В самый слякотный день

1
По-осеннему хмурое утро. Солнце, похоже, спряталось надолго. Тусклая роса пахнет сыростью. Птицы примолкли. В канавах виднеется не тронутая вода. Лошадь вязнет в слякоти проселочной дороги. До березняка было уже рукой подать. Вдруг коняга встала.
– Но, пошла, чего раскорячилась?! – понужал Федор крепким словом застрявшую лошаденку.
От этого сдавленного крика в стихшем ветре также сдавленно отозвалось из леса протяжное гулкое эхо: «а-а…о-о…ась-ась». Птицы испуганно зашумели, где-то поблизости, откликнулись истошными криками горластые вороны, угомонившихся на верхушках деревьев. Коняга не двигалась с места, натянув поводья, завернув высоко морду, ослабилась и пятилась, чуть не вырвав оглоблю. Непослушание было неожиданным.
– Ну, чего заупрямилась, чертяка, – словно спохватившись, затараторила жена Федора, отмахнувшись от скользившей думы – давно уж сбирались спилить березу на дрова.
Отказ податливой лошаденки подсказывал что-то неладное. Мария выбралась из телеги, шагнула, было вперед на дорогу, заметив что-то темное, смекнула, будто зверь какой, ни головы, ни ног не видно; подошла ближе, оказалось спина человека. Пахнуло смертельной жутью. Мария с подоспевшим Федором как по команде опустились на колени. Женщина лежала, скрючившись, в какой-то странной позе, стали разворачивать лицом, заговорили наперебой:
– Что ж это делается, Федор?
– Мать честная, Маша, гляди, вроде живая?
Женщина, казалось, не слышала, и не видела, но, была жива. Лицо ее застывшее и безжизненное, не выражало ни страданий, ни боли.
Это была маленькая старушка. Как она оказалась здесь? Что с ней приключилось?

Мария растирала худенькое тело старушки в теплой бане. Благо, крепко сколоченная банька, еще не остыла со вчерашнего истопу. Тяжелые лавки и добротный полок хранили смолистый аромат свежего дерева. Банная теплота согревала и нежила духом березового настоя и луговых трав. Мария женщина хваткая – хозяйство свое содержала в полном порядке. И скотина была ладная и чистая. Держали и овец и поросят и корову, водилась и холеная птица: индюки и куры.
Хозяйка споро справлялась с какой бы то ни было работой с всегдашней улыбкой. В тоже время и постоять за себя могла, твердый характер уживался с веселым нравом. И тут щедро натирала страдалицу самогоном, проворно заматывала коконом теплых пеленок. Затем прогретую до испарины старушку отпаивала настойкой с травами и медом.
Отогрели бедняжку. Ее, вытянувшуюся под простыней, укрыли теплым одеялом. Дышала она с трудом, слабо обтирая худыми ладонями лицо. По щекам ее ползли слезы. Плакала без рыдания и всхлипов. Как ни странно она быстро затихла. И чувство покоя сладостно разливалось в груди ее.

2
Прошло несколько дней, пока старушка окончательно пришла в себя и к ней должно вернулась память. Отворачивалась, стыдясь своей беспомощности, но спокойные и мягкие голоса подействовали, и она понемногу успокоилась. Однако, вспомнив происходящее, она как-то сразу сгибалась, опуская голову. Десять любопытных глаз и ушей настороженно следили за происходящим. Дети шушукались в соседней комнате, но не заходили, боясь угроз Марии.
Осмотревшись, еще лежа в кровати, старушка решила оставить это теплое жилище.
Надев свою одежонку и заскорузлую обувку, отправилась поутру, когда в доме еще спали. Шла она с опущенными глазами и поникшей головой, не оборачиваясь и не выбирая дороги. Туман, в двух шагах ничего не видать. У озера, где начинался лес, остановилась перевести дух. Лес тихонько шумел хвоями. Близкий топот лошади заставил остановиться, будто жаром обдало ее – представила опять расспросы чужих людей.
– Ты куда наладилась? Едва от задницы отлегло и сразу в путь, – натянув поводья, громко, без зла причитала Мария. – Ты, сначала поживи, оглядись….
Старушка остановилась чуть поодаль, цепляя траву изношенными ботинками, пятясь в росистую зелень деревьев
– Да, я это, в церковь, – сообразила тут же старушка и выразительно опустила глаза.
– Ну, ты, чего это в такую даль? Садись, подвезу, а то вот ребятишек напугала…

Церковь стояла на пригорке выбеленная и недавно выкрашенная, приветливо светилась своими оконцами и золочеными крестами. Вошли тихо, поклонившись, чувствуя, что кто-то глядит прямо в их души. Женщины осмотрелись – никого. Окинув взглядом свои собственные фигуры, выправились, поставили свечи и помолились. Церковь эта была известна аж в Москве. Она, чудом сохранившаяся, принадлежала раньше какому-то высшему архимандриту. Огромная каменная, воздвигнутая во вкусе прошедшего столетия, величественно возвышаясь на вершине холма, у подошвы которого протекала небольшая быстрая река, унося куда-то мутные воды. Зоя давно мечтала попасть в эту святыню, да видно заплутала. А тут сам Бог послал путь-дорогу. Она что-то шептала, толи молитву толи имя, с вопрошающими глазами вознося к небу лицо. Наконец затихла в поклоне.
3

Женщины, помолившись, вышли, устроились в телеге. Ехали молча, забывшись, погрузились в думу. Не сразу старушка рассказала о себе. Да Мария и не расспрашивала, ждала. И Зоя Изосимовна, так звали старушку как-то сипло начала, потом разговорилась:
– Не заметила я, как вихрем промчалась упоительная молодость. Старела я в одиночестве, дочь вышла замуж...
Старушка смотрела задумчиво, незаметно для себя покачиваясь. Минут десять молчала.
– Ох! – напряглась, прижимая руку к нестерпимо болевшему сердцу, губы дрожали, старушка вовсе умолкла. Потом снова начала:– «и я стала не нужна зятю»,– как она выразилась.
Зоя сначала не поверила в происходящее, оценив ситуацию, решила не спорить с судьбой – бесполезно. Долго скиталась по городу. Но голод не тетка пробовала просить милостыню – не смогла переступить через себя. Она не была больна, но жалела, что не умерла раньше Егора, когда была еще беззаботно счастливой. Но от счастья не умирают. «Теперь вот самое бы время умереть, но сам в гроб не ляжешь». И как ни странно, не наскучила ей жизнь, даже скорее наоборот, только во вкус вошла. Как-то стояла она на паперти, просто не протягивая руки, задумалась. Заметили ее две приличные женщины, купили два беляша и подали. Ноздри щекотал вкусный запах жаренного, один беляш она съела при них – заставили. Стеснялась, ела, не торопясь. Разные совершенно, женщины оказались сестрами позвали к себе помыться и одежду дали, но у них семья семь человек в двухкомнатной квартире.
– Пошла я, после от них уж, куда глаза глядят, решила странствовать покинуть родной город. Сон мне, слышь-ка, странный приснился. Будто лечу я по ночному небу, а звезды таки светят, таки огнем небесным горят, аж жарко мне стало. И вдруг ухватилась я за звезду, а это вовсе не звезда, а грива коня и несет меня этот конь по небесной стране, в свои не изведанные пространства. И так хорошо мне во сне от этого полету. Вот чего привиделось, то и говорю,  не поверишь, не могу скрыть в мозгу, запомнилось, не выцарапать.
– Все что обстоит вокруг тебя то и есть твоя правда…
– Вот это правда, истинная, правда!
– Как говорится, чем богаты, тем и рады! – подтвердила Мария и тут же спросила. – И не побоялась по лесу ночью?
– Люди вона в море идут на шторм. А тута-ка, по земле. Мир не без добрых людей. Да уж кому, что на роду написано, – простодушно протянула старушка. – Туга жизнь – туже не бывает, а вот же бьемся как рыбы об лед. Знак это был или как? Знать бы заранее, чего тебя ждет: или бы карабкался или бы ручки сложил. Да в этом-то и есть жись…Долго ли шла, не помню, – продолжала она. – Уж третьего дня совсем, было, застыла, да нет же, пригрело солнышко, и снова отпустило – ожила. А тут вовсе, стало быть, окоченела, да вот опять же люди добрые не дали умереть, храни Вас Бог»

Обе они приехали домой мокрые и озябшие как дворняги. Мария поставила самовар и ни о чем уже не спрашивала бедняжку. Странное чувство пробирало Марию до живого, и непокидало. Будто что-то родное, зовущее, словно мать, давно похороненная на старом деревенском кладбище.

4
Год прошел как скиталица жила в семье Марии и Федора. Их самих пятеро и приемные дочери, приблудившиеся неизвестно откуда. Две странные девчонки, годков по пять им было тогда. После войны много детей по России плутало, голодно было. И, для этих двух сироток нашлось место в доме Марии и Федора. Десять лет прошло после войны. Колхоз немного оправился, стали жить посытнее – с голоду не пухли.
Зоя Изосимовна и не подозревала, что девочки приемные. До тех пор пока не объявился председатель «определять старуху куда следует». У Зои в голове не укладывалось, чтобы с ней могут так поступить. Девочки бросились защищать бабушку.
– Вопрос «сурьезный», дети чужие и бабуля приблудная, – отчеканил бывший солдат.
Хозяин Федор был невысокого роста, но справный крепкий мужик скотником на ферме управлялся. Он кулаком мог бы, пожалуй, быка сбить с копыт. Но он был тихий и говорил спокойно толково. А тут доведись до всякого… дело житейское, прокряхтел, пошел в избу, жену позвал. Она вышла, обтирая о тряпку руку и не подав ее председателю, сказала, как отрезала:
– Вот тебе Бог – вот тебе порог, не отдам, пока я жива, ни бабушку, ни девочек наших. Иди, Степаныч, откуда пришел.

Мария уходила чуть свет, прибегала днем, потом снова торопилась на вечернюю дойку. Старшему сыну седьмой годок пошел, он однажды признался матери, что ему надоело молоко и варенье, ему хотелось горячего борща или супа, как у соседей. И Мария осеклась, она еле успевала. Вроде печь не остывала, вечно на ней что-нибудь да варилось, но орава съедала все, а потом кусочнечали.
Зоя поначалу потихоньку осваивалась, завоевывала кухню, приучая детей к порядку. Старший сын охотнее помогал: то принесет дров, то воды натаскает. Только младший шалун все норовил улизнуть на улицу. Но и ему находилась работа. То корм подсыпать скотине, то сена притащить с заднего двора. Мария с Федором вели хозяйство, расширяя стайки и дворовые постройки. Образовался постепенно тихий семейный уклад. Дети подрастали, и уже не мыслили себя без доброй Зои Изосимовны. Она вставала рано, и дом потихоньку просыпался и оживал. И уже в семь часов сизо голубоватого зимнего утра был готов завтрак. Ничего не ускользало от ее внимания. Воспряла она духом в детском гомоне и семейном водовороте событий, и стала подумывать и жалеть, что жизнь кончается. Как когда-то они с мужем Егором мечтали о большой семье. Сколько нерастраченного тепла и нежности таились в этой сухонькой старушке. Мир ее с тех пор был связан с детскими заботами и думами о них.
В туманном небе раскололся месяц половинкой и только брезжил рассвет. А она уже будила детей
– Вставайте робяты, эвона день на дворе затевается, все проспите…
Дети просыпались нехотя, но запах съестного манил на кухню. Быстрее всех поднимался младший и подбирался к столу. Но Зоя требовала, чтобы дети умывались «студеной» водицей на дворе по очереди. Под валенками хрустел свежий снег. Ребетня суетливо тут же вытиралась чистыми полотенцами. Щеки горели, за шеями таяли сыпавшиеся снежинки. Соперничали младшие со старшими с проказами и прибаутками:
– Эй, давай быстрее пошли, пошевеливайся.
– Я еще немного,– кричал младший, ежась от холода.
– Ну, ты идешь?
– Иду, сейчас.
Потом все спешили в избу.
– Брр! – передергивал плечами младший и бежал следом за всеми. Разбудив Палкана, детвора долго не успокаивались. После пес выл и скребся в дверь, мечтая поиграть, лаял.

Стол покрыт пестрой клеенкой. Простые чашки соединились в круг с шумом детворы. Ели молча на перебой, друг перед другом, запеканку из картошки со сметаной или овсяную кашу с молоком, и обязательно оладушки или блинчики, ели все с удовольствием.
– Бог с вами ешьте смирно, – только и скажет бабушка.

Зоя целыми днями хлопотала, толстый самовар не остывал даже после ужина. У нее было одно правило, она не любила беспорядка, просто болела этим и всех подлечивала от этой хвори. Зато как она готовила кушанье, колдовала над каждым простым блюдом, как над пасхальным пирогом. Травы, которые она сама сушила, создавали аромат и вкус, пальчики оближешь. А какие обновы шила девочкам, они непереставая бегали к зеркалу покрасоваться.
После ужина все дети тихо тянулись к ней послушать незатейливые рассказы. Телевизоров еще не было, и ее общение было дорого детям. Что-то спокойное, трогательно тихое царило в этом доме в вечерние часы. И на душе у Зои Изосимовны было спокойно.
Поглощенная своими занятиями она, молчаливо ясно и безбоязненно бралась за любое дело. Лицо ее всегда сияло счастьем. Будто она жила в удовольствии. Если пойдут в поле или на покос, она задержится позже всех и насобирает грибов в лесу. Солнце уже заходит, его лучи не попадают в чащу, светятся лишь на стволах в траве ничего не видать. Как она их собирала, толи наощупь.
Старушка быстро сблизилась с соседями, болтая о всякой всячине. И в тоже время, черпая, из разговора, как из колодца самое ценное. Талант свой и чужой, используя для блага семьи. Деятельная, настрадавшаяся и благодарная, она как будто не могла надышаться воздухом свободы, которым веяло в этом уголке счастья, не выдуманного, настоящего, от которого в минуты раздумья текут слезы по щекам. Ее простая речь стала потрясать и завораживать сердца и души окружающих. Даже соседи переменились, стали сдержаннее, приветливее. Одним словом тянулись люди к чуткости ее.

5
А что если попробовать жить, как жили раньше, большими семьями, думала она. Уж она то знала, что души детей останутся согретыми не только едой и теплом, но и доброй памятью о семейном уюте.
Жить дружно одной семьей, и она пыталась заботой и вниманием достигнуть этого. Забытое, созданное нашими предками постепенно возвращалось в этот тихий уголок. Устроила в доме уютное жизненное пространство. Шторочки, зановесочки, салфеточки вышитые крестом, разноцветными нитками, самотканые половички. Вафельные полотенца с петухами и бахромой. Все ходили посмотреть на ее творения, которые она любовно развешивала по углам на полочках, в простеньких рамках. Из глины и извести, выделывала лепнины посреди потолка и в углах комнат, печь была просто сказочная чисто выбеленная с фигурками купидонов. Она была набожная, соблюдала посты, ходила по праздникам в церковь. Приносила просфоры, пахнувшие церковью, святую воду и свечи.
Не спалось ей в зимние, долгие вечера, когда в печной трубе стонало и охало. Зоя в платке, повязанном под подбородком, сидела за прялкой возле печки и спокойно иногда чуть слышно пела. Шерсти было навалом, овец держали помногу, да и пушистых собак вычесывали. Вязанные вещи получались «баские», как выражалась Зоя. На вязанных ею кофтах красовались вышивки красных ягод.
Все в ее руках оживало. Федор мастерил мебель, она помогала ему. Стулья и диван обшила простенькой тканью. С девочками шили забавных кукол для веселья. Детские глаза становились мечтательными и счастливыми. Зимними вечерами, вглядываясь в углы, где она зажигала свечи, чудилась им сказка. Вокруг тихо, слышно лишь как крутиться веретено. Тут же вольготно развалившись, устраивалась сытая кошка. Громко мурлыкая, прикрывая от света глаза. Лишь когда нитка попадала на рыжую шерстку котенка, он выбегал, выгнув спину позабавиться, оживляя комнату возней и смехом ребят. В углу комнаты сидит Зоя, в ситцевой, широкой кофте, и синей деревенского покроя юбке. Стены увешаны ее вышивками в простеньких рамках: там серый волк, там царевна, там и цветы и рощи.
– Бабушка Зоя, а ты всегда умела прясть и вышивать? – спросила как-то дочка Марии
– Меня еще моя бабушка выучила, а ты зачем спросила?
– Да, ты нас бы научила, – предложила приемная дочка.
И девочки усаживались, и она их приучала с толком, не торопясь. Только похваливала
– Ай, да молодцы, ай да право любо посмотреть, «мако» ты мое.
Дети и взрослые уважали «домовницу», так она себя называла. За что бы она не взялась, где бы она не появлялась, словно бы просветом и свежестью веяло. В палисадниках появлялись цветы. В доме стали есть не из одной миски, а у каждого отдельная тарелка. И она улыбалась приятно и с прищуром веселых глаз. Во двор стали захаживать за советом соседи, вот и углядели порядок и дружбу, и что в семье лад. Домовничать она любила, даже в соседнюю деревню приглашали. Увезли ее однажды на неделю. Дети заскучали, пришлось вернуться. Младший пошел в деревню за бабушкой, чуть не заплутал.
Она рассказывала почти каждый вечер, когда все были в сборе, и это стало потребностью. Не только дети были слушателями, иногда и Мария под предлогом какого-нибудь заделья усаживалась рядом с детьми.
Зоя не раз толковала о самых важных жизненных вопросах, о воспитании детей, о детских играх, о хозяйстве и вообще, что беды большой нет в том, что девушки будут чтить русские традиции, будут учиться рукоделию. И она их станет учить своим примером не только русской кухне, но и болгарской, и украинской. Сидели за пяльцами и готовили котлеты и по-болгарски, и стручки фасоли и зеленые бобы и горошек. Она не тяготилась даже мелочами, и нарочно расспрашивала, о чем думают девочки.
В летнюю пору она неожиданно засыпала сидя на лавочке возле дома. Смотрит слеповатыми глазами на заходящее солнце, да и забудется тихим легким сном. Маша, управившись с делами подойдет, тронет за плечо и отведет ее в новую пристройку, где по-прохладней, уложит на кровать. Присела она как-то, погладила ее руку.
– Спасибо тебе, Зоя за все, особенно за детей.
– Чего уж. Благодарна я тебе и всем вам, что продлили вы мою жизнь, мако вы мое.
– Как это?
– А это когда маковка, темечко, иначе как на маковке петух сидит или конек.
– Ну, ты это брось, ты своей жизнью нам веселья добавила, словно огонек светишь. А весело бывает от добра, от зла горе одно и тьма. А может от тьмы горе? Защититься можно словом, а вот открыться, делом. Ты сама как маков цвет!
Вечерние петухи пели не громко без надсады. Летний ветер приносил пыль. В душной избе пахло варевом. Вечером, когда ложились спать, где-то играла гармонь. И отзвуков этих становилось тревожно. Летние ночи коротки, разговоры разговаривать нет сил, хочется молчать или думу думать. Но все дни проходили в заботах, еще солнце не всходило, а у Зои уже чайник гудел, будто предсказывая, что-то недоброе.
Люди стали поговаривать, что, дескать, старуху замучили, взвалили на нее хозяйство. Ходит, дескать, в обносках старуха, а работает за троих. Новые соседи, приехавшие из Казахстана, завидовали, а «ихняя» старуха так и норовила пробраться в комнату к Зое и вынюхать, высмотреть пожитки «приживалки». Пришла она как-то, а у них дым коромыслом, рабочий момент все заняты были уборкой. А в пристройке у Зои вешали новые шторы и разрезали новые тканые дорожки, расстелили на пол. Было хлопотно, все принимали в этом участие, а Зоя примеряла обнову купленную старшим сыном Марии. Позавидовала. Где бы там не было, всегда найдутся завистники:
«У «домовницы» документы утеряны. Может каторжная, али беглая, был такой случай». Скверная соседка стала разнюхивать, да разведывать. «Что это такое? Какая-то старушка поселилась у Маши, и варит и парит и вяжет и шьет. Что это за работница и половики ткет устали не зная. Надо бы властям сообщить. Может каторжная, может и убила кого, вон их сколь бродит по лесам», твердила по за углам старая сводня.
«Бабка землю пашет, за скотиной ходит, за детьми опять же присмотр. Она трудоспособная, семейство большое. Кормить надо ораву» – начали пересуд «добрые» соседи.
– Да дети же помогают, – пробовал защитить старушку справедливый сосед.
– Да дети они…балованные, – сводня вздергивает, оглядываясь, прячет злое лицо и обтирает вспотевшие от вранья ладони, жалуясь уполномоченному.

«Не бывает, худа, без добра». Велика земля, а спрятаться негде. Как-то перед Петровым днем шел сильный дождь, получился передых в работе. Зоя подошла к окну, глядь, председатель топчется во дворе. Пришел и давай выспрашивать: кто, да откуда. Зоя Изосимовна слыша последнюю фразу, прочитала молитву, приняла все как есть, усмирила желания. Вышла да и скажи, «не жили богато, но сыто и весело. Я не пыталась добиться памяти или любви, просто хотелось жить вольно в свободной стране, которая выстояла в страшной войне. Потеряны люди семьи. А тут я окружена детской любовью. Душа моя была полна суеты, а теперь спокойна и полна мира. И этого у меня не отнять, и не потушить огонь и свет, который дали мне дети».
– Можете арестовать, мне не долго жить осталось. Одно вы неспособны у меня отнять, быть человеком.
Увезли ее в город, как полагается, для проверки документов. Неделю держали, когда архивы подняли, оказалось, старушка людей от смерти в госпитале спасла. Зоя Изосимовна, эта маленькая сухонькая женщина, во время войны работала за троих, нянечкой в госпитале, выхаживала раненых. Таких больных, у которых не заживали брюшные гнойные раны. И стольким людям помогла выжить. И примолкли завистники.
Потом Марии и Федору благодарственную бумагу, грамоту значит, выдали за спасение старушки. Зоя Изосимовна почетной гражданкой в городе считалась. Хотели ей квартиру дать, отказалась. И вернулась она в свою приемную семью, в дом, на краю села. А как спустишься под горку к небольшой речке: с одной стороны тянутся огороды, а с другой – великолепная деревенская улица, утопающая в приусадебных деревьях и цветочных палисадниках, а там за рекой открывается просторный вид и неоглядные, светлые дали...
Одиннадцать лет прожила Зоя Изосимовна в семье Марии. А когда умерла, хоронили ее всем миром. Вот ведь как бывает. И речь произнес человек из администрации города. И бывшие фронтовики с опущенными головами провожали ее в последний путь. А дочка так и не была на похоронах…