Морской узел

МОРСКОЙ УЗЕЛ

Историю эту мне рассказал капитан арктического технического судна «Калевала» Николай Федорович Кузнецов. Мы сидели вчетвером в его каюте и разговаривали на тему недавних приключений доктора Буслаева. Но доктор Буслаев, утомленный приключениями и своими рассказами, да, наверное, и перевязкой, заснул на диване в каюте капитана под пристальным наблюдением корабельного врача, которого, видимо, тоже сморила усталость, и он сидел, похрапывая на другом краю дивана, подперев рукой своё грустное лицо, направленное в сторону купальщика. Тема купания сама собой была исчерпана, я стал собираться в свою каюту, но капитан предложил скоротать время вместе, поскольку ему все равно необходимо нести штормовое дежурство. Поскольку мне, несмотря на позднее время, спать не хотелось, то я с радостью согласился. Завязался обычный бесконечный разговор ни о чем: от космоса до событий на Фолклендских островах. Чтобы разговор не превратился в тягомотину, мы разбавляли его великолепным коньяком и хорошим кофе. Короче, приятно и незаметно прожигая время, которое уносило нас в века. В каюту время от времени заглядывал старпом или радист, сообщая различную оперативную информацию – все шло в строгом соответствии параграфами корабельного устава.
Часов в пять утра к капитану заглянул боцман, доложил о результатах проведенных работ и положил на стол рапорт о событиях прошедших суток. Капитан взял бумагу и, посмотрев на стоящего, как огромный валун, боцмана, бросил: «Садись, Остап». Прочитав рапорт, капитан спросил о штормовом расчете, поинтересовался, кто и где дежурит, и предложил боцману коньяку. К моему удивлению, боцман отказался и попросил кофе, объяснив, что ему еще надо закончить кое-какие работы. Кузнецов как раз готовил для нас очередную порцию кофе, привычно смолол зерна на ручной мельнице и сварил в маленькой электрической кофеварке и разлил в три маленькие чашечки ароматную жидкость. Боцман молча выпил свой кофе, поблагодарил и ушел.
Когда мы остались вдвоем, не считая спавших на диване, я спросил: «А почему он отказался от коньяка?» Капитан молча почистил трубку, набил её табаком, раскурил, пуская колечки дымы и так, как бы самому себе сказал: «Да Остап вообще не пьёт». Я недоверчиво покачал головой: а как же сегодня, точнее, вчера, на плоту?
– Это нештатная ситуация.
Ароматный дым растекался по каюте красивыми голубыми кольцами.
«Кавендиш?», – спросил я.
Капитан кивнул и удивленно воскликнул: – А вы-то откуда знаете, это табак редкий, а вы некурящий?
– Просто память у меня на запахи хорошая.
Капитан запыхтел трубкой, надолго погрузившись в свои мыли. Я уже стал подумывать, не заснул ли, когда Николай Федорович бросил в пространство: «Остап тоже обладает отменной памятью на запахи, – и, помолчав еще несколько минут, добавил: – Друзья мы с ним, вместе призывались, вместе служили. Я мореходку окончил, а он отказался, хотя и мог бы».
Я отпил маленький глоток кофе и, подождав, когда горьковатый напиток растечется во рту и появится приятное ощущение, которое любители кофе называют кайфом, и, поддерживая ритм беседы, после паузы спросил: «Слабо показалось?» Кузнецов опять запыхтел трубкой и высказал глубокомысленную тираду, ну, может, всего чуть-чуть послабее тех, какие недавно выдавал боцман Троха, и рассказал мне немного странную и грустную историю.
***
Кузнецов и Троха были друзьями со школьной скамьи, почти рядом, через три дома, жили, учились в одном классе и, как часто бывает, влюбились в одну и ту же дивчину с красивым южным именем Оксана. Причем Кузнецов первым рассказал другу про свою любовь, и Троха даже не знал, что делать. Сказать, что он тоже любит Оксану, ему было неудобно, но отказаться от неё он не мог. Они часто вместе провожали её после школы, и все в округе были уверены, что Кузнецов женихается к девушке, а Троха как бы такое вот приложение. Так, между прочим, думал и сам Кузнецов. Но женщины, и особенно девушки, – очень странная раса и всё у них не так как у людей. Сама Оксана с самого начала выбрала Троху. Они иногда тайно встречались под шелковицей на берегу реки и, держась за руки, простаивали так до самого утра. Остап читал стихи, которых знал бесконечное множество, а она смотрела на него восторженными глазами.
Куда бы завела история эту троицу, неизвестно, если бы парней не призвали в армию, точнее, оба пошли в морфлот и служили на одном корабле. Оксана каждый день писала письма Трохее, и он каждый день ей отвечал – это была нежная переписка двух чистых влюбленных сердец. Кузнецов тоже каждый день писал девушке, и она иногда отвечала на его пылкие признания сдержанными, хотя вполне дружескими письмами. В своих письмах Остапу девушка рассказывала про то, что ей пишет Кузнецов и что она иногда отвечает ему, поскольку он друг Остапа, и часто эти письма пересказывала. Сам Кузнецов об этой переписке ничего не знал и отчаянно привирал и хвастался перед Трохой своими успехами.
После случая со шпалой Троха стал не то чтобы стесняться своего внешнего вида, хотя, честно сказать, красавцем его и раньше можно было назвать с большой натяжкой, а как бы замкнулся. Оксана продолжала писать ему нежные письма, а он хотя и отвечал, но былой пылкости не проявлял. Он отказался от отпуска, хотя за период срочной службы его два раза поощряли отпуском. А Кузнецов после поездки в отпуск на родину вообще стал рассказывать, что все у него прекрасно и после службы они с Оксаной поженятся. Кузнецов даже не подозревал, какую боль причиняет своим враньем лучшему другу.
Троха старался всеми способами вытравить свои чувства к Оксане, встречался с различными девушками, но после каждой такой встречи боль внутри становилась еще более жгучей. Он хотел прекратить писать ей письма, но, получив очередное нежное письмо, пахнущее её руками и слезами, не мог не ответить. Его разрывали противоречия. К удивлению всех, кто с ним сталкивался, Троха был очень эрудированным, начитанным молодым человеком с очень тонкой и ранимой психикой. Он не мог вот так просто не отвечать на письма любящей его и горячо любимой девушки, но написать о своем увечье он тоже не решался. Хотя Оксана про случай со шпалой знала – ей написал Кузнецов, но написал он об этом как-то вскользь и девушка даже не догадывалась, насколько все серьезно, а сама боялась спросить, чтобы как-то ненароком не обидеть любимого человека. Затягивался настоящий морской узел, который легко развязать в самом начале, но совершенно невозможно потом. Моряки знают, что затянутые морские узлы можно только разрубить.
Так и не приехав ни разу на родину за срочную службу, Троха вместе с Кузнецовым решил поступать в Ленинградскую мореходку, в смысле Высшее военно-морское училище. После первого курса он впервые за четыре года приехал в отпуск в родной Донецк. Два дня никуда не показывался и не с кем не встречался, занимался дома, в саду помогая родителям. Девушка позвонила ему сама и попросила прийти на место их прежних встреч на берегу реки под развесистой шелковицей. Троха идти не хотел, но потом согласился, пришел намного раньше, встал, прислонившись к дереву, лицом к реке и так простоял два часа, пока не пришла Оксана. Она подошла сзади, обняла его за голову и прижалась к нему всем своим тоненьким телом. Она не укоряла его за то, что он не писал последний год, она говорила ему нежные ласковые слова, и все страхи внутри его как-то растаяли и куда-то ушли. Он резко повернулся, поднял её на руки и страстно поцеловал. Они целовались, взахлеб, как бы пытаясь наверстать упущенное. Когда сделали передышку – она чуть не задохнулась, и откинула голову, чтобы передохнуть и посмотреть на него, то инстинктивно отдернулась. Вся боль, годами копившаяся внутри Остапа и только что ушедшая, казалось бы, навсегда, ударила с такой дикой силой, что он не смог уже с ней совладать. Остап медленно и бережно, как хрустальную вазу, опустил девушку на землю и, боднув воздух головой, пошел в сторону. Она с минуту стояла как вкопанная и бросилась за ним, но он шел, ничего не слушая и не останавливаясь, он сделал выводы.
Где бродил парень всю ночь, никто не знал, да и сам он не помнил, а когда утром он пришел домой мрачный как туча, то услышал от отца такое, что ему показалось, будто весь свет перевернулся.
Остап прибежал к заветной шелковице, вокруг которой молча стояли люди. Никто ничего не предпринимал, потому что все было ясно и помочь ей было уже нельзя, и ждали, когда приедут милиция и «скорая». Остап снял её с тоненького шелкового пояса, которым Оксана подпоясывала платье. Он взял её на руки, как маленького сонного ребенка и, прижав к груди, прислонился спиной к дереву лицом к реке. Так, прислонившись к шелковице, он простоял не менее часа, и никто не решался даже подойти к нему. Милиция и «скорая» молча ожидали развязки. Прибежавшая с фермы мать Оксаны кинулась было с криками к нему, но, увидев его лицо, отшатнулась. Крупное изуродованное лицо Остапа было мокрым от слез, которые текли из закрытых глаз, а перекошенные губы шептали стихи. Женщина беззвучно опустилась на колени.
Потом он оттолкнулся спиной от дерева и пошел в селение. Остап пошел в поселок, не по дороге а прямо через поля, чтобы люди не видели его лица, залитого слезами. Он принес девушку к порогу её дома. Его взяли под стражу по подозрению в изнасиловании, он даже не сопротивлялся. На все вопросы Остап сказал только то, что смерть девушки – это его вина, и больше ничего не стал объяснять. Было возбуждено уголовное дело. Когда хоронили девушку, Остап попросил, чтобы его отпустили на кладбище, но молодой охранник отказал. Троха выломал кирпичную стену КПЗ и ушел прощаться со своей любимой. Охранник пытался его остановить, но стрелять не решился. Когда её похоронили, и все разошлись, Остап долго сидел у могилы любимой, потом с кладбища вернулся в камеру тем же путем через пролом. Уголовное дело вскоре закрыли из-за отсутствия состава преступления. Экспертиза показала, что девушка была девственницей, кроме того, в руке она держала прощальную записку для своего любимого. А самооговоры Остапа в том, что он во всем виноват, к делу, как говорится, не пришьешь. Его оштрафовали за материальный ущерб - разваленный КПЗ,  и отпустили на все четыре стороны.
Остап выбрал Север, вернулся в Ленинград, забрал документы из училища и вернулся на корабль боцманом. После окончания мореходки на этот же корабль вернулся и Кузнецов. Позже, когда Кузнецова перевели на подводную лодку, он пригласил Троху. Так и служили они вместе, и, когда Кузнецова отправили в запас, он опять позвал Троху с собой на «Калевалу».
Приезжая на родину, Троха весь свой отпуск проводил на кладбище, украшая могилу свой любимой, на которой буйствовал невероятной красоты куст кроваво-красных роз. Кроме нестандартных ситуаций, никогда не брал в рот спиртного.
Капитан закончил рассказ. Достал закупоренную сургучом бутылку коньяку, налил в стаканы до краев:
– Выпьем за Оксану и Остапа.
Когда поставили стаканы, нас окутала напряженная тишина.
Николай Федорович, глядя перед собой, продолжил: «Знаешь, брат, а ведь если бы вернуть все назад, я бы Оксану Трохе не отдал. Вполне вероятно, я бы мог его убить,– капитан опять раскурил трубку и продолжил: – Я ведь еще тогда, на кладбище, хотел его убить, когда все ушли. Я стоял с ломом и ждал, когда все разойдутся, за соседним памятником. Меня остановила его клятва, которую он дал на могиле Оксаны. Я до сих пор помню все, что там произошло. Остап стоял на коленях перед могилой и говорил: «Любимая, я ненавижу себя и свою жизнь, но я буду жить, чтобы ты моими глазами смогла видеть мир, который так любила. И пока живу, я ни на одну секунду не забуду тебя, моя милая, единственная моя любовь». Остап выдернул из букета, лежащего у креста, одну розу и воткнул её в могилу, потом взял граненый стакан с молодым вином, оставленный на могиле, отломил, как от вафельного стаканчика, осколок и разрезал им себе руку. Затем положил руку на могилу рядом с розой.
Кузнецов поморщился, стесняясь подступившего к горлу комка, и продолжил:
– Не знаю, сколько из него вытекло крови, но на могиле была настоящая лужа, я уже думал, что он тут и помрет, но через полчаса Остап сказал: «Прости меня, моя любимая, прости за все, пусть кровь моя пропитает твою могилу, а роза приживется, соединив навсегда тебя и меня».
После этого Остап встал и, шатаясь как пьяный, пошел с кладбища. Проходя мимо памятника, за которым я прятался, он, не оглядываясь, сказал: «Если бы ты меня убил, это облегчило бы мою судьбу, но, видимо, мне этого не дано, мне нет прощения».
Кузнецов опять запыхтел трубкой и продолжил:
– Троха слово сдержал и остался холостым, несмотря на увещевания родных. Да и я пытался его женить, но ничего из этого не вышло. Жил как бесконечное послушание соблюдал, более аскетичного человека мне не приходилось встречать. Да и к своей жизни он относился как к какой-то необходимости и нисколько о ней не заботился в самых, что ни наесть рискованных ситуациях. Но, видимо, он прав, и легкой смерти получить ему не дано. Сам же я женился на мурманчанке, у меня две девочки – Оксана и Оксаночка, у старшей Троха крестный.