Конечная остановка

     Нас троих подвели к большой деревянной двери. Я оглянулся по сторонам. Или мне в тот момент так показалось, или мои однострадальцы действительно были очень сильно на меня похожи. Но стоило мне об этом задуматься, как сразу же получил удар прикладом по пояснице. Моих «друзей» тоже не обделили и они, как и я, корчились на полу, держась руками за почки. Кто-то сзади орал:
- Смотреть только прямо! Встать! Вперёд, шагом марш!
Дверь открылась. За ней была площадь, на которой стояла беспорядочная и густая толпа людей – мужчин и женщин, которые, как и мы, были одеты в оранжевые рабочие комбинезоны. Все мужчины, как собственно и женщины, были друг на друга похожи, и от этого однообразия тюремная площадь походила на большой чан с киселём.
- Господи. Подумал я. И подняв глаза вверх, увидел на фасаде серого здания надпись, выведенную через трафарет красной краской.
                «КОНЕЧНАЯ ОСТАНОВКА»
- Боже, где я? Что происходит? Пытался говорить я, но от страха меня так трясло, что я еле выговаривал слова. Нас впихнули в расступившуюся по сторонам толпу, в которой я навсегда потерял из виду тех двоих, с которыми приехал.
   Администратор лагеря говорил спокойной, но ехидной речью. Его самого видно не было, а голос его доносился откуда-то сверху и чем-то напоминал голос диспетчера ЖД вокзала:
- Ваш рейс задерживается! Пройдите в зал ожидания.
  Раздался громкий смех и все стоящие вокруг меня повернулись лицом в сторону камерных дверей, расположенных по периметру площади, представлявшей собой окружность. Один я, не понимая, что происходит, остался стоять как вкопанный и смотреть в сторону огромной арочной двери, в которую меня ввели и которая, за моей спиной захлопнулась с таким грохотом, что казалось, будто затряслась земля. Меня схватили за шиворот и поволокли в камеру с окном, расположенным перпендикулярно главным воротам лагеря.
     Первый месяц (тут я могу ошибаться на, плюс-минус, одну, две недели) прошел относительно спокойно. К нам ни кто не заглядывал и я убивал время тем, что раздумывал над нелепой шуткой начальника лагеря или пытался производить в голове сложные арифметические действия. Нельзя сказать, что это меня успокаивало, скорее помогало уберечь рассудок. У меня было два сокамерника. Один из них был худощавый, потрёпанный жизнью парень, другой маленький, пузатенький мужичёк, напоминающий своим видом стереотипного работника ЖКХ. Они сидели в двух противоположных от меня углах и молчали, изредка посапывая или плача. Бывало, я встречался с ними взглядом, но они всегда от него уходили, тихо вздыхая. Как и я, они часто смотрели в окно, через которое было видно кусочек неба и маленькую башенку с часами, расположившуюся над воротами лагеря. Стрелки на часах, казалось, жили своей жизнью. Иногда они перемещались медленно, иногда быстро, а иногда попросту стояли.
   Наступил вечер. Из трубы – пищепровода послышался гул, и я в предвкушении пищи
подошел к стоящему под ней корыту. Кормили нас раз в день. Точное время кормежки определить было трудно, да и смысла в этом не было. В этот раз, как собственно и всегда, из трубы выпали три куска хлеба, три, запаянных в полиэтиленовый пакет, расхода чего-то похожего на овсяную кашу и три таких же пакета противно-сладкой жидкости. Разобрав полученную пайку, мы разбрелись по камере.
   Этот вечер не сулил ни чего нового, но расположившийся справа от меня усатый мужичёк внезапно заговорил, повернувшись в мою сторону.
- В прошлой жизни (эта метафора его рассмешила) я был инженером и немного интересовался математикой. Так вот, в математике есть такое понятие как комплексные числа, которые между тем входят в состав, так называемых, комплексных уравнений. И я, что думаю, может и человеческая жизнь представляет собой некоторую комплексную функцию, вещественная часть которой является реальной составляющей жизни, а мнимая виртуальной. Реальная часть жизни это наш быт: работа, семейные перипетии, жратва и так далее, а виртуальная часть это мечты, фантазии, творчество. И люди, на протяжении всего своего существования, движутся по графику этой функции, который они называют
судьбой. И этот график закручивается невообразимым годографом – спиралью бытия, уходящей в бесконечность.
- Ну не в бесконечность! Воскликнул лежащий к нам спиной худощавый парень.
 Вся наша, так называемая, бесконечность ограничивается форматом листа бумаги, на котором мы чертим свой график. Некоторым достаётся большой лист, другим маленький, но, при этом, условие у всех одно – всё чертить в масштабе 1:1. Самое интересное, что реальный формат листа становится понятным лишь тогда, когда спираль обрывается. А потом, кто-то проходит, собирает эти листки и подшивает их в одну книгу – «книгу жизни». И вот эта книга с каждым днём всё толще и толще. Возможно, её толщина и определяет границу известной Вселенной.
     Договорив, он приподнялся на локтях и повернулся в нашу сторону. Впервые я смог разглядеть очертания его лица. Оно было бледным, жилистым и покрытым редкой, неравномерной длины, щетиной. Уставившись на меня, он смотрел взглядом полным отчаяния и желания кричать. Мы смотрели глаза в глаза, и казалось, пытались таким образом прочитать мысли друг друга.
      Наш молчаливый диалог перебил первый собеседник. Прижавшись спиной к стене и поджав колени к груди, он продолжил:
- Вот и я говорю о том, что ни кто не знает когда наступит финал. А бесконечность…. Над этим термином люди бьются уже много тысяч лет, но так ни кто, ни на шаг не приблизился к истине. При этом есть кое-что и похлеще бесконечности – фатум, например. О нём я предпочёл бы сейчас не говорить.  Но, если позволите, я закончу первую мысль. Жизни всех людей разные, графики судеб одних пересекаются, другие же ни когда не встретятся и ни когда друг о друге не узнают. Судя из того, что мы тут встретились можно сделать вывод, что наши спирали пересеклись и мы все тут по одной и той же причине. Поняв, что нас объединяет, поймём, где мы и зачем.
- Что? Что нас может объединять?! Зашипел вставший с пола парень.
- Я даже не знаю, как вас обоих зову…. Он замер не договорив, а его глаза наполнились пожирающим душу страхом. С криком он бросился в угол. Упав на колени и схватив руками слипшиеся от грязи волосы, стал биться головой об стену. Казалось, он отчаянно пытается, что-то вспомнить. Выбившись из сил, парень шлёпнулся на бок и зарыдал. Математик, озадаченный таким следствием своей тирады, тяжело вздохнул и отвернулся в другую сторону. Я же остался сидеть прямо и смотреть сквозь узкое окошко на тонкую полоску неба и тёмную от смоляной пропитки дверь лагеря.
   На следующее утро парень, проснувшись очень рано, долго сидел в своём углу и тихо плакал. По покрывшимся мухами порциям еды в корыте было видно, что он так и не притронулся к своей еде. Инженер неудачник, которого, по всей видимости, всё ещё гложило чувство вины за вчерашний инцидент, приподнялся на своём топчане и, повернувшись в сторону бедолаги, произнёс:
- Слушай. Ты…это… если я тебя чем обидел, то ... Ну, понимаешь, я не думал, что это тебя так сильно заденет.  Ты прости меня… если что.
- Да я не по этому. Сквозь слёзы выдавил из себя парнишка.
- Это всё тот сон.
- Какой сон? Переспросил инженер.
- Знаете. Продолжал парень, вытирая слёзы. Мне часто кажется, будто наша планета, не планета вовсе, это очень большой автобус, а люди его пассажиры. Они не рождаются и не умирают, а просто, в какой момент заходят в него и, спустя время, выходят на нужной им остановке. Одним достаются мягкие посадочные места, другим же приходится стоять всю дорогу, держась за поручни. На тех людей, которые всю дорогу сидели или стояли спокойно и тихо в своём уголке мы не обращаем внимания и даже не замечаем, когда они выходят. Других же, ярких и интересных пассажиров, даже если они ехали с нами в одном автобусе очень короткое время, мы помним ещё долго и после того как они выйдут. А автобус наш мчит по широкой дороге проложенной в невероятно тёмном туннеле и по этой дороге едут множество таких же автобусов. Одни едут медленно и мелькают перед нашими глазами, оставаясь позади, другие же наоборот, мчат, что есть духу и проносятся мимо так быстро, что мы порою даже не успеваем их рассмотреть.
   Так вот, была в моей жизни девушка. Влюблён я был в неё до безумства. Она была очень красивой, но всегда какой-то печальной и загадочной. Отношения наши не шибко клеились, и казалось, всегда находились на острие ножа. Я же, как мог, удерживал её, пытаясь, что есть силы вновь разжечь огонь затухающей любви. Но когда мы были вместе, то часто представляли, что едем в том самом автобусе, сидя возле окна. В окне пролетают огоньки, а люди в салоне мельтешатся как мухи, одни заходят, другие выходят, кто-то из всех сил пытается удержаться за двери, чтоб не выпасть, кто-то, расталкивая других, прорывается к освободившемуся креслу. Она сидит у меня на руках и мы, обнявшись, смотрим в глаза друг другу, боясь отвести взгляд даже на миг, чтоб ни в коем случае не потерять друг друга в этой суете. В такие моменты нам казалось, что время для нас двоих течёт значительно медленнее. 
    В последний раз, когда я с ней виделся, мы очень сильно повздорили, и я поклялся себе, что, во что бы то ни стало, забуду её. И вот теперь мне часто снится сон, будто мы всё так же едем в этом автобусе, но в этот раз я отвожу взгляд в сторону окна, а когда, спустя мгновение, поворачиваюсь обратно, то её уже нет. Я судорожно оглядываюсь по сторонам, пытаясь найти её, затем подскакиваю с кресла, которое сразу же занимают, и начинаю конвульсивно проталкиваться сквозь толпу в салоне, но так и не могу её отыскать. Но самое страшное, что когда я, отчаявшись, пытаюсь позвать её, то не могу вспомнить её имени.
     На этом сон обрывается, а я, проснувшись, ещё долго вспоминаю, как же её звали, но так и не могу. А вчера! Вчера, в пылу нашей полемики, я даже не смог вспомнить, как зовут меня. Господи! Да я бы сейчас отдал всё, чтоб хоть на минутку вспомнить её имя, её голос, её запах, а дальше…. А дальше будь, что будет. 
Закончив говорить, он отвернулся лицом к стене. 
Толстяк, похоже, не знавший, что на всё это ответить, перевёл взгляд на меня. Выражение его лица было таким, как будто он меня впервые увидел. Спустя нескольких минут пристального изучения моей персоны он спросил:
- А почему Вы молчите?
Я, ничего не ответив, показал пальцем на небо, видневшееся через узкое окошко двери.
- Что, что ты там увидел? Засуетился он.
- Птица. С дрожью в голосе произнёс я.
Что?! Птица! возмутился он. Я тебе вот, что скажу, когда-то и у людей были крылья.
Но потом родился Икар.
- Причём тут Икар? Тяжело вздыхая, спросил парень.
- Да притом, что Дедал решил скрыть от остальных людей уродство своего сына, слепив ему крылья из воска и перьев. Но тот отца ослушался, стал выпендриваться и погиб, упав с высоты. После этого люди начали бояться летать и крылья исчезли. А теперь мы даже пешком ходить не хотим. Нам, видите ли, автомобили подавай, автобусы.
- Что! Да как ты смеешь опошлять эту легенду! Икар! Икар это же символ мечты! Закричал не на шутку разозлившийся парень. Он схватил с пола один из своих ботинок и, что есть силы, бросил его в толстяка.
Послышался звон битого стекла. Я оглянулся. Позади меня лежали куски разбитого зеркала, а вместо кушетки, на которой спал мужичёк, была пустая бетонная стена. С ужасом я повернулся обратно в сторону парня, но увидел лишь своё отражение. Поток моих конвульсивных мыслей был прерван внезапно наступившей тишиной. Я поднялся с кушетки и подошел к двери камеры и надавил на неё. Она оказалась незапертой.
Выйдя во двор и оглянувшись по сторонам, я увидел, что все камеры были открыты и абсолютно пусты.
- Боже, где все? Прошептал я себе под нос.
- Давно вышли. Неожиданно раздался голос сверху.
- А как же я? Почему я всё ещё здесь? И, что произошло с моими однокамерниками? Всё это как-то не логично.
- Слишком много вопросов. Логично – не логично, какая разница! Не ужели ты так ни чего не понял?
- А что я должен был понять?!
- Фантазия не подчиняется закону сохранения энергии, только в ней ты по-настоящему свободен.
- Какая фантазия? Это ведь реальность!
- Реальность? Ха! Ну, что такое реальность ты поймёшь через секунду.
- Молодой человек. Молодой человееек! Просыпайтесь – конечная.