Мальчишки

               
Ещё вчера стены этого маленького городка содрогались и рушились от бесконечного количества взрывающихся снарядов, которые сыпались «обложным дождём». Непрерывный вал взрывных волн сметал и корёжил всё, что являлось преградой для рукотворной стихии.
 – Да-а-а!.. Теперь снаряды экономить нет резона, не то что… – Пётр прикрыл глаза, подсчитывая, сколько времени минуло с того призыва: «Экономить боеприпасы!» – Э-э-э!.. Да что вспоминать-то?.. Сейчас другой наказ: «Вперёд, на Берлин!». Вот и бузуем напропалую.
Он плотнее прижал бинокль к глазам, вглядываясь в марево из мелкого дождя и дыма, всё ещё струящегося над завалами битого кирпича и частично устоявших, благодаря мудрёной кладки, стен.
Складывалось впечатление, что распластанный в горячке город, чтобы как-то облегчить страдания покорёженного, но ещё подающего признаки жизни «тела», притянул к себе огромное облако, которое, как могло, врачевало рваные раны.
– Ни черта не видать!.. Вот и разведай тут!.. – Пётр чиркнул зажигалкой, осветив часы. – Два часа. Ещё час такой работы, и хоть стреляйся!.. Докладывать-то что буду?.. Командиру результат нужен, а тут!..
Он с досады плюнул. Но вдруг насторожился. Послышалось приглушенное урчание двигателя.
– «Виллис», кажется?.. Значит – начальство, а от них надо держаться подальше. 
Пётр плотнее прижался к ещё не остывшим кирпичам.
Машина остановилась в двадцати метрах от его схрона, между двух домов, выгоревших изнутри, но всё ещё внушавших уважение своей парадной архитектурой.
– Шта-а-бно-ой! – Презрительно поморщился Пётр. – Выставился как на картинке!.. Нежданная добыча для снайпера!.. Э-эх, в твою душу!..
За свою короткую военную карьеру Пётр увидел и испытал столько, что считал себя бывалым воином.
 Тем временем из «виллиса» вылезли высокий офицер в трофейном кожане и сутулый пожилой солдат в телогрейке. В ночной тишине каждое движение офицера сопровождалось противным скрипом, словно он передвигался на протезах. От этих скрипящих звуков Пётр нервно втягивал голову в плечи.
– Кто ж его выпустил на передовую?.. Наверное, за орденом приехал?! Им быстро цепляют!..
Тем временем франтоватый командир громогласно, как перед строем, поставил задачу своему единственному подчинённому:
– Вон там... – Он махнул рукой в темноту. – Стоит танк. Нужно его подготовить для транспортировки. 
Солдат что-то невнятно буркнул.
– А я сказал, пойдёшь и отремонтируешь этот … танк!
– Товарищ майор, я же в них ни в зуб ногой, – пытался возразить солдат, прикрывая левое ухо куцым воротником телогрейки.
– Ты же был председателем колхоза. Значит, должен знать технику, – сквозь зубы, еле сдерживая ярость, процедил майор.
– А она была у нас? Эта техника… – солдат прервался на полуфразе,  вприщур вглядываясь сквозь туманную завесу.
  Майор резко развернулся. Громко и властно окликнул:
– Кто здесь!.. Быстро ко мне!
 Пётр в сердцах ругнулся:
– Мать их за ногу… заметили!.. Теперь держись, вляпаешься, куда не то!.. – встал, подбежал к офицеру. – Товарищ майор, старший сержант...
Движением руки майор остановил рапортующего бойца. Окинул быстрым взглядом.
– Танкист?
«Ясный перец, что не лётчик. У них комбезы другого цвета!» – мысленно проворчал Пётр, но отчеканил:     
– Стрелок-радист, но временно исполняю обязанности командира танка.
– Годится!.. Будешь старшим группы. Он всё объяснит. – Указал майор на пожилого солдата.
– Но, товарищ майор, я же с поручением!.. Меня командир послал!
– Молчать! – Лицо майора побагровело, рука легла на кобуру. – Пулю в лоб хочешь?! Сопляк!.. Выполняй приказ!.. Через час приеду, чтобы всё было исполнено!..
Майор плюхнулся на водительское сиденье «виллиса». Взвизгнули колёса. Машина проюзила на повороте, подпрыгивая на россыпях битого кирпича и скрылась за развалинами дома, оставив за собой облако красной пыли.
– Ну, старший сержант, пойдём, что ли?.. – махнул рукой солдат, указывая направление. Он с трудом удерживал серьёзное выражение лица: «Уж больно смешной этот мальчишка, а в комбинезоне вовсе на тряпичную куклу похож. Коротышка!». – Ему припомнились его сыновья: «Такие же курносые!», – солдат   искоса глянул на сержанта и вновь предложил:
– Пошли, командир?!
– Пойдём, раз такое дело, а то ведь и вправду застрелит. – Пётр всё ещё был под впечатлением от беседы с майором.
– Этот может!.. Я его ещё с тридцатых годов знаю. Он меня в председатели колхоза рекомендовал. Отказаться ведь нельзя было. Да ты, поди, знаешь?..
– Ага!.. Тятька мой держал шесть работников на хозяйстве. А приспичило, всё добро в колхоз сдал и до самой войны бригадирствовал на полевых работах, да по плотницкой части. А иначе бы сгинули…
– Мудрый твой тятька. Да, меня все Иванычем кличут. – Протянул свою шершавую пятерню бывший председатель колхоза.
– А я – Пётр, правда, мамка меня хотела Илюхой назвать, я родился в Ильин день, но тятя в сельсовете Петром записал.
Иваныч уже не сдерживал улыбки, глядя на детскую непосредственность своего внезапного командира, затем кивнул:
– Всё, пришли!.. – Указав на стоявшую поодаль «тридцатьчетвёрку».
– Из нашего полка машина… – вздохнул Пётр и побежал осматривать танк.
– А мальчишка-то, видать, боевой. Вот тебе и метр с шапкой!.. – Качнул головой  Иваныч и, широким размеренным шагом пошёл за сержантом.
  Подойдя к танку поближе, он увидел Петра. Тот, прикрыв ладошкой рот, боролся с тошнотными порывами, но не одолел. Иваныч подождал пока из него всё выйдет, спросил:
– С чего так?..
– Там… – Пётр перевел дух. – Всех в куски!.. Прямое попадание. Механику голову оторвало, мозги по стенам ошмётками, остальные… – Он мотнул головой. – Сплошное месиво… и кровь… тя-ягу-у-уча-а-ая!
Пётр вновь замолчал, потом всхлипнул, вздохнул, утёр лицо шлемофоном и протянул своему невольному помощнику два склеенных из автокамер ведра.
– Иваныч, у дороги канава с водой. Ты воду носи. А я ребят через нижний люк вытащу и приберусь, – он не знал, как назвать, братская могила или… – в танке.
Работали молча. Останки уложили под чудом уцелевший куст акации, накрыли плащ-палаткой. Выскоблили танк изнутри и снаружи.
Пётр восстановил повреждённую антенну, разобрал рацию, пошурудил в ней, она заработала. Открыл моторный отсек, озадачено пощёлкал языком, сомневаясь в успехе, изрёк:
– Хотя!..
Что-то с чем-то поменял местами и объявил:
– До «рембазы» своим ходом дойдёт! – Отёр руки о комбинезон. – Иваныч, вода осталась? Давай умоемся, да перекурим!..
Они по очереди вымыли руки, оттирая их от «липкой грязи» землёй и битым кирпичом. Пётр достал кисет.
– Погоди, командир!.. – Остановил его Иваныч, извлекая из своего вещмешка фляжку. – Погоди, говорю!.. Давай за упокой души. – Он мотнул головой в сторону  лежавших под плащ-палаткой.
Отхлебнул крупный глоток и передал сержанту.
– Вечная им память!..
– Вечная!.. – Согласно кивнул Пётр и пригубил фляжку.
Они сделали по самокрутке, прикурили от одной зажигалки. Курили мелкими затяжками, привычно пряча цигарку в кулак. Неожиданно в тучах образовался просвет, стало припекать солнышко. Иваныч расстегнул фуфайку, брякнули медали. Пётр подался вперёд, рассмотрел: два ордена солдатской «Славы» и медаль «За отвагу». Уважительно посмотрел на старшего товарища.
– А ты, Петро, давно воюешь? 
– Шестой месяц пошёл, а уже третий экипаж поменял!.. – грустно ответил Пётр.
– А чем перед девчатами хвастать будешь?
– Да быть бы живу, а это… – Пётр расстегнул комбинезон: слева медаль «За отвагу», справа новенький орден «Красной звезды». – Я то что, а вот мой тятя. В первую мировую был командиром взвода пулемётчиков. Гражданскую войну в конной разведке партизанского отряда «Красные орлы». Финскую войну только пропустил, и вот, уже четвёртый год, при конях в обозе.
– Списываетесь?..
– Редко.
– Ну, оно и понятно. А лет-то тебе сколько?..
– В августе девятнадцать будет!.. Еслив… – Пётр замолчал, достал кисет.
– А звезду-то за что получил?.. – не унимался любопытствовать Иваныч.
Пётр вздохнул, приподнял плечи – вроде того, что: «Сам не знаю за что!» и поделился своими сомнениями:
– Во время наступления антенну на моём танке срезало, вылез на броню, заменил. – Глаза у рассказчика потемнели, будто вмиг состарились. Хорошо, что я худой. Прижался к броне, а вокруг меня «вжиг, вжиг!» пули рикошетом от башни отскакивают. А мне же обратно в люк надо!.. Но, слава Богу, прошмыгнул!.. Ни единой царапины!
Пётр облегчённо вздохнул. По всему видно, что вспоминать об этом ему стоило большого нервного напряжения.
– Э-э-х!.. – Он с силой стукнул кулаком по коленке. – Командир у нас боевой был!.. Мы тогда шибко глубоко врезались в оборону фрицев и оттуда корректировали огонь нашей артиллерии. Ну, а потом. После боя. Награждать-то особо некого было. Из всей роты два танка осталось!.. И то… – Пётр отвернулся. – Экипажи из легкораненых комплектовали, там же, на месте. И выстояли!.. – Он помолчал. – Теперь вот я вместо своего командира, временно.
– Фартовый ты, Петруха!.. – Иваныч сделал несколько мелких затяжек. – Поверь, я знаю!.. Третью войну вот доканчиваю. Так же, как твой тятька. Хоть в Бога шибко и не верю, но… хранит тебя кто-то!
Пётр вскинул голову:
– Так, я же в Ильин день родился!.. Илья Пророк и хранит!
Оба рассмеялись.
– Хра-а-ани-ит!.. – продолжил Пётр. – Я вчера, пока мои ребята трак меняли. Вот здесь!.. – Он махнул рукой в сторону черневших развалин. – За немчиком гнался. Шустрый такой. Он в подвал, я за ним, а там целый ряд дверей. Хотел, было, одну рвануть на себя, но меня словно кто за руку удержал, потянул легонько, а там граната привязана. Я уж тогда потихоньку все двери проверил и нашёл. Полный подвал немчуры. Бабы ихние с детьми, старухи… и он за ними прячется. Я автоматом повёл, все притихли. Ману его пальцем, он ни с места, жмётся к рыхлой немке. Командую ему:
– Стен ауф!..
Он подскочил.
Мать моя, Фриц моложе меня!
– Хенде хох!.. – говорю и машу рукой, чтобы подошёл. – Комен зи!..
Он стоит. Как рявкну:
– Шнель!.. В твою душу!
Фриц медленно подошёл.
Забрал я у него автомат. Проверил. Обойма пустая. Показал жестом на ремень со штык-ножом, дескать, давай сюда. Он нехотя снял и протянул мне.
– Ну, что мне с тобой делать?..
Гляжу на него – сопляк сопляком. Ведь пристрелят и имени не спросят!.. Он бычится на меня исподлобья и молчит. Взял я ремень поухватистей, замахнулся, тот глаза закрыл, но не шелохнулся. 
В сердцах командую:
– Ком нах Хаус, кляйне думкопф!.. – А сам развернулся и пошёл к выходу. Немки что-то загомонили, но разве их разберёшь?.. То ли радуются, то ль ругаются… ба-а-бы-ы, они бабы и есть! – Махнул рукой. – Бог сними со всеми!..
– Где ты стольким немецким словам нахватался?.. – удивился Иваныч.
– Учился хорошо. Правда, в школу только в девять лет пошёл. Ходить надо было восемь километров, да через лес. Провожать некому было. Я в семье старший.
– Ну да, ну да!.. – понимающе закивал Иваныч и замер прислушиваясь.
Со стороны дороги послышался гул, и скоро из-за угла «выплыл» большой трактор-тягач. Подъехав почти вплотную к танку, он резко развернулся.
Тут же возник «виллис». Майор, не выходя из машины, кивнул:
– Давай сержант, докладывай!..
– Товарищ майор, ваше задание выполнено. Танк способен передвигаться. Рация исправна. – И через паузу. – Разрешите отбыть в свою часть?.. – И замер в ожидании.
 – Погоди!.. Что, танк может идти в бой?!   
 – При необходимости. – Потупил взгляд Пётр. – Лучше на «рембазу». – И уже более уверенным тоном. – Там работы на час!..
 – Так!.. Слушай мою команду!.. Где «рембаза» знаешь?
Получив утвердительный ответ, продолжил:
– Сдашь танк старшему лейтенанту Сахно и только потом в свою часть. Всё понял?!
– Так точно!
– Выполняй!
  Петр заученным движением юркнул в люк. Взревел двигатель. Танк дёрнулся, крутанулся назад через левый трак, сделав полный оборот так, что тягач оказался по правую сторону и, набирая скорость, скрылся в завесе густой пыли.
– Быть мальчишке лейтенантом!.. – уверенным тоном сказал Иваныч.
– Если завтра выживет!.. – оборвал майор. 
Ровно в четыре утра началась артподготовка.
Ухала дальнобойная артиллерия. Тяжёлые снаряды падали на позиции противника, вздыбливая и вознося к небесам частицы искорёженного металла и человеческой плоти. Затем взвизгнули «Катюши», небо озарилось, как при восходе солнца. Стало заметно, как из оврагов, рощиц, выдвигается и выстраивается во фронт боевая техника.
 Где-то за облаками натужно гудели тяжёлые «бомбовозы». Их мощное  монотонное урчание вплеталось в жуткую какофонию. Теперь не только земля, но и небо вибрировало, опустошая и без того «контуженное» сознание солдат. Немыслимое напряжение в ожидании команды объединило всех для единого порыва.
– Бедолаги «фрицы»!.. Сдались бы уже!.. Сколько ещё народу земля в себя примет?! – сокрушался Петр.
Он сидел на башне своего танка, свесив ноги в люк, ожидая сигнала к атаке. В его задачу входило продублировать приказ выстрелом из ракетницы.
Наступила относительная тишина… и в небо взвились красные ракеты.
Последующие события он восстанавливал в памяти постепенно. Словно собирал кусочки разбитого зеркала. Когда позади остались: медсанбат, полевой госпиталь, три операции под общим наркозом. Из-за этой череды операций Пётр пропустил капитуляцию Германии.
 Жутко зудела правая ляжка, но почесать её не было никакой возможности: тело было загипсовано выше пояса, но «судно» ему как-то подсовывали.
– Значит, там чего-то осталось?!.. – пошутил над собой Пётр, как выяснилось вслух, потому что услышал справа заинтересованный голос:
– Что, что там осталось?!
Пётр медленно повернул голову вправо и увидел замысловатую конструкцию. Его сосед лежал практически на голых досках, загипсованная левая нога, как ствол орудия, была задрана почти вертикально, через блоки свисали гири, которые и поддерживали её в этом положении. (Впрочем, как и у него самого только правую ногу.) Правая рука у соседа была на «растопырке», шея и затылок зафиксированы лонгеткой, так что он даже глазами не мог стрелять по сторонам.
– Э-эй!.. Чё-о молчишь?! Опять вырубился?.. Какой день рядом с тобой лежу, ты всё стонешь да в атаку ходишь. Кончай воевать, танкист!.. Война уже кончилась.
– А ты откуда знаешь?..
– Что кончилась?..
– Нет, что танкист.
– Ну-у, ёлы-палы!.. Ты же нас по всей ночи в атаку водишь! Большой начальник, наверно?..
– Да нет!.. Сержант я… старший. Понимаешь?! За полгода четвёртый экипаж потерял, вот и мучаюсь.
– А ты не мучайся, счёт на миллионы идёт. Лучше расскажи мне, может и отпустит.
– Ты-то сам кто, лётчик?.. – поинтересовался Петр.
– Теперь да! – Сосед скосил глаза на зафиксированную руку. – Только однокрылый. А раньше шоферил, покуда меня «мессер» не зацепил. И ле-ете-е-ел я,  пока не упал. Кусок мяса на спине вырвало, да помяло местами. Но ведь живы!.. Кстати, как тебя зовут?
– Петром. А тебя?
– Володя!.. – произнёс он басовито и на распев. – Я до войны на мотоцикле гонял. У-у-ух, что вытворял, даже сейчас страшно становится. По завалинке мог проехать. Меня так и называли – Вовка-Бес. Я в «бочке» по стенам пробовал кататься. Ни хрена не боялся!.. Вернусь домой, опять гонять буду!.. Так что, если будешь в Барнауле, спроси у любого мотоциклиста, где Вовка-Бес живет, тебя ко мне привезут.
– Так ты чё, барнаульский?
– А я о чём тебе трындел?..
– До чего всё же земля маленькая! – Покачал головой Петр. – Моя деревня не доезжая восемьдесят вёрст до Барнаула, если с запада ехать.
– Етит твою ети!.. Земляки, что ли?! – Вовка даже попытался приподняться, но «доспехи» держали крепко.
– В нашем положении мы не просто земляки, а родня!
– Это факт!.. – согласился Володя. – Ну-у-у, брат, мы теперь непременно поправимся.
– Слушай, а где ты такую дорогую технику взял?.. –  искренне удивился Пётр.
– Да у меня дядька, родной мамин брат, автошколой заведовал. Он и жил там, на территории. Я сначала по ограде катался, восьмёрки выписывал, а потом… завей верёвочка! Дядя Саша мамку жалел. Я же безотцовщина! Хулиган был первейший на все Прудские улицы!.. Меня и шоферить дядька обучил. Мы с ним столько двигателей перебрали. У-у-у!.. – Володя глубоко вздохнул. – Ладно!.. – Отмахнулся он от воспоминаний. – Давай, рассказывай свою историю, а то мне до чёртиков надоели твои ночные атаки.
Пётр молчал, словно не понял вопроса, а потом его прорвало.
События последнего боя вспыхивали в его сознании такими подробными картинками, что не хватало слов, чтобы передать всю ярость, боль и вину, что он жив, лежит вот здесь, а они…
– Понимаешь, Вовка?! Когда наш танк подбили, мы с пехотой, бежали в атаку. А тут немчура из миномётов. – Пётр закрыл глаза, отдышался. – Ребят накрыло, стою один, ни хрена не слышу. Бежать назад?! Свои срежут!.. Ну и  как заору: « А-а-а-а!» – и рванул вперёд!.. Только не далеко успел пробежать, как жигануло!.. Очнулся ночью. Тишина. Осмотрелся. Воронка. Рядом ещё двое наших. Потрогал – холодные, наверное, санитары нас туда стаскали.
Вдруг слышу немецкая речь вполголоса и короткие, как стрёкот сороки, очереди из «шмайсеров». Раненых добивают!..
Петр захлюпал своим курносым, немного вздёрнутым носом, но слёз не было, вздохнул и продолжил:
– Попробовал подняться, нога вывернулась, в глазах потемнело, вырубился. Когда очнулся – рассветало. Повернулся на бок, дотянулся до края воронки, смотрю, в нескольких метрах «разутый» танк. И тут, как ахнуло!.. Наши артподготовку начали. Не помню, с какой попытки дополз до танка. Там меня после боя и подобрали.
– Ну, и чего ревёшь, танкист!.. Живой!.. Ёжкин кот!.. – утешал Володя. – Нам теперь, брат, о жизни думать надо. Вернёмся домой, женимся, настругаем детишек, что бы было кому, если что… – Володя замолчал, слёзы непрерывным ручьём отекали его крупный, мясистый нос. – У тебя бабы были? – без перехода продолжил он и, не дожидаясь ответа.  – А я до войны-ы-ы!.. – Он мечтательно закрыл глаза. – Любил это дело!.. Бывало, посажу «мадаму» на мотоцикл. Всё. Моя!..
– Баламут ты, Вовка!..
– Не веришь?! Ну не было, так будет!.. – Он расцвёл счастливой улыбкой. –  Главное, живы!..
– Да ты уже сто раз это сказал, – подтрунил над ним Пётр.
– И ещё тысячу раз повторю!.. Ты только вдумайся!.. Жи-вы-ы!..
Через несколько дней Володе сняли с ноги гипс. Что тут началось!.. Он сам оказался небольшого роста, с крупной головой, но сколько в нём было энергии! В палате лежало двадцать восемь человек. В течение дня он успевал поговорить с каждым по два-три раза. Его недетский смех заставлял вздрагивать задремавших товарищей.
– Вовка, угомонись! – просили его, но он спешил жить.
Чтобы не мешать своим, Володя стал навещать другие отделения. А когда возвращался, каждый раз рассказывал в «лицах» забавные истории.
Театр одного актёра, в Володином исполнении, пользовался большим успехом. Его с виду рыхлое лицо, передавало такие тонкие оттенки эмоций, что даже тяжелораненые сотрясались от хохота. Стонали. Закусывали край одеяла, чтобы утихомирить боль. Утирали слёзы. Но не отводили глаз от уморительного зрелища. А Володя и рад стараться:
– В соседней палате парень лежит, тоже шоферюга. Высоченный!.. Как он только в кабине помещается?.. Его все Полтора Ивана называют. Так что он  учудил?! Тут местная фрау молоко приносит на продажу. И как только Иван умудрился с ней об отношениях договориться?.. Краля согласилась и пригласила его на свой хутор в гости. Он весь день мучился, как бы ему выбраться? И придумал!.. Мужики из его палаты встали у забора, как бы покурить, а он за их спинами, подкатился под оградой, благо худой, и шнель-шнель до хутора. Прискакал на своих «ходулях» к  гретхен, а у той мутер дома. И давай Ваню чаем потчевать. У Ивана-то весь организм аж зудит и фрау разомлела до полной готовности!.. Он тогда встаёт, благодарит её мутти за хлеб-чай, дескать, пора. А сам подмигивает подруге, чтобы проводила.
  Вышли во двор, Иван её в охапку сгрёб и в коровье стойло. Изловчились, приладились и аж до глубокой ночи проваландались. 
 А мужики в палате переживают. На вечерней поверке за Ивана прокричали. Проехало. А утром обход. Если ходок не вернётся, всем трибунал! Долговязый ловелас приполз глубокой ночью. И сразу под одеяло – шмыг!.. Свернулся калачиком и, вмиг уснул. А перед утренним обходом  вся палата чуть со смеху не умерла!..
Иван и так не помещался в кровати, а тут, потянулся, и выдвинул ноги аж до середины прохода, а они по колено в дерме. Теперь его все донимают:
– Ваня, так чем твоя любовь пахнет?!
Володя смеялся громче всех над своим рассказом.
Пётр посмотрел на него грустными глазами и предложил послушать другую историю:
– Бои шли в очередном городке, уже на территории Германии. Вдруг неожиданное затишье. Меня вызвал ротный и послал разведать пути-дороги, да ориентиры наметить. Я очень быстро бегал, поэтому командир часто посылал меня с поручениями.
Ну, вот. Дали мне в помощь двух пехотинцев, и мы двинули «шерстить» развалины. Пробрались до целых домов, поднялись на крайний этаж. Я залёг с биноклем, отмечаю на карте отдельно стоящие дома и другие ориентиры. Вдруг, чувствую, кто-то теребит меня за комбинезон. Повернулся. Пехотинец, в годах уже, тычет пальцем в окно выходящее во внутренний  дворик.
– Смотри старшой, что паскуды творят!..
Он от ярости готов был сжевать свои губы. Я приподнялся, посмотрел вниз. Там, в тенёчке, гуляла парочка. Совсем юный немчик-солдат и молоденькая, но уже при фигуре, девчонка.
– Сейчас я их одной пулей, вот только обнимутся!.. Любовники, в твою душу!.. – прошипел пехотинец, поудобнее пристраивая свою трёхлинейку. Я не успел сообразить, как они оба одновременно вскинули руки, обмякли и упали, уложившись «валетиком».  Вот, тоже, любовь!..
– Зану-уда-а!.. Всю обедню испортил! – Вовка отвернулся, и за весь вечер не проронил ни единого слова. А утром он «спланировал» (рука была ещё на распорке) у кровати Петра, высыпал на простынь пригоршню разнокалиберных пуговиц.
– Хватит мне по чужим палатам мыкаться!.. Сейчас будем в шашки играть!
И химическим карандашом, прямо на загипсованном торсе Петра, начал рисовать клеточки. Подтянулись любопытные из ходячих. Состязание началось. Но скоро выяснилось, что они оба сильные игроки, зачастили ничьи и кто-то из окружающих предложил играть на вылет.
– Тогда давайте под интерес?! – Хитро прищурился Володя.
– Давай!.. – Оживился паренёк с ужимками опытного сидельца. – По рублику или  более?.. – Он с вызовом посмотрел на Володю.
– Можно и более!.. – спокойно ответил тот. – Мне не впервой вас, ростовских, щемить!.. Твои белые, ходи!.. 
Парень сделал первый ход.
– Ну, всё!.. Сливай воду!.. – Володя смотрел на поединщика глазами полными сочувствия.
– С чего это!.. – Скривил губы ростовский жиган. Но через три минуты он уже почёсывал затылок. – Сделал меня, как фраера!.. И, вроде, не мухлевал?! А?..  – Он искал сострадания в лицах окружающих. Но его уже подталкивали с места:
– Не задерживай!.. Вон сколь народу в очереди!..
В мужиках проснулся спортивный азарт. Совсем как раньше, в далёкое мирное время, во дворе или скверике.
Володя и Пётр приободрились, у них завелись деньжата, продукты, табак. В палате порой было не протолкнуться, хоть какое-то разнообразие бытия. Пришлось изладить несколько досок из фанерок от посылочных ящиков. Иногда друзья играли с двумя-тремя противниками одновременно и в большинстве случаев побеждали. Они словно продолжали войну, но уже мирными методами. А когда Петра освободили от «кокона», и он стал передвигаться на костылях, соревнования переместились на улицу.
Уютный дворик старинного здания был ухожен. Но эти островерхие крыши, стриженые кустики, газоны раздражали их, и ребята старались не замечать этой вычурности. Тем более, что им было чем заняться, и в этом деле они были востребованы.
– Петро, пошто дёрганный такой?.. – спросил седовласый, крепкого сложёния мужчина, ловко расставляя «шашки» единственной рукой.
– Нога зудит, спасу нет!.. – Поморщился Пётр.
– Счастливый, а у меня вот. – Он потряс пустым рукавом. – Рука зудит, а почесать нечего!
Оба печально улыбнулись.
– Ты прав дядька Апанас. Я и вправду счастливый. Ведь меня уже могло и не быть, много раз могло… – Пётр растирал ногу обеими руками, слегка покачиваясь на самодельной лавочке. – Я ведь на танке тонул…
– Как это, на танке?.. – изумился Апанас.
– Сейчас-то смешно вспоминать!.. – Пётр вымученно улыбнулся, тряхнул головой. – Приказ нам был, чтобы речку сходу форсировать. И река-то была не большая!.. Подготовились: все щёлочки законопатили, выхлопную трубу нарастили, и вперёд.
Я стоял на люке. Стукну левой ногой, механик влево доворачивает. Ну, а если правой, значит вправо. Река оказалась глубокой!.. Пока вода доходила до колен, я ещё сигналы подавал, а потом, меня просто смыло волной. А вода холоднючая!.. Хорошо – наш десант на плотах следом переплавлялся, подхватили меня.
Танк, всё ж таки, выскреб на противоположный берег. Правда, под большим градусом от исходной точки. Благо двигатель не заглох.
Открыли люк. Механик-водитель по самое горло в воде и уже глаза закатывает, замёрз. Откачали. Спиртом обтёрли, ну и вовнутрь, конечно!.. Танк быстренько расконопатили, вода сошла и – в бой!.. Вот такое крещение. – Пётр задумался, опять стукнул себя по коленке. – Хотя, в самый первый раз, меня могли порешить ещё в учебе. Осенью сорок третьего года вызвали нас, кому по семнадцать лет исполнилось, с уроков. Переписали. Объявили, что сбор здесь же через три часа. Мы быстро по домам. Там конечно рёв, охи-вздохи!.. Но, что делать?.. Проводили нас до околицы. Поревели ещё, уже все вместе!.. И мы бегом через лес к школе. Оттуда сопроводили нашу группу на железнодорожную станцию, а там – погрузили в теплушки и через двое суток высадили где-то в оренбургской степи. Построили, и ать-два – пешим ходом до палаточного городка, учиться на «замкомвзвода» пехотных войск. Выдали форму: х/б, ботинки, обмотки к ним, винтовку без патронов и ходили мы строевым шагом от палатки к палатке, где проводились занятия.
В первую же неделю с моей трёхлинейки штык пропал. На вечерней поверке отделенный говорит:
– К утру штык не вернёшь – под трибунал!..
Что делать?.. Среди ночи подполз я под полог палатки и, где перебежками, где на пузе, пробрался в соседнее подразделение и спёр штык. По сию пору душа болит!.. Ведь я подвёл кого-то?!
А немного погодя у нас в палатке сухари из вещмешков стали исчезать. Ну, мы этого гада выследили. Он ворованные сухари в песок зарывал, а по ночам жрал. «Затопили ему баню» как следует и «особисту» сдали. Там он во всём признался: и про штык, и про сухари, и про другие дела. – Пётр поморщился. – Ну, да и чёрт с ним!.. Я его простил.  Каждый борется за жизнь, как умеет.
– А в танкисты как попал?.. – недоумевал дядька Апанас.
Пётр пояснил:
– Нас уже к выпуску готовили, а тут какая-то комиссия приехала. Собрали тех, кто пообразованнее, погрузили на машины и увезли поближе к Уралу на танкистов учиться. А там, кого куда. Меня в радисты определили. Потому что слух у меня музыкальный. Я за инструктором сходу всё точь-в-точь повторял, что он настукивал.
Апанас заинтересованно уточнил:
– Слухай, Петро, а на чём ты умеешь играть?
–  А что у вас есть?.. – Оживился Пётр.
– Есть какая-то штука. Сейчас. – Апанас повернулся, отыскивая глазами кого-то. – Гнат!.. Ходи до нас!..
Подошёл коренастый парень, бережно придерживая загипсованную правую руку здоровой рукой.
– Шо, дядька Апанас?..
– Принеси ту «Музыку», шо ты заховал!..
– Ни!.. То до дому. Подарок!.. Ни-и-и!.. – Он замотал головой. – Не можно!
– Принеси, Петро нам сыграет!.. Людей повеселит и отдаст.
– Отдаст?! – Гнат из-подлобья посмотрел на Апанаса.
Тот утвердительно кивнул. Парень просиял как начищенный пятак.
– Ну, тогда я зараз!..
Через пять минут он вернулся и протянул инструмент.
– Во, какая штуковина!..
– Это мандолина!.. – Пётр с восхищением рассматривал инкрустированную деку, огладил лакированную поверхность, посмотрел на Гната, стоявшего с протянутыми руками, словно он всё ещё держал в них диковинный инструмент. – Гна-а-ат!.. – Молчание. – К ней медиатор полагается. У тебя нет?..
– Шо-о!.. – Парень был в растерянности. – Нема у мене ничого, тилько эта манд… ну, она вон и была. – Лицо Гната пылало огнём. Он переживал за красивую вещь и досадовал на свою неосведомлённость.
Тем временем Пётр настроил мандолину, пошарив в кармане пижамы, отыскал монетку и…
 Хаз Булат удалой, бедна сакля твоя…– звонкий, чистый звук этой мелодии отразился от стен госпиталя. 
Во все глаза смотрел Гнат, как короткие пальцы Петра вытягивались в аккорды. Перевёл взгляд на свою пятерню, в недоумении пожав плечами, вновь уставился на летающие по грифу мандолины музыкальные пальцы Петра.
Из госпиталя стал подтягиваться народ: ходячие раненные и медработники. Музыканта обступили плотным кольцом, выкрикивали названия песен, а он играл. Играл без устали, с упоением. Вспоминая, как его – семилетнего мальчишку, приглашали играть на свадьбах и других гуляниях. В ту пору балалаек-то было… одна-две на всю деревню. А у него была.  Тятя из города привёз. Позже появилась и гармонь. Отец баловал своего первенца.
– Хватит!.. Хватит играть, а то она ещё потрескается!.. – взмолился Гнат.
Небольшая пауза, и толпа грохнула от смеха. Смеялись все, невзирая на ранги, боль истерзанных, покорёженных тел и, казалось бы, зачерствевших душ. Смеялись, и с каждым вздохом их сердца освобождались от угнетающего чувства страха за себя, близких, любимых, восстанавливая прежний, неторопливый, слегка беззаботный ритм. Пётр с неохотой подал мандолину рачительному хозяину.
Гнат не обращая внимания на подколы сыпавшиеся ему в след, понёс прятать свою драгоценность в «тайные кладовые» – в изголовье под матрацем.
После этого импровизированного концерта Пётр ожил, в нём проснулся интерес к жизни. Он вспомнил, как они организовывали школьные концерты, короткие сценки из спектаклей и просто юморили.
Целый день ушёл на изготовление нехитрого инвентаря и костюма в стиле известного клоуна Дурова.
Вечером всё в том же дворике расставили скамейки, стулья, одним словом, всё, на что можно было присесть. Пётр в костюме клоуна, впервые упираясь лишь на трость, вышел на середину импровизированной сцены и объявил о начале концерта:
– Сейчас наша Лиза исполнит стихотворение Симонова «Жди меня». Раздались нестройные аплодисменты.
Вышла худенькая девушка в сатиновом в мелкий цветочек платье, завела руки за спину, прикрыла глаза, гордо приподняла подбородок и срывающимся голосом стала декламировать стихотворение.
Её слушали, затаив дыхание. Многие всплакнули. И никому в голову не пришло, что эта красивая актриса весь световой день, а иногда и сутки подряд, выполняет тяжёлую, порой неблагодарную работу санитарки. Замолк девичий голос. И тут народ уже не жалел своих ладоней.
Чтобы как-то разнообразить настроение зрителей, Пётр, пятясь, втащил на сцену треногу, на которой был приделан щит. Развернул его к публике. Зрители в недоумении стали перешептываться. Там было написано число: три тысячи двести восемьдесят один и вопросительный знак.
– Что это значит, как вы думаете?.. – подбоченясь, осведомился у публики псевдо-Дуров.
По рядам прошёл шёпот недоумения. Пауза затянулась.
– Эх вы!.. – Подкрашенный йодом рот клоуна растянулся в белозубой улыбке. – Это же так просто!.. Три деревни, два села, восемь девок, один я!.. – Последние слова утонули в аплодисментах.
Пётр похромал за «кулисы» и вытянул оттуда за руку упирающегося  дядьку Апанаса. Аплодисменты стихли. Апанас, переступив с ноги на ногу, шумно вздохнул, прокашлялся и очень трогательно запел про «зыроньки ясные». Пел, прикрыв глаза, чтобы справиться со смущением, но его веки подрагивали, пытаясь придержать текучую слезу. Ему долго аплодировали, просили спеть ещё, но он только отводил свою единственную руку в сторону «кулис», дескать, пора мне братцы, и боком, боком ушёл.
Апанаса сменила на сцене капитан медицинской службы Эллочка. Романс в её исполнении потряс многих. По ней и так вздыхали видные женихи, но при всей своей внешней яркости, никому, даже из обладателей больших звёзд на погонах, не удалось смягчить её сердце. Можно только догадываться, что довелось испытать за военные годы женщине, если её сердце так и не раскрылось для нежных чувств.
Когда она пропела слова: «Приди, приди, я всё прощу!..» – многие из мужеского пола напряглись, сдерживая себя, чтобы не ринуться на призыв.
Умолкли аплодисменты. Зрители шумно обменивались впечатлениями. Эмоции бушевали и требовали выхода. Поэтому когда Пётр, пятясь, излишне прихрамывая и демонстративно утирая пот, водрузил всё ту же треногу, но уже покрытую чёрной накидкой, посередине сцены, публика похохатывала над каждым его движением.
– Вот!.. – Указал клоун на странный предмет. – Фотографироваться будем! – зашёл за аппарат, поднырнул под накидку, дотянулся рукой до объектива, покрутил его, вернулся на место с недовольным видом. – Ну-у-у, что это!.. Сидите как на «судне», расслабьтесь!.. Прижмитесь друг к другу поближе. Так. Ещё, ещё. Ну вот!.. – И вновь юркнул под чёрное покрывало.
Все притихли, ожидая вылета «птички». Но из объектива высунулась рука и движением ладони предложила подвинутся чуть левее, затем правее, потом привстать, присесть, наконец, ладонь попросила замереть и неожиданно сложилась в кукиш. Немая пауза и одураченный народ засмеялся, кто с присвистом, кто, всхлипывая, но все от души.
Петр подхватил свой аппарат, поклонился и пообещал:
– А фотоснимок я вам завтра продемонстрирую!.. – Зафиксировав клоунскую улыбку на своём лице, превозмогая боль, он дотащился до «кулис» и обмяк, потеряв сознание. Двое последующих суток он был в беспамятстве. Но молодой организм, один раз пробудившись для жизни, одолел и эту хворь.
Друзей здорово выручала налаженная через забор торговля. Парни покупали молоко, творог. Казалось бы, живи да радуйся. Но однажды, во время очередного сеанса одновременной игры в шашки, подошёл санитар и не на шутку их напугал:
– Хорош, хорош, говорю, народ дурить!.. Вас там, на комиссии заждались.
Развернулся и ушёл, оставив ошарашенных друзей в растерянности.
– Ну, чё Вовка, пойдём?! – предложил Пётр и заковылял к входу здания.
Встретились они уже в палате.
– Как у тебя дела, срослось?.. – обратился Володя к лежавшему на кровати товарищу. – А меня, брат ты мой, выписывают!.. Рука, правда, ни черта не работает, в локте гнётся, а вверх не поднимается.  Хоть ты тресни!  Чего молчишь?!
– Ломать будут!.. – еле слышно выдавил Петр.
– Ногу, что ли?! – удивился Володя и присел на краешек кровати. – На хрена?! – Он посмотрел помутневшими, и без того тёмными  глазами, и  упавшим голосом. – Я думал, домой вместе поедем. В одну же сторону, да и веселей…
Они долго молчали.
– Тебя когда выписывают?..
– Да вот, сейчас шмотки выдадут и на пересыльный. Ты давай, брат, держись!..
Володя протянул руку.
Пётр привстал на кровати, они распрощались.
– Бывай, здоров, Вовка!.. Поди, свидимся?..
– Непременно! – Растянул в широкой улыбке свои пухлые губы Володя, развернулся и, не оборачиваясь, пошёл на выход.
После повторной операции Петра ещё долго мурыжили. Так что новый, одна тысяча девятьсот сорок шестой год он встретил опять на костылях. А спустя месяц, его отправили в другой город, на побережье Балтийского моря. Здесь был практически санаторий, выздоравливающие сплошь офицеры. А с ними каши не сваришь и песню не споёшь.
Радовало и согревало сердце недавно полученное письмо из такого далёкого, но до слёз родного Алтайского края. Тятя уже демобилизовался и по-прежнему бригадирствовал в колхозе. Написал своему старшему сыну письмо в своей манере, как его когда-то научили:
«Здравствуй, наш сын и брат Пётр Егорович!
Во-первых строках своего письма сообщаем, что мы все живы здоровы, чего и тебе желаем!
А дела наши крестьянские, хлопот хватает, всего не переделаешь. В колхозе тоже всё слава Богу!.. Твой младший брат Андрюха всё так же на тракторе работает. Катря с Нюркой при коровах, и Прасковея, матерь твоя, тоже там, с ними. А куда им деваться? Скотина в колхозе не весть какая, но осталась. Затеялись делать кирпичи. Не знаю, выйдет ли? А с другой стороны, почему нет? Пойдёт кирпич, начнём строить скотный двор, а там глядишь, и новыми коровёнками разживёмся!
На этом письмо своё заканчиваю.  Ждём твоего возвращения, скучаем.
                Твой отец, Егор Акимович.

Пётр перечитывал письмо и каждый раз смаргивал невольную слезу, когда произносил вслух тятины слова:
– Здравствуй наш сын и брат Пётр Егорович!.. Тятя меня по имени-отчеству, как ровню! Мне ведь всего девятнадцать лет. Если б не война, я бы только в армию пошёл.  А он меня по отчеству!
Дни шли за днями. Петра вызвали в процедурный кабинет. Заставили стоять на здоровой ноге. Раненная, укороченная нога беспомощно висела, не касаясь пола. Её долго всячески измеряли, затем обмазали чем-то скользким и облепили гипсом.
Доктор бодрым голосом объявил:
– Была бы нога на сантиметр короче, дали бы вторую группу инвалидности! А так, только третья – рабочая. Ну, ничего!.. Сейчас сделаем слепок, а по нему протез. И будете вы, голубчик, щеголять в новых сапогах. Подсохло?.. – обратился он к санитару. – Вот и славно, дальше без меня. Если что, я в хирургии, – обронил доктор, ни к кому конкретно не обращаясь, и вышел из кабинета, бормоча себе под нос что-то мажорное.
Дни потекли веселее. Через неделю Пётр примерил обновку. Хромовые сапоги выглядели как обычные, но в правом была вставка из коры пробкового дерева, упираясь на которую, раненная нога становилась вровень со здоровой. Ходить с «палочкой» стало проще.
Петра готовили к выписке, а он всё думал: «За что ко мне такое внимание?».
Всё легко объяснилось, когда пошёл подписывать «отходной» лист. Открыв дверь начальника особого отдела, Пётр сразу узнал того самого майора, что отправил его отмывать танк. На груди, теперь уже подполковника, красовалось четыре ордена и две медали.
«Получил-таки!» – с досадой подумал Пётр, встав по стойке смирно, обратился:
– Разрешите войти, товарищ подполковник?!
Тот неожиданно улыбнулся:
– А-а-а, герой?! Заходи, заходи!.. Меня-то узнал? – Пётр утвердительно кивнул. – Присаживайся!.. Время теперь мирное, торопиться некуда. – И наклонился, что-то поправляя «пёрышком» в карточке убытия.
Поднял голову, с силой зажмурил глаза, потянулся, провёл правой рукой по своей густой шевелюре.
– Не поверишь, устою от писанины, словно грузчик портовый!.. Вторая-то рука, – он дёрнул левым плечом, – сохнет. Мы же с тобой, Пётр Егорович, в одном госпитале лежали!.. А ты и не знал?.. – Он посмотрел на смущённого Петра. – А я был на твоём концерте. Смешно ты там… – Подполковник замолчал, его лицо, словно маска, не выражало никаких эмоций. – Ты-то молодой, у тебя ещё всё будет!.. А мне… – Он кивнул. – Как сапоги? Удобно?..
Пётр не ожидал такого оборота в разговоре. Стал благодарить.
– Пустое!.. Мне ведь заботиться не о ком. Один я остался… – Он выпрямил спину и бодрым голосом напутствовал:
– Держи свои документы, старший сержант, и давай… – подал руку, – к старшине, за полным расчётом.
Пётр уже открыл дверь.
– Да-а-а, чуть не забыл!.. На тебя было представление к медали!.. Только в этой суматохе не скоро она тебя найдёт. Да и найдёт ли!.. Ну, ступай!.. – Подполковник махнул рукой так, словно закрывал потаённую дверку «шкафа воспоминаний».
  – Постой!.. – Он хлопнул себя ладошкой по лбу.
Пётр вздрогнул, шагнул назад и медленно повернулся к начальнику.
– Должок за тобой!.. – Подполковник вновь указал на сапоги.
Увидев растерянное лицо своего протеже, он улыбнулся.
– Да не пугайся!.. Сегодня заезжая бригада артистов концерт давать будет. У них там маленький оркестр. Так ты, Пётр… Егорович, спой мою любимую песню о ямщике! Споёшь? А они тебе аккомпанировать будут. Я распоряжусь!..
Пётр приподнял плечи, развел руки:
– Разве что для Вас!
Тот кивнул:
– И добро!.. До вечера.
Пётр закрыл за собой дверь, облегчённо вздохнул и отправился к старшине. Там всё прошло быстро. Подготовили всё необходимое для дальней дороги. По всему видно, что «беседа» со старшиной была проведена, он суетился во все лопатки.
– Вещички мы здесь поставим, что бы завтра без лишней суеты. Всё, как надо быть! – На том и расстались.
Дело шло к вечеру. Пётр не находил себе места. Шутка ли, петь с настоящим оркестром, пусть даже с маленьким? Его привлёк шум за окном. Он прильнул к стеклу:
– Приехали?.. Ну вот, теперь не отвертишься!.. – Положил небольшой лист бумаги на подоконник и тонко оструганным карандашом стал записывать слова старинной русской песни о ямщике. «Лучше освежить текст в памяти, чем мыкать перед слушателями», – решил Пётр.
Его окликнули по фамилии, повернулся на голос. По коридору семенил короткими ножками большеголовый, чернявый гражданин в цивильном  костюме.  Он  ещё издали, начал быстро говорить:
– Это Вы будете петь?..
Пётр кивнул.
– Ну что же Вы стоите?.. Пойдёмте!.. Надо же с оркестром хоть начало отрепетировать!..
Подхватил Петра под руку, стараясь идти с ним в ногу, стал слегка прихрамывать, не переставая объяснять, кто за кем будет выступать и когда его выход.
Зал принимал выступление артистов благодарно. Овации. Свист. И вот объявили его, как отбывающего домой способного артиста и отважного солдата.
Пётр вышел красный от смущения, поклонился и замер, ожидая вступления оркестра. Всё произошло в нужный момент. В самом начале он даже не слышал своего голоса, но постепенно скованность прошла и перед глазами поплыла картинка любовной муки ямщика. И когда в финале пошли слова:

                Под снегом то братцы лежала она!
                Закры-ы-ыв сво-о-ои я-я-ясны-ые-е о-о-о-очи-и!..

Его голос ушёл в такую высь, что оркестр умолк, и Пётр заканчивал песню один на один с тишиной.
После громких оваций, он растерянно улыбался, не в силах произнести ни звука, кланялся. Так и ушёл молча, с блестящими от слёз глазами.
Шла вторая неделя пути. Пётр поменял очередной эшелон. Его обокрал его же сопровождающий, умыкнув вещмешок с подарками для родственников.
Вещи «добывались» из укромных мест запасливых хозяев. Отступая следом за войсками, а иногда и опережая их, зажиточные немцы зарывали в землю всё ценное, что не могли унести с собой. Причём разнообразием способов «хранения» они не отличались, поэму экспроприация проводилась достаточно просто.
Заморские вещицы: всяческие приспособления для благоустройства быта, яркая дорогая одежда – нашим солдатам были в диковинку. Поэтому они долго ломали головы: «Что же взять?! Вещмешок-то один!» Это офицеры высылали домой вереницу посылок. А им-то где такие деньги взять?!
Особенно Пётр жалел о «Вальтере» – маленьком пистолете, который однажды  его выручил:
  –  Хорошая была «машинка», – сокрушался он. – Если бы не «Вальтер», я бы из той «весёлой истории» не выкрутился!..
Пётр смотрел перед собой невидящим взором, а память восстанавливала события годичной давности.
Не первый раз его экипаж посылали в разведку, но тут они далековато углубились во вражеские тылы. Остановились оглядеться. Справа, за полосой кустарника горбилась возвышенность, слева накатанная дорога упиралась в край оврага. Вылезли из танка. Прислушались. Тишина. Только прошлогодняя трава шуршит.
– Давай, Петро, обследуй овраг, а мы на высотку поднимемся!.. – Повернулся ко мне командир. – Ты же у нас самый быстроногий! – Улыбнулся одними глазами и подтолкнул разминающего спину механика. – Что, отсидел седалище?  Ты, поди, ходить разучился?.. Всё в кресле сидишь, да за рычаги тягаешь!.. Пошли! – Они углубились в кустарник, придерживая ветки, чтобы их верхушки излишне не колыхались.
А я, пригнувшись, подкрался к краю оврага, лёг, потянулся вперёд и стал рассматривать черневшие, разбросанные во всю ширину оврага, остатки деревянного моста:
– Не пожалели фрицы динамита, такую махину в щепки разнесло!.. Ёк макарёк, в три жилы твою душу!.. – Сплюнул и как чёрная ящерица скользнул вниз.
Прогретый на солнце песок растекался в стороны, казалось, что он даже подталкивал меня вперёд. Так, на пузе, я доехал до обгоревших брёвен. Ну, а на их фоне мой чёрный комбинезон и в бинокль не рассмотреть! Так что пересёк овраг без особых проблем.  И, пригнувшись, побежал вдоль грунтовки. Бегу, поглядываю по сторонам, и… чуть не столкнулся с немцем. Он стоял без кителя в нательной рубахе у края дороги и справлял малую нужду.  Я опешил. Смотрю на его довольную рожу и не знаю, как поступить. Растерялся.
А тот, удивлённо вскинув брови:
– Ка-амра-а-ат, ком, комен зи!.. – И манит рукой. – Шнапс тринкен, ком!..
Я положил руку на ППШ, но из травы поднялись ещё две фигуры, в кителях, но без штанов, и, не говоря ни слова, как саданут из автоматов над моей головой. Я резко присел и в один прыжок оказался по ту сторону дороги. Перекатился через левое плечо и затих. А они гогочут:
– Зольдатен, русиш водка, тринкен! Дафай, дафай! Ком!.. Шнель, шнель, потораплифайся!.. Хо-хо-хо!
– Ну, в вашу грёбаную душу и её святителя! – прохрипел я, задыхаясь от злости, в большей степени на себя. И чесанул по ним из ППШ. Они залегли. Я снял шлемофон, надел его на ствол автомата, приставил к стволу куста, так чтобы он чуть выглядывал из травы, перекатился ещё пару раз влево. Немчура, не заставила долго ждать:
– Ифа-а-ан, ста-афа-айсь! – и чуть приподнялись, посмотреть на мою реакцию. – Стафайсь, Ф-фаня! – но мой шлемофон молчал. Они переглянулись, оперлись на колено, чтобы подняться.
И, тут «Вальтер» сделал своё дело.
Солнечными зайчиками поблёскивали начищенные пуговицы и пряжки, а их хозяева облегчились в последний раз…
– Получили-таки своё, сволочи!..
– Что?.. – Встрепенулся прикорнувший рядом матросик.
Пётр через плечо посмотрел на него и успокоил:
– Спи, браток!.. Скоро дома будем!..
Матрос опустил голову на маленький чемоданчик, лежавший на его коленях, смешно почмокал губами и уснул.
Теплился рассвет. Пётр так и не сомкнул глаз. Ногу раздирало, тянуло  сухожилие, спасу нет!..
– Наверно, погода меняется!.. – успокаивал он сам себя.
Одно радовало: паровоз уже несколько часов натужно тянул длиннющий состав по алтайской земле.
Но вот раздались протяжные гудки, и поезд, заскрежетав тормозными колодками, остановился у какой-то станции. Народ хлынул из вагонов кто за кипятком, кто подтовариться.
Пётр не спеша умастился на пол у распахнутой настежь двери теплушки и свесил ноги. Апрельское солнце приятно пригревало. Он мечтательно прикрыл глаза, представляя себя идущим по деревне.
Опять раздался протяжный гудок, вагоны, подталкивая друг друга, медленно набирали ход. Теплушка вновь наполнилась разномастными пассажирами.
– Подвинься, раззява!..
Пётр вздрогнул. Рядом с ним плюхнулся солдат. Котелок в его руках дёрнулся, и на руку Петра плеснуло кипятком.
– Ты чё творишь?! – Пётр всем корпусом развернулся к соседу. – Вовка?! – изумился он.
Володя, хитро прищурился.
– А я тебя ещё на той станции приметил. – Мотнул он головой. – Думал по вагонам перебраться, а потом решил потихоньку подсяду на следующей остановке.
– Ничего себе!.. Потихоньку!
Друзья рассмеялись и обнялись.
– Вовка, ты почему опять в погонах?
– Да военком – сука такая, всё ходил и ныл: «Почему не в армии?» Я ему корочки по инвалидности сую, он не верит и зудит: «Какой ты инвалид! Армии водители нужны!.. Сколько отвалил за справочку?» И смеётся, гнида!.. Так и отправил меня дослуживать. А когда документы, подтверждающие мою инвалидность, пришли в Военкомат, он начал ходить к моей матушке и требовать, чтобы я к нему пришёл: «Куда сына дела! Я его под трибунал подведу, он не встал на воинский учёт! А это уголовная статья!.. Сгною в лагерях!». Эта сволочь пьяная, даже не вспомнил, что меня в армию упёк. Приеду домой, зарежу! – Желваки на Вовкиных скулах перекатывались волной. – Мама ему мои письма из армии показывает. А он одно талдычит: «Посажу!».
– Ладно тебе, расскажи лучше, как выпутался?
– Да насилу. Служил, служил, а потом думаю: «А чё я пенсию не получаю?.. Матери бы высылал!» Пошёл в финчасть, спрашиваю:
– Как бы мне пенсию получить?!
Начфин, глаза выпучил:
– Какая тебе пенсия, солдат?..
– По инвалидности, – говорю!..
А, он мне:
– Инвалид?.. Сиди, дома!..
Я ему:
– Ну, так отпустите! 
Тот прищурился:
– А кем ты служишь?..
– Водилой! 
Он на меня посмотрел поверх очков:
– Водители нам нужны!.. Иди, служи дальше!
– Пошёл. А куда деваться?.. Иду, матерюсь. А тут целая орава – полковники, майоры вокруг генерала вьются. Проверяющий. Ну, я им козырнул кое-как, дальше иду. Слышу:
– Боец! Бегом сюда!..
Подошёл.
– Ты как приветствуешь старших офицеров?!
С генерала чуть папаха не упала, морда красная, глаза сверкают, убить готов. Ну, я приподнял руку насколько смог.
– Издеваешься?! Из какой части?..
Я не сдержался, засопел и с вызовом:
– Автобат, а издеваетесь Вы!.. – И сую ему под нос инвалидское удостоверение. – Рука у меня дальше не поднимается, третья группа инвалидности. Могу идти дослуживать?!
– Подожди!.. – Генерал развернулся к офицерам, потряхивая моими корочками. – И много у вас таких?..
Те растерянно пожали плечами, мол, не понимают, как такое получилось. 
– Завтра же чтобы его в части не было! – Подал мне удостоверение. – Иди, собирай вещи, солдат! – И руку протянул.
Вот такая, брат, история. Не все начальники сволочи. А как ты, Петруха?
Пётр ответил не сразу. Он наклонился вперёд, что-то выглядывая  вдалеке.
– А я приехал!.. Вон моя станция, ещё двадцать верст и, дома. Помоги, Вовка, собраться. Всех сборов было – тощий вещмешок, да костыль.
 Вновь протяжный гудок. Застучали, натыкаясь друг на друга вагоны. Состав остановился. Володя помог Петру спуститься на подтаявшую насыпь. Друзья распрощались во второй раз:
– Бывай здоров, Вовка!..
– И ты не хворай!
Обнялись. И теперь уже Пётр уходил, не оглядываясь, упираясь на костыль. Осторожно ступая здоровой ногой по гравийной насыпи, он время от времени поглядывал на медленно приближающуюся платформу.
Там народ метался вдоль вагонов, выкрикивая, выспрашивая, в надежде  хоть что-то узнать о своих, ещё не вернувшихся домой, солдатах.
Петру пришлось сделать немалый крюк, чтобы обогнуть суетящуюся толпу. Добравшись до здания вокзала, прислонился к деревянной стене. Она прогрелась на солнце и теперь отдавала своё тепло его взмокшей спине. Он прикрыл глаза. Раздражала ноющая боль. Берцовая кость раненой ноги была собрана из мелких кусочков. Казалось, они враждуют, отгораживаясь друг от друга хрящевыми наростами. Плотнее сжал посиневшие губы, жадно вбирая воздух раздутыми ноздрями. Мысленно Пётр уже был в своей родной деревне, но до неё ещё предстояло добраться.
Уже скрылся из виду состав. Людей на перроне стало значительно меньше, но он всё ещё не решался оторваться от тёплой стены вокзала.
– Ну-у!.. Петруха!.. Пошли?! – Скомандовал сам себе и, заскрипев зубами, навалился на костыль.
Более часа пробирался он на окраину посёлка, там был перекрёсток, как в сказке, на три стороны, ему нужен был средний. С нефтебазы, что напротив МТС, возили бензин, иногда через его деревню.
Пётр стоял у края дороги, ожидая попутки. Мимо него проезжали гружёные подводы, волокуши с сеном, пролётки с местным начальством. Он втянул голову, как черепаха в панцирь, пытаясь укрыться от влажного апрельского ветра, но старенькая шинель не очень-то грела. Никто не останавливался. Странно. Шёл второй мирный год. Такое безразличие к инвалиду ему было непонятно. На фронте его давно бы подобрали. Даже на штабной машине, потеснились бы.
– Что стало с людьми?.. – недоумевал Пётр.
Толи от холода, толи от усилившейся боли его стало мутить. Чувствуя, что теряет сознание, он просто упал в проезжавшие мимо сани. Когда пришёл в себя, узнал, что это почтарь. Ему не положено брать попутчиков, но раз уж так получилось, почтальон взял на себя грех – довезти до места, благо ему было по пути. За разговорами доехали быстро. Расставались уже друзьями.
Пока Пётр надел вещмешок, пока перебрался через подтаявший гребень дороги, от крайних домов к нему уже бежали люди, выкрикивая:
– Петря-я-а!.. Петря-я-а вернулся!..
– Вот черти вятские, рассмотрели!.. Ну, здравствуй, деревня – моя большая родня!..
Пётр утёр рукавом выступившие слёзы и шагнул навстречу землякам.

* * *
А Володю ждала ещё одна неожиданная встреча.
Матросик, дремавший обхватив свой чемодан, встрепенулся, вытянул свою худющую шею, сморщился, прислушиваясь к чему-то, и вдруг ощерился счастливой, детской улыбкой:
– Во-овка-а!.. Чертя-яка-а!.. Ты?..
Володя тем временем кричал вслед уходящему Петру, напоминая, что их девчата заждались, и про детей, чтобы не менее трёх, оглянувшись в пол-оборота, отмахнулся:
– Извини, брат, не узнаю!..
– Напрягись!.. Ну!.. В «Центральном парке» мы девчат не поделили. Та ещё драка была!.. Ну!..
– Мишка, ты, что ли?..  – не поверил своим глазам Володя.
– Ну да, я и есть!.. – матросик блеснул зубами.
– Улыбку помню, а так бы не узнал!.. Ты вроде посправнее был?
– Был, был!.. – оживился Михаил. – Да и ты был помордатее!..
Парни засмеялись и обнялись.
– Здорово, Мишка!.. Как в матросы-то попал?.. – удивился Володя.
– Так я же ещё у нас, на Оби, матросом на буксире ходил, а потом в метриках восьмёрку на шестёрку подскрёб, и стал с двадцать шестого года рождения. Меня без проблем на Северный Флот и определили!.. – Вновь ощерился, оголив свои красивые зубы.
– Ранения были?.. – протягивая товарищу кисет, поинтересовался Володя.
– А то!.. Два раза тюкнуло. Я же на тральщике ходил. За нами немецкие лётчики «ассы» охотились, «мама не горюй!», из-под воды тоже доставалось!.. Нормально!.. А ты то сам как?..
– Всяко было!.. По мне били с воздуха и с земли!.. Выворачивался!.. Правда, полуторка – это не мотоцикл, увернуться трудно, но жить захочешь…
– Зацепило?.. – догадался Миша.
– Не без того!.. Но это хрен с ним!.. – Сморщил нос Володя. – Как девчат делить будем?.. Опять драться?! – Он хитро прищурился.
– Зачем драться, когда договориться можно!.. Твои все кто на Прудских живёт, мои – нагорные!.. Ну, а если кто попутает, с того бутылка!
– Годится!.. – согласился Володя. – Только чует моё сердце, что сопьемся мы с тобой, дружище!.. Ох, сопьёмся!..
Оба почесали затылок. Раздался протяжный гудок паровоза.
– К Барнаулу подъезжаем... – грустно обронил Миша. – Разбежимся по домам. Увидимся ли?
– Должны, когда парк откроют!.. – успокоил товарища Володя.

* * *
 Вовку-Беса и Петра судьба больше не свела. Каждый прожил свою жизнь,  хотя и в одном городе.
С Володей познакомился я, когда после службы в армии осваивал профессию наладчика обувного оборудования на фабрике, что была на улице Пролетарской №128.
У нас в бытовке наладчик шестого разряда гордо именовал себя, и не без основания, механиком. И вот к нам устроился новый механик. Он спустился в мастерскую, в полуподвал, оглядел присутствующих тёмными пуговками глаз, не найдя ни одного знакомого лица, изрёк:
– Володя! – Его басовитый голос не соответствовал поджарой, невысокого роста фигуре.
Я спросил:
– А по отчеству?
Он зыркнул на меня.
– Ещё чего!.. Мы вместе работать будем, ещё не раз из одного стакана выпить придется. Сказал, Володя – и всё!.. 
Володя каждому из присутствующих пожал руку. Но держался впоследствии особняком и был постоянно под «лёгким градусом».
Однажды, благодаря своему громогласному голосу, он спас человеку жизнь.
Возвращался Володя после работы домой и у телефонной будки встретил соседку. Та заливалась слезами. Спросил, в чём проблема. Оказалось, что бедолага уже несколько раз вызывала скорую помощь, а она всё не приезжает.
– Сын совсем плохой!.. Вот-вот помрёт!.. А они не едут!.. – причитала женщина по детски тонким голоском.
Володя снял трубку, набрал номер скорой помощи и своим зычным басом обложил их, не стесняясь в выражениях так, что диспетчер, принимавший вызов, испугавшись, икнула.
Но машина приехала через шесть минут. Парня спасли. С тех пор Володя желанный гость в их доме.
– Уж они каждый раз угощают меня от всей души!.. – самодовольно улыбался спаситель.
Найдя в моём лице благодарного слушателя, Володя рассказывал о себе: военные истории; и как чудил на мотоцикле; как бегал с ножом за тем самым военкомом в его кабинете; как у директора обувной фабрики, которая находится на улице Анатолия, несколько раз выигрывал в шашки отгулы. Выходной день в ту пору был только в воскресенье, а он строил дом. С этим же директором была связана ещё одна интересная история.
Сломалась директорская «эмка», а ему надо было в горбольницу.
– Вовка, докинь до больницы!.. Срочно надо!..
– Садись!.. – Володя завёл свой мотоцикл, двигатель был форсирован, «дури» хоть отбавляй. – Держись крепче!.. – И, с пробуксовкой, рванул с места.
Асфальта на наших проспектах тогда ещё не было. Дорога шла по песку и в гору, поэтому Володя выжимал из движка всё  – без остатка.
Всю дорогу директор свободной рукой колотил гонщика по хребту и орал дурнинушкой:
– Вовка, стой!.. Сто-о-ой! – Дальше шли шестиэтажные маты.
До больницы домчались за четыре минуты.
Директор соскочил с заднего сиденья, отбежал метров десять и повторил всю тираду, из которой можно озвучить лишь:
– Чертяка!.. Бес!.. Сволочь!.. Только появись на работе!! – Дальше шла непереводимая фольклорная импровизация.
Вторая запомнившаяся мне история произошла с ним в Киеве, куда он приехал к своей сестре, которая осталась там после участия в восстановлении города из разрухи. Надо сказать, что дело происходило в хрущёвскую оттепель. А получилось так.
Володя в силу своей неусидчивости вышел прогуляться. Лето. Жара. А тут пивная. Зашёл. Выпил пива, графинчик водочки, дальше больше, с кем-то заспорил, а голос у него далеко не детский. Вот вам и «здравия желаю», спрашивают:
– Ваша фамилия?
– Хрущёв!.. – в пивнушке все притихли.
– Ах, ты ещё и Хрущёв?! – и упекли его в кутузку.
Хорошо, у кого-то из «побратимов» нашёлся огрызок карандаша и бумажка. Он написал записку сестре и через решетку бросил послание игравшим у дороги мальчишкам. Благо, окно выходило на улицу. Один из пареньков согласился помочь, за рубль.
Когда сестра принесла его паспорт, милиционеры пошли на уступку, потому, что по паспорту он – Владимир Семёнович Хрущёв.
Пётр и Володя ушли из жизни в один год. Мишка-матрос двумя годами позже. Но причина у всех была одна – они слишком упорно «заглушали» мучавшие их воспоминания. И, заглушили, на пятьдесят пятом году жизни.
Учёные утверждают, что человеческий организм рассчитан на сто двадцать – сто сорок лет.  Значит, они ушли совсем молодыми… мальчишки.

                Барнаул. 2007- 2009г.г.