не успевшая завянуть осенью, трава.

В тот день мы с Дениской ужасно устали - река и баня отнимают много сил - и стали собираться домой, когда заметили вдалеке черный столб дыма, соединяющий небо и землю. Мы сразу поняли чем пахнет это пушистая черная нить и поспешили на зов, чтобы увидеть хотя бы окончание боя пожарных с дымящимся рыже-красным демоном. Детство зачастую безжалостно-легкомысленно и мыслей о горе, которое выпало на чью-то долю в наших головах тогда не было  - был только азарт, вызванный желанием успеть на циничный и жестокий уличный спектакль, спектакль где герой один — неудержимая стихия.

- Смотри! Похоже горит в нашем районе. Это хорошо. До дома потом будет ехать недалеко, - сказал Денис и с улыбкой на лице поднажал на педали.
- Похоже горит прямо на нашей улице! - сказал я, когда мы уже спускались с небольшого пригорка, разделявшего реку и жилые кварталы.
- Точно! Очень близко горит, - согласился Дениска.

Пожар полыхал еще вовсю и, когда до него осталось от силы с пол километра, черный дым стал сменяться молочно-бело-желтым. Так происходит, когда прибывает пожарная машина и начинает тушить разбушевавшееся пламя.
- Эх, опять ничего не увидим, - досадовал Дениска и все быстрее несся к повороту, из за которого наша улица просматривалась насквозь. Он повернул налево, я за ним и тут же оба встали, как будто вляпавшись в застывающий вязкий битум.
- Денис! Твой дом кажется горит!  - промямлил открыв рот я.
- Кажется, - ответил он и помчался еще быстрей к толпе народа, окружавшей три пожарных машины.

Когда мы приехали смотреть действительно было уже не на что. Пламя пожарные сбили и проливали каркасно-насыпной дом слабыми струями воды, крыша рухнула вовнутрь дома, обугленный забор ввалился в ограду, обгоревшая собака скулила, бегая вокруг незнакомых туфель и сандалий и не находила себе места, мать Дениски стояла держась за сердце, отец сидел на корточках и смотрел на струйку воды, вырывавшуюся из распираемого изнутри самим Посейдоном пожарного шланга, восемнадцатилетний брат Дениски плакал, держа в руках то, что успел вынести из огня - свою новую куртку, с непонятной для нас тогда надписью «adidas», и широкие драповые штаны в клетку - самые модные у молодежи на выдане в то время вещи.

Нам с Денисом было лет 11 от силы. В этом возрасте мы еще хорошо были прикрыты широкими плечами взрослых от всевозможных горестей, поэтому особых перемен в поведении друга я не заметил. Мы все также ездили купаться - ведь велосипед, футболка и шорты у него остались - , гуляли и играли, а когда началась осень, он уехал жить к бабушке на другой конец города, и мы почему-то перестали общаться - детская дружба еще не очень сильна и ни к чему не обязывает. Я редко стал ходить вдоль дома Дениса и лишь иногда обращал внимание на перемены происходившие там. Дом кто-то потихоньку, муравьиными, даже черепашьими темпами восстанавливал. Через год или два я узнал, что родители Дениски умерли - отец от сердечного приступа, а мать спилась. Видимо, полученный удар судьбы им было не суждено пережить. От Дениса известий не было и детская память затерла этот трагически-неприятный эпизод. Осталось только одно - страх перед пожаром и огнем в любом его виде - перед большим костром, полным газовым баллоном или канистрой с бензином.

Лет через 15 я решил разыскать Дениса. Не знаю чем была вызвана эта блажь, но желание мое не принесло положительных эмоций. Не найдя адрес последнего места жительства друга детства, я направился на свою бывшую улицу - к дому, где когда жила Денискина семья. Издали вид дома ничем не напоминал о далеком, уничтожившим его почти до основания пожаре. Крыша была на месте, новые окна блестели белой эмалью, зеленый колор фасада сочетался с высаженными вокруг дома кустами вяза, во дворе стоял хоть и видавший виды, но еще вполне приличный синий грузовичок.

Я подошел к дому и постучал в окно. Не сразу, но входная дверь отворилась и через ограду к калитке направилась чуть покачиваясь усталая фигура мужчины. Он не шел - волочился как тень, натужно перебирал ногами, руки были опущены как плети. Входная дверь осталась открытой и я явственно ощутил запах того ужасного пожара, что полыхал здесь 15 лет назад. Видимая часть стены внутри была обуглена, потолок представлял из себя рубище нищего - весь в дырах, забитых кусками двп не первой свежести.

Фигура подошла к забору, не отрывая двери захрипела "кто там" и только я хотел задать свой давно заготовленный вопрос, как голос мой вдруг сковал ужас, чувство страх, беспомощности, сожаления и глубокой печали. Я увидел его - в куртке «адидас» и штанах, драповых в крупную черную клетку, что были когда-то так популярны у молодых парней. Голос вновь повторил "кто там". Я отшатнулся, развернулся и скоро пошел прочь. Сердце разрывалось от понимания, что жизнь бывает столь тяжела, не справедлива и жестока к людям как она оказалась безжалостна к брату Дениски.

Пожар перечеркнул всю его жизнь.18-летнему парню пришлось начинать жизнь с нуля - без дома и вскоре уже без родителей,без образования и профессии, пришлось лучшие годы жизни прожить в полусгоревших, почерневших от копоти и огня стенах, год за годом пытаясь восстановить хотя бы что-то. Без жены, без семьи - куда он их мог привести? - он был вынужден долгие месяцы и годы бороться за свое существование. 15 лет лишений и борьбы, 15 лет сырого, затхлого ада по ночам, 15 лет без  поддержки, понимания, ласки и любви. И все из-за случайной искры, спалившей до основания его прошлое и будущее, спалившей все, кроме его куртки и драповых клетчатых, до сих пор для него модных и любимых, штанов.