Дом

РЫЦАРЬ

Дом

- Да вот, с чего платить будем? Пенсии твоей хватит, ага. Уже за квартиру скоро, а у меня ни копейки, Господи, да что это такое? 

У Веры Петровны тревожно колыхнулось сердце: неужто и правда так плохо уже настало? Она украдкой сунула руку под покрывало на диване – рядом, где сидела, нащупала небольшой бумажник. Бумажник был мужнин, он остался ей внезапно после его смерти, был довольно уже не новым, но выкинуть его Вера не смогла – там оказалось немного, но ведь если доставать это немного при охающих сестрах и матери мужа, считай все, ничего и нет. Поэтому она благоразумно решила бумажник положить подальше, а потом привыкла в него добавлять “на чёрный день”, как она считала – понемногу, тысяч по пять в месяц. Поэтому сейчас бумажник мягко коснулся своим пухлым кожаным боком пальцев Веры Петровны и согрел, словно накапал в стопку корвалолу. Вера сунула палец подальше внутрь бумажника, порылась там немного и ощутила уютную множественность отложенных купюр. Она еще раз горько, но с удовлетворением и избавлением от этой самой горечи вздохнула и заключила:

- Ох, Слава, Слава… За что же мне горе то такое на старость то, а?

- Мам, не переживай, скоро зарплата в садике будет, считай, что две пенсии получать буду, только в разные дни. Вот и проживем. Телефон я оплатил вчера, вместе с интернетом.

- Господи, сынок, да что ж  эти деньги, в них что ли счастье то? Здоровья вот нет, да и… ничего нет… - Вера скорбно замолчала…

… В небе полоснула ослепительная молния. Именно такие бьют в щепу вековые сосны и юные, но упругие стволы берёз, метра на три от земли отсекая переживший не один десяток лет ствол. Оставаться на месте было крайне опасно – ведь молнии, как известно, питаются нашей нерешительностью и сомнениями, Рыцарь шагнул вперед, взял свой посох и так, без щита устремился в путь. Посох немного обносился снизу, это понятно: Рыцарь опирался на него серьёзно, вместе с грузом мыслей, атакующих его каждую секунду. Иногда он даже радовался им: после долгого и напряженного бессонного труда они словно голодные пташки прилетали утром, и ему так нравилось сыпать им семечки, которые те с радостным хрустом и отменным аппетитом потребляли сразу же и без особых размышлений. Правда сейчас было не до них. Он легким кивком головы отогнал самых назойливых и тяжело двинулся вперед. Рыцари вообще ходят тяжело. Потому что они рыцари.

… Вера попрощалась, привычно услышала, как закрылась дверь и щёлкнул замок, села поудобней в диван и подумала: что еще у нее сегодня плохо? В голову ничего не шло, поскольку день прошел спокойно, не требовал походов, и, самое главное, и больное для Веры – не требовал каких-либо оплат. Потому чо каждый раз, когда ей приходилось платить, казалось, что суммы такие огромные за всё: квартиру, молоко, горбушу, и она, бедная Вера, отдаёт последние деньги и завтра ей совсем нечем будет платить, и вот придёт комиссия – это ей как то приснилось в страшном сне – в составе какого-то управдома (управдомов хоть сейчас и нет, и квартиры все приватизированные, как и Верина – муж успел все сделать до кончины), но Вере казалось, что придёт именно Управдом, с ним выкрашенная в белую краску толстая  мужиковатая баба за 60 – кассир Надежда Львовна, и с ними обязательно милиционеры. Вот эта комиссия и скажет:

- Вера Петровна Махеева?  У вас такие долги по квартплате, что мы вынуждены выселить вас из четырёхкомнатной элитной квартиры в центре в однокомнатную с унитазом на Затулинском жилмассиве.

(Ей именно так и казалось – однокомнатная с унитазом). Это было страшно! Пальцы-сосиски Надежды Львовны уже строчили бумагу, под которой Вере Петровне следовало расписаться, чтобы дальше следовать на Затулинку, а милиционеры лениво осматривали странные фигурки каменных животных и деревянных маленьких людей, расставленных на полках. Это ведь уникальные мастерские работы, подаренные мужу, как Главному инженеру крупнейшего в Сибири проектного железнодорожного института благодарными подрядчиками – а в советское время чё попало не дарили. Хорошее, конечно, тоже, но у Володи была страсть к народным изделиям, вот он и просил что-нибудь, и дарили – караван верблюдов из агальматолита из Тувы (дорогу- то туда спроектировали еще в 70-х годах прошлого столетия, а вот построят ли вообще – одному Богу известно), глиняные игрушки из Кузбасса, удивительный Будда из Бурятии… Много чего. Теперь вот стоит, пыль собирает. При Володе-то Вера протирала все, а теперь не до них. Столько мыслей – пока все передумаешь, уборкой заниматься некогда.
 
Ну так вот. Милиционеры охмыляются, значит, на фигурки, Надежда Львовна строчит «протокол», Управдом грозно пыхтит (ну ведь напоминает же он кого-то в жизни, ну такой вот живой – будто вчера его видала и боялась, хоть и ненастоящий), да, а ещё – кто-то начинает описывать квартиру – стены, проёмы, огромную ванную, туалет, в котором вокруг унитаза можно кружить вальс. И Вере становится страшно: почему Володи нет рядом? Ну почему так вышло, что он умер и бросил всё вот так вот, как есть ей на руки? Да ещё вот Слава… Вера думала, думала эти печальные мысли, пока голова её не склонилась вниз, и она, уютно сидя на диване, не уснула легким, но неблагополучным вечерним сном. Сказано ведь: не спите в восемь часов вечера. Потом будет нехорошо. А что сделаешь с организмом?