21 Кубань гуляет, из повести На золотом краю Росси

 
               
               
                На золотом краю России,
                За далью половецких веж -
                Мой инкубатор самостийный
                И родина моих надежд.


 Наши две палатки стояли в ста метрах от моря на берегу небольшого
ручья-речушки, имени которого я и не запомнил: то ли Псу, то ли Тхе –
где-то под Лазоревкой. Вдруг неожиданно, прямо на глазах, вода в ручье стала пениться, подниматься и шириться. Противоположный от нас низкий берег речушки стало заливать водой: поплыли вещи и палатки таких же «дикарей», как и мы. Поток стал бешенным и опасным.
  Вот и река Кубань такая. Вернее: и Уруп, и Кубань. Они тоже питаются талой водой ледников и летом непредсказуемы. Понесёт пену по серой глинистой воде, скроется в мутном потоке выбеленная солнцем галька и станет ясно: Кубань поднялась. Летом это часто бывает. А вот когда река выйдет из берегов, да зальёт огороды, сады, жилища, то тому и определения другого нет, как – Кубань гуляет. Буйно, неудержимо.
  Так и «нахаловка» после войны и голода сорок седьмого года «оттаяла» и загуляла. Такие две беды пережить – начнёшь ценить жизнь. И будешь воспринимать её как подарок и праздник. И «нахаловку» понесло: вышла из берегов. Государственных праздников было мало: 7 ноября, да 1 мая, да и те не отмечались шумно, душевно. Как-то, не знаю, не помню радости. И не потому, что сейчас «актуально»  ТАК относится к этим праздникам, нет У меня, взрослого, и сейчас ностальгия по этим праздникам. Но в детстве я видел семью и соседей и эта «государственная радость» меня не зацепила. А вот свадьбы, крестины, новый год, рождество, пасха – это да, милости просим. Люди торопились жить. Любая душа просит радости, лечится ею и выздоравливает. И «нахаловка» нашла лучшую форму воплощения этой радости: роднилась напрополую.
  В 2010 году, летом, угощает меня Иван Аникин: я – в отпуске и у него в гостях. И всё «брат» да «брат» в обращении ко мне. Спрашиваю:
  - Ты что, Иван? На кавказский манер меня братом называешь?
  - Нет, почему? Мы – братья.
  - Это как же так?
  - Твой отец, Фёдор Иванович Котляров – родной брат дядь Жоры. А дядь Жора был женат на сестре моей матери. Так кто мы?
  Я замер. И никак не могу настроиться на волну родства. Я сто лет знаю Ивана как НЕ родню.
  - Дети дядь Жоры – мои двоюродные братья и сёстры. – Выхожу я, наконец. из ступора. - А ты им – тоже двоюродный. А мне ты кто?
  - Троюродный.
  - Нет. Послушай, - объясняю я - Вот если бы наши родители были родными, то мы с тобой были бы двоюродными. А наши дети меж собой стали бы троюродными. А мы с тобою  ведь – одного посева, предвоенного. Мы – одного поколения.
  - Значит, мы с тобою – двоюродные.
  - Хуюродные!
  Мы уже достаточно выпили и мой ответ не был обидным.
  - Мы с тобой – седьмая вода на киселе. Ну, может, пятая. Не обижайся. К тому же: Фёдор Иванович мне ведь не родной отец.
  - Это – да. Это так. Но ты ведь считал и считаешь его родным?  А, значит, его родственные связи – твои тоже. Саш, подумай: нас так мало…
  Чёрт те что!
  - Вспомни, - говорит Иван, - на всех гулянках – наши родители вместе. И в хуторе Зуеве мы были с тобой вместе. И на 2 участке, я тебе говорил, мы жили в одном доме. Ну, немцы по балочке шли, я тебе показывал!
  (Было такое: ездили мы с ним туда почти через семьдесят лет после проходки немцев по балочке.)
  - Отец твой и моя мать, - продолжает Иван, - из одной станицы, Урупской.
  Невероятно!
  - Что же получается, - прихожу я в себя, - твой зять бегал ****овать к твоей племяннице?
  Теперь стал в тупик Иван.
  - Тёть Маруся Мацепуриха – двоюродная сестра моей матери, - объясняю я. – А зять бегал к внучке тёть Маруси. То есть: к твоей какой-то там племяннице.
  Было такое, было!
  - Выходит, что так, - хмурится Иван. – Вот гад!
  Зятя он давно выгнал, но переживаний сейчас добавил.
  Как всё переплелось!
  Плодовитые Сидоренки сколько добавили мне родственников? А братья Котляровы? Сколько троюродных и далее родных – сколько? Россия! А Валентина Толкунова, родившаяся в Армавире в знойное лето сорок шестого года, не с «нахаловки» ли?
  Густо засеяла «нахаловка» поле жизни: куда ни кинь взгляд – везде родной колос.
  Не знаю откуда что бралось – водка и самогон – мал был, но выпивки всегда хватало. Плюс – свои настоечки, да наливочки. По магазинам не бегали. Да и магазин-то был один, на 11 линии, совсем не рядом.
  Застолья были шумными, широкими, выплёскивались за палисадники на улицу, вбирая в себя и соседей, и людей случайных. Как в деревне.
  И любили петь.
  В застольном репертуаре не было ни «Катюши», ни «Тёмной ночи», ни «Землянки». Из «военных песен», так сказать, я запомнил одну от мамы – не застольную – «Ночь прошла в полевом лазарете» и «Огонёк». «Огонёк» пели все, в каждом застолье.
  Женщины пели с надрывом, как судьбу на суд выдавали. А дядька Колька Мацепура, как всегда ёрничал:
                На позиции – девушка,
                А с позиции – мать;
                На позиции – целочка…
  Его никто не останавливал, не перебивал. Пели своё. А Мацепура напрягался, лысина блестела, жилы на шее вздувались, рябое лицо спорило со всеми и ревело:
                А с позиции – ****ь…
  Сам дядька Колька не воевал.
  Когда вышел фильм «Кубанские казаки», все запели песню «Каким ты был…». Песня нравилась: она была о судьбе. И хотя пели уже без надрыва, в глазах женщин  стояла глубокая неизлечимая печаль.
  Но чаще всего пели народные песни, украинско-кубанские и казачьи: «По-над лугом зэлэнэньким», «Посияла огырочки», «Ой, на горе та й женцы жнуть»
  И до сих пор «нахаловка» гуляет так, будто на дворе1950 год, а не 2012.
  На Кубани не говорят «пировать», «праздновать», а говорят «гулять».
                У Аникиных гулянка –
                Стало быть большая пьянка.
  Народ в это время – неистов и даже немного безумен – неуправляем. Такой же бывает и река, когда «гуляет» - буйная и своенравная.
                А День победы наступает в среду.
                Вот загуляют и Кубань и Дон!
                Отпразднует «нахаловка» победу
                …И дядька Колька гонит самогон.
  Кубань гуляет.