Старые часы

 Одно из самых первых воспоминаний детства - как это было давно! - мне чуть больше трех лет, но меньше четырех, свой четвертый день рождения я помню гораздо яснее...

Итак, мне три года, мама торопится на работу, кормит меня манной кашей. Я капризничаю, верчу головой, липкой кашей перемазано все, даже затылок. Наконец, выбившись из сил мама говорит:
-Если сию минуту не съешь все, что осталось на тарелке - я остановлю часы и они перестанут отбивать время!
Через минуту каша была кончена, лицо вымыто.
И в этот момент в наших старых настенных часах зашелестел какой-то механизм и часы размеренным звоном отбили девять ударов, а я вскочил и захлопал в ладоши...

Как я сейчас понимаю, в том 1937 году была единственная ценная вещь в нашем доме -
часы моего дедушки Исаака. Дедушка умер задолго до моего рождения и часы получил в подарок в день своей свадьбы в конце 19 века. Это были швейцарские стенные часы с эмалевыми маятником и циферблатом, с римскими цифрами по кругу, в резном деревянном футляре ручной работы с розетками и башенками и мама заводила их раз в неделю. Они висели рядом с моей комнатой и без привычного тиканья я не мог уснуть...

Над моей кроваткой повесили новый коврик. В духе времени там были изображены дети в красных галстуках, идущие строем с барабанами и флагами, а внизу стихи. Мне прочитали это творение безвестного гения и я тут же запомнил наизусть.
Буквы я уже знал, через несколько дней буквы сложились в слова и я с восторгом закричал :
-Мама, мама, я уже умею читать!
-Ты выдумываешь...
-Нет,я умею, вот послушай!
И я уверенно прочитал шедевр поэзии:

"Есть у нас красный флаг,
Он на палке белой.
Понесет его в руках
Тот, кто самый смелый!

Барабанщиком пойдет
Тот, кто самый ловкий
Он нам четко отобьет
Шаг на тренировке!"

Вечером пришла тетя Сима, мамина сестра.
-Вовочка уже умеет читать! - похвасталась мама.
-Не может быть! Вот прочитай, что написано большими буквами? - и она протянула мне свежую газету.
Я стал читать заголовки с трудом продираясь через незнакомые слова -
-Истребить врагов народа! Изменникам и убийцам нет пощады! Уничтожить бешеных собак!
-Умеешь, умеешь... - и тетушка вырвала из моих рук газету. -
Тебе еще рано читать такие слова. Почитай лучше книгу, я принесла тебе подарок - и она протянула мне большую книжку с картинками.
На обложке была надпись "Агния Барто. Игрушки"
"Наша Таня громко плачет, уронила в речку мячик.
Тише,Танечка, не плачь, не утонет в речке мяч." - прочитал я.
-Молодец, это и читай...

До четырех лет я не знал отца. Во дворе и в детском саду у всех детей были папы, а у меня не было.
-Где мой папа? - спрашивал я у мамы. Мама отвечала -
-Папа в командировке, может быть, скоро приедет - и глаза у мамы заполнялись слезами...
После работы и до поздней ночи мама шила и примеряла платья незнакомым теткам, тетки гладили меня по голове и говорили " Бедный сиротка"...
Во время своей работы, пока я не засыпал, мама пела одну и ту же песню, которая прерывалась рыданиями и навсегда осталась в памяти:
Кари глазки, где вы скрылись?
Мне вас больше не видать!
Куда скрылись, удалились
И навек заставили страдать...
Я спрашивал ^
-Мама, почему ты всегда плачешь? Не пой эту песню, не хочу, она плохая!

В день моего рождения, 3 июля 38 года когда мне исполнилось четыре года, мама ночью испекла красивый пирог и утром я с нетерпением ждал, когда соберутся гости и можно будет его попробовать.
Через окно я увидел на нашем крыльце чужого дядю в старом теплом пальто, хотя был жаркий день. Он зашел, подхватил меня на руки.
На глазах у него появились слезы и беззубым ртом он сказал -
-Вовочка, какой ты большой вырос!
Я вырвался, встал на пол и спросил -
-Где твои зубы?
-Я был в командировке и там их потерял...
На голоса из кухни вышла мама, обняла незнакомца и сказала
- Это твой папа...
В нашей семье еще долго вспоминали подробности моей первой встречи с папой...

Через много лет, уже после смерти Сталина, когда я был студентом, отец мне рассказал, что его арестовали в конце 35 года, еще до большой чистки - по чисто хозяйственному делу и он сидел в тюрьме по ул. Володарского в Минске.
Все было очень просто. Отец был небольшим начальником в отделе снабжения стройтреста. Своевременно не разгрузили вагоны со стройматериалами, что-то разворовали, железная дорога выставила крупный штраф и еще более мелкий начальник написал донос на отца, хотя сам был виноват.
На первых допросах следователь требовал признания и выбил папе передние зубы, а уголовники в камере добавили. Но отцу просто не в чем было признаваться и избиения продолжались... Потом поменяли следователя, потом еще раз. А затем о папе просто забыли...
Не вызывали на допросы, не было суда, не давали свиданий, но передачи принимали - и так продолжалось до 38 года, видимо, у "органов" была более серьезная работа.
В начале 38 года что-то поменялось, допустили адвоката, нашлись новые документы и свидетели, часть воров поймали. Состоялся суд и постановил "по всем статьям оправдать, из под стражи освободить в зале суда". Последнюю фразу я помню с детства, ее часто повторяли дома. По тем временам оправдание было большой редкостью. Отца не только оправдали, но и восстановили на прежней работе и во всемогущей ВКП(б).
Через несколько дней папа заметил что наши старые часы не ходят - на радостях их просто забыли завести...

Шло время. Я помню эти предвоенные годы, как период безмятежного счастья!
Прекратились тоскливые мамины песни о карих глазках. Папа и мама работали. Меня водили в детский сад. По выходным мы с папой гуляли, ходили в парк Горького, в кино на детские сеансы.
Я помню детский сад. Воспитательницы много рассказывали о мудром товарище Сталине, лучшем друге детей. Он живет в Кремле, ночью не спит, а только курит трубку и думает о маленьких детях...
Почему-то в саду мы не разучивали стихи Барто, а пели какие-то непонятные марши, призывавшие не учиться, не работать, а с кем-то воевать.
"Заводы, вставайте! Шеренги смыкайте!
На битву, на битву шагайте, шагайте!
Проверьте прицел, заряжайте ружье!
На бой, пролетарий, за дело свое!"

В 41 году счастливое детство закончилось...
Я писал о начале войны в рассказе Чугунок картошки.
Мы с мамой ушли пешком из горящего Минска 24 июня 41 года без вещей, продуктов и денег и, конечно, оставили знаменитые часы. Я научился засыпать не только без их тиканья, но и без ужина, а часто и без обеда...

Годы войны мы прожили в эвакуации недалеко от Красноярска в маленьком рабочем поселке.
Отец работал в отделе снабжения на небольшом оборонном заводе. Мама - в швейной мастерской. Жили, как все.
Рядом с заводом была зона за колючей проволкой и комендатура, на заводе работали исключительно заключенные, кроме начальства и небольшого числа вольнонаемных инженеров и специалистов.
Каждое утро по дороге в школу я видел унылые серые колонны под конвоем, бредущие на работу. Видел как страшно били конвойные прикладами и травили собаками молодого парня, пытавшегося бежать... В другой раз я возвращался из школы с мальчишками и на наших глазах заключенный-бригадир избивал двух зеков лопатой, пока они окровавленные не упали на землю, а потом еще долго, матерясь, пинал ногами в валенках с галошами...

В конце 45 года отец добился возвращения в Минск на свою старую работу в стройтресте.
Город лежал в развалинах. Наша старая квартира по улице Коллекторной входила в район гетто.
Все оставшиеся в оккупации родственники были расстреляны, наш дом сгорел.
Вначале нас подселили в комнату к другой семье. Затем дали комнату в коммуналке. Ни мебели, ни вещей не было. Приспособили какие-то матрасы и доски вместо стола. Но так жили все... Через какое-то время отец от работы получил отдельную квартиру.

Мама нашла несколько знакомых белорусских женщин с нашей улицы, переживших оккупацию, их она обшивала до войны. Они рассказали маме о судьбе наших родных, и о том, что нашу квартиру с разрешения фашистов разграбил местный полицай, по фамилии Жмуркин. Он принимал участие в расстрелах евреев в гетто и не успел бежать с немцами.
После освобождения города Жмуркина арестовали, судили и дали срок.
По улице Шорной, снаружи от забора из колючей проволоки, где проходила граница гетто,
остался дом полицая и жила его семья. Бывшие заказчицы рассказали,что там стоит вся наша мебель, а на стене висят наши старинные часы!

Отец не стал подавать заявления по инстанциям. Он взял на работе грузовик, пригласил знакомого лейтенанта милиции в форме и без всяких ордеров и бумажек однажды вечером мы всей семьей поехали проводить "экспроприацию экспроприаторов", как еще давно писал дедушка Ленин.
Меня взяли с собой как дополнительного независимого эксперта, типа "устами младенца глаголет истина"...
Как я сейчас понимаю, это было совершенно незаконное дело. Для изъятия вещей нужно было решение суда, ордер от властей или что-то еще. Но в то время все остававшиеся в оккупации
автоматически подпадали под подозрение и боялись сказать что-то против людей в форме.

В квартиру вошли толпой и сразу увидели наш старый славянский шкаф, громоздкий буфет, никелированную кровать... с тумбочкой, хотя сценарий боевика "Подвиг разведчика" еще не был написан...
На стене, напротив двери висели и мирно тикали наши старинные часы.
Отец с лейтенантом прошли вперед.
Отец спросил у вышедшей к нам женщины -
- Вы знаете кто мы?
- Наверное, хозяева мебели...
- Выгружайте все из шкафа и буфета.
Собрались соседи. Стояли молча, угрюмо глядя, как отец с водителем разбирают и выносят вещи.
Один мужик попробовал сказать :
-Эти вещи евреи нам сами отдали в обмен на продукты, что мы им носили в гетто.
Отец резко ответил :
-У нас есть свидетели, знающие, что Жмуркин лично расстрелял наших родственников, а потом ограбил нашу квартиру и вывез мебель. Лучше тебе помолчать, а не защищать фашистских прихвостней. Или ты хочешь, чтобы тобой занялось НКВД?
Вперед вышел лейтенант, достал блокнот из полевой сумки.
-Как твоя фамилия? Где ты живешь?
-А я что? А я ничего, просто так сказал... -стушевался заступник, отодвинулся за спины и тихо вышел. Остальные тоже разошлись по-одному.
В дальнейшем обошлось без эксцессов.
В течении нескольких послевоенных лет, даже в новой квартире мы пользовались нашей мебелью, уцелевшей в огне войны и гетто.

Вещи были долговечнее людей...

Когда я стал старше, отец мне как-то сказал :
-Вова, береги часы. Если они пережили войну, гетто, уцелели и вернулись к нам - это хороший знак для нашей семьи. Часы ходят - и мы живем...
Шли годы. Отец безвременно умер в 1957году. Часы исправно отмеряли время и отбивали целые часы и половинки.
Но наш раритет я не сберег.

В 1991 пришло время покинуть землю, где столетиями жили, работали и умирали наши предки, где мы и наши дети родились, учились и работали... За десятки лет интенсивной работы мы не нажили ни денег, ни дорогих вещей. Для меня ценной вещью были старинные часы,
уцелевшие в огне войны и как память об отце и дедушке.
Оказалось, чтобы вывезти часы за границу нужно специальное разрешение Министерства Культуры. Ну что ж, нужно, так нужно. Я снял часы со стены, уложил в сумку и пошел по указанному адресу.
В этот день очередь была небольшая, через час я вошел в комнату, развернул часы. Сидящая за столом дама бегло их осмотрела и заявила кратко -
-Антиквариат. Вывозить за границу запрещено. Достояние белорусской республики.
Это была неожиданность.
- Причем тут республика? Какое достояние? Это часы моего деда! Ему их подарили
на свадьбу больше ста лет назад. Тогда не было ни советской власти, ни республики, а была Российская империя!
-Я неточно выразилась, достояние белорусского народа.
-Мой дед был еврей.
-Но жил он среди белоруссов!
-И это повод, чтобы отобрать у меня часы?
-Никто часы не отбирает. Пользуйтесь сами или продайте, но к вывозу они запрещены.
-А если я сломаю часы у вас на глазах?
-Зачем ломать ценную вещь? Я могу купить часы у вас частным образом за приемлемую цену.

Ломать часы я не собирался, а продавать наглой бабе, наживавшейся на уезжающих евреях ,я не хотел. Но искать покупателей было уже некогда, виза кончалась через несколько дней и дел еще было много.
Друзья советовали часы разобрать, детали разложить между вещами и так вывезти. Но я ехал с больной женой и возможные неприятности на таможне мне были совершенно не нужны.
Я пришел домой, рассказал жене.
-Вова, не ищи покупателей, давай подарим часы на память нашей пациентке Олечке, пусть вспоминает евреев, когда-то спасших ей жизнь!
С Олечкой у нас была связана примечательная история.

В средине семидесятых ранним воскресным утром нас разбудил резкий звонок в дверь.
Мы никого не ждали. Я натянул брюки, открыл - это была соседка из верхней квартиры.
Над нами жила молодая пара с дочкой Олечкой лет пяти и бабушкой. Встечаясь на лестничной клетке мы здоровались - и только. Нам было некогда общаться с соседями...
Всегда аккуратно одетая, сейчас молодая соседка была в мятом халатике, волосы растрепаны, лицо в слезах.
-Что случилось,Надежда?
-Доктор извините я так рано Олечка выпила какие-то таблетки из бабушкиной тумбочки сейчас ей плохо и Скорая не едет зайдите к нам.
Все слова она выпалила без остановки на одном дыхании.
-Сейчас иду, только оденусь. Тамара,я в 37-й квартире, там отравление, поднимись, зайди тоже - сказал я жене.
Я схватил свой фонендоскоп и бегом поднялся наверх.
-Какие таблетки она проглотила? Покажите упаковки.
Бабушка протянула пустые конвалюты, я прочитал "Элениум" - транквилизатор и "Ноксирон" -
снотворное.
-Сколько там было таблеток, быстрее вспоминайте!
-Меньше половины в каждой кробочке, я день одну, день другую...
...Для пятилетнего ребенка хватит и половины, нельзя терять время...-подумал я.
-Когда она проглотила?
-Минут десять, скушала таблетки и прибежала показать...
-Что делали?
-Надя воду давала пить, но рвоты не было, потом Скорую вызывала, не дозвонилась и к вам побежала - сказала бабушка.
Я повернулся к Олечке, она лежала вялая, глаза полузакрыты, ее тошнило, но рвоты не было...
-Еще банку теплой воды! - крикнул я бабушке.
Она сразу подала мне воду, уже приготовила...
-Пей, Олечка,пей!
-Не хочу ! - она закашлялась и заплакала, но рвоты не было...
Я поднял ее за ноги вниз головой, встряхнул, положил животом себе на колено, вложил ей два пальца в рот поглубже и слегка надавил на спину - она вырвала, но немного. Я посмотрел - в рвотных массах таблеток не было видно...
Снизу прибежала Тамара.
-Томочка, звони на Скорую старшему врачу по прямому номеру, сейчас пересменка, диспетчера могут не брать трубки, объясни ситуацию, пусть переадресуют сюда токсикологов, если они на выезде или пришлют любую другую бригаду!
Мы оба долго работали на Скорой и знали детали...
Тома схватилась за телефон, а я подумал секунды три.
-...Если ждать Скорую, таблетки успеют всосаться и мы потеряем девочку. Единственное лечение в этих условях - срочное промывание желудка. Нужен зонд с воронкой. Зонда нет. Значит, надо что-то приспособить...
Я огляделся. На подоконнике увидел альбом для рисования, выдрал лист плотной бумаги.
...Воронка есть...
-Бабушка, дайте ножницы , немного подсолнечного масла и варенье, варенье есть?
Все взглянули на меня удивленно, но бабушка подала масло, ножницы и вазочку с густым клубничным вареньем.
Я свернул узкую большую воронку из альбомного листа, обрезал края и кончик, сорвал резиновые трубки с фонедоскопа, промазал бумагу вареньем, свернул, вклеил трубку тем же вареньем,смазал резину маслом - одноразовый зонд с воронкой готов!
Усадил девочку на колени молодому папе, он держал ей голову и давил на щеки, мама держала руки, Тамара - ноги, а я вставлял импровизированный зонд в пищевод.

Зонд был вставлен с первого раза, я влил около литра воды, наклонил Олечке голову, рвота хлынула фонтаном через зонд и мимо зонда, а в тазике мы увидели целые и полурастворенные таблетки...
Я посмотрел на часы - все водные процедуры заняли около 20 минут. Еще через 15 минут приехали токсикологи, промыли еще раз желудок настоящим зондом и увезли Олечку с мамой в больницу.
Через 4 дня ее привезли домой вполне здоровой...

С тех пор стоило Олечке увидеть во дворе меня или жену,она срывалась с места и громко
кричала -"Здравствуйте, дядя доктор!" или "Здравствуйте, тетя доктор!", а родители года три-четыре в годовщину этого случая приносили нам большой букет цветов.
К моменту нашего отЪезда Олечка была угловатой голенастой девицей лет пятнадцати. За день до отлета самолета на Варшаву я занес соседям часы и сказал :
-Пусть останется у Олечки на память о евреях в Израиле, когда-то спасших ей жизнь...

Я не был в Минске уже больше 20 лет.
Может быть и сейчас старые часы висят на стене в квартире этой белорусской семьи и медленно отбивают быстротекущее время...

Сейчас Олечке, наверное, лет тридцать пять...