Роман не с камнем

ВНИМАНИЕ! АХТУНГ!
 ИМЕЕТ ОТНОШЕНИЕ К АНИМЕ, ПОЭТОМУ МОЖЕТ БЫТЬ ВОСПРИНЯТО НЕПРАВИЛЬНО! НЕЗНАКОМЫМ С ЖАНРОМ И СПЕЦИФИКОЙ ЛУЧШЕ НЕ ЧИТАТЬ, ВО ИЗБЕЖАНИЕ НЕОБОСНОВАННЫХ ВСПЛЕСКОВ НЕГАТИВА!

 ОСОБАЯ БЛАГОДАРНОСТЬ А. ЗА ПОМОЩЬ И ВПРАВЛЕНИЕ МОЗГОВ АВТОРШЕ.


 Каждая женщина хочет любить и быть любимой. Каждая.
 Любить мужа, не мужа, ребёнка, котёнка, шоколад, прыжки с парашютом – и плевать, что два последних предмета в ответ не полюбят. Важно то, что отдаётся она этой любви целиком и полностью, со всей горячностью безразмерного своего сердца. Она готова обрить наголо голову, проколоть пупок, надеть паранджу и научиться писать фанфики во имя признания её ТОЙ САМОЙ, единственной. Но ни одна не может смириться с полной своей ненужностью. Хотя бы слабый интерес к её персоне необходим, как глоток воздуха утопающему. Ведь она - женщина.
 Сакура обожала Саске. Лёгкая детская влюблённость перешла в тяжелый дурман всепоглощающей и страстной одержимости, которая не находила выхода. Нельзя сказать, что Сакура не пыталась с ней бороться, или как-то переключиться на другого. Она пыталась! Более того, она старалась! Старалась, как роющий спасительный окоп пехотинец, как долбящий переборку в затопляемой подлодке матрос, как стирающий очередную пару в дневнике двоечник. Но все усилия были напрасны.

 Приступы саскофрении, как назвала недуг своей ученицы Цунаде, были продолжительными и жестокими. В перерывах между ними к Сакуре возвращалась воля и более-менее ясный ум. Однако всегда ожидалось, что Сакура вновь «заболеет».
 Следует, однако, сказать, что ремиссия бывала вполне продолжительной, что позволило Сакуре выйти замуж за Сая и родить двоих ребятишек.

 Саечка, получившаяся первой, была на пять лет старше Сайчонка, что совершенно не мешало последнему (с непроницаемым выражением лица, впрочем) нещадно лупить сестру. Та отвечала ему приблизительно тем же, и с таким же лицом – «сайчата» пошли в отца. В своих драках они использовали любые, попавшие в руку, предметы различной тяжести и тупости: мамашины медицинские джюцу могли излечить любую смертельную травму, и детишки старались. Ежедневно они лупили друг друга, мимоходом ломая мебель, разбивая горшки с цветами, кроша игрушки, уничтожая одежду – словом, всё, что делают дети, взявшие от родителей самое лучшее. Сакура, вздыхая, собирала осколки, зашивала, стирала, готовила завтраки-обеды-полдники-ужины, мыла полы, умывала чумазые физиономии своих чадушек - ну и дальше, по списку. Разодранные коленки и локти можно было залечить так, что не оставалось и следа, а вот сломанные ножки дивана или разбитое зеркало никакие медицинские джюцу не брали.
 Единственное отличие «сайчат» от других детей было в том, что, провинившись, они смотрели на свою мамочку сквозь дежурно-фальшивые улыбки.
 - Папина кровь, - бормотала Сакура.
 - Сучье племя, - говорили соседи.
 Вечерами, когда вся семья собиралась за одним столом к ужину, перед ней маячили три почти одинаковых лица, с одинаковыми лживыми улыбками. «Гены, ничего не попишешь», - вздыхая, думала Сакура.
 И, в очередной раз готовя сукияки, она то и дело размазывала по щеке скупую куноическую слезу: «Ну почему я не смогла ТОГДА его убить?!»

 «Тогда» - это после нападения Саске на собрание Каге. Вся деревня подумала, что Сакура готова пожертвовать своей любовью во имя спокойствия и мира. Наивные! Им и в голову не приходило, что ученица Цунаде давно разгадала секрет оживляющего джюцу. Правда, оно имело одно побочное действие – оживлённый терял волю и воспоминания. Становился послушной куклой в руках того, кто был его «опекуном». Но разве это помешало бы Сакуре? Совсем нет! Более того – она бы очень этого хотела! Ведь тогда в милой её сердцу черноволосой голове находился бы только её прекрасный образ, а не этого белобрысого лисоносителя. «Тьфу, паразит!», - неизменно плевалась она при воспоминании о Наруто.
 То, что Саске запал на Узумаки еще в Академии, она поняла слишком поздно. Кому достался первый и единственный конохский поцелуй Саске, рассуждала она, - Наруто! Кого он грудью защищал от врагов? Наруто! С кем он общался больше всего? С Наруто. Кого он считал единственным достойным соперником? С кем разговаривал, когда его отыскали в убежище Орочимару? Кого (единственного!) он там обнял? Чьи доводы он выслушивал после смерти Данзо? Наруто. Наруто! Наруто! Одного Наруто! Он никого не видел, кроме этого паршивца! Только этот обормот был для него важен! Чёртов Наруто, а не она!
 Если бы в ту ночь, когда он уходил из Конохи со звуковиками, остановить его взялся Наруто, то Саске наверняка бы забрал этого засранца с собой. Его бы взял, не её! Да чтоб тебе пусто было, Узумаки!
 Но если бы в ТОТ РАЗ она смогла бы убить Саске, то теперь бы он, послушный, ласковый и нежный, с любовью смотрел бы, как она раздевается перед ним в лунном свете перед тем, как маняще раскинуться на кровати. Он бы не спеша ласкал поцелуями горячее тело женщины, носящей имя вишнёвого дерева. Дразнил, нежничал и удовлетворял истекающее соками её ненасытное лоно… Ах, какие серьёзные дополнения они могли бы внести в «Камасутру»! Каких высот сексуальной акробатики могли бы достичь вместе!

 Из подобных фантазий её, как правило, выводил запах пригоревшей пищи или звон очередной разбитой дитятями вещицы. В такие моменты спокойная и терпеливая мамаша превращалась в ту самую гневную куноичи, которую помнила взрослая часть населения Конохи.
 - ****ый в рот! – орала Сакура.
 Выходило мажорно, словно «Рота, подъём!», и Харуно шла «строить» детей.
 Так шли дни за днями, неизбежно приближая очередной саскофренический клинч, пока однажды Цунаде не пришла в голову блестящая идея.
 - Сакура, ты должна завести дневник.
 - Есть, Цунаде-сама! – отчеканила Сакура без лишних вопросов. Да и зачем вопросы? Приказы не обсуждаются.
 В тот же день, а, точнее, ночью, она сделала свою первую запись в толстенной тетради. Запись была самой обычной, какими обычно и начинают: «Я начала вести дневник. Наверное, это даст мне возможность…» и подобное бла-бла-бла. Проснулась она лишь спустя три часа, прикорнув под проникшим сквозь плотные шторы светом полнолуния. Проснулась и снова взялась за дневник - появилось желание раскрыть свои чувства к Саске. И теперь уже слова полились, как бурная горная река. В них выражались и любовь, и трепет ожидания очередной встречи, и женская нежность, и нераскрытая чувственность, и вожделение, и мечты, мечты, мечты… В своих записях она согласна была разделить Саске с Наруто, вплоть до полного самопожертвования. То есть, до секса втроём. «Я буду той прослойкой, которая исполнит детскую мечту Наруто обо мне, и добавит сексуальной остроты в наши с тобой отношения», - писала она.
 Благодаря невероятным, хитроумным ходам, ей удалось сделать так, чтобы Саске не только увидел её дневник, но и прочёл хотя бы несколько строк.
 - Прослойка? Как прокладка, что ли? – усмехнулся он, рассмотрев удивленно сакурин почерк.
 - Не, прокладок нам не надо, - в тон ему проговорил Наруто, которому Саске зачитал вслух «исповедь». Эти двое и так были вполне довольны своей гомосексуальной жизнью. Без лишних вишнёвых запахов.
 И дневник положили на то же место, где его оставила находчивая Харуно.
 Бьющие сексуальностью записи добавлялись каждые шесть часов, наполняя дневник эротизмом и похотью. Тетрадь будто пропитывалась горячим желанием «вишенки». Дневник явно благоухал неразделённым желанием и… любил её, свою одержимую авторшу.
 Да-да, каждого прикосновения к своей обложке он ждал, как манны небесной, и невероятно томился, подсчитывая минуты с прошедшей записи. Каждый штрих на страницах был для него самой вожделенной и запредельной лаской. Каждая законченная фантазия была для него, как бурный оргазм. Он считал себя… Саске. И, подобно юноше, мечтал о сексе снова и снова. Без устали и остановок.
 А Сакура, не зная об этом (ведь дневники неживые!), оставляла тетрадь в местах «дислокации» молодого Учихи, надеясь на его внимание. Она тешила себя мыслью, что, прочитав её страстные записи, Саске проникнется и возжелает томимую любовью Сакуру. Она раздевалась при открытых окнах и включенном свете, ожидая, что Учиха будет проходить мимо, или вдруг (о, боги!) придёт специально полюбоваться на неё. Она тёрла себя скрабами, втирала молочко, делала эпиляцию по всему телу, потихоньку дергалась животом (это такой танец), полагая, что её пластика и ухоженность смогут пленить закоренелого гея. «Он не устоит против этого!», - твердила себе куноичи.

 Но Саске дневник больше не читал, в окна не заглядывал, и даже мимо не ходил. Сакура страдала, и мученически отдавалась мужу, который на все эскапады жены смотрел со своей фирменной улыбкой. Сакура искала встреч с Саске, выговаривала ему, как она страдает, рассказывала о боли и душевных переживаниях…
 На всё это партнёр Узумаки её просто послал – разговоров ему и с Наруто хватало. И не одних разговоров.
 Сакура приходила домой и рыдала, прижимая к груди дневник. Мимо носились её малолетние варвары, громя дом, на кухне кисли онигири, а сорванная штора дразнилась оборванными петлями.
 - Саске! – горячо шептала Сакура дневнику, прижимаясь к нему лбом.
 И дневник так же горячо прижимался к своей любимой женщине. Уж он-то любил её на всю катушку, целиком и полностью разделяя её страсть. Он любил её самой пылкой и самоотверженной любовью своих страниц и прошитого переплёта, невзирая на мужа, детей и Наруто. Он был самый любящий её предмет. А разве не любви она добивалась?

 О, если бы Сакура знала о чувствах клеёнчатой шероховатой тетради! Если бы она догадалась об истинных мыслях своего дневника! Если бы она не была такой… Сакурой!
 Если бы все это дошло до неё, то она со всей своей силищей могла бы запросто свернуть влюблённого Саске-дневник в тугую и толстую трубку. И использовать его так, как хотела … В любое, как говорится, отверстие.
 И стать, наконец, счастливой.

 19.05.2010