Бардо

Я улетал обыкновенным рейсом Москва-Милан. Шереметьево, терминал D, утро: толпы людей, навьюченных багажом, заботами и проблемами, грустновато-скучные охранники, серость металла и плитки и такое странное ощущение, которое всегда испытываешь перед вылетом. Все было неизменно, все как всегда. Все, кроме того, что у моего рейса не было обратного пути - я летел в одну сторону, в одном направлении, в один пункт назначения. И никаких тебе обратных билетов, никаких встречающих, только туда и все, пока, прощай, не думаю, что еще встретимся.
Таксист остановился в нескольких метрах от входа. Нет, спасибо, с багажом справлюсь, отдал ему деньги и ушел под дождь.
Кто ты, что ты, ему не имеет значения, ровно как и мне, я же не спрашиваю, почему он работает таксистом или что это за фотография у него на приборной панели. Всю дорогу мы слушали дурацкое верещание в стиле 80-х, ретро фм или что-то в этом роде.
А я хотел спать, в конце концов, утро, а я всю ночь заснуть не мог, все думал, кому что написать, кому что сказать.
Ведь, черт возьми, мы же не в фильме живем, не в романе, ни даже в глупеньком сериале,  и нельзя просто так взять и исчезнуть из чьей-либо жизни. И хотя их мало, но они важны тебе, и ты им важен, ты им нужен, они твои родные, твои друзья, твои знакомые. И ты за них в ответе.
Охранник встретил сонным кивком, мокрую куртку я оставил на себе, багаж и всякую мелочь отправил в далекое путешествие сквозь рентгеновское излучение. Ну вот и все, я чист и иду дальше.
До регистрации еще есть время, милые работницы аэрофлота копошились у стола. Но нет, что-то мне не хотелось стоять в компании с той парочкой в луи вуиттоне. Влюбленные, молодые, все разодетые, забренденные, не хватает лишь фоточки на инстаграм, чтобы меня стошнило.
Не понимаю, зачем это? Ты же любишь, ну и молодец, но зачем это показывать каждому страждущему, зачем стоять посреди аэропорта так, словно это какая-нибудь банальная голливудская мелодрама. О, Джон, ты приехал все-таки, о да, Мэри, я ведь не могу без тебя жить, я бросил миллион долларов, украденных в банке прошлой ночью, в ближайший гудзонский залив лишь бы быть с тобой. О Джон, о Мэри, сопливая музычка, они в центра зала и вот все остальное прям как сейчас.
Хотя может, зря это я так ругаюсь, может я просто слишком устал, может я сонный, может это серость вокруг меня доконала, а может, я улетаю в другую страну навсегда и сжигаю все мосты, телефонные линии и прочие коммуникации. И может, я любил, а сейчас я разбит и раздавлен, может она все еще в часе езды от меня, но у нас нет будущего. Наверное, да, наверное, дело в этом.
Я просто улетаю в другую страну, я отказываюсь от своего прошлого и навсегда закрываю двери потерянного рая. Ключ я выброшу, ага, Гудзон жди меня.
Когда Мидас прикасался к вещам, они превращались в золото, когда к ним прикасался я - они превращались в тебя. Точнее в воспоминания о тебе.  И неважно, что это за предмет, неважно какое время суток и насколько я пьян или трезв, всегда я вспоминал, всегда я думал о тебе. И это неправильно. Неправильно когда твоя жизнь превращается в территорию прошлого, территорию воспоминаний и надежд, боли и сожалений.
Поэтому я уезжаю, поэтому я здесь, поэтому улыбаться этой милой девушке  у стола регистрации мне невероятно сложно. Ведь у нее такие же глаза как у тебя, понимаешь, черт, я не могу даже зарегистрироваться на хренов рейс без того, чтобы подумать о тебе. А представляешь, что у меня творится дома? Сколько призраков, сколько фантомных болей? Нет, я уеду и начну все сначала. И останусь лишь блеклым воспоминанием, далеким и совсем каким-то абстрактным. Возможно, это будет какой-то цвет, или песня, нет, мелодия скорее. А может, ты вспомнишь одну из наших поездок, какой-нибудь эпизод, чувство или ощущение. Страх перед спуском с горы, солнце над Сан-Марко, или то сонное утро перед вылетом, когда ни мне, ни тебе не хотелось вставать, не хотелось разрывать ночных объятий и выпрыгивать в мир повседневности. 
Все было как всегда, запахи плохосваренного кофе и дорогих духов, дьюти фри манили посетителей, кому-нибудь водку в подарок, кому-нибудь шоколадку в дорогу. Я так не могу, не могу заниматься такими обыденными вещами в такой момент. И как только смертники едят свой прощальный ужин? Нет, в принципе я не отказался бы от стейка и бокала красного, но сейчас в меня ничего не лезет, сейчас мне ничего не хочется, сейчас я как будто нахожусь в состоянии, которое тибетцы называют бардо. Такой серой зоне между жизнью и смертью, точнее между смертью и новой жизнью.
Новой жизнью, до которой остается еще полтора часа. Полтора часа в состоянии бардо - ни сон, ни бодрствование, ни жизнь, ни смерть, ни земля, ни полет, просто бардо, просто зона ожидания вылета.
Сквозь безукоризненно прозрачное стекло виднелось серое, промозглое пространство, асфальт сливался с небом и только огоньки, да белые тельца самолетов разграничивали ландшафт. На сутулых стульях развалились какие-то туристы: кто-то спит, скрючившись в позе эмбриона, кто-то разглядывает далекие витрины, а кто-то уходит в виртуально-бесплатный вай-фай. Эра интернета, жизнь в жизни, жизнь без жизни.
Большинству друзей я написал как раз по интернету, так проще. Увидят не сразу, забеспокоятся не скоро. Хотя телефон я выключил, вернее звук. Все-таки страшно пропустить какой-нибудь стоящий звонок. Какой-нибудь?.. Нет, иногда я все же стараюсь солгать себе даже в мыслях. Я жду не стоящего звонка, я жду звонка от нее. Это странно, это волнительно, это рушит все планы, весь ход вещей. Это как удар дефибриллятора.
Ну знаете, как в фильмах. Мы его теряем, пи-пи-пииии-пииии, теряем, скорее-скорее, пиии-пиии-пииии, разряд! пиииии давай еще один разряд, давай, ну же! И сразу так, пи-пи-пи-пи-пи, в общем, мы точно не понимаем, что произошло, но звук становится менее беспокойным, лица актеров принимают сурово-довольный вид и прям ощущение, что все окей, всех спасли, все счастливы, занавес закрывается и давайте уже поскорее титры. Да, я жду этого разряда, жду этих криков, жду ее звонка. Я не знаю, зачем мне это, ведь я уже решился на этот шаг, я уезжаю, я начинаю новую жизнь. Но я пока в состоянии бардо и территории прошлого преследуют меня даже здесь.
Даже здесь я нахожу ее, ее следы, ее подсказки. Бесконечный ассоциативный ряд умудряется вызвать поток воспоминаний из самых безобидных объектов и ситуаций. Вон там кофейня. В такой же мы сидели как-то в Питере, было невыносимо жарко и я уступил, ладно, черт с ним, что сетевая, главное, что с кондиционером и есть что-нибудь холодное. Мы сидели там часа три, укрывшись за высокими спинками стульев, пили дурацкий холодный чай и смотрели друг на друга. Просто, даже почти не говорили. А потом она забавлялась с моим фотоаппаратом, корча смешные рожицы в объектив, а я сидел и курил. Курил и радовался, что она у меня такая есть, такая взбалмошная, такая смешная, но главное такая моя.
Да, я любил ее, черт возьми, любил со знаком плюс бесконечности.
А сейчас смотрю на телефон, но там пусто, дефибриллятор не спасет ситуацию, а мне, наверное, придется отправиться в мир иной.
Хотя у меня еще пятьдесят семь минут ровно, кто знает, когда врач крикнет разряд, когда электрический импульс дойдет до моего сердца, когда кончится это серое состояние ожидания.
Но даже если позвонит? Даже если эти четыре тысячи вольт прямиком ударят меня по сердцу, то что будет? Что я сделаю, ведь я не в фильме, не в чертовом романе, я в реальной жизни. Я уже мобилизовал силы и даже начал наступление, я в ответе, я заключил договор, я согласился на условия, я повязан добрым словом, подписью, улыбками и прочими ужимками. А теперь я должен буду все разорвать, все остановить и повернуть вспять?
Раздается звонок. Даю ему поиграть пару секунд и задерживаю дыхание. Все остается на своих местах, все плевать хотели на волнительный момент. Это она? Это удар?
Нет, экран выключен, мне показалось.
Я не знаю даже, чего я хочу, хочу ли я возвращения в жизнь, хочу ли я ре инкарнации, а может я останусь здесь, в пограничном состоянии,  в вечном зале ожидания, ни тут, ни там, отделенный стеклом и какими-то странными условностями, будто рядом, но совсем далеко. Не знаю, превращение человека из тлеющего уголька чувств в отдаленное пепельно образное воспоминание это болезненно.
Но иногда болезненность необходима и призвана вылечить, переродить. Ведь перерождаются обычно из пепла, восстают из самых глубин, а не на полпути, на полпути ничего не происходит, разве что можно купить водку со скидкой и большущую шоколадку, которую с трудом можно будет доесть вчетвером.
Надо решить, ведь ты почти уже дошел, осталось всего несколько метров и около тридцати минут. Холодно и зябко, вокруг ничего. И только призрак держит тебя за руку. Нет, он не тянет, он не удерживает, его рука мягко обволакивает твою. И ты не знаешь, что тебе делать, куда деть бремя твоих счастливых мгновений? Может закопать, как это делали пираты? И тогда оставить маленькую карту-записку, с подсказками. Шесть шагов прямо до такой-то скалы, рядом пальма, от нее еще пятьдесят налево и так далее... Но тогда ты будешь терзаться всю жизнь, ты будешь чахнуть над этой картой сокровищ и умрешь как какой-нибудь скупой старик, бедный, но сказочно богатый.
Или все же Гудзон? Выкидываешь ключ, да так, что даже группа из сотни водолазов не найдут ничего, и ты свободен, ты свободен от призраков и боли. Но свободен и от счастья, от двух лет непрерывной эйфории, от двух лет потчевания на Олимпе.
Я не знаю, что решить и как поступить, ведь я всего лишь человек, который кубарем полетел вниз с божественного чертога. Извините, вы нам надоели, да и одежда ваша устарела, мы теперь таких не пускаем. И ты стоишь, все проходят, даже вот эта парочка в луи вуиттоне, а ты нет, ты стоишь за маленьким заграждением из двух столбиков и бордового каната.
Посадка началась, Москва-Милан, все как всегда, толпе не терпится, людям так нравится стоять в очереди, что никто не упускает своего момента. Сонные, но счастливые, крикливые, но мирные, толкаются, но стоят на месте. Нет уж, я останусь тут, я подожду разряда.
Но еще пятнадцать минут, и людской массив поредел, добрая сотрудница оглядела меня призрачным взглядом.
Ты уходишь? Я ухожу
Я не хочу тебя отпускать, но я закрою глаза, чтобы не видеть, как ты уходишь
Хорошо, тогда я не буду поворачиваться, я не оглянусь
Хорошо
Мы больше не увидимся, слышишь?
Слышу, я знаю
Я поворачиваюсь и протягиваю билет.
Легкая улыбка, приятного полета
До свидания
Прощай
Я ухожу по длинному коридору, обшитому пластиком, машинально беру какую-то газету и сажусь.
Ну, вот и все, бардо кончается, телефон все молчит, а меня просят его выключить.
Самолет набирает скорость, капельки рисуют какие-то узоры. Выключить. Да-да, я выключаю, сейчас, еще секунду.
Самолет поднимается в воздух, такое же ощущение как в детстве на качелях, когда ты просишь друга сильно-сильно тебя раскрутить и ты взмываешь очень резко и будто твой центр тяжести смещается в пятки. Я выключаю, прощай, я не оглядываюсь.
Экран потух, свет включили.
Усталая стюардесса со сверкающими зубами смотрит прямо на меня.
-Вам курицу или рыбу?
-Мне стейк, пожалуй, и бокал красного