За родину, за Сталина!

Деда Тимоху Полуярцева арестовали…Восемьдесят семь лет, фронтовик, старообрядец. Бабка Гаша, ровесница его, ехидно-ехидно глядит на меня со двора, опершись на штакетину, и уверяет:
-Вот прям вывели при медалЯх – и у машину с решетками. Поди – расстреляют.
-Да за что ж его, баба Гаш?
Ехидная-ехидная опирается дряблым локтем прямо на острие планки и кладет голову на кулачок:
- Дык спалил наш святой черт морячка. Ты шо, не слыхал, что с морей вернулся Лёнькя Митрохин? Приплыл весь такой в погонах, рубаха в полоску.
Женщина открывает калитку, выходит и садится на скамейку к полисаднику. Я присаживаюсь рядом. Она бездумно разглаживает на коленке в длиннющей старой юбке районную газету, что попутно достала из ящика у калитки. И тут же хлопает по коленке меня:
- А этот, старый дуралей… При медалЯх, при параде. Схватил канистру, облил углы Лёнькиной столбянки, а потом как закричит на увесь хутор : «За родину, за Сталина!» - да и спичкой чирк – оно и занялось. Лёнькя выскочил у одной полосатой рубахе, а тот его – за грудки. И опять : «За родину, за Сталина!» И смех, и грех. Ну, теперь точно расстреляют. Да и Лёнька Митрохин так сказал. И сам Митроха тожа.
-Да за что ж он его, баба Гаш? Они ж вроде как и родня какая-то?
-Родня. Лёнкина мать была золовкой у Тимохиного двоюродного брата. Да Юрас одноногий, можа помнишь? Хотя куды тебе! Ты скока ж лет, как закатили с хутора?
-Да уж больше сорока.
- Да за ети годы любая родня врагами становицца. Ты, небось, не помнишь, шо и я табе двоюродная тётка?
-Ну, как же, помню… Так за что он Лёньку сжёг, старик этот?
Бабка Гашка шустро окинула улицу глазом:
-А ты у Лёньки и спроси сам. Вон он идя. У полосатой рубахе.
И впрямь – на всей маленькой улочке сидели под кронами только мы с бабой Гашей – вот он к нам и причалил. Долго глядел на меня , прижмуривая то один, то другой глаз. Потом сказал, прицелившись пальцем, как пистолетом:
-Вовка Калупет?
Я поднялся, и мы обнялись со старинным другом. Если бы встретились в другом месте – ни за что не узнали бы друг друга. А тут- поди ты: сопливый пацан из моего детства вырос в пузатого и кудлатого мужчину с лицом, донельзя изрезанным глубокими морщинами. С лицом, сказать точнее – похожим на лежалое яблоко.
-Не, на печёное, - с хохотком поправил старый друг и сел рядом со мной:
-Шо пишут, баба Гаш? – спросил, указывая глазами на газету в ее руке.
-Да пишут, шо ты Тимоху Полуярцева в турьму посадил. Тока не сказано, за что. Может – нам тут с племенникам выложишь, как на духу? А то по хутору уже черти што говорят.
-Да спьяну он, Тимоха…
-Не бреши! Он смолоду эту гадость не пил, ему вера не велит.
-А что брешут-то? - Лениво, но с затаенным напряжением переспросил отставной мичман.
-Ды вродя вы поштальоншу не поделили…
Ленька засмеялся коротко и нервно:
-Тоже мне соперник. Оно уже и я по этому делу поистерси, хошь и на тридцать лет моложе Тимохи. Не, тут другое…
В доме у бабки Гаши что-то коротко хлопнуло, хлопок взметнул её со скамейки:
- И-и… газ забыла, дура старая !- и она побежала к крыльцу. Из раскрытого окна потянуло приятным дымком.
-Во-во, беги, а то фляга взорвется, - глядя ей вслед, хохотнул Лёнька и поднял оброненную ею газету. Прочитал на первой странице: «Награда нашла героя»
-Ну, ты погляди – и тут Тимоха поперёд батьки в пекло влез! Это ж мне должны орден вручить к 9 мая, уже и телеграмма есть из штаба. А тут – глянь: «Через шестьдесят пять лет после совершения подвига в районной аминистрации вручена медаль "За отвагу" ветерану войны Тимофею Антоновичу Полуярцеву». Фу, ты, чёрт. Ещё правда на хуторе подумают, что я его в тюрьму определил. Сраму до конца дней не оберешься. Как же – обидел героя! А этот герой сам семерых обидит – и не охнет.
-Так не спьяну ж он тебя сжог?
Лёнька глянул на калитку и обреченно махнул рукой,:
-Тебе скажу. Шоб только бабка Гашка не выскочила. А то тоже сраму не обрешься. Так вот.
Он свернул газету в несколько раз и стал отмахиваться ею от мух. Дым из окошка унялся, слышно было, как хозяйка ходит по комнате и разговраривает по телефону. Она изнутри захлопнула створки окна, и Лёнька начал:
- Тимоху давно овдовел, лет пятнадцать назад. Сын и дочка у него в Белгороде, один кукует. Как фронтовик, пенсию получает – на зависть всей округе. Старовер, но социальные работницы осблуживать его постепенно отказались. Дескать, ведёт себя нескромно, всё норовит за мягкое место ущипнуть.
Я вернулся домой несколько лет назад. Родители давно померли, а изба стояла хоть и запущенная, но к житью пригодная. И тот же Тимоха и помог мне её восстановить. Ты ж видишь – нас на хуторе всех жителей не больше дюжины осталось. Живём хоть и не панибратски, но дружно.
И вот начала у меня и почтальонши Ани Ефремовой складываться любовь. Ну – тары-бары, то да сё… То она у меня ночевать останется, то я у ней на центральной усадьбе. Я одинокий, она вдовая – кому какое дело? Она почту, пенсии разнесет – и полдня свободная, и деньга у ей водится. А тут – огород у меня, шиншил хотел разводить. Погорели…
Во-о-т. – Лёнька прихлопнул муху на рукаве тельняшки и опять блудиво глянул на калитку: - А три дня назад приходит Тимоха и просит: «Свози в больницу – что-то знобит. С детсва не хворал, а сейчас, мол, мочи нету».
Я без задней мысли завожу «Москвич», и высаживаю старую развалину у поликлиники. Ждать не стал, вернулся. А после обеда чую – бензином несет и палевом. Я на порог, а тут этот сумасшедший на меня в атаку : «За родину, за Сталина!». Я ничего не понимаю, а он меня с размаху – да по мусалам, а ещё раз, да еще. Ты б вытерпел? Вот и я, когда тушить уже было нечего, бросил пустое ведро и позвонил в полицию. Знал бы, в чем дело – хрен бы звонил.
-Так в чём оно?
-А в том, - чуть не подпрыгнув, внезапно озлился Лёнька. – на другой день с участковым приехали ко мне доктора из района. И повезли меня почти насильно в поликлинику, на обследование. И оказался у меня тот же озноб, что и у Тимохи.
-Не понял? – переспросил я.
-А чего не понять? Тимоху врачи обглядели обстукал, кровь на анализ взяли . И оказался у нашего героя никакой не озноб, а натуральный крупнокалиберный триппер. Ну, он и решил, что подарочком этим подсластила ему пенсию почтальонша. И прикинул , старый сатана, что пока она со мной не жила – всё у них было чики-чики. А тут я нарисовался, такой красивый и здоровый . Стало быть, по Тимохину – я осчастливил Анну, а она уже щедро поделилась со стариканом. Во как!
Ну, меня проверили, и тоже эту самую венерическую заразу нашли. Я из города ехал, думал – попрошу у старого прощения, а эту прости-господи на порог не пущу.
Пока доехал – поуспокоился. Во первых – не факт, что тут Анна виновата. Я ведь не ангел, а один настоящий мориман на всю округу.Пират, одним словом. У меня всякие павы перебыли, и какая наградила – не знаю. Да и Тимоха за свои деньжищи, поди, не только почтальоншу прилюбливает. Так что я решил ничего не менять. Хай посидит старый пень, ума наберется. Не все ж ему медали на груди носить , пусть и орден на конце потаскает.
Дверь стукнула, и Лёнька замолчал. Вышла баба Гаша с пятном гари на лбу, отерла его широким рукавом, ещё больше размазав, и сказала:
-Лёнькь, газетка у тибе? Ты раскрой, почитай. Дочкя звонила, кажа – там написано, шо табе орден полагаицца. За какие-то редкие геройства. Шо за геройства-то, Лёнькь?
Отставной мичман торопливо развернул газету:
-Ну точно – вот! На третьей странице: «Сам погибай, товарища выручай – вот девиз нашего героя-земляка мичмана Алексея Станового»….
Лёнька принялся читать, шевеля губами, а потом свернул газету и подмигнул мне:
-Знай наших! Ну что ж, выручу и этого товарища – не впервой!