Батюшка Дон кн. 2 гл. 22

Быстро и хаотично проходит скоротечное лето в раздольных придонских степях. К концу июня степь уже успела основательно выгореть от безжалостного солнца.
- Наступили самые страшные для степных трав месяцы... - огляделся вокруг своей позиции Григорий Шелехов.
Из передовой траншеи к окопу второй линии обороны, где сидел Григорий, подошли двое раненых пехотинцев. Один ковылял, опираясь на винтовку как на костыль, у другого рука была подвешена на грязной, кровавой портянке. Оба страшно ругались и совершенно не обращали внимания на продолжавшийся вокруг обстрел.
- Ну, ребята, впереди вас никого нет, - сказал один и харкнул кровью.
- Должен же быть целый батальон?
- Нас оставалось семеро, сейчас добила артиллерия.
- Теперь вы передовые войска… - добавил второй и нервно засмеялся.
Шелехов не разделял его игривое настроение. Раненые уйдут в тыл, а им предстояло выдерживать контратаку.
- Приятный сюрприз! - подумал он. - Как в анекдоте: двое русских - фронт. А были во втором эшелоне! 
К ним приполз незнакомый пьяный капитан с наганом в руке. Предупредил, что вскоре ожидалась немецкая контратака.
- Откудова он знает? - удивился Шелехов.   
Капитан приказал не отходить, грозился расстрелом.
- Бедняга, ему тоже не сладко… - пожалел его Григорий и оглянулся: -  Сызнова одни… Нужно бы идти в тыл: болит рука, разрывается голова, но боюсь, не хватит сил выбраться аль добьёт по дороге…
Через полчаса немцы действительно пошли.
- Капитан, оказывается, был прав... - удивился Шелехов. - На первый взгляд человек сорок.
- Идут во весь рост и галдят, - сказал казах.
Григорий с напарником пробрались к пушке, вокруг которой лежали мёртвые артиллеристы. Они никак не могли решить, как поступить.
- Как быть? - спросил казах. - Отступать?
- Не убежишь… - прохрипел сержант. - Значит, давай стрелять…
Шелехов навёл пушку через ствол, в пояс приближающихся. Другой солдат зарядил снаряд с картечью. Грохнул выстрел. До немцев было близко, и Григорий видел, как сталь безжалостно рвала мягкие человеческие тела.
- Што я чувствую? - в мгновения перед следующими выстрелами переживал он. - Ничего. Думаю?.. Мыслей нет. Голова пустая.
Даже страха не было у него. Откатом орудия ему чуть не до кости раздавило палец на раненой утром руке.
- Никакой боли! - изумился он. - Ничего н чувствую…
На губах у него повисла кровавая пена, гимнастёрка была мокрой от пота. Сила в руках появилась нечеловеческая. Он легко таскал снаряды, только ногти ломались на пальцах. Из глотки вырывался сдавленный хрип.
- По щитку пушки хлещут автоматные пули, - крикнул Кунаев. - Нас обходят автоматчики…
Григорий не обратил на них внимания и непрерывно стрелял из пушки.
- Немцы залегли… - краем глаза заметил он.
Заряжающий вдруг ахнул и безвольно осел. Разрывная пуля вошла в бок и вырвала на другой стороне целый кусок мяса. Спокойно Шелехов подумал:
- Ну, теперь всё!.. Сил больше нет.
Он мешком свалился около горячей пушки. Маленькие точки самолётов нырнули в гигантское дымовое облако, которое растекалось высоко в небе, роняя невесомый пепел и сажу.
- Солнышко заходит… - открыл глаза Григорий через час.
Знойное солнце без огня и дыма почти сплошь испепелило степную растительность. От степи ощутимо повеяло безжизненной полупустыней. Вокруг насколько хватало силы глаз, не наблюдалось ни одного ободряющего зелёного пятнышка.
- А, ишо мы с немцами на славу постарались! - до смерти уставший человек выглянул из воронки от авиабомбы и без сил свалился на её дно.
Шелехов вторые сутки ждал неминуемой гибели и успел привыкнуть к этому ощущению. Впервые в жизни у него не было желания сопротивляться усилиям несговорчивой костлявой старухи.
- Надоело всё! - вяло подумал он.
Не было мыслей, тела. Только бесконечные взрывы снарядов, да пули и осколки, с противным визгом проносившиеся над головой.
- Сколько можно стрелять? - Григорий с заметным усилием поднял грязное лицо кверху и удивился.
Вместо голубизны небосвода он увидел закопчённое пороховыми газами и загаженное пылью, взрытой силой динамита, недружелюбное небо.
- И туда добрались, - расстроился измотанный красноармеец, - а вдруг в аду зараз тоже стреляют?
Богословные вопросы мало интересовали его, он со стоном пошевелился и начал вспоминать прожитую жизнь.
- Точняк попаду к чертям в преисподнюю, - невесело подумал сидящий в воронке и неловко пошевелился. - Столько людей поубивал… С таким грузом в рай не пущают!
Солдат вспомнил самого первого кровника, проткнутого пикой где-то в Восточной Пруссии, и пожалел его. Того немецкого пехотинца, как свою первую женщину, он помнил выпукло и в деталях.
- Аксиньюшка, - человек даже смог выговорить сухими губами почти забытое имя. - Потерпи, родная, скоро уж встретимся…
Совсем рядом разорвался снаряд. Комья земли, засохшей от невиданной жары и рукотворного огня, градом посыпались сверху, застучали по раскалённой июльским солнцем каске, но солдат даже не втянул голову в плечи. Он давно не боялся умереть, слишком много случалось возможностей.
- Только четыре года на фронтах первой мировой войны чего стоят! - вспомнил он и потёр засыпанные песком глаза. 
В Гражданскую войну гибельных ситуаций хватало, особенно когда он лично водил в кавалерийские атаки повстанческие полки, восставших против Советов, казаков Дона. Жизнь тогда представлялась ему бесконечной игрой в орлянку, на кону которой стояла смерть.
- Лучше бы меня в восемнадцатом году шлёпнули! - расстроился рядовой. - Зато умер бы генералом… Как-никак командовал дивизией.
Ему захотелось курить, желание удивило его, мёртвые обычно не курят. Желание нарастало, он не курил от момента начала боя, почти восемь часов.
- Точно так после ночной смены в шахте, страсть как хотелось затянуться, - ворочал он нескладные мысли. - Только там выехал на поверхность и кури хоть задымись, а тут, где найдёшь махорки?
Шелехов выглянул на секунду из воронки. Вдруг, где поблизости валяется убитый, и у него можно свиснуть табачку…
- Не доберусь...
Убитых наблюдалось много, но они расположились на приличном расстоянии от его убежища, а ползти сил не осталось.
- Хрен с ним, с куревом, - решил красноармеец и, чтобы переключиться, подумал о второй жене, - Антонина всегда ругала меня за энто дело…
Вторая жена в отличие от Натальи не переносила, когда он курил. На кухне он дымил, только когда приходили гости, а так только на улице.
- Где ты, Тоня? - мысленно спросил Григорий. - Жива ли?.. Как дети?
Солдат не видел свою семью пять невероятных лет, причём не по своей воле. Он почти забыл их лица, столько лет северных лагерей, кого хочешь, сделают забывчивым.
- Проклятые морозы! - выругался он и поёжился. - Даже сейчас в сорокоградусную жару не могу отогреться…
Крепко вошёл в его кровь каторжный холод, от одной мысли о тех годах солдата бросало в дрожь. Постепенно его сознание погружалось в сумрачный мир без боли и страданий. Человеческий организм имеет предел прочности, за ним мозг просто отключает все системы.
Придя в себя под вечер, Григорий с удивлением увидел ужасную картину. Кроме него и тяжелораненого Захарова, из роты живых не осталось.
- Толика сильно поранило! - огорчился осмотром Шелехов.
Отвратительно пахло выжженной степью, соляркой и горелым мясом. Рядом чадил подбитый немецкий танк. Из башенного люка вниз головой висел офицер, его Григорий застрелил последним патроном. Кровожадный огонь лизал светловолосую голову, человека мутило от запаха смерти.
- Да сколько же у них снарядов? - недоумевал он и переменил позу. - Пуляют цельный час… Скоро пойдут в атаку - тогда гаплык…
Перебинтовав стонущего Анатолия и собрав солдатские медальоны и документы убитых товарищей, обессиленный Шелехов стал обречённо ждать темноты или смерти. Однако он ошибся, его даже не ранило во время новой атаки. Шедшая за танками немецкая пехота утром забрала обессиленного Григория в плен.
 
***
Наступившая летняя ночь резко охладила пыл воюющих соперников, люди просто попадали в изнеможении от боя там, где их застала темнота и заснули. Утром небо очистилось, и бодрое солнце ярко освещало землю, от которой поднимался плотный туман. Постепенно он осел, и кто-то заметил вдалеке русский пулемёт, который так сильно досаждал им накануне.
- Не стрелять, - приказал своим солдатам лейтенант Штрауб. - Мы выполним эту работёнку без кровопролития.
Штрауб пошёл, как на прогулке, к русским позициям. Все гитлеровцы замерли в недоумении.
- Чистейшее безумие! - произнёс Пилле утвердительным тоном. - Наш лейтенант сошёл с ума…
- После таких боёв это не удивительно! - заметил Иоганн Майер.
Но командир взвода знал, что делал. Хотя все ясно видели каски русских солдат, двигавшиеся в укрытие, вражеский пулемёт молчал.
- Думаю, что русские не могут понять, что он собирается делать, - сказал Иоганн, с удивлением вглядываясь в спину командира.
- Или они просто перепугались… - предположил Вилли.
Затем лейтенант что-то крикнул врагам. Это прозвучало, как дружественное приветствие. Он громко повторял его, а сам подходил всё ближе. Один из красноармейцев нерешительно встал и поднял руки вверх. За ним это сделал другой солдат, а потом третий.
- Мы сдаёмся, - крикнул черноволосый крепыш азиатского вида, - мы больше не хотим воевать за Советы!
Штрауб вернулся с невозмутимым видом человека, пришедшего с утренней прогулки.
- Идите и возьмите их оружие, - произнёс он буднично. - Хватит напрасных жертв.
Старый фельдфебель задумчиво потрогал пальцами квадратный подбородок и признал:
- Господи Иисусе!.. Вы действительно мужественный человек!
Сопротивление бойцов Красной Армии было сломлено повсеместно. Рота Иоганна беспрепятственно заняла позиции противника и продвинулась примерно на километр. Солдаты вытаскивали из окопов, оставшихся в живых солдат, и сгоняли их в импровизированный лагерь для пленных.
- Посмотри, как сражаются некоторые русские, - сказал Иоганн товарищу. - Из целой роты остались в живых только двое.
- И то один раненый, - оглянулся вокруг Шольц, - другой контуженный.
Он знаками показал полностью седому солдату следовать за ними. Тот взвалил на спину сослуживца и пошёл, тяжело ступая. У красноармейца была безобразная рана в шею, а изодранная гимнастёрка говорила о попадании осколка в грудь. Смертельно бледное лицо под великоватой для него каской было обильно забрызгано кровью. Он попросил Франца пристрелить его.
- Я не жить, - сказал человек на ломаном немецком языке. - Я капут…
- Зачем ты так говоришь? - одёрнул его горбоносый товарищ.
- Не жить мне, Григорий…
Он согнулся пополам от слабости, указывая на свои раны. Но Ульмер только покачал головой, как качает головой взрослый, когда ребёнок просит что-нибудь из того, что ему не разрешено.
- Нет, - ответил он. - Я не могу этого сделать…
- Почему?
- Я не палач.
Пилле знаками показал русским, что они могут сесть. Раненый теперь пытался уговорить Иоганна прикончить его. Что-то бормоча, он снял каску. Тот невольно засмотрелся на него, он выглядел почти как Вилли, только старше. Те же короткие золотисто-каштановые волосы, те же тонкие, почти девичьи, черты лица и такая же манера говорить.
- Наверное, он не имеет понятия, почему должен быть застрелен, и ненавидит это бессмысленное массовое убийство людьми друг друга, - подумал расстроенный Майер. - Я хочу подойти к нему и сказать, что мы товарищи, оба хотим прекратить бойню, у нас есть право на жизнь.
Прибежал Вилли, мокрый от пота и с каской, свисающей на правое плечо. Иоганн нетерпеливо крикнул ему:
- Ты ведь имеешь санитарную подготовку?
- А то ты не знаешь!
- Перевяжи этого русского.
Вилли вытер пот с лица и бросил взгляд на раненого.
- Заботливый, да? - сказал он и посоветовал: - Направь его в тыл, им там скоро займутся.
Вилли, не говоря больше ни слова, достал аптечку и встал на колени, чтобы взглянуть на раны стонущего солдата.
- Отставить! - сбоку от них раздалась короткая команда.
К пленным вальяжно подошёл командир взвода
- Русскому всё равно не жить, - он выстрелил раненому в голову.
- Ах ты, гад! - закричал седовласый человек. - Ты зачем застрелил Анатолия?
- Молчи, - прорычал Штрауб. - Вы убили вчера десять моих солдат.
Странным образом они разговаривали каждый на своём родном языке, но отлично понимали друг друга.
- Он мог бы выжить, - сообщил русский. - У него остался сын Ванюшка.
Коренастый пленный сделал резкий шаг в сторону и выбросил кулак. Он попал лейтенанту прямо в нос, и у того хлынула обильная кровь.
- Чтоб ты сдох! - сказал нападавший и без сил опустился на землю.
К побитому командиру подскочили его подчинённые. Он нетерпеливо отмахнулся от предложенной помощи и скомандовал.
- Расстрелять негодяя!
- Ты думаешь, я испугался? - ухмыльнулся красноармеец.
- Можно энто сделаю я? - «Фом» шагнул вперёд. - Я с удовольствием выну из придурка жизнь.
- Только отведи его подальше! - велел лейтенант.
***
- Ну, здравствуй, Григорий Пантелеевич! - раздалось за спиной у идущего на расстрел, когда он едва спустился в змеевидный, мелкий овраг.
Григорий Шелехов резко развернулся и с удивлением посмотрел на незнакомого человека в немецкой полевой форме.
- Нашёл место здоровкаться! - он присмотрелся. - Ты меня знаешь?
- Кто ж не знает комдива вёшенских повстанцев Григория Мелехова?
- Теперича моя фамилия Шелехов… А ежели серьёзно?
- Якова Фомина помнишь? Я его сын Давыд.
Григорий недоверчиво покачал головой и произнёс:
- Привел же Бог этак встретиться!
- Да, - рассмеялся Фомин. - Место и время действительно неудачные.
- Особенно для меня, - заметил Григорий. - Ты должон меня расстрелять.
- Это завсегда успеется.
Давыд прикурил немецкую сигарету и предложил пленнику. Они присели на каменистый выступ на боку оврага, как старинные приятели.
- Слабенькие твои сигареты, - Шелехов в три затяжки прикончил курево.
- Не наш самосад! - согласился Фомин. - Постарел ты, дядька Григорий.
- Ты при последней встрече пацаном был, а зараз вишь как заматерел.
- Довелось хлебнуть лиха…
Давыд коротко рассказал свою нехитрую жизнь о беспризорных скитаниях после казни матери по различным городам России. О вынужденной связи с уголовниками, коснулся нескольких лагерных отсидок.
- Я тоже хлебнул колымских лагерей, - тихо сказал Григорий.
- Говорят оттудова никто не возвернулся.
- Ежели не война, я бы там навсегда остался…
Григорий недовольно замолчал. Фомин подумал и сказал:
- Зря ты лейтенанта ударил, могло всё по-другому пойти.
- Он же застрелил моего друга Толика Захарова!
- Ну и что?
- Как што? - возмутился Шелехов и привстал. - Разве можно раненых пленных добивать?
- На этой войне всё можно.
- Я так воевать ишо не научился.
Фомин весело рассмеялся:
- А тебя, дядя, никто не спрашивает.
Солнце тем временем поднялось высоко. Григорию с самого утра до смерти хотелось пить, запас воды кончился ещё накануне. Он попросил воды у собеседника и Давыд протянул ему свою флягу.
- Как у немцев оказался? - спросил Шелехов, возвращая полупустую ёмкость хозяину.
- Обыкновенно, - усмехнулся тот, - перебежал к ним в начале лета.
- Видать дела у них неважнецкие, - хмыкнул измазанный глиной пленник. - Раз казакам оружие доверяют.
- Не тебе судить об том! - зло отрезал Давыд. - Сам большевицким свиньям служишь…
- Я против своего народа не воюю.
- А в гражданскую войну ты против кого воевал?
Фомин начал мрачно жевать галетное печенье из неприкосновенного запаса с остатками копчёного сала.
- Есть хочешь? - спросил он, не глядя на Григория. - Тогда держи.
Несколько минут они сосредоточенно жевали. Казалось, казак в гитлеровской форме о чём-то мучительно размышляет. Отряхнув от крошек мундир, он сказал:
- Я воюю не за немцев, а против коммунистов.
- А я воюю, потому што враги пришли на мою землю.
- Может, они освободят нас от красных?
- Надеешься, што немцы дадут свободу? - притворно удивился Шелехов. - Святая наивность - мы для них подлое быдло.
- Всяко бывает...
- Я в восемнадцатом году тоже воевал за свободный Дон. Знаешь, чем всё закончилось?
- Зараз другое дело, - убеждённо сказал Давыд.
Собеседник ничего не ответил, только усмехнулся краешком тёмных уставших глаз. Фомин решительно хлопнул ладонями по коленям и встал.
- Погутарили и будя! - подвёл он итог беседы. - Всё одно каждый останется при своём.
- Значит пора, - согласился красноармеец. - И, взаправду, чего тянуть…
- Торопишься на тот свет?
- Не спешу, но и не боюсь, - с достоинством ответил Григорий. - Смерть приму, как подобает казаку.
- В ад попасть за грехи и убийства не боишься? - ехидно поинтересовался Давыд.
- Штоб попасть в рай, нужно, как минимум, умереть… - буркнул он. - А убивал я на войне.
- Ишь ты, какой смелый! - присвистнул он. - А я расстреливать не буду.
- Как так?
- Ты воевал вместе с моим отцом, а он тебя дюже уважал, - сказал молодой казак. - Я дюже хорошо помню.
- Твоё право, - согласился казак, - но к немцам возвращаться мне нельзя.
- Сам знаю. - Фомин махнул рукой в сторону, где виделась пологая ложбина и сказал: - Пойдёшь по ней скрытно, дальше плыви по реке.
- Храни тебя, Бог!
- Второй раз не попадайся, - предупредил Давыд, - точно пристрелю.
Шелехов нервно кивнул и, пригнув голову, словно их кто-то видел, засеменил прочь. Фомин стоял посредине закрытого со всех сторон оврага и смотрел в спину удаляющемуся пленнику, со всей силы сжимая в руках штурмовую винтовку системы «Маузер». Когда Григорий скрылся из вида, сухо треснул одиночный выстрел…
 
Продолжение http://proza.ru/2012/08/03/15