Бес определенного места жительства

На автобусной остановке, вросшей в землю сразу же после крутого поворота, стояла стайка бомжей. Дорога пролегала через поле, на котором, почему-то, расположились тут и там старенькие покосившиеся одноэтажные частные домики. Черная асфальтовая змея резко выворачивала из-за одного из них и увидеть с остановки приближающийся транспорт не было никакой возможности. Бездомные стояли, повернув головы в сторону поворота, безмолвно ожидали с детской надеждой, что вот-вот из за угла выплывет их долгожданный автобус и увезет их в далекие, теплые и чудесные края, где все у них будет хорошо.

Сутуловатые люди прятались под крышей, пережидали дождь. Одеты они были весьма необычно для середины весны. Манеру одеваться, видимо, переняли у профессиональных спортсменов. Как только спортсмену становится жарко во время тренировки - долой пуховик, остается в толстовке и футболке. Охлаждение не достаточное - долой и толстовку. Замерз - толстовка тут как тут. Закончил тренировку - одел и пуховик. Бомжи применяют этот спортивный принцип. Только не на тренировке, а в жизни. Вся жизнь для них - большой спорт, где призы не медали и кубки, а самое дорогое что есть у человека.

Итак, облачение их было многослойным, как у еще девственной не срубленной капусты. Верхний тулуп был расстегнут и издали его можно было принять за роскошную, развивающуюся на ветру, мантию графа, только что вышедшего во хмелю из дорогого ресторана и ожидающего свой экипаж, запряженный четверкой орловских рысаков.

Руки у всех были обильно нагружены ручной кладью, сомнительной по внешнему виду и, думаю, такой же по содержанию. Картина была привычной для вокзала. На перроне стоят в ожидании поезда жители глухой деревни, впервые выбравшиеся в город за бритвой и зеркалом. Но поездом на автобусной остановке и не пахло, так что вид у группы был резко контрастирующий с остальными ожидающими, да и запах тоже выдавал их отнюдь не аристократические манеры.

Слово "БОМЖ" давно утратило свое первоначальное значение, стало гораздо шире, многоплановее, несло субъективные смыслы. В советские времена характеристика "БОМЖ" не обязательно относилась к человеку, находившемуся на низшей ступени социальной лестницы. БОМЖ вполне мог
прилично одеваться, пить шампанское, закусывая белужьей икрой, общаться с привлекательными женщинами, с бомондом, мог даже владеть собственностью и недвижимостью - просто место его жительства было не определенным. Жил он то тут, то там, то сям. Жизнью вообще такой образ существования назвать сложно - это было больше похоже на наслаждение, на сказку, на рай в аду несвободы страны советов. Современные же бомжи давно ушли из райских пущь и спустились на
грешную землю.

Бомжами в наши времена стали широкие слои населения. Термин этот перекочевал из сугубо профессиональной сферы в общекультурную, смысл изменился от социологического до
уничижительного. Бомжами называют обеспеченные люди не обеспеченных, но не обязательно падших духом и телом; бомжом называют человека, зарабатывающего себе на кусок хлеба сдачей жестяных банок и бутылок в утиль, пьющего самогон и средства для чистки ванн, но формально
обладающего недвижимостью; бомжом можно обозвать просто неприятного человека или в шутку старого приятеля. Слово "бомж" стало одним из символом эпохи - символом упадка страны, символом капитализма в России, также как Медный всадник (хотя на самом дел он бронзовый) стал в свое время символом самодержавия и возрождения Руси. И, возможно, число памятников бомжам в скором времени превзойдет число монументов аристократии.

В жизни я видел много бомжей. Не то чтобы я стремился в их компанию, просто наши пути часто пересекались. Человек в юности создает свой собственный мир, где нет родителей, опекунов,
учителей и советчиков. Лозунг юности - «я сам!». И этот самодостаточный мир находится им в темных подвалах, где можно относительно спокойно выпить и покурить, в густых зарослях, куда
редко наведывается милиция, на заброшенных стройках, где не часто встретишь непосвященных. Бомжи, также как молодежь, старается не афишировать свою жизнедеятельность. То ли от страха - то ли от стыда. Поэтому с бомжами меня роднили места общения с друзьями и собутыльниками.

Встреченная мной случайно группа лиц без определенного места жительства ничем особо не выделялась. Кроме одного представителя этой касты неприкасаемых. Он стоял как колонна, как колос, вокруг которого жались чедушные тела товарищей. Чувствовался несломленный дух в нем и казалось, что вот вот он вспомнит про свой дом, любящую семью, работу, собаку, любимую книгу, фильм, друзей — про то, к чему мы все привыкли и не замечаем, порой не ценим, считаем естественным и заслуженным. Для него же эти примитивные и обыденные, казалось бы, вещи - потерянная и несбыточная мечта, рай, спокойный остров в бушующем океане мироздания. Человек этот устремил свой взгляд вдаль сквозь времена и пространство. Лицо его источало внутреннюю силу, мощь, но глаза были полны вечных, не просыхающих и не скатывающихся по щекам слез. Как будто он жалел о каком-то всего-лишь одном дне, всего лишь одном поступке, всего-лишь одной своей минутной слабости, приведшей его на дно жизни - к жалкому существованию, к нищете, к краху, к безвыходности и безнадеге. Он раз за разом переживал эту роковую минуту и отдал бы все, чтобы ее повторить ее и выбрать другой путь, но ... Подъехал автобус.

Мое детство, как и детство большинства детей моего поколения, было основательно подпорчено развалом великой страны - развалом коммунистического тоталитарного государства. В союзе кроме вранья и тоталитаризма были, несомненно, очень здравые и положительные вещи, такие как пионерские лагеря, субботники, сдачи металлолома, тимуровцы, почины и поруки, веселые поездки на картошки и морковку, ГТО, ДОСААФ. Меня всего этого лишили три человека с абсолютно нерусскими непонятными мне фамилиями - Ельцын, Кравчук и Шушкевич. Успел побыть я только октябренком, но и скудные воспоминания об этой организации дают мне представление о той огромной работе по воспитанию молодежи, которая проводилась в СССР. В России же этого ничего не стало. Еще бы -  все делили власть и имущество - на детей было плевать. Подростки были предоставлены сами себе. Родители пахали, чтобы получит зарплату в лучшем случае через пол года, когда она окончательно обесцениться, а мы шатались полуголодные по окружающему нас озлобленному и неустроенному миру.

Как и всегда во времена перемен в моем детстве ценились такие качество человека как сила, выносливость, напор и наглость. Ум, совесть и честь отошли на пятый-седьмой план и зачастую о них даже не вспоминали. Ценилась способность отобрать что-то, унизить кого-то, возвысится за счет другого, а не честно соревнуясь в трудолюбии, находчивости, честности. Встречали и провожали лишь по одежке, ум никому не был нужен. Как впрочем и до сих пор. Уже в начальной школе я узнал, что такое драка до крови, выбитые зубы, окунание человека в прямом смысле в дерьмо. А ведь мир по сути не изменился - все также шумели леса, текли реки, плыли облака, природа продолжала жить по своим законам, а вот человек изменился. Он превратился в животное - маленькое, злобное, беспощадное, ленивое и алчное. А причины была проста - человеку нечего было есть, дефицит жратвы сотворил с человеком в одночасье нечто невероятное. Не отсутствие роскоши, не отсутствие книг и культуры, а элементарного и обыденного, когда оно в достатке, - еды так изменило облик русского человека.


И более всех изменились самые сильные физически. Казалось, они окончательно потеряли рассудок. Примитивная сила и стремление к доминированию стало определяющим фактором жизни на одной шестой части планеты.


Я жил в обществе и поэтому не мог игнорировать его законом. Иначе мне бы пришлось туго. Общество всегда с опаской глядит на непохожих - оно их не понимает, а того что не понимает - боится и пытается уничтожить. Общество сильно только когда оно едино, когда оно - толпа. Мыслить сообща люди пока не научилось. В своих мыслях каждый одинок - и каждый боится одного и того же — того, что не укладывается в его видение мира, в его идеалы (зачастую примитивнейшие), в его правду жизни, в его оковы и тюрьму заблуждений.

Я, как и мои сверстники, рано начал курить, выпивать спиртное, задумываться о сексе. Последний, также как сигареты и вино, к тому времени во всю продавался, но, думаю к счастью, на него у меня не
хватало денег.

Было у меня несколько друзей. Как это и бывает, жили мы неподалеку. Все были одинаковые. Как и вся страна были нищими, ошарашенными неожиданными переменами, со сбитыми ориентирами и неясными перспективами.

Серега был спортсмен. Занимался борьбой. Потом затянул в секцию и Витьку. Меня некому было водить, поэтому я отставал в физическом развитии от приятелей. Самому ездить за три остановки в спортзал на автобусе мне не разрешили. Хотя на велосипеде я к тому времени уже облазил весь наш Ленинской район. Побывал на сортировке, где меня неудачно хотели за что-то поймать милиционеры; пролез в забор водоканала, чтобы увидеть где очищают воду, что течет из крана; купался на дальнем дебаркадере и чуть не утонул; ездил за город на излучину Иртыша и переплывал на песчаную косу; взбирался на золоотвал ТЭЦ; воровал яблоки с дач; обоссал как-то спящего пьяницу и разбил пару-тройку окон в детском саду, где меня частенько за что-то обижали коллеги; с Витькой избил соседских
детей; после чего те чуть не выбили мне камнем глаз; смотрел у Витьки на видаке порноху. Правда она мне не понравилась - еще лет десять потом не смотрел.

В обществе в то время царил хаос. Старый режим пал, новый же еще не успел народится. Многие грезили возвратом в страну советом. Им казалось, что они спят и вот-вот этот дурацкий сон кончится, они проснуться и снова пойдут на работу на завод, будут продолжать платить партийные и профсоюзные взносы, смотреть по телику съезды партии, рапортовать о перевыполнении плана и ждать очереди на квартиру, машину, стиральную машинку "Сибирь".

Народ был в замешательстве, но многие уже опьянели от свободы. После семидесяти лет жизни в кандалах стало можно все. Но никто не знал, что такое реальная демократия – думали просто что все дозволено. Пропаганда диссидентов сделала свое губительное дело - она прославляла демократию, но никто не сказал что это такое - что это власть народа, но прежде всего над самим собой. А в союзе никто собой не управлял и не умел этого делать, да и не хотел что самое главное, всеми управлял госаппарат, поэтому демократию приняли за вседозволенность. И тут началось...

Пьянство, курение, наркомания, проституция, безделье, насилие и преступность. Все, что подавлялось в нашей стране карательными органами, вылезло наружу в самых отвратительных, крайних формах. Власть бездействовала, ее попросту не было. Государство не существовало. Все были в забытьи - все были счастливы и беззаботны, беспечны. Добившись свободы не было сил уже ни на что  - только на ее созерцательное наслаждаться. В этом котле, в этом броуновском движении
масс и появился криминал. Он быстро окреп, стал дисциплинирован, выстроил свою безжалостную систему отъема и грабежа. "Они 70 лет молчали, когда их резали коммуняки - будут помалкивать и когда их резать будем мы", - так думала новоявленная криминальная власть. Милиция была слаба и не могла ничто серьезного противостоять бритоголовым мужчинам со спортивным прошлым. Разрозненное, разобщенное общество быстро пало перед новыми русскими штурмовыми отрядами, советские необразованные мещане быстро превратились в орудие наживы криминальных авторитетом.

Братва захватывала все что плохо лежало. Лом металла продавала за бугор, крышевала спекулянтов и бомбил, мошенников и честных предпринимателей. Тот, кто не хотел платить иногда бесследно исчезал в лучше случае, в худшем его изуродованное тело находили в кустах или в реке. Наши старшие товарищи хорошо одевались, ездили на относительно приличных авто, пили дорогие напитки, вокруг них крутились женщины, свита. Жизнь их казалась сказкой в нищей стране искусственных шуб, дефицита, прощаек, кепок "Аэрофлот", очков с огромными оправами и болоневых курток.

Мои родители были советскими руководителями низшего звена. С детства я ощущал их неподдельную веру в идеалы коммунизма. Естественно, как и все нормальные люди, они сторонились крайних форм коммунистической морали, жополизста, карьеризма и были довольно принципиальными людьми. Напрямую мне никто никогда не говорил, что отнимать чужое плохо, нехорошо издеваться над людьми, необходимо поступать с человеком так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой. Просто я всегда это знал. Не знаю откуда. Может и сам выдумал...

Родители Сереги не были такими принципиальными людьми, как мои родичи. Они вообще, наверное, не знали ничего о принципах. Думали, наверное, что это слово однокоренное слову "принц". Принцип был у них один: захотел выпить - выпей. И следовали они ему неукоснительно, да и желание выпить не угасало, как вечный огонь не гас у могилы солдата, чье имя неизвестно, а подвиг бессмертен. Поэтому Серега был в значительно меньшей степени чем я знаком с человеческой моралью и золотым правилом этики. Но мне как друг он нравился от этого не меньше.

Витькино семейство было довольно обеспеченным по тем временам. Родители торговали на рынке - они и были тем нарождающимся слоем капиталистов и предпринимателей, которые должны были повести страну за собой к светлому капиталистическому будущему.

Я, Серега и Витек сидели как-то на пришкольном спортивном городке. В этом месте постоянно висели компании молодежи. То ли потому, что запах знаний манил их как аромат мяса в кисло-сладком соусе, то ли не было больше мест в районе для общения активных молодых людей. В нашем районе не было ни спортивных комплексов, ни клубов, ни дворцов культуры. Иногда у меня складывалось ощущение, что мы жили в отдельном государстве, где не действовали законы большой страны,
где не было милиции, где национальные меньшинства, так не любимые Адольфом, представляли большинство.

К нам подошел местный полу-бандит по кличке "Алифер". Так он себя сам позиционировал. Мне почти сразу показалось, что он полу-дурок. Сидя возле нас и осматривая окрестности, он произнес: "Сижу я
как-то. Надеваю трусы... Женские... На голову... И вижу... Шоколадную полоску..." Выражение лица у него было в тот момент как у осилившего последний том "Войны и Мира". Услышав его идиотскую фразу, я рассмеялся и чуть не получил от Алифера в глаз. Поняв, что над шутками, в обществе этого брутального малого, смеяться не принято я поспешил удалиться  с мыслью "зачем же тогда шутить? Может надо было мне всплакнуть?". Витька и Серега остались с этим оригинальным мастером юмора втроем.

Вскоре мы стал замечать Серегу в обществе Алифера. Серега радовал нас своими успехами на борцовском поприще. Однажды он заборол какого-то серьезного кмса и получил звание кандидата в
мастера. Он был горд собой и начал подшучивать и высокомерно вести себя сначала с одноклассниками, потом со старшеклассниками, а потом с учителями и родителями. В школе мы видели его все реже. Он появлялся периодически с разбитой физиономией, мы перекидывались
парой слов и он снова исчезал.

Витька как-то позвал меня на прогулку. Я, естественно, согласился. Мы вышли к кинотеатру, который давно не работал. У его стен мы не раз собирались с местной шпаной, пили пиво, курили сигареты, робко заигрывали с девчонками, среди которых меня привлекала одна с нашей параллели. Почему-то в жизни я всегда любил не тех. Не правильных и целомудренных, а развратных, взбалмошных и порой казавшихся сумасшедшими. Может быть я и сам такой - просто не обращал на себя внимания. Так вот, Сонька была проституткой. Родители ее пили не просыхая, между делом успев настрогать трех детей. Соня была самой старшей и ей приходилось работать за всех. Но не на заводе, а где придется - в кустах, в подвалах на старом тряпье, в машинах, на коленях, с любым у кого были деньги. Все знали о ее "работе", все знали, что она хороший человек и продолжали с ней непринужденно
общаться. Иногда мы толпой били цыганей (или они нас – когда как получалось), излишне настойчиво и грубо склонявших ее к работе во внеурочное время.


К нашей веселой гоп-компании подъехала белая девятка. Это была мечта любого из нас. Голубая и далекая, вполне ощутимая, но недоступная, как небо у нас над головой. Из-за руля выпал Серега. Ему не было и 18-ти, но все понимали, что это в наше время не проблема для человека, обладающего деньгами и желающего кататься на авто. "В Америке водят с 16-ти",- это первое что он говорил, останавливающим его милиционерам. Круто со шлепком Серега подал всем "краба". Закурил "Camel". Мы с Витькой переглянулись. Обменявшись парой фраз, он забрал Соньку с собой и
укатил... "Жизнь - говно", - сказал я и, не мотивируя своего мнения, пошел домой. Не раз в жизни потом со мной случалось подобное. Понравившаяся девушка легко уходила с другим, еще большим подонком чем я. И чем хуже я становился, тем хуже мне попадались на пути парни, уводившие мою любовь. Видимо, нет конца дерьму в человеке, как нет придела и людскому совершенству.

Однажды мы встретились с Серегой и долго говорили о нашей жизни, о стране, о будущем. Разговор явно не клеился. Серега постоянно пытался доминировать. Я же не мог ему противопоставить ничего кроме здравого рассудка. Разговор спортсмена и интеллигента был обречен. В конце Серега разразился мерзкой тирадой: "Вы все дураки! И останетесь дураками. Будете жрать остатки с чего-то стола, как бомжи. Будете слушать, что вам говорят родители. Останетесь маменькиными сынками, послушными рабами. А я всего добиваюсь сам. Отнимая силой, если приходится. А бы дураки и бомжи, дураки и нищие бомжи..."

... автобус отъезжал.

Бомжи остались стоять на остановке. Они ждали другого автобуса. А может быть они никуда и не ехали. Им некуда было ехать, они были одни в этом огромном мире. Я шел мимо них, мимо этих опустившихся людей, мимо отработанного человеческого материала, неудавшихся строителей, учителей, каменщиков, ученых,  людей и личностей. Они играли с судьбой в игру и не смогли даже свести партию в ничью. Они не смогли понять, что такое шах и мат, не предполагали, что такое возможно.

Мой взгляд зацепился за одного из них. За того, что стоял как воин среди павших товарищей, как проигравший самурай, отпущенный милостиво победителем под название судьба. С трудом можно было узнать в нем Серегу - моего давнего школьного друга, но это был он. Он изменился - стал стариком не будучи и 30-ти-летним, смертельно устал, не совершив ничего хорошего, горько разочаровался в выбранном пути.

Дождавшись пока он взглянет на меня, я отвернулся и пошел дальше. Серега, вернее то, что от него осталось, несомненно узнал меня, вспомнил нашу последнюю встречу и тот разговор. Вспомнил как выбрал тогда свой путь и пошел по нему...

...а может быть и не вспомнил.