Такая жизнь. Главы 9 и 10

               
                С работы Мария Денисовна уходила  в подавленном    настроении. Такое, как случилось с Аней,  бывало раз в десять лет. Чтобы так ошибиться с диагнозом!   Ведь экспресс-анализ  показал  банальную липому без единой   раковой клеточки!  Довольный Гриша даже напевал что-то под нос, пока удалял оставшийся «материал». Его  и отправили в Киев.
                Единичные клетки саркомы словно проснулись за одну ночь в  больничной лаборатории, смертельно напугав  врача.  Словно приснились! Вчера еще  срез был чист и внушал оптимизм, а сегодня походил на классический образец саркомы, прямо как  с картинки учебника! Зловещий вид   «рыбьего мяса» ничем не напоминал вчерашнюю липому.  Точно та всем привиделась одновременно!
                Врач-лаборант  в панике прибежала  в хирургию и закрылась с Григорием Осиповичем в его кабинете.
                Марию Денисовну  заведующий  поймал в коридоре через двадцать минут, сказал тихо:
                – Канюченко – на стол. Зови, Маша, медсестру – подготовить девочку.   Звони  Боярской и Ванде. Пусть свяжется с институтом переливания крови. На всякий случай. По-моему, у нее осталась плазма.
                Анестезиолог Боярская жила под боком,  Ванда обычно в своем отсеке,  трансфузиологии,    всегда была в операционные  дни, а в другие – моталась то в институт переливания крови, то в облздравотдел, где еще исполняла  должность  главного городского трансфузиолога.
                – Дину подключай, хотя сегодня она под горло занята.
                Мария Денисовна ринулась исполнять указания. Она уже все поняла – пусть и без подробностей. Сердце сжалось так больно, что пришлось принять валокардин.
                Сразу после операции, прошедшей в полном молчании, но с выразительными жестами,    Григорий Осипович позвал к себе в кабинет ассистирующую ему Дину Семеновну и Марию Денисовну.
                – Все, дорогие, ухожу. Старый я для таких потрясений. Глаз не тот.
                – Но мы все видели липому!  Крупную, конечно, но ведь саркому  на ранней стадии трудно отличить от…
                – Дина Семеновна, оставьте! – гаркнул  заведующий. – Я оскандалился.
                Дина Семеновна даже не обиделась.
                – Но мы тоже… просмотрели.
                – И мы тоже не увидели...  – Мария Денисовна  с мольбой смотрела на Григория Осиповича  своими говорящими  карими глазами. –  И никто не застрахован от  таких неожиданностей.
                – Молчите, утешительница моя, Марусечка. Раньше мне только глаз и требовался, помните?
                – И куда пойдете? В терапевты? – усмехнулась Дина Семеновна.
                – Никуда не пойду. Но за скальпель не возьмусь. Вам буду ассистировать,  Дина Семеновна. Вы у меня последняя надежда. И как назло  – самая молодая в палате,  девчоночка, эта Анюта, ей жить да жить. Помните, как щебетала  позавчера под местной анестезией? Как прорвало!  Замуж готовится.
                Словом,  возвращалась Мария Денисовна домой  не просто с печалью, расстроенная  донельзя.  Не любила она, когда ломаются такие сильные, как Григорий Осипович. Словно не было в его долгой  практике смертей прямо под ножом   да  и других неприятных сюрпризов… Он что – мальчик? С чего это вдруг уходить? И кто на его место встанет? Вот пришлют какого-нибудь теоретика, вроде их профессора, лишь бы  со степенью. Не нужны им лекторы, им нужны операторы!         
                А  дома  Марию Денисовну ждал свой собственный маленький ад – в виде родной сестрички  Лары, заболевшей рассеянным склерозом    несколько лет назад. Она уже прошла все его стадии и сейчас  находилась в плачевном состоянии.  Оставлять  сестру одну было невозможно, сдать в дом инвалидов,  на что намекали  вокруг,   безбожно.
Соседка  Неля вызвалась в помощницы –  за деньги, конечно. Пока больная  Лара еще  оставалась вменяемой  и даже вела разговоры, Неля своей миссией была довольна. Ну, подумаешь, покормить, в туалет отвести, постель поправить,  посплетничать о других соседях.  Тем для разговоров хватало. Лара любила такие разговоры все больше; хотя раньше, наоборот, затыкала  рот «любопытной вороне», Неле.
                Но когда в бедняжке проснулись демоны, Неля попросила надбавку. А  как иначе называть плевки в кашу и опрокинутый  на  простыни чай с молоком?
Лара  теперь пристально следила за каждым движением сиделки, норовящей сунуть ей в рот таблетку или еду. Теперь она плевала Неле прямо в лицо, сопровождая   действие хохотом. Затем стала гадить под себя, хотя ноги ее пока держали,  до туалета она и сама могла дойти, держась за ту же сиделку.
                – Старуха просто взбесилась, – жаловалась Неля своим домашним, живописуя разные Ларины пакости,  которые  нелегко было предугадать.
                Домашние передавали подробности жутких Нелиных мучений  всем интересующимся. И  соседям. Любопытных   всегда было много. Жалели Нелю, а не Марию Денисовну.  Трудно было жалеть  эту  молчаливую женщину, берегущую свои  семейные  секреты  без единой жалобы.
                В  общем, Марии Денисовне уходить на пенсию было просто невозможно. Даже денежных подачек  сына, чтобы компенсировать  страдания соседки  Нели, не хватало.
                А на старуху  Лара  только походила –  она была моложе  Марии на пять с половиной лет.
                Мария Денисовна старалась не думать о том, что увидит сейчас. Неля приспособилась, как облегчить свою жизнь и даже покидать на время больную Лару: привязывала  ее руки к кровати, пока та спала. Иногда до прихода Марии Денисовны не успевала развязать «это безобразие», и тогда приходилось Неле оправдываться:
                – Марусечка,  я даже в туалет не успеваю сбегать, как она орать начинает и бесноваться! Больше не буду! Или ищите другую сиделку.
                Мария Денисовна давно уже догадалась, что привязанной ее сестричка бывает несколько раз в день, а не полчасика. Может, Неля и сбегала со своего поста – сделать что-то по дому. Ну как ее судить? 
                Возле подъезда стояла «Скорая», но уставшая  от дневных переживаний Мария Денисовна сначала не обратила внимания на это. В старом их доме больных старух хватало, а она никогда не вызывала «скорую помощь», наловчившись решать все проблемы  самостоятельно.
                Приоткрытая дверь в ее квартиру встревожила сразу. А тут  и  Неля выскочила  как ошпаренная, запричитала:
                – Горе у нас, Маша!  Там врачи, Ларочка померла!  Прямо во сне! Прихожу, а она спит так сладко, как дитя, а я сижу, дура, жду, а она…
Как  Мария Денисовна выдержала на ногах еще этот удар?  Ведь мечтала упасть, полежать,  попить чаю, попросить Нелю хоть на полчасика задержаться.
                Поздним вечером  все разошлись. И   позади остались все эти тяжелые процедуры с обмыванием тела,  и оно, недавно еще бывшее  сестрой Ларой, потерявшей всякий разум, но живой и даже опасно активной,  теперь  мирно покоилось на столе в  гостиной. 
                Положено было бдеть возле покойницы, как напомнила Неля, да со свечками в изголовье, но Мария Денисовна заснула на диване, отринув всякие ритуалы и отключив телефон. А проснувшись, подумала, что не станет она сидеть, глазея на сестру. Лучше отдохнет в тишине и одиночестве. Никто ее не пожалеет все равно… Разве что Дина сказала бы: «Маруся,  отдыхай до упора. И принимай любую помощь, не метушись.  Насмотрелась ты на свою Лару за эти годы!».
                Но и Дине она не позвонила. Помнила прошедший тяжелый день, пожалела подругу. Та бы прибежала первой.
                И  вдруг  мысль четкая, ослепительно яркая, буквально взорвалась в ее голове: я свободна!
                Мария Денисовна даже не успела   осознать эту новую стыдную мысль:  Дина словно подслушала ее  – позвонила, крикнула в трубку:
                –  Маруся, а совесть у тебя есть?! Меня не позвать!  Ты чего молчишь? Чужие люди позвонили, чтобы сообщить! Не вздумай реветь!
                – Я не плачу.
                – Вот-вот! Ты понимаешь, что произошло? Считай – тебя из тюрьмы выпустили! Я бегу!
                – Давай, – прошелестела Мария Денисовна.

                10
            
                Ну,  кто теперь, кроме верной Дины,  помнил, что сначала она ухаживала за парализованной мамой после инсульта? И так хорошо с этим справлялась, что мама умерла лишь  после второго инсульта, пролежав   еще пять с половиной лет?
                Пришлось бросить институт, да еще любимый, медицинский, где Маша уже успела проучиться четыре года. Хорошо, что успела выйти замуж и родить сына, иначе бы и этой радости в ее женской судьбе не оказалось.
                Правда, так называемая личная жизнь  недоучившейся студентки-сиделки оборвалась так же неожиданно, как все происходящее в ее странной жизни вообще. 
                Сначала   покинул территорию, пропахшую лекарствами и болезнью, муж, Володя. Наличие двухлетнего  любимого (якобы) сыночка Пети его не остановило.
                Перед этим он устроил пробный скандальчик – надо было  вину спихнуть на чужие плечи. Ими оказались, как всегда, те самые, как он раньше говорил, узенькие по- детски, вызывающие  нежность  и  мужское желание, Машины плечи.
                – Ты забыла, что у  тебя еще брат  имеется, старше тебя, уже институт закончивший?  И у него жена – здоровенная лошадь, а не женщина,  не работает, могла бы помочь!  – разорялся в наигранном гневе  Володя. – И партийный твой братец мог бы няньку нанять, а не гнобить родную сестру!
                – Лёня – мужчина, а его жена – чужой человек.  И живут они  далеко, сам знаешь. Мама – моя.  Ларка  еще учится. А я умею делать уколы. Мы практику проходили… Надо просто потерпеть.
                Его терпения хватило еще на  пару месяцев.
                Ютиться  в  одной комнате (жили они тогда в коммуналке) было невыносимо.
                Спасибо  брату, Леониду, действительно ставшему в родном Воронеже большим профсоюзным начальником. Он приехал, сходил куда нужно – и ужас коммуналки закончился. Семья из четырех человек, двое из которых были беспомощными ( мать Маши – по болезни, а сын – по малолетству), переехала в центр города, в  приличную трехкомнатную квартиру, чьи хозяева после войны оказались за границей. Тоже были, наверное, птицами высокого полета.
                Леонид как раз предлагал сестре увезти мать с собой, в родной для нее Воронеж, но Маша  сразу догадалась по реакции матери: не хочет та уезжать к сыну, дочь – роднее.
                Теперь они жили просторней, и даже маму держали в отдельной комнате – самой светлой, куда в окна заглядывали веселые веточки вяза. Но  небольшой зарплаты мужа, Володи, работавшего –инженерм-механиком   на железной дороге,  не хватало, и  раздражение его на супругу выливалось в ежедневные ссоры.  Скандалил Володя, Маша – отмалчивалась.
                И опять  приехал Леонид, помог  мужественной своей сестренке найти работу по специальности. Незаконченное высшее медицинское образование  давало ей право работать медсестрой. Сначала – обычной, хирургической, потом она попала в операционную и поразила  всех  «золотыми руками» и  умной головкой, как говорил  Григорий Осипович.
                Наверное, проявились гены ее отца – полевого хирурга.
                Супруг нашел  замену своей дурехе очень быстро.   Маша  даже в суд на алименты не подавала. Пахала на два фронта: дома  больная мама, на работе – чужие тети и дяди,  тоже больные.
                Леонид присылал деньги – на сиделку. Вроде откупного –  так расценивал этот жест Володя,  успокоенный  таким приятным известием . Он  иногда  навещал сына – в детсаду, и всегда с подарками.  Потом  эти визиты сократились,  а  затем папа Вова  исчез с горизонта навсегда.
                Уже взрослым, сын Петя, совершенно не похожий на мать ни характером, ни  внешне, сердился на нее:
                – Как можно было отпустить папашу даже без алиментов?! Ты же меня лишала…
                – Чего, сынок? Одежки, игрушек? Так дядя Леня помогал. Ты что – голодал?
                Петя   рос мальчиком  довольно вялым,  явно не в маму, которая успевала интересоваться всем, что  вертелось вокруг нее.  Во все вникала. А вырос Петя прагматиком,  но  был ленив  физически и  душевно.   В трудную минуту, когда от него требовалась помощь в доме, становился  фантастически изворотливым.
                – Брехун он у тебя, - говорила Дина, очень вовремя появившись на горизонте одинокой жизни Марии Денисовны.
                Была она моложе на  семь лет,  а казалась  старше, ибо   мыслила трезво.
                Ей Маша прощала   и резкую критику в адрес любимого  сыночка:
                – Твой Петя – эгоист, хитрец, вернее – брехун,  и довольно равнодушен ко всему  окружающему.– А ты сразу превращаешься в курицу, как только  в поле твоего зрения попадает милый  Петушок. Ему имя подходит, – добавляла со смехом. Дина. – Когда-нибудь он  это  мою правоту докажет на деле. Бросит он тебя тоже  в самый неподходящий момент.
                Пока мать лежала,  наполовину парализованная,  младшая сестра, Лара, жившая у старшего брата,  закончила пединститут  и  стала преподавать в школе французский язык. Писала письма, приезжала раз в году, летом, в каникулы. За полтора месяца Лариного пребывания  Маша успевала отдохнуть душой и телом. И мать вроде бы оживала, молча  поедая  взглядом  младшую доченьку, Ларочку. А потом плакала, когда та  уезжала, обещая  вернуться в зимние каникулы.
                Судя по всему,  Анастасия Федоровна  разум  сохранила. Поэтому Мария Денисовна страдала вдвойне, зная  характер матери. Та была  до болезни женщиной словоохотливой, открытой, какой-то  праздничной, несмотря на перенесенные в юности страдания, потерю любимого мужа и строгое воспитание в семье родителей.
                Маша все вечера проводила возле  ее постели – вместе с маленьким сыном Петей. Тот пристраивался  под боком у бабушки с книжкой, и  она слушала,  улыбкой подтверждая, что все понимает и слышит. Внук   показывал ей яркие картинки в сказках и очень радовался, когда бабушка, Анастасия Федоровна,  издавала смешные звуки в ответ.
                – Мама, мама,  бабуля разговаривает! – кричал Петенька, выбегая из комнаты бабушки.
                Маша мчалась проверить: а вдруг? Если у нее оживает  правая рука, значит – пораженное левое полушарие, отвечающее за речь, тоже может «проснуться»? Но нет, мать мычала и от бессилия  только плакала…
                А потом неожиданно умер от инфаркта Леонид, о чем парализованная Анастасия Федоровна так и не узнала.
          - Какая ты у меня мужественная, Марусечка, – говорила Дина , наблюдая, как ее подруга изображает перед матерью спокойствие, а сама плачет ночами от невозможности даже поехать на похороны родного брата.
         – Какое тут мужество, Динуля?  Мы все бываем мужественными вынужденно. Я вообще не верю в героїзм добровольный.  Обстоятельства делают нас героями помимо нашей воли. За что Дина еще ценила свою подругу – так это за природный ум.
         «Бедная моя, – думала Дина с нежностью, – закончила бы ты институт, тебе  цены бы не было на месте врача"...
                После смерти матери прошло  несколько лет – благополучных во всех отношениях.  Даже женское одиночество  Маша переносила легко. Некогда было искать замену мужу.  Надо воспитывать сына, работать, а в короткий отпуск увозить Петеньку в село к о второй бабушке,  бывшей свекрови. Та была незлобива,  сына своего осуждала за развод, невестку считала чуть ли не святой  – за ее покладистый характер и трудолюбие.

продолжение следует         http://www.proza.ru/2012/06/21/1189