Цветы позднего лета. Сильвия Таунсенд Уорнер

     Сильвия Таунсенд УОРНЕР
     (Sylvia Townsend Warner)
     Рассказ относится предположительно к 20-30-м гг.
     Перевод с англ.- Ю.Ржепишевский






   "Я думаю, нет англичанина, который не обожал бы цветы."   
   Когда Фил Хардинг выговорил это впервые, Мэри Райан прямо-таки передернуло. Со временем она вздрагивала уже как бы по привычке, ведь он же не мог, увидев вазу с цветами, не сказать этого, а она, со своей стороны, жизни в Лондоне без цветов просто не представляла. Эту фразу он произносил с выражением невинного самооправдания, желая видимо сказать, что всякие там латиняне, кельты, иберийцы, татары и прочие, если и любили цветы, то не настолько, насколько самим цветам бы того хотелось, - в то время как вид его склонившегося к цветку носа, столь выразительного и столь совершенной формы, мог бы повергнуть розу в экстаз.
   
   Она повторяет эти его слова вслух, с его же интонацией, как вдруг одна из цинний, стоящих в вазе, с тяжелой головкой на упругом стебле, выпав из букета, валится набок, словно какая-то глупая истеричка. Сейчас как раз сезон цинний - цинний, поздних левкоев и ранних гладиолусов - сезон, когда цветочные магазины заявляют о себе с помпой и роскошью второй половины лета, когда Фил возвращается со своих обычных инспекций в Чешире и Ланкашире.
   
   Фил работает в "Мультибэв", смешанной фирме с ограниченной ответственностью, которая производит слабоалкогольные напитки и кондитерские изделия, заправляет недорогими ресторанчиками по всей Британии и по уши увязла в благотворительности и всякого рода благопристойности. Это ведь именно из-за "Мультибэв" Фил стал так редко оставаться на ночь. Разумеется, он женат: менеджер по социальному контролю в фирме, где работает столько молодых девиц, просто обязан быть женатым мужчиной, ни в коем случае не разведенным.
   
   Поначалу, когда она была еще влюблена безумно, "Мультибэв" казался ей молохом, мрачно пожирающим все живое, все удовольствие и всякую романтику, перемалывающий молодые таланты и радости жизни в унылый фарш, в частности, перемалывающий Филиппа Хардинга, это чудесное воплощение гордой силы и надежды. Она винила "Мультибэв" во всем: в этой их осмотрительности, во всяческих ограничениях, в разочарованиях, в телеграммах, где стоит ИЗВИНЕНИЯ НЕ ПРИНИМАЮТСЯ, в письмах со штампом "секретно" или даже без него, но на которых стоит П.П.С. - "по прочтению сжечь", да и в будильнике, неумолимо тикающем у изголовья любовной постели, тоже был виноват "Мультибэв". Она винила фирму даже в известной склонности миссис Хардинг выходить из себя по пустякам. Ведь если бы "Мультибэв" не втиснул миссис Хардинг в эти шоры мещанской респектабельности, бедняжка, разумеется, смогла бы все понять и успокоиться наконец.
   
   Позже, в постыдном своем падении, она обнаружила, что готова видеть в "Мультибэв" даже некую нелепую разновидность Амура, слепо потворствующую их любви. Впрочем, из-за работы на фирме Фил становился занят все больше, одновременно проявляя все больший интерес к выходным и государственным праздникам, а также к своему палисаднику за городом. Почему и реже навещал ее - в основном, когда тому способствовали его инспекционные поездки. Да еще в разъездах между Лондоном и Сербитоном мог уделить ей пару часиков.
   
   Такая вот пара часиков ей как раз и предстояла. Поставив свой автомобиль в гараж (чтобы оставить его снаружи, не было, разумеется, и речи), Фил прибудет на автобусе, а затем уже пешочком к Элворти Мэнсионс, после чего лифт вознесет его прямехонько к двери ее квартиры. Раздастся звонок (в свое время он отказался взять у нее дубликат ключа, и она выставила его прочь, трагедия была на целую неделю), дверь откроется, и он заполнит собой тесный коридорчик; потом - в зависимости от обстоятельств - он положит свой зонтик и поцелует ее, или поцелует и положит свой зонтик. После этого он захочет вымыть руки. Теперь-то, конечно, порядок может быть и другой: сначала зонтик, мытье рук, и только затем - поцелуй.
   
   "Веди себя смирно, и тебя будут обожать, хочется тебе того или нет," строго говорит Мэри Райан циннии, водружая ее на место и поправляя букет в вазе.
   
   От внезапного порыва ветра занавеска на окне всколыхнулась. Зацепившись за колючки стоящего на подоконнике кактуса и вздувшись парусом вовнутрь, она потащила за собой и кактус. Горшок наклонился и грохнулся на пол. Она наскоро собрала рассыпавшуюся землю, растение, черепки горшка и тут же выбросила все это за окошко. И сразу почувствовала себя значительно лучше - облегченной, умиротворенной, почти веселой. Однако тут же возникло чувство, будто чего-то не хватает. Она всегда держала на подоконнике какие-то растения, цветы - теперь же здесь не было ничегошеньки.
   
   За отсутствием горшков с цветами она попыталась поправить дело фруктами, затем стеклянным кувшином с водой, а после - подходя к вопросу чисто абстрактно - машинкой для приготовления фарша. Машинка для приготовления фарша смотрелась почти идеально. На подоконнике она выглядела беззаботно и дерзко, словно скульптура Пикассо. "Женщина, всходящая на эшафот", сказала она вслух. Впрочем, ни один из вариантов ее не устроил, так что ничего не оставалось, как только отправиться в магазин за новым кактусом.
   
   Выбор платья, в котором можно было бы выйти, доставил ей некоторое облегчение. Но едва оказавшись вне стен Элворти Мэнсионс, оглушенная тошнотворным запахом асфальта и звуками режущих слух автомобильных клаксонов, она почувствовала внезапное отвращение к себе. Ну конечно - всего лишь выйти, купить цветочный горшок!.. Во что она, в конце концов, превратилась, если не в состоянии сделать и двух шагов из своей клетушки? В старую деву, вот во что! Старая дева, старая дохлая курица... Исполненная горечи и злости, она вошла в цветочный магазин и, наскоро выбрав там бальзамин в горшочке, попросила продавца записать на ее счет.
   
   При выходе из магазина ее осеняет одна забавная мысль, и она возвращается обратно.   
   "Я бы хотела взять букет лилий," говорит она, "да, и немного гладиолусов. Две дюжины, я полагаю, бледно-розовых. Или нет, сделайте, пожалуйста, три дюжины и положите туда немного желтых. И еще букет вот этих больших белых пионов, и дюжину розовых гвоздик, и дюжину желтых. А розы у вас есть? Какие?"   
   Продавщица показывает ей тёмно-пунцовые розы и маленькие розы огненно-красного цвета, но они  тут же отвергнуты. Розовые, говорит она. Продавщица вспоминает о нескольких розовых бутонах, выставленных на витрине в виде декора. "Наверно, недавно доставили", оправдывается она с фальшивой улыбкой. ""Старая Англия", так их называют."   
   "Эти отлично подойдут," говорит Мэри Райан. "Сделайте, пожалуйста, три букета. И еще мне нужна карточка-адрес."   
   На карточке крупными неровными буквами она выводит: "Привет-привет!"   
   "Вот, возьмите. Положите это к цветам и отправьте все по адресу: Глэнко, 19, Уистленд роуд, Сербитон, Филиппу Хардингу. Они должны быть там к пяти."   
   "Не знаю, можем ли мы обещать," говорит продавщица. "Это довольно далеко от города. Обычно мы не доставляем цветы в Сербитон. Конечно, можно отправить их со специальным посыльным."   
   "Да-да, сделайте, прошу вас," говорит она.   
   Окинув прощальным взглядом все это безумное свадебное великолепие на полках, она выходит из магазина.   
   "Ваш бальзамин, мадам! Не забудьте ваш бальзамин!"
   
   По возвращении она ставит бальзамин на подоконник, туда, где до этого стоял кактус, и садится полюбоваться чистой, прохладной  зеленью сочных листьев, полупрозрачных словно нефрит, и струящимся сквозь них светом. В недолгой своей богатой жизни бальзамин из всех цветов более всего целомудренно чувствен, причем целомудрия в нем столько, что об аромате, кажется, можно уже и забыть. Она все еще смотрела на бальзамин, когда раздался звонок у двери.   
   Она включила электрический чайник (ему, конечно же, захочется выпить чая - чем жарче было днем, тем сильнее Филу хотелось чая), а затем открыла ему дверь.   
   Он вошел, положил свой зонтик. Боже, до чего же он высок, до чего чудно сложен и как замечательно выглядит для своего возраста! Для "Мультибэв" было бы бедствием потерять его сейчас, когда в волосах у него появилась эта прекрасная седина. Впрочем, вряд ли это произойдет, ведь ни одна женщина - даже если станет в этом упорствовать - не сможет получить развод из-за пустячной корзинки цветов стоимостью в две гинеи и из-за какой-то непонятной записки. А миссис Хардинг вряд ли станет упорствовать в этом.
   
   "Могу я помыть руки?" - спросил он.   
   "Конечно, дорогой. Прими ванну, если хочешь."   
   С замиранием сердца она прислушивалась, - как если бы к ней явился кто-то незнакомый, любовник совершенно новый и непредсказуемый, - краны открывались и закрывались, вода бежала из них и утекала прочь, и затем - строго отмеренная и бесконечная пауза, пока он вытирал руки полотенцем. Появившись в комнате, он первым делом направился к цинниям.   
   "Удивляюсь, как это им удается выращивать такие крупные экземпляры? У меня не получается. Они очаровательны, не правда ли? Взгляни на эту красавицу, что за оттенок! А эта?"   
   "Вечно ты сразу бежишь к цветам," - говорит она с упреком.
   "Но они же приводят меня в итоге к тебе, не так ли? А кроме того... кто из англичан не обожает цветы? Хотя я, кажется, уже повторяюсь."   
   "Похоже на то".   
   "Боюсь, однажды ты от меня устанешь," - говорит он с смущенной улыбкой. - "От меня, от моего зонтика, от всего, над чем ты так любишь подсмеиваться."   
   Она молчит, и он поспешно добавляет:
   "Но твоими цветами я готов восхищаться бесконечно. Никто не умеет делать такие аранжировки лучше, чем ты. А эти циннии, Мэри! Это же прямо шедевр!"   
   "Я могла бы и получше сделать", - ответствует она скромно.   
   Злость уже покинула ее совсем. Глядя на этого незнакомца с проседью в волосах, такого доверчивого, такого безобидного, способного даже к своего рода преданности, столь изящного и хорошо сохранившегося, она с удивлением спрашивает себя - как это у нее хватило сердца сыграть с ним такую скверную шутку на прощанье.
   
   
   ****
  _