Ягода черника

     – Завтра вместо физзарядки – сбор черники, –  объявил на вечерней поверке старшина. – Котелки получите в каптёрке.

     А нам и в радость! Значит, утреннего тррам-тррам-тррам – «Бегом марш!» – не будет. Да и сколько можно долбить сапогами немецкий булыжник? Вернее, немецким булыжником дубасить наши сапоги.

     Лично для меня утренний бег в строю – десятки пар кованых сапог, нудно, тупо – был сущей пыткой. Тррам-тррам-тррам. Через распахнутые настежь решетчатые ворота с прикрепленными к ним красными звездами. Тррам-тррам-тррам. Через дощатый настил железки-одноколейки.

     Железка… В пятидесяти метрах от КПП. Ну, не пытка ли? Ведь что такое для солдата рельсы? Дорога домой. Нам же приходится пересекать их (переходить, перебегать, переезжать) ежедневно с неизменной сладкой болью в сердце: придет, придет час, и помчит, помчит нас эшелон… А как реагировали дембеля на мелькнувший на экране поезд? Клуб буквально взрывался: «Едем!»

     Тррам-тррам-тррам. Мимо футбольного поля с длинными лавками из обструганных брусьев. Тррам-тррам-тррам. Вон до того перекрестка, что у офицерской столовой. Там – направо и уже до самого предместья Фюрстенберга – маленький такой городишко. Потом резко – налево, в сторону автопарка. Тррам-тррам-тррам…

     И, чтобы совсем уж не свихнуться, глядя в затылок впереди бегущего, старался как-то отвлечься, подумать о чем-нибудь приятном. Но о чем? О том, что будет на завтрак? А что тут думать-то: «кирза» (овсянка). О весточке из дома? Дома вроде всё нормально. Ждут! А друзья пишут всё реже. Ясное дело, у них свои заморочки, которые нам из нашего солдатского далека и не понять. О подружках и говорить не приходится… 

     Можно просто мурлыкать себе что-то под нос. Но, увы, не думается и не мурлычется. Потому как, словно молотом по голове: тррам-тррам-тррам!

     И какое же благо «Шагом марш!» Не идем, а плывем. Лишь изредка чиркнет о булыжник чья-то неловкая подковка. Но благо эта продолжается недолго, до следующего поворота, что у озера. И снова как наказание: «Бегом марш!»

     Ну почему, старшина, ты не жалеешь наши сапоги?

     А вот за сегодня спасибо! Разбредемся по лесу кто куда. Лес это –ощущение свободы. Хоть на голове ходи. Песни ори. Сильное чувство!

     А черники наберем. И полопаем ее вдоволь. И чистым воздухом подышим. Красота!..
Но уже доносится  (неужто час пролетел?) далекое, как с другого берега: «Рота, строиться!»

     Щас! Успеется. Еще пару ягод. А черники в тот год выдалось – не меряно.

     Один за другим подтягиваемся в строй какие-то совсем другие, посветлевшие, посвежевшие, хохоча и тыкая друг в друга пальцем: у кого губы чернее, тот больше ягод и слопал. Вроде все. Вон еще Орех.
     – Орех, давай скорей!

     Орех – прозвище. Фамилия – Орешин. Запыхавшийся, пристраивается рядом со мной:

     – Отсыпь чуть-чуть, – показывает полупустой котелок.

     – Чё, не набрал?

     – Споткнулся о корягу, рассыпал…

     – Ну, ты даешь! Ладно, возьми чуть-чуть. Саш, – толкаю Красненко. – Отсыпь и ты. Надо же выручать Ореха.

     Красненко – сибиряк. Высоченный, а сапоги носил, смешно сказать: 38-го размера. И как только на ногах держался? И шаг у него был короткий, куцый, совсем не строевой. Да и не любил он строевую подготовку. Впрочем, кто ее любил? И еще постоянно хмурился. Вот и сейчас насупился:

      – Ему бы только орехи и собирать.

      – Рота, смирно! – командует старшина.

      В лесу? Смирно? Чудной ты, старшина! Мы же не на плацу.

      – Напра-во! Шагом марш!

      Щас последует: «Запевай!» А что? И запоем. Настроение у нас что надо: «Жил да был черный кот за углом…»

      А компот из черники получился на славу. Нам его несколько дней подавали, потом сказали:

     – Хватит!

     – Черника, что ли, закончилась? – недоумевали мы. – Так мы её снова наберем.

     – Отставить! – отрезал старшина. – Черникой будете зимой баловаться.

     Словом, потянулись обычные армейские будни с их подъемами и отбоями, дежурствами и «караулами», долбанием «морзянки» и неизменным утренним тррам-тррам-тррам!

     А тут как-то после подъема объявляют:

     – Всем зайти в ленкомнату*.

     Мы переглянулись: с чего бы это? Срочное объявление, политинформация? Такое бывало.

     Усаживаемся за столы с аккуратно разложенными на них подшивками газет, журналов: «Советская армия», «Советский воин», «Красная звезда», «Комсомолка»… – в окружении плакатов и стендов о Вооруженных силах, о боевом пути полка, подкрепленных ленинскими цитатами и выдержками из решений партсъездов…

     Напротив, за столом – командир роты, начмед в белом халате поверх френча.

     – Ну вот, – совсем не по-военному начал начмед.

     Он недавно в нашей части, прибыл по замене. Почему-то мы его недолюбливали. Наверное, потому, что прибыл он с молоденькой медсестрой: красивая – спасу нет. Короткий белый халатик…

     – Так вот, – продолжал начмед. – Вы собирали в лесу чернику, две недели тому назад, и ваш Орешин…Орешин, встаньте!

     Орешин поднялся, бледный, потерянный.

     – … подцепил триппер.

     По рядам брызнул смех.

     – Ничего смешного, – как можно строже сказал начмед. – В тот день кто-нибудь из вас видел немку на велосипеде?

     – Не-е-е, - загудели мы.

     – А немка-то оказалась заразной, – нагнетал он. – Ее специально к вам подослали.

     – Да не видели мы её!

     – На хрен она нам нужна!

     – Вот именно на хрен, – ухмыльнулся ротный. Он вообще любил подшучивать, при случае мог смачную присказку вкрутить, анекдот травануть. Такой он был, наш ротный Кашин. Капитан Кашин. Может, в фамилии и заключалась разгадка легкости его характера. Мы, действительно, редко видели его раздраженным. Да это и не шло ему, что он и сам наверняка знал, потому как в крике мягкий его баритон срывался на такой дискант, что ему, наверное, становилось неловко за себя. А нам – за него...

     – Что ж, – протянул начмед и стал натягивать резиновые перчатки. – Тогда по одному ко мне.

     – Насилие над личностью! Протестуем! – зароптали мы, не переставая ржать.

     – Ладно, мужики! – выходя из-за стола и продолжая ухмыляться, проронил ротный. – Надо – значит надо.

     Расстегнули ширинки (в ленинской-то комнате!) и двинулись к начмеду. Дело обычное. Уж сколько раз приходилось спускать трусы, кальсоны перед разными начмедами – в военкомате, на сборных и пересыльных пунктах. Армия – штука суровая, мужская, и твои мужские достоинства в такой же мере принадлежат ей, как и ты сам…

     – Орех, ну ты дал! Расскажи хоть, как дело было? – пристали мы к нему, рассаживаясь в курилке (вокруг вкопанной в землю бочки из-под солярки или бензина – этакой, как сказали бы сегодня, корпоративной пепельницы).

     – Да как, как? – вполне освоившись со своим положением, улыбнулся он. – Забрел я далековато. Смотрю, у лесной тропинки немка с велосипедом возится. Цепь слетела. Ну, я естественно, вызвался помочь. «Я-а, я-а-а!» – защебетала она. Ну, в смысле «Да-да».

     – Знаем, знаем… – нетерпеливо перебили мы его.

     Я все быстро поправил. – Орех явно тянул  резину. – «Данке шён!» – защебетала она и чмок меня в щеку, ну, и как бы собирается уезжать. Я слегка придерживаю её за руку и показываю на чернику в котелке: дескать, угощайтесь, мамзель. Она снова: «Данке шён!»

     – Да что ты разданкался? – не сдержался хмурый Красненко.

     – Сами же просили рассказать, – притворно обиделся Орех. – Ну, в общем, берет она одну, другую ягоду: «Гут, гут!» Я тоже беру одну, другую, а следующую придерживаю в губах и несу к ее губам. Она секунду помедлила и принимает мою ягоду, и мы целуемся.

     – А ты, молодой, как тут оказался? – наорали мы на невесть откуда взявшегося первогодку Ляликова. – Рано тебе ещё такие вещи слушать.

     – Да ладно вам, – обидно заворчал Ляликов, отходя в сторону, и его лицо по-юношески зарделось. Вообще, румянец не сходил с его лица. В благодатных местах, видать, росли его предки, и он сам. Служба, правда, у него не ахти как складывалась, зато на утренний осмотр он становился одним из первых: не нужно было бриться. Да и что было брить на девственных-то щеках?.. 

     – Ну, а дальше? – мы снова – к Ореху.

     – Дальше? – наигранно вздохнул он. – Снова подношу ягоду к ее губам, и мы снова целуемся.

     – Ну и?

     – Что «ну и»?  А-а…Во-о! – и он торжествующе поднял большой палец...

     Из курилки расходились молча. Что-то с командой на завтрак медлят… А киселя из черники наверняка и сегодня не дадут… И все-таки Орех – счастливчик… 

-----------------------------------------------------------
           * Ленинская комната. Помещение в казарме для проведения собраний, политзанятий, своего рода просветительско-идеологический центр роты.


Рецензии
Хотя я в армии не была, но всегда солдат жалела:))
Ну как во цвете лет им запрещают любить?:))) Вот тут и не осудишь, а порадуешься за парня. А черника и правда вкусная!
Всех благ!
Тоня

Антонина Романова -Осипович   21.08.2012 00:02     Заявить о нарушении
Спасибо за понимание!

Николай Соляник 2   08.09.2012 11:34   Заявить о нарушении
Свша, классный сюжет. Обязательно использую. А язык какой, фразы. Это уже твоя заслуга. Понял. Смачно!

Николай Соляник 2   14.09.2012 01:06   Заявить о нарушении