Отрывки из романа Моя любимая смерть

   До чего же порой человеку бывает плохо по утрам! Я сам не раз проклинал себя за подобную слабость, допущенную накануне вечером. Но, людям свойственно ошибаться и это все-таки происходит. Охо-хох… Сначала вы просыпаетесь и долго лежите с закрытыми глазами, пытаясь сообразить кто вы, и что с вами собственно такое приключилось. В голове проносятся какие-то бессвязные обрывки мыслей и событий. В ушах отголоском вчерашнего кутежа звенит музыка, тут же вспоминается чья-то пьяная рожа, которую вы случайно, а может и не совсем не случайно ударили и о, боже, молнией сверкнув  проносится тревожная мысль о том, что вы потеряли – оставили кейс с документами в такси…О-о-о! Вдогонку чудовищная воспоминание о том, что вы вчера кажется (все как в тумане) прилюдно целовались с N… Я уже не говорю о тех пикантных ситуациях, когда вы просыпаетесь не один! Боже праведный, прости нам грехи наши...Утро проклятого дня. Если у вас что-то где-то болит, значит, Вы живы. Что же, наконец, открывайте глаза свои, смотрите, удивляйтесь на дело рук ваших! Вот оно чудо: рядом с вами лежит и спит, пуская слюни на подушку, какое-то жалкое существо, весьма слабое подобие той вчерашней красавицы, которая вас очаровала. Бр-р! Мне даже думать о таком не хочется не то, что об этом вам рассказывать! Как же ее зовут? М-м-м…Кажется…а когда же вы с ней познакомились? Ах, да: точно: когда вместе ловили это чертово такси. Водитель все еще спрашивал дорогу, когда выехали из центра, а вы всю дорогу целовались и ощупывали друг друга. Вот тебе бабушка и Юрьев день: и кейс потерян и, пожалуйте, подарочек…Сбившиеся и всклокоченные волосы, растекшаяся черними полосами тушь, смазанная помада на губах, вдобавок испачкавшая вам подушку…Что она там вам вчера врала про свой возраст? Что ей 27. Да старуха Изергиль, по сравнению с ней просто тинэйджер! Смерть на взлете! Кошмары на улице Вязов!
Голова гудит, как большой колокол, руки - ноги как ватные, плюс ко всему у Вас противно першит в горле (вот оно наказаньице - запивать водку колой со льдом! Кто говорил, что это круто? Расхлебывайте!). А на душе гадко, кошки скребут, смерти хочется какой-нибудь быстрой, безболезненной…Как там писатель сказал: О, боги, дайте мне яду….

   Ночь была одним непрекращающимся кошмаром. Иван просыпался весь в поту, с крестом, перекрученным вокруг шеи, сердце тяжело ухало в груди, остывая от какой-то неведомой погони. Он смотрел на время, пытаясь разглядеть стрелки настенных часов в неверном свете луны между штор, но они будто бы в насмешку над ним остановились, и желанное утро не наступало. Маятник безжизненно висел в воздухе, а стрелки казались просто нарисованными на циферблате. Иван закрывал глаза и тут же вновь проваливался в ужасающую бездну сна. Сон странный, тревожный не понятный и мучительный. Ивану точно запомнилось: будто бы ночь, по южному душная, влажная или начало утра. Темнота вокруг кромешная, лишь  редкие огненно - багровые всполохи в небе и едва угадывающиеся этом мраке горы, безжизненная тишина вокруг, мертвая и, вдруг, посреди нее резкий повторяющийся через секунд пять – десять гадкий скрежещущий звук, пронизывающий тело насквозь, как игла сквозь масло. Звук омерзительный, от которого идут мурашки по всему телу. И земля под ногами какая-то не настоящая, пустая и гулкая, как котел. Надо куда-то идти-спешить, куда-то вверх в горы…Карабкаясь вверх по скалам, Иван полз, извиваясь, как червяк, к этой невидимой вершине и земля вспыхивала слепым черно - синим огнем, обжигая разбитые в кровь пальцы…

   Нашарив в темноте спички, Иван прикурил дрожащей рукой сигарету, которую тотчас затушил, задохнувшись в надсадном кашле.  Он  сел на кровати и закутавшись в одеяло и долго сидел с закрытыми глазами, потом быстро оделся и вышел на улицу. Холодный осенний ветер мокрыми пальцами лез за воротник, пытаясь сорвать набухшее от дождя пальто, мотал по пустынным улицам грязные листья и обрывки каких-то бумаг, бряцал ржавыми железом на крышах, качал тусклые фонари и, сатанея еще больше, вновь тормошил Ивана, предательски толкая в самую грязь. Тот шел, вернее, почти бежал, не разбирая дороги временами спотыкаясь, падая и вскакивая вновь в своей бесцельной гонке по ночному городу, но теперь уже не во сне, а наяву.
-Иван! - неожиданно окликнули его сзади.
Он оглянулся, но никого не увидел – улица была пуста. Иван повернулся и ускорил шаги.
- Подождите, я за вами не успеваю…куда же Вы так бежите? - неожиданно услышал он сзади.
- К чертовой матери!- сердито выдохнул Иван, даже не успев испугаться от внезапности встречи. Голос человека догонявшего его показался ему чем-то знаком, и он остановился.
- Ну, тогда надо полагать, что адрес Вам хорошо известен, раз уж Вы так уверенно идете? - немного запыхавшись от быстрой ходьбы, произнес приблизившийся. Голос незнакомца показался ему чем-то знаком, вернее даже не сам голос, а некая интонация или легкий акцент или манера переставлять слова. Он был одет во все черное, и поэтому неудивительно, что ночь почти скрадывала его фигуру в темноте. «Черный» - мысленно окрестил его Иван. Он мог бы поклясться, что если бы догонявший наоборот, шел бы ему навстречу, то наверняка он сам прошел бы мимо него, даже не заметив. Незнакомец взял Ивана под руку и щелкнул зонтом, который раскрылся над ними как купол парашюта, укрыв от надоедливого моросящего дождя.
- Возьмите и меня в свою компанию? - вежливо попросил он и продолжил с улыбкой: Поверьте, совсем небезопасно бродить одному… в этих-то разбойных местах...Незнакомец махнул рукой в сторону. Не далее, как вчера здесь зарезали человека. Слышали? Хотя впрочем, откуда вам знать об этом еще сообщали…
Да, причем что самое интересное – он легонько ткнул Ивана в грудь пальцем.  - Резал профессионал! – чик и точно в сердце. Ни капли крови. Легкая мгновенная смерь.– Он довольно покачал головой.
-Да? – Окончательно сбитый с толку, Иван растерянно посмотрел по сторонам. Только сейчас он заметил, что действительно забрел в какую-то глушь. У него «Странно» - мелькнуло в голове – «когда это я успел так далеко уйти…» Он подумал, что теперь ему действительно нужна помощь, что бы вернуться домой. Тем более что слова незнакомца как-то не то что бы напугали его , а скажем заставили… как то насторожиться, что ли. Он посмотрел по сторонам - улица была незнакома и абсолютно пуста. Справа едва угадывался какой-то высоченный метра три и бесконечный забор из металлических прутьев, а слева и темные силуэты домов. В одном из них сиротливо горело одинокое окно, около него сидел человек и курил.
- Вот видите: не только мы с вами не спим! Очки “черного”, как, тотчас мысленно окрестил Иван незнакомца, озорно блеснули. – А что мы все с вами по улицам мотаемся как два бродяги? А, пойдемте-ка в гости к моим знакомым, поверьте: очень приличные люди…
 -Собственно говоря, откуда...- начал, было Иван, но незнакомец прервал его все, также хитровато улыбаясь:
- Чудь...Вы, наверно, забыли, мы там сегодня немножко познакомились? Иван тут же вспомнился короткий разговор на крыльце ресторана. Он еще хотел удивиться, откуда тот узнал, что он в эту ночь именно здесь будет нестись неведомо куда, по этой богом забытой улочке. Кроме того, Иван точно помнил, что в разговоре у ресторана он не спрашивал имени ни незнакомца и тем более сам никак не представлялся и, поэтому было довольно странно то, что этот «черный» знал, как его зовут.
- Да, конечно, «Чудь»! Но я, простите, не могу вспомнить как вас …и откуда…
-Вы, Иван, ничего, что я вас так, запросто? Вы ведь свой портфельчик оставили в машине…
-Да? – искренне удивился Иван. – А мы разве с вами ехали? - Ему смутно припомнилась  поездка в такси: противная музыка из надорванных динамиков и какая-то крашенная блондинка, подсевшая тут же у ресторана всю дорогу пристающая целоваться к Ивану. То, что он оставил свою сумку-портфель Иван даже и не помнил.
- Нет, вы ехали  не со мной…- тут черный засмеялся. – Даже совсем  не со мной – Ивану почудилось, как тот подмигнул ему. -  Вы ведь так быстро выскочили из машины, а между прочим, девушка только хотела познакомится…С кем не бывает?
-Да уж, познакомиться…
Не суть важно, вы ведь сумочку-то оставили, а девушка обратно в ресторан вернулась, банкет-то заказной, значит, организацию из которой  вы можно вычислить.
- Понятно.
- Ну, девушка тут же вернулась, в ресторан. Ее, кстати, Верой звать, она моя коллега, или мой, как правильнее? – Тут незнакомец снова засмеялся. - А там уже никого. И  меня  вдруг случайно встретила. Я то  там недалеко живу, дай думаю прогуляюсь, перед сном. Погодка-то, какая чудная!
- Да, уж чудная. – Иван поежился.
- А вы не любите дождь? Напрасно, я знаете, просто обожаю…
Следил он за мной что ли? - подумалось Ивану, но тут незнакомец решительно взял растерянного Ивана  за локоть и увлёк в темень переулка. Идёмте, же скорей, нас давно ждут!

   Они вошли в неприметный подъезд едва освещаемый тусклой лампочкой и "черный"  постучал в дверь угловой квартиры на первом этаже. Дверь открыла старуха одетая в пестрый китайский халат и уважительно раскланялась перед черным и иваном. Это было была забавно: со смешным крючковатым носом и седыми кисточками усов, она была похожа на большую длиннорукую обезьяну, которых иногда держат на потеху в состоятельных домах.Она суетилась вокруг ночных гостей, в вполголоса ругая мерзкую погоду, стряхивая маленькой щеточкой капли дождя с одежды вошедших. Ловко сняв с Ивана пальто, она повесила его на рогатую вешалку и исчезла, словно растворившись в сером полумраке...
Пока старуха суетилась вокруг Ивана, «Черный» скинул с себя свой плащ,
оказавшись как фокусник, в великолепной, ослепительно белой фрачной паре...


   Иван посмотрел на часы и понял, что если он будет продолжать стоять и ждать на остановке нужного троллейбуса, то наверняка опоздает к началу банкета. Дело в том, что сегодня редакция издательства «Рой», выпускавшая худосочный бюллетеньчик для пчеловодов, в которой он работал, отмечала в ресторане замечательное мероприятие - день рождения главного редактора издательства. Ивану было поручено, как человеку  с одной стороны творческому, а с другой  - ответственному, купить подарок к этому событию. На сам банкет деньги выделило само издательство в лице именинника – президента Уткина Константина Владимировича, волевым решением подписавшего об этом какую-то левую бухгалтерскую проводку, а вот на подарок их пришлось собирать со всей редакции. Собирал их главбух - Григорий Моисеич Брук. Поскольку все работники издательства на месте не сидели, да к тому же бывали там лишь по служебной надобности, причем все в разное время, то ему приходилось отлавливать каждого по-отдельности. Застав «должника», Брук подходил – подкрадывался к тому с неким таинственным видом, почему-то оглядываясь назад, как бы боясь, что их может кто-то подслушать и проникновенно глядя человеку в глаза, полувопросительно говорил: «Сдаём?». В редакции не считая именинника, работало семнадцать человек, таким образом, у Брука образовалась небольшая сумма - восемьсот пятьдесят рублей. Вот на эти деньги Ивану предстояло купить «что-нибудь эдакое, простое, недорогое, но хорошее» – как говорили все сдающие. Ивану пришлось действительно поломать над этим голову. Он убил на это дело пол дня, изъездив кучу магазинов, прежде чем решил, что же это может  быть такое. В принципе выбор у него был не велик: либо купить один «большой» подарок на всю сумму, либо несколько мелких, но много. Иван называл это «Шурум-бурум». Наконец в одном из магазинов он увидел здоровенный постер - триптих под стеклом метра полтора на полтора, на котором был пейзаж с небоскребами. Иван решил, что это то что надо и остановил на нем свой выбор. Тем более что время уже поджимало, а место, где был назначен банкет,  было ему совсем незнакомо и его наверняка придется искать, выспрашивая этот адрес у прохожих. Ивану тут же представилась кислая физиономия Брука, вручавшего ему деньги на подарок, а в ушах сам собой зазвучал его голос: Вы же молодой, человек подвели весь наш коллектив! Вам доверили ответственное мероприятие, а вы - тут голос делал специальное ударение и в нем звучала проникновенность и слеза, вы нас разочаровали! Стыдно, весьма стыдно…
Нет, вовсе Ивану не хотелось выслушивать подобные нотации и он решил поймать такси. Таксист - молодой парень лет двадцати пяти, оказался настоящим гонщиком. Он доставил Ивана за каких-нибудь минут пятнадцать, вместо ожидаемых полчаса, причем, все время пока они ехали, если так можно выразится, Ивану пришлось упираться ногами в пол и держаться ручку для пассажиров, что бы не разбить себе нос о лобовое стекло, когда машина резко тормозила. Раза два они буквально каким-то чудом избежали столкновения со встречными машинами и Иван, до этого всегда любивший быструю езду, мысленно дал себе зарок никогда не ездить больше на такси. Взмокшей от напряжения рукой он отсчитал таксисту причитающиеся деньги и вышел – выпал на дрожащих ногах из машины. Таксист лихо развернулся на крохотном пятачке – стоянке перед рестораном, дал газу, так что покрышки заскрипели по асфальту и мгновенно исчез. Таким образом, Иван добрался до ресторана даже минут на двадцать раньше, чем было назначено. Тут же, как по заказу, неожиданно с неба повеял противный мелкий дождь. Иван решил не мокнуть и ждать всей компании на улице, а пройти в ресторан. Заведение, где был заказан банкет, носило оригинальное название «Чудь». Иван постучал в закрытую стеклянную дверь, на ручке которой висела табличка: «извините, обслуживание»  и объяснил выглянувшему швейцару что он  в числе приглашенных к Уткину. Швейцар тут же впустил Ивана внутрь.
Впервые сюда пришедший, он ожидал увидеть, нечто оригинальное внутри, однако внутри было даже несколько убого и напоминало столовую. Было тихо только где-то  едва слышно бубнило радио. Само здание было небольшое и  Иван на глаз прикинул, что тут могло бы разместиться человек пятьдесят - семьдесят. В нем было два зала – общий и банкетный, между ними был коридор, где за деревянной лакированной решеткой из досок располагалась раздевалка, охраняемая швейцаром. Тут надо открыть одну немаловажную подробность, которая вам должна быть известна для того, что бы состоявшийся диалог швейцара и Ивана был  более понятен. Дело в том, что как –то  так само собой  получилось  и основной специализацией «Чуди» стало проведение поминок. То ли репутация у заведения была такая печальная,  то ли еще что, но дело обстояло подобным образом: в то время как в банкетном зале  приглашенные люди чинно сидели и  поминали, произносили здравицы за упокой, в другом «диком зале», куда приходил кто хотел,  веселье шло полным ходом. Причем администрации ресторана постоянно приходилось следить за тем,  что бы посетители  разных залов не перепутались во время перекуров и не наделали скандала.:   иногда случалось так, что в благопристойную  печальную атмосферу поминок прорывались  случайные гости и требовали например включить музыку или начинали петь и т.д., причем пару раз дело даже доходило до драки… рассказывают что первые поминки прошли по скоропостижно умершему  первому директору ресторана но оба зала постоянно заказывались в основном для скорбных церемоний.
Швейцар, впустивший Ивана, был одет довольно странно: на нем были какие-то немыслимые брюки – галифе оливкового цвета с золотыми лампасами и дикая смесь пиджака, френча и гусарского мундира с генеральскими погонами. На голове у него была фуражка с малиновым околышем и, а на груди, как какой-нибудь орден красовалась огромная бляха, на которой красовалась надпись с названием заведения – «ресторан «Чудь». Однако больше всего Ивана поразило то, что на ногах у того были простые тапочки – шлепки. Швейцар перехватил любопытный взгляд Ивана и в полголоса доверительно сообщил:
- Сапоги мои прибили, сукины дети! Вот такими гвоздями - он показал большим и указательным пальцем. Я рвал, рвал, намертво! Фомку надо…Видя недоуменный взгляд Ивана он пояснил:
- сменщики мои, хотя может и официанты…Тут следствию надо проводить…Вот комедию какую устроили- что обо мне люди -то подумают? Горестно вздохнув он посмотрел на свои ноги и  так смешно пошевелил пальцами, что Иван едва удержался что бы не расхохотаться.
Он отвернулся и стал ожесточенно стряхивать воду со своего плаща.
- Швейцар не унимался и продолжал жаловаться: Шутники хреновы…- он развел руками и опять вздохнул - Как моя смена, так обязательно какую-нибудь гадость учинят. Одно слово сволочи!- Он в сердцах сплюнул
А все почему они вас донимают полюбопытствовал Иван
- так ведь, воровать же я им не даю! Кругом же одни воры! Они же тащат, понимаешь, повар так норовит недоложить, а официанты – не донести или пока несут – глядишь из одной порции 2 сделают! Вот если б не я…, поверьте в зале - А Вы  его родственник?  - любопытно спросил он.  – Давайте-ка  я ваше пальто повешу!
- Да, нет, это мой начальник. – Иван положил завернутый постер на подоконник и стал отряхиваться.
- Понимаю, понимаю, долг. – Швейцар и покачал головой. – Путкин, Путкин, что-то знакомая фамилия - забормотал он. - А как, Позвольте полюбопытствовать его имя отчество?
Иван назвал, причем, что его особенно удивило, что швейцар тотчас скроил скорбную мину и покачал головой. (Вы  уже наверно догадались почему швейцар так поступил, однако для Ивана это было непонятно)
- Нет. Не знал… Он снял свой оригинальный головной убор и вытер платком лысину.
- М-да…А сколько…ему… это лет?
- Сорок восемь.
- Ну, это еще не возраст!
 - Да - согласился Иван, - дата не круглая…А что делать…- Он снял пальто и подал его швейцару.
 -А, это у Вас он? - Швейцар показал рукой на завернутый подарок и почему-то головой кивнул вверх. В смысле его портрет? - Уточнил он.
- Нет, это город…ответил Иван. Он подошел к зеркалу и стал поправлять прическу.
- Чей город? Швейцар непонятливо уставился на Ивана и уточнил: Его? - и опять кивнул головой куда-то вверх.
- Почему его - не понял Иван - это, кажется Нью-Йорк.
- А почему Нью-Йорк? - Озадаченно переспросил швейцар - У него что там, родственники или друзья остались?
- Причем тут родственники и друзья, это я в магазине сейчас купил, там другого больше не было.
- Тогда я ничего не понимаю. Зачем же вы его тогда купили, если он там даже не был?
-Мне на работе поручили купить на подарок что-нибудь недорогое, нужное и красивое…
-На работе?- брови швейцара изумленно пошли вверх, а глаза округлились.  - Подарок? – он произнес это почти шепотом.
- Да, на работе, а что тут такого?
Швейцар стал еще вежливее и спросил:
- А позвольте же уточнить, дарить вы это…в смысле для него это купили и ли его супруги?
- Причем тут супруга-то?  Ее здесь и не будет вовсе.
- Не придет?- швейцар снова утерся платком- А она хоть в курсе…
 - Ну, да, Иван утвердительно кивнул головой. Конечно в курсе, как же иначе… Только чего ей тут с нами делать? Это  ведь корпоративная вечеринка.  - Иван  взял в руки постер и стал его разворачивать -  Да я вообще-то ручку искал с золотым пером «Паркер», но нигде не было, вот пришлось купить. Он, наконец, распаковал его и показал швейцару. – Красиво?
 - Да, уж…На что швейцар только развел руками. - Я может быть человек отсталый в этом в смысле. Оригинально. Первый раз слышу, что бы ручки с золотыми перьями дарили на такие события. - Это наверно мода такая новая, покойникам ручки дарить, я слышал, сейчас даже сотовые телефоны в гроб кладут! Но чтоб картины покойникам дарили такого я и не слыхивал!
 - Да, почему же покойникам? -удивленно спросил Иван
-Не что живых людей хоронят? -выпалил швейцар, на худой конец кремируют.
Тут Ивана пробил холодный пот:ему вдруг пришло в голову, что он что-то перепутал и приглашали совсем не сюда, он встревожено спросил: -Эй, товарищ,швейцар! А банкет разве не у вас сегодня заказывали?
 Тут в свою очередь удивился швейцар: « так Вы разве не на похороны, в смысле на поминки?» Фу-ты! - он вытер лоб платком, а я-то уж грешным делом что подумал...




     Банкет по случаю дня рождения главного редактора газеты «Рой» устроенный в ресторане со странным названием «Чудь» близился к концу. Для его проведения редакция специально арендовала банкетный зал на 30 мест, хотя число работников едва дотягивало до двадцати. Виновник торжества – Константин Путкин, скинув с себя пиджак и расстегнув рубашку, лихо отплясывал в центре зала с главбухом Татьяной Владимировной. Его цветной галстук уже давно сиротливо висел на стуле. Вокруг них кружился …делая странные хватательные движения руками в стороны напоминавшие чем-то жуткую смесь лезгинки и поединки кулачных бойцов. Вкруг них также танцевало-топталось человек 10. В Остальной народ, который не танцевал, кучковался группками по 2-3 у большого стола выставленного в виде буквы П. В каждой компании велась какая-то своя оживленная беседа. Говорили  много, с жаром ни о чем…Курили прямо в зале и дым медленно оседая проваливался вниз под ноги. Было душно. Снабженец Копысов, уже основательно перебравший почти засыпая, сидел с полузакрытыми глазами  и что-то бормотал и кивал невидимому собеседнику, грозя отчего- то пальцем сидевшему к нему боком шоферу редакции. Тот единственный из всей компании сидел и не пил, так как на нем лежала обязанность развести  всех по домам. Наверно поэтому картина всеобщего веселья вызывала у него грусть и он сердито ковырялся вилкой в салате. Т-варищи!, гспда! – заплетающимся языком пытался перекричать музыку Бельский – он каким-то образом принес в ресторан гармонь и  все норовил сманить всех спеть –  песня посвящается нашему дорогому…Тут он  снова наверно раз в десятый за вечер, полез целоваться с главным редактором и гармонь повиснув на одном ремне жалобно пискнула. Главный редактор разгоряченный танцем, стал отбиваться от его объятий: Леня, ну что ты ей богу, ладно, прекрати …ну  ё…сколько можно,Леонид. ну, хорошо, давай споем!
 
   Было душно. Иван решил проветрится и выйти покурить в общий холл ресторана. Ресторанчик был маленький человек на  семьдесят. В нем было всего на два зала – общий и банкетный, между ними был коридор, где располагалась раздевалка, охраняемая со швейцаром в малиновой униформе. Вернее больше всего он следил не за имуществом оставленным гостями по его присмотром,  а за выходом, что бы некоторые из этих самых граждан, пришедшие без верхней одежды и сидящих в общем зале, не смылись не заплатив его учреждению. А что касается имущества, то любой легко, если б только захотел смог стянуть какую-нибудь сумочку или плащ.
Тут же у входа была курительная комната, вернее даже не комната, а какой-то закуток, отделенный от коридора зубчатой стеной с круглыми разноцветными светильниками за которой стояло несколько кресел с пепельницами и огромной вытяжкой в виде колокола под потолком. Иван  сначала повернул было  в курилку – там было посвежее, но все места в ней заняты. Иван без слов - жестом показал курение швейцару и вопросительно кивнул на уличную дверь. Тот услужливо распахнул перед ним  массивную дверь с ручками виде львиных голов. И Иван вышел - нырнул в прохладу поздней осени. После полумрака зала вечерняя темнота свалилась как угольный мешок и засыпала все вокруг… «Глаз выколи… хоть бы лампочку какую над входом повесили…» – пробормотал в полголоса Иван и тут же вздрогнул от неожиданного ответа рядом.. «У них вчера вывеску расколотили…» Фигуру незнакомца, оказывается тоже стоявшего на крыльце скрывала густая тень от козырька крыши – вывески. Иван повернулся к говорящему, тщетно пытаясь разглядеть его лицо. Тот как облегчая эту задачу щелкнул зажигалкой прикрывая ее от ветра и неверный огонек высветил очки и интеллигентную бородку клинышком.  Незнакомец  прикурил сигарету и теперь его лицо как бы выпало из темноты и напоминало …Врач - почему-то сразу решил для себя Иван и тоже прикурил сигарету. Вас как звать – величать, вежливо спросил незнакомец. Иван назвал свое имя. Так вот, Иван Сергеевич...
 

..Иван кивнув головой тихо ответил: “Да... Очень нравитесь... ” И тот час со всех сторон понеслось ...Гу!... Нравится!.. Она ему правится' Незнакомка легко, но властно увлекла Ивана за собой и вдруг, обернувшись и как-то по особенному пронзительно посмотрев в его глаза, спросила едва слышно - так, что он едва сумел прочитать по губам:“Любите ли Вы меня?. И Иван, задохнувшись от переполнившею его чувств восторга, только и смог выдохнуть: “ Я Вас люблю...” И снова по залу понеслось: Любит! Любит!.. Он ее любит!..  “Да Вы хват, Иван Сергеевич!” услыхал тот стали угодливо-восхищенный шепот “черного”. “Ах,  молодость, молодость... " - и его похотливый смешок затих где-то далеко в толпе...
Иван совсем не заметил, как они вдруг оказались с девушкой совсем одни в какой-то маленькой полутемной комнате с зеркальными стенами. Шум необычного праздника едва доносился из-за тяжелых резных дубовых дверей - которые намертво захлопнулись за их спинами, как бы отсоединив их с незнакомкой от всего остального мира. На мгновение, все происходящее показалось Ивану каким-то нелепым сном, но не было сил проснуться, так до ужаса все было реально: и эта комната, и зеркала, стократно повторявшие их жесты, в каком-то  завораживающем ритме единения пустоты и движения...
Притянув Ивана к себе и пристально глядя ему в глаза так, что у того от этой близости стала кружиться голова, девушка сказала полушепотом:
“Вы сказали, что я... - она вдруг запнулась и глаза ее наполнились слезами. “Это, правда, что Вы меня любите?” - необъяснимое волнение и страх девушки передались Ивану, так что он был готов в тот миг пожертвовать всем, что у него есть, только чтобы всегда быть рядом с ней - как сейчас, защищая ее от неведомой опасности “Помогите мне... Умоляю вас...” - она бросилась перед ним на колени.
-Это всё правда! Это не спектакль! Спасите меня! Это весенняя жертва...Иван был растерян. Стоя на коленях и обняв его ноги, незнакомка отчаянно рыдала.
Стараясь  ее успокоить, Иван начал говорить какие-то нежные - нескладные слова, целуя ее соленые от слез щеки, пока та совсем не успокоилась и ее плечи не перестали вздрагивать. Тут за спиной Ивана послышалось вежливое покашливание черною: “Ну, что же Вы нас совсем покинули? Праздник в самом разгаре, все ждут вас... и, к тому же вы похитили нашу несравненную...” тут он ловко протиснулся между Иваном и отпрянувшей от него девушкой. Взяв их обоих под руку, он потащил их обратно в сверкающую залу. Девушка робко взглянула па Ивана, умоляя о чем-то важном, недосказанном и вдруг отвернула голову, как бы потеряв к нему всякий интерес. тем временем в зале всё чудесным образом переменилось: неизвестно откуда взялась сцена с тяжелым бархатным занавесом и множеством кресел. Все стали рассаживаться... Свечи в люстрах под потолком разом моргнули и погасли. Вся зала погрузилась на секунду во мрак, но тут рядом с ними возник вездесущий лакей с подсвечником в руках: прикрывая ладонью белой перчатке огонек, он потянул их с “черным” куда-то ближе к сцене которая мерцала вдали расшитыми блестками занавеса. Они уселись на свои места, лакей задул свечу и опять исчез. Заиграла тихая музыка все посторонние звуки смолкли и занавес бесшумно пополз вверх Черный повернувшись к Ивану тихо спросил: “Биноклик не желаете - так сказать для подробности? Очень рекомендую...Иван принял из его рук маленький перламутровый театральный бинокль. Действие происходящее на сцене увлекло Ивана и он почти забыл о своей незнакомке. Очевидно, это была какая-то старинная пьеса из жизни тиранов, так что все ее герои были наполовину обнажены, а другие был одеты в старинные хламиды наподобие древне - римских тог. Актеры разговаривали на незнакомом Ивану языке, но благодаря музыке действие было  почему-то понятным.
   Когда на сцене появилась его незнакомка Иван стряхнул с себя сладкое очарование музыки. Да, это несомненно была она ею незнакомка! Между тем на сцене происходило следующее: два стражника с копьями вывели к трону правителя , бирюзовое платье сменили обрывки материи едва прикрывающие ее тело - музыка плакала и рыдала и было ясно, что тиран осуждает ее на смерть, причем смерть -. жестокую и несправедливую .. Скрипки пели о чем-то важном - а каркающий звук тромбона...... На сцене возвели крест и тут Иван заметил, что понимает каждое слово незнакомою языка. “Ты ведьма и будешь ты на смерть обречена!” пел тиран. “Но невиновна я, мой господин, во всем наветы злые. Вина моя, лишь в том что жениху богатому я предпочла другого - бедняка, а тот богач в вине и погубил себя.. Все ложь! - советник у царя. Она. она сгубила сына и порчу навела...Вот Ведьма! Казнить ее! - Царь сделал знак рукою и стражники схватили ее. Всеочищающий огонь! Мы жертву богу принесем, за это он одарит нас богатым урожаем... Казнить! В огонь ее! Стражники уводят девушку, занавес на миг закрылся и на сцене чудесным образом появились другие декорации: большой крест, лестница, куча дров.. Странные тревожное предчувствие вновь охватило Ивана. “Ну, что впечатляет? -  осведомился “черный” - Известное дело: классика! Нынче такого не сыщешь, Это я вам как заядлый театрал, говорю. Вы разве не читали про распятие Иванки?
Девушку подняли и привязали к кресту и палач заткнул ей рот кляпом, Иван не выдержал и вскочил со своего места, так что сзади на нею зашикали зрители.
Не смотря на то, что сцена была близка  - не было никакой возможности пробраться к ней. “Иван Сергеевич! Что же вы так чувствительно воспринимаете, нервы. Нервишки…Он успокаивающе взял его за руку…


   Утром Иван проснулся в своей постели совершенно разбитым без сил: у него отчаянно болела голова и першило в горле. «Ну, вот, зрасте, кажется, еще и заболел...» - жалея себя, подумалось ему. Потом Иван стал вспоминать подробности вчерашнего посещения ресторана и ругать себя….«О, голова моя садовая…Что б я, еще раз… с этой компанией…Никогда!...А, Хорошилов - то, гад: уговорил-таки меня на коньяк. Вот, пожалуйста, - намешал таки из-за него черте - что… Причем, самое противное, это то, что этому кабану хоть бы что! Ведро выпьет - все как с гуся вода. Что еще это за дубарина-то, в комнате!» «Это какой дурак открыл окно?» – спросил он вслух, зная, что никого в квартире нет и быть не может. Вероятно, ночью сильный вечер распахнул форточку и теперь в комнате стояла противная какая-то почти подвальная сырость и пахло чем-то жженым. «Листья что ли жгут на улице?» – лениво подумалось Ивану и он спрятал голову под одеяло оставив только глаза. Скупое осеннее солнце, пробиваясь сквозь тучи, нахально заглядывало в окно Ивановой комнаты и высвечивало в воздухе невидимые до этого в обычном электрическом свете пылинки. «Прибраться как-нибудь надо, пропылесосить хоть что ли этот срач…пыли-то сколько развелось….Кран на кухне чинить надо…». Он прислушался и различил мерный звук воды капающей воды. «Ботинки наверно сырые – вчера, конечно забыл на батарею поставить, а сегодня  наверно опять дождь будет, скорей бы зима…господи, как надоел этот дождь…» – его мысли перескакивали с одного на другое. Тут неожиданно для себя он вспомнил о том, что было сегодняшней ночью. В отличие от дня рождения ночные события оживали в его памяти не сразу, а постепенно, как бы накатывая волнами. Одно воспоминание появлялось за другим возникая из ниоткуда, наполняясь реальностью, подобно тому, как художник, рисуя на холсте контуры будущего никому не видимого предмета, легкими движениями делает карандашные штрихи, даруя ему жизнь, и предмет, напоминавший сначала невнятное серое пятно, становится настоящим. Так каждая мысль – воспоминание, как бы цепляясь невидимыми крючочками, тянула за собой другое, и вот уже это - другое, в свою очередь, появляясь на свет, цепляло за собой следующее. Сперва это неведомое доносило свой звук - полувсплеск, как бы предупреждая о своем появлении, потом оно медленно принимало некую форму, наполняясь цветом, запахом, шероховатостью, весом и, наконец, становилось реальностью. Память услужливо выкладывала кусочки мозаики, которые, собираясь в единое целое, медленно, но верно создавали реальную картину. Сначала Ивану почему-то вспомнился легкий, шуршащий звук шагов, отдающийся таким же почти неуловимым эхом. Он вспомнил как он шел по лестнице, тут же он вспомнил, что шел не один, а с «черным»… И вот в же в голове пронеслось молнией мысль об их встрече… Тут ему вспомнилась смешная старуха из квартиры, ее голос, глаза, потом вдруг всплыло ощущение тоски в той зеркальной комнате когда он был там с девушкой.… Это все как бы «вывалившееся», точнее не подберешь слово, показалось ему настолько фантастичным и нереальным - что он тряхнул головой, поморщившись от тупой боли.
«Боже, бред какой собачий..» - произнес Иван в слух сам себе, но не так уверенно, как бы этого хотел... «Нет, того быть не могло. Это сон. Приснится же такое… не было никакого «черного», и бала никого не было, ни красавицы, ни спектакля с распятием и сожжением» - твердил он себе. Валяясь в кровати, он стал на все лады перетряхивать мысль: «было - не было», пытаясь припомнить полностью все подробности прошедшей ночи. Как ни странно, чем больше он старался вспомнить все, тем события еще минуту назад казавшиеся такими четкими, вспоминались все с большим трудом, как бы через силу, и вот, буквально в несколько секунд, мир который мгновенно возник из ниоткуда, почти исчез - развалившись как карточный домик. Вот уже вместо лиц Ивану виделись какие-то розовые, как на картинах абстракционистов пятна, голоса и музыка, так явственно зазвучавшая у него в ушах, пропала, оставив после себя невнятный шум, а с ней и исчезло ощущение реальности происходившего. Сон умер. То что только что казалось реальностью исчезло, оставив после себя смутную, непонятную тоску –тревогу и какое-то чувство вины…Почему? Перед кем?...Иван лежал в странном оцепенении, закутавшись в одеяло и лениво, без мыслей, следил взглядом, как два солнечных блика скользили взад - вперед по потолку.
Вдруг, вспомнив о времени, он вскочил, как ошпаренный с кровати. Взглянув на часы, он понял, что на работу опаздывает безнадежно. Иван хлопнул себя ладонь по лбу и выругался. Боль в руке заставила посмотреть его на ладонь, и он с удивлением обнаружил на ней ожег.
«Что за… - удивленно подумалось ему и тут же сверкнула молнией мысль: «Вот, ё, значит, вправду было?» - молнией мелькнула мысль у него в голове. Но тут Иван заметил, что кран ватного одеяла обгорел - а на полу рядом с постелью валялся истлевшая до самого фильтра сигарета и пустая бутылка из-под вина. Теперь Иван нарисовалась такая картина произошедшею ночью: очевидно, ночью, когда он закурил и уснул, то сигарета выпала из его ослабевшей руки прямо на одеяло и оно стало тлеть. Во сне Иван почувствовал боль от ожога и саданул рукой по стоявшей на журнальном столике полупустой бутылке вина, которая опрокинулась и, к счастью для хозяина залила тлеющее одеяло.
«Граждане, не курите в постели, это опасно… и вообще не курите – это вредно вашему здоровью!» - сказал он громко вслух и тут же подумал: «М-да, вот, к каким нездоровым видениям и плачевным последствиям может привести алкоголь» –- То, что он увидел все рационально объясняло, но почему-то от этого Иван почувствовал легкое разочарование. «Понятно, почему мне снился этот дурацкий костер: и хорошо, что сам хоть не угорел, а то ведь мог запросто не руку, а скажем какую-нибудь другую часть тела спалить...” - сказал он снова себе вслух и рассмеялся своим же мыслям. Разглядывая дыру на одеяле, Иван пальцами размял обгоревшую вату и зачем-то ее понюхал. Сигарета выжгла дыру размером с большую тарелку и теперь одеяло явно нуждалось в ремонте.
Он умылся ледяной водой и перекусил бутербродами с кофе. На работу Иван твердо решил не идти - он и сам не мог понять откуда взялось это желание, но оно было настолько сильным, что он  не в силах был ему сопротивляться. «Заболею» - решил он. «В конце-то концов, я человек» Он картинно поднял руку и произнес: «тварь я дрожащая и ли право имею?» И тут же ответил себе: «Имею!» Сказано - сделано - Иван решил взять больничный лист, тем более, что притворяться совсем бы не пришлось. Оставалось только известить об этом своих коллег на работе, предварительно посетив больницу, в которой Иван не бывал лет пять. Собираясь туда, он взял на всякий случай медицинский полис, который ему выдали на работе и немного подумав, захватил еще и паспорт. Уходя, он наскоро прибрался в комнате - чтобы потом в нее было приятно возвращаться: жженое одеяло он унес в ванную, чтобы в комнате не пахло, скидал разбросанные  по стульям вещи в шкаф, бумаги со стола сложил большой стопой и водрузил на шифоньер, закрыл форточки и тщательно зашторил окна...

   Трубка ответила жизнерадостным голосом секретаря издательств Настеньки, радостно сообщившим, что сейчас добрый день и редакция слушает. “Алло, Анастасия Павловна!” - в издательстве было принято обращайся подобным образом друг к другу. “... Здравствуйте, это я - Туманов...” - закричал в трубку Иван, закрыв свободной рукой ухо, что бы лучше слышать. Иван обрисовал ей, как мог, самыми черными красками картину своего нездоровья и, сообщив эту печальную весть, клятвенно пообещал таки постараться выжить, чтобы быть на работе в следующий понедельник. Тут неожиданно трубка стала орать, голосом начальник отдела о том, что его режут без ножа. На что Иван сообщил, что если он придет на работу, то другие сотрудники будут подвергнуты  не меньшей опасности - риску заражения опаснейшей инфекцией. Трубка смягчилась и задала вопрос о том чем Иван собирается заняться в свободное время и не попробует ли он написать пару статей для газеты. Иван объяснил ей, что в ближайшее время намерен лежать дома под одеялом и пить чай с малиновым вареньем, услышав самое искреннее сожаление на другом конце провода и пожелание скорейшего выздоровления, а также обещания, что главный редактор будет извещен об этом прискорбном событии.
Выполнив свой гражданский долг Иван отправился на автобусную остановку и довольно быстро  подошедший автобус доставил его прямо к трехэтажному серому зданию районной поликлиники.  Иван долго разглядывал большое во всю стену  расписание работы врачей, но так и не найдя в нем нужной графы, обреченно отправился к окошечку регистратуры….О, больница! Кто из вас, дорогие сограждане, хоть раз побывал в этом заведении, наверняка, она оставила в его душе неизгладимый след…хранит в душе смутное содрогание от этой шумной толпы шаркающих, сморкающихся стариков и старух, молоденьких мамаш со своими орущими чадами  и проч., О, прибежище хилых и слабых! Именно из-за столь нелюбимых Иваном очередей перед кабинетами, а впрочем, может быть  так же из-за непрекращающихся, бесконечных разговоров в них о всевозможных болезнях и хворях, он всегда, когда ему случалось простудиться всеми правдами и не правдами старался обойтись без посещения больницы. “Если я заболею - к врачам обращаться не стану!” - шутил он на работе, когда коллеги упрекали его в невнимании к собственному здоровью. “Нет уж, увольте, господа, там, в очередях, можно запросто подхватить вместо одной простуды какую-нибудь серьезную заразу, которая сведет меня в гроб!” Очередь к окошку  регистратуры двигалась так медленно, что Иван пожалел, что не взял с собой газеты. Прошло, наверное, минут двадцать, а то и все полчаса, прежде чем Иван засунул голову в дыру в стене с надписью: “для больных”. Пожилая женщина, с белой повязкой на лице, равнодушно выспросила Иванову фамилию, адрес и год появления на свет. И отравилась зачем-то на поиски медицинской карты, хотя Иван ей русским языком объяснил, что никакой карты не  наверняка существует, потому как, в последний раз он обращался за помощью к врачу очень давно, причем карты в тот раз не было и ему завели какой-то листочек. Зловредная старуха будь-то специально испытывая его терпение, шарила по полкам с документами и, в конце концов, принялась выписывать эту злосчастную карту заново спрашивая адрес, год рождения и т.п.. Когда дело дошло  до пункта анкеты о месте работы и тот ей ответил, она  так недоверчиво  и строго посмотрела на Ивана сквозь толстые линзы очков, что он, отчего-то, смутился, покраснел, будь-то сказал не правду и отвел глаза в сторону. Выписав карту она сурово сказала, что на руки она не выдается и ее принесут прямо в кабинет врача. “Вашего участкового  сейчас нет. Вы идите, вас обследуют в   двадцать седьмом кабинете! Поторопитесь: а то врач уйдет - он принимает только до половины двенадцатого!” - сказала она.  Очередь, изнемогающая от столь длительной процедуры,  облегченно вздохнув, выпихнула Ивана от окна   регистратуры, как пробку из бутылки шампанского и он  помчался на второй этаж. Ивана больше всего обрадовало то обстоятельство, что у дверей кабинета никого не было. На самой двери почему-то висела приколотая кнопкой бумажка с надписью “Хирург” и Иван догадался, что кабинет занят временно: по всему зданию шел ремонт,  отовсюду отвратительно пахло  масляной краской, а полы были забрызганы побелкой. В конце длинного коридора мужчина в спецовке выворачивал из светильников  старые лампы и вставлял  на их место новые, загоравшиеся у него в руках. Под табличкой красным огоньком горела надпись: “не входить, идет прием!” и Иван досадливо ругнулся и сел в расхлябанное больничное кресло у стены и стал гипнотизировать дверь. Неожиданно красная надпись погасла, и высветилась другая, приглашающая войти. Иван ожидал, что из кабинета выйдет прежний пациент, но,  однако оттуда никто не выходил.
Те из вас, кто когда-нибудь пытался не совсем честно получить больничный, наверняка проделывали то же, что и наш больной: Иван, будучи не до конца уверен в том, что он достаточно болен, что бы ему поверил врач, громко закашлялся  перед дверью,зашмыгал носом и постучал. “Да, да, входите!” - послышалось оттуда.  Тогда он на миг задержал дыхание и напряг лицо, так что кровь прилила в голову и на его щеках оно выступил нездоровый румянец. Прежде чем войти Иван состроил скорбную физиономию...
 

   Выйдя из больницы. Иван закурил сигарету, раздумывая о том, как убить время до вечера. Порывшись у себя в карманах, он обнаружил несколько мятых червонцев и, после некоторого раздумья решил отравиться к своему приятелю - музыканту Женьке: его дом был совсем не далеко от больницы. Зашвырну в окурок в мусорный бак - Иван пошел по улице, тщательно обходя лужи на тротуаре.

По дороге он решительно свернул в крохотный винный магазинчик-погребок в подвале дома. Облезлая вывеска свидетельствовала о том, что некогда в магазине торговали только исключительно соками и водами. Новые хозяева прибили к старой вывеске кусок фанеры, на котором рука неведомого художника изобразила бутылку водки и рюмку, дописав сверху кривыми буквами: “ и спиртные напитки”. Не смотря на то, что уже был полдень - народу в магазине не было. В магазине громко играло радио. Продавщица - дородная тетка лег пятидесяти, в несвежем белом халате и нелепом ярком вязанном берете на голове, явно скучала от недостатка общения, и встретила Ивана как старого знакомого.
“Доброго здоровьица! Погодка-то какая нынче: и не сентябрь будь-то! ” радостно затарахтела она, размахивая руками. “Собачий, я извиняюсь, холод стоит, того гляди: снег пойдет, а в ЖКУ балбесы тепло не включают до сих пор: кошмар!”. Она бы и дальше продолжала жаловаться Ивану, но тот прервал поток ее красноречия: указывая рукой на ряд бутылок с высокими горлышками на полке и сам. удивившись своей расточительности, попросил одну из них - большую, пузатую полуторалиторовую “красавицу”...

   Хорошо ехать в теплом автобусе и смотреть в окно за которым уже синеют сумерки, а стекло барабанят капли осеннего дождя… и холодный ветер треплет с трудом различимые силуэты деревьев.
-Что за проезд платить будем или в окошко глядеть? – полувопросительно сердито кондукторша  обратилась к Ивану, тряхнув его за плечо.
- Да, да сейчас! –ответил он улыбнувшись этой зловредной тетке в малиновом переднике гортранса…Глядя как она решительно пересыпает  в своей  затрепанной сумке мелочь руками в смешных черных вязаных перчатках с отрезанными концами…Шапокляк! –посмеялся он мысленно. Он стал шарить по своим карманам, в то время как кондукторша демонстративно отвернулась  от него.  И тут Ивана как школяра, которого вызвали к доске на уроке которого он не учил, прошиб холодный пот - кошелька не было! То ли он его выронил, поскользнувшись в луже, а может когда переодевался в доме или потом, когда побежал, увидев стоящий автобус, но факт был на лицо: не было кошелька и все! Ого!  Вот это штука, влип… - подумалось ему. Как говорится полное наличие отсутствия! Ивану вовсе не жаль было кошелька, тем более что и денег-то в нем было совсем немного, да и маленьких важных бумажек, записок, телефонов и прочего, которые люди порой запихивают в кошельки  второпях, чтобы не потерять наверняка. Просто он растерялся от того, что впервые  в жизни он оказался совсем без денег. Он стал лихорадочно шарить по карманам, в надежде что найдется хотя бы какая-нибудь мелочь, но нашел только пять рублей  и мелочь, которые стал считать под ехидным  взглядом кондукторши.
-У нас такси маршрутное – проезд 15 рублей! - сказала она предупредительно, уставившись на него своими поросячьими глазками…
-Вы понимаете - смущенно начал Иван - я кошелек потерял  - у меня только пять девяносто - он протянул ей свои жалкие медяки.
-Я-то понимаю! громко заорала кондукторша - как бы взывая присутствующих осудить поступок Ивана – на водку деньги они всегда находят, а на проезды у них кошельки теряются и не хватает! Спрашивается: я что должна всех за свой счет возить? Дудки! Она театрально развела руками.
- Григорий, тормози! Пусть выходит… Автобус  резко остановился.
Напрасно Иван умолял эту бессердечную фурию – она была непреклонна.
-Пока не выйдет не поедем! -применила та излюбленный прием всех российских кондукторов. И Ивану пришлось под возмущенный ропот пассажиров выйти в темень. Автобус  лязгнул дверями  и дал газу, обдав напоследок того сизым облаком бензинового перегара. Вскоре его огни превратились в маленькие красные точки  и потом куда-то  пропали совсем.
-Вот ведь сука! - вслух выругался Иван и погрозил  исчезающим красным огонькам автобуса.
-Обезьяна сумчатая! –Он зло сплюнул на обочину и зашагал вперед по  мокрому асфальту.

   Холодный моросящий дождь с резкими порывами ветра как бы просыпаясь, веял  как из сита то сверху, с боков и Иван  пожалел, что не надел перчаток. Засунув руки в карманы он шагал как заведенный к огням города громоздившегося  где-то внизу - дорога шла с горы. ОН прикинул расстояние и выходило, что пешим ходом до него  идти  не более часа.
День какой-то дурной сегодня. Все наперекосяк! Пару раз он попытался остановить стремительно проносившиеся мимо легковушки, но водители их либо проезжали мимо, либо затормозив, сразу требовали наперед денег, а услышав обещание Ивана расплатиться на месте, тут же уезжали...

Огромный рыжий кот посмотрел открытую форточку в окне первого этажа и воровато оглянулся, будь-то кто-то мог подслушать ход его кошачьих мыслей. Теплый майский вечер скрадывал в сумраке его тело от чужих глаз. Почти во всех квартирах дома горел свет, и только  это окно в котором отражался оранжевый блик уличного фонаря, чернело как провал в светящемся кубе здания. Чуткое ухо кота улавливало малейшие шорохи и шумы дома и улицы, а его обоняние доносило миллионы запахов, среди которых он пытался различить только те, что означали еду. Сейчас кот был особенно голоден.  Голод был его обычным состоянием, потому что с самого рожденья жил на улице и, в отличие от добропорядочных своих домашних собратьев, которые только и делают, что вечно дрыхнут у вас на диване, он добывал себе пищу сам. Квартирным бездельникам проще: что бы получить порцию своей ежедневной пайки корма им стоит только лишь потереться о ваши ноги и помурлыкать. А этому рыжему великану приходилось в поисках объедков часами бродить в поисках пищи. Позади была суровая зима, если бы кот умел выражать свои чувства, то он бы сказал, как она ему ненавистна: зимой меньше портились продукты, и он страдал от холода и отчаянно голодал. В поисках съестного он обычно рылся в мусорных баках. Мороз быстро схватывал содержимое пакетов и ему приходилось буквально выцарапывать себе пищу. Баки были его территорией, которую он отстаивал в суровых боях с другими окрестными котами. Драки были жестокие, ибо еда – для них означала жизнь. Наш кот не был красив, в том смысле, каком его обычно понимают люди: вся его морда была в шрамах от постоянных стычек с соперниками, но профессиональный взгляд какого-нибудь «котоведа», наверняка бы отметил его отлично сложенное тело, мускулистое, сильное, готовое к любым дракам. В них он потерял половину своего левого уха, а чужой коготь чуть не лишил его глаза, разодрав ему бровь, которая после этого как бы нависала над ним, придавая коту и без того суровый вид. Впрочем, у нашего кота были и другие более серьезные конкуренты  по добыче пропитания – люди и собаки. У этих гадких двуногих созданий, как правило, было с собой опасная вещь: палка, в которую был вбит и загнут гвоздь – таким импровизированным багром было удобней рыться в мусоре, а при случае можно было и пустить в ход в качестве оружия.. Злобные твари могли запросто, от нечего делать, проломить голову своему сородичу или зазевавшемуся животному. Грязные, обросшие, вонючие они приходили иногда в одиночку, иногда парами к мусорным бакам и долго рылись, о чем-то вечно споря и ругаясь между собой, и переворачивали баки до самого дна, выискивая пустые бутылки и пивные банки. Правда, люди всегда приходили только с утра, а коту, для которого в вечерних сумерках было все видно также, как и днем, тогда доставались лучшие куски, если не появлялись другие соперники – собаки. Такие же, как и он, бездомные они забирались сюда в поисках пищи. Встреча с ними так же не сулила коту ничего хорошего: эти одичавшие «друзья человека» могли запросто разорвать и съесть более слабого противника, потому что бродили стаями. Собаки люто ненавидели бомжей, которые всегда старались пришибить кого-нибудь из них, что бы съесть (кошек, слава богу, они не ели - брезговали). А кот ненавидел и тех и других. Когда собаки появлялись на свалке, кот в поисках пропитания делал «обход» по дворам, где промышлял воровством, залезая в открытые окна и форточки. Промысел этот был не менее опасен, чем «помоечный бизнес»: попавшегося хозяевам незваного гостя ждала суровая расправа. Если кража удавалась, то кот мог рассчитывать, что хоть немного удалит голод. Так же во дворах ему удавалось поживиться тем, что люди, поленившись идти на мусорку, выбрасывали в урны или на улицу. Не секрет, что зачастую в наших городах, проходя под окнами жилого дома, зазевавшийся пешеход рискует получить по голове выброшенной из окна пустой бутылкой или «принять» на свой костюм кучу вываленных сверху объедков. Если коту попадались открытые окна, те, куда он мог залезть, то ему порой удавалось стащить какую-нибудь мелочь, которую оставалась на праздничных столах. Однажды ему посчастливилось стянуть здоровенную тушку курицы, которая наивная хозяйка положила оттаивать на подоконник из холодильника.
Сегодня к мусорным бакам прибилась собачья стая и коту пришлось не солоно хлебавши тащиться на свой разбойничий промысел во дворы. Сегодня ему определенно везло: была открыта форточка в окне первого этажа. Туда он мог легко добраться. Кот встал на задние лапы, опершись передними о стену дома, и еще раз прислушался: из открытого окна не доносилось ни звука. На мягких лапах он неслышно вспрыгнул на жестяной подоконник, который под ним даже не скрипнул и повел носом в сторону форточки. Кот учуял слабый запах рыбных консервов и чего-то еще противного, того, что было непонятно его кошачьему разуму. В квартире было темно и, сколько кот не всматривался, в окно, закрытое чем-то изнутри (это был кусок фанеры), он так ничего и не увидел кроме своего отражения в грязном, никогда не мытом окне. Он приподнялся на задних лапах и также неслышно вспрыгнул на форточку. Немного посидел, настороженно вслушиваясь в тишину квартиры оценивая степень опасности, но в квартире как будь-то никого не было. Так же он не почуял и ненавистного ему запаха собаки.
Однажды, когда он был молод и неопытен, он подобным образом прокрался в квартиру, в которой держали собаку. Собака была умна и хитра. Она почуяла кота и, затаившись, стала ждать, когда тот залезет вовнутрь и подойдет поближе. Голод гнал кота к миске с собачим кормом и от этого он не чувствовал никаких других запахов, кроме вожделенного запаха мяса. Когда, урча от удовольствия, он набросился на еду, то не заметил, как к нему крадется здоровенный ротвейлер хозяев. Будь собака чуть-чуть проворнее, то она просто отхватила бы ему голову своей огромной пастью, но тогда собака промахнулась и, налетев лапами на свою же миску и поскользнувшись на своей же похлебке, успела лишь скользом цапнуть его зубами за бок. Ей достался только небольшой клок шерсти с его бока. Да, тогда кота спасла реакция: не разбирая куда, он нанес наотмашь собаке ответный удар своими острыми когтями и рассек ей нос. Пес взвизгнул от боли и затряс мордой, а кот молнией рванулся обратно в окно. На это ему требовалось две секунды и всего два прыжка. После первого он оказался на подоконнике. Оставался спасительный второй прыжок в форточку, но тут на его беду она захлопнулась с порывом ветра, и кот своей головой протаранил стекло. Осколки со звоном посыпалось прямо на собаку, которая, оправившись после его удара, рванула за ним. Кот все-таки успел улизнуть, но ловушку эту запомнил на всю жизнь и потом всегда тщательно готовился к своим «проникновениям». Сейчас все было тихо. Кот сидел, застыв в форточке, как изваяние и не шевелился. Он ждал и слушал. Ему было даже слышно, как в квартире тихонько поскрипывает похожий на сверчка электросчетчик. Теперь с близкого расстояния он четко различал запах рыбных консервов и тот звал, его дразнил голодный желудок. Наконец кот решился и спрыгнул вовнутрь…


Глава 2
Если вы не знакомы с Шурским, то я охотно вам расскажу об этом человеке…
Шурский появился на свет 20 января. Он был слабым рахитичным ребенком, вдобавок лицо младенца было таким пунцовым, что отец ребенка, пришедший с компанией своих приятелей встречать роженицу, тут же пошутил, что де ребенок весь в отца и тоже предпочитает «красное». Впрочем, краснота эта быстро прошла и вскоре, Сашуня-Шунечка, как ласково называла его мать - Татьяна, ничем не отличался от других детей-грудничков. Отец «делал ребенку козу» и называл его не иначе как «Шурский», делая особое ударение на «р», так, что получалось «Шур-р-рский» – собственно говоря, отсюда и пошло прозвище нашего героя.
Похожий на кукольного младенца, он первые полтора месяца после рождения все время проводил во сне, умильно причмокивая своими крохотными губками. «Маленький ангелочек!» - говорили все, кому мать показывала во время прогулок его личико, отогнув край цветастого одеяла, подаренного от профсоюза. Тогда малыш не доставлял ни матери, ни окружающим никакого беспокойства, кроме мокрых пеленок (Татьяна с отцом ребенка жили раздельно в разных общежитиях и она жила в комнате с четырьмя соседками). Но потом, по истечении этого срока, для всех окружающих наступил настоящий ад: ребенка что-то беспокоило и от этого он почти все время плакал. Вернее было сказать, что он орал так, что его крик можно было бы услыхать сразу при входе в общежитие. Мать сносила ребенка к доктору, тот внимательно осмотрел плачущего младенца и заявил, что это должно пройти – скорее всего, ребенка всего лишь беспокоят газы…
Увы, предсказание доктора исполнилось только спустя два с лишним месяца, и это имело для жизни младенца последствия весьма трагические, я бы даже сказал судьбоносные. Как я уже говорил, ребенок все время кричал так, что его никак не удавалось успокоить. Он замолкал, казалось только для того, что бы пососать грудь и набраться сил для своего крика - он даже сосал молоко похныкивая. Первое время все шутили: «Ишь, какой маленький, а голосистый - певцом будет…». Но вскоре от этой веселости не осталось и следа: после очередной бессонной ночи, сначала только ее соседки по комнате ходили хмурые, а через неделю пришла комендантша общежития и объявила, что дальше так продолжаться не может - ребенок своим криком не дает спать целому этажу и снижает тем самым производительность труда. Одним словом, как к Татьяне хорошо бы все не относились, но из общежития ее вытурили, правда, пообещав что, пустят ее обратно, только после того как ребенок «переболеет». Разумеется, ни о каком возвращении не могло быть и речи - место в общежитии было дефицитом и родителям Шурского ничего не оставалось, как искать жилье. Комнату искали долго и перебрали кучу вариантов, так как многие сразу отказывали, узнав о том, что у них маленький ребенок. Наконец нашелся один старик - вдовец, живший в своем доме, который согласился их пустить, но поставил кабальные условия и заломил цену в полтора раза большую, чем обычно – целых тридцать рублей, что при совместном доходе в сто рублей было весьма накладно для молодой семьи. По договору со стариком Татьяна обязалась мыть полы в доме, стирать, таскать воду с колодца, разжигать печь и носить дрова, а так же бегать старику за выпивкой, вдобавок полностью оплачивать за электричество.
Еду, старик готовил себе по-холостяцки сам на маленькой электрической плитке. Он жарил картошку и вечно варил какие-то супы из концентратов, щедро сдабривая  ее той же картошкой, морковью и луком, от чего у него получалось густое, похожее скорей на кашу, чем на суп варево, которое постоянно «убегало», так что в доме постоянно воняло подгоревшей едой. Молодым он тоже выделил отдельную плитку, на которой Татьяна вскоре приноровилась готовить скудный семейный обед. За водой Татьяне приходилось бегать к колодцу, благо он находился совсем рядом с калиткой дома, дрова были свалены тут же под навесом…
Первый раз, живя в своем доме, она впервые столкнулась с такими трудностями и ограничениями быте. Особенно ее по началу раздражало отсутствие горячей воды, когда даже простая стирка пеленок превращалась в малоприятную процедуру, не говоря уже о холодном туалете во дворе дома. Кроме того, ее очень доставало и обилие тараканов, которые водились в доме. Это было просто тараканье царство: они ползали по печи, шуршали под обитыми обоями, которыми были обиты стены, ничуть не боясь присутствия человека, путешествовали по столу, падали в кастрюли с водой и даже нагло шевелили усами со старинных ходиков. Одним словом были везде. Под детскую кроватку родители Шурского приспособили старую коляску без колес, которую Татьяна, лежа на пружинном диване полусонная качала рукой всю ночь. Любопытные тараканы тут же пытались обследовать новую вещь в доме и получили яростный отпор со стороны Татьяны. Больше всего она боялась, что какой-нибудь таракан заползет к ее малютке, и поэтому не гасила ночника, за что выслушивала длинные нарекания от хозяина по поводу экономии электричества.
Она баюкала плачущего младенца и, когда сон окончательно одолевал ее, то проваливалась в него как бездну. Внезапно проснувшись, она первым делом всматривалась в лицо младенца: в свете тусклой лампы ей все казалось, что по лицу малютки ползают маленькие таракашки, она испуганно вскакивала и, убедившись, что это ей только показалась, снова начинала качать.
Не смотря на то, что дед был немного глуховат, через некоторое время, и он разразился нетрезвой тирадой по поводу плачущего ребенка. Он даже пригрозил им выселением, если ему не дадут спокойно спать, потому что Шунечка теперь приноровился спать днем, а реветь ночью и ревел, делая  короткие перерывы все время, затихая только под утро. Надо сказать, что жизнь в этом доме была значительным испытанием и для семейной жизни его родителей, так как до этого они жили раздельно. У каждого из них были свои привычки и свое представление о том, какие у кого должны быть обязанности. Татьяна так за день уставала с ребенком, что как только приходил муж с работы, она наскоро кормила его и, всучив ребенка, просила погулять с ним на улице, что бы она могла хоть немного поспать. Отцу Шурского это тоже не очень нравилось, так как ему хотелось поваляться на диване и посмотреть телевизор, а вместо этого он был вынужден, как он сам говорил «как последний сукин сын волочиться по слякоти».
На улице ребенок продолжал у него орать и отец, когда никого из прохожих не было рядом, что бы хоть как-то успокоить его, высоко подбрасывал вверх и ловил. После этих акробатических этюдов ребенок затихал, то ли от страха, то ли оттого, что ему это нравилось, хотя я думаю, что первое было вернее. Впрочем, так продолжалось не долго, так как вскоре отцу надоело ходить на работу вечно не выспавшимся и, в конце концов, он стал чаще оставаться на ночь у себя в общежитии, что не могло привести ни к чему хорошему. Потом  один приятель уговорил уехать отца на заработки на север – «за большим рублем» и он, поддавшись их уговорам о сладкой жизни, уехал на стройку в какую-то глушь. Один раз он прислал Татьяне перевод, а потом она получила письмо от его товарища, что муж погиб - его зарезал в ссоре местный урка. Получив письмо, Татьяна проплакала весь вечер, прижимая к себе дитя, и ребенок, как будь-то, поняв боль матери, с того дня перестал плакать.
Никакой пенсии на мужа Татьяна не получала, потому что и расписаны-то они с ним не были, кроме того, он сам был детдомовский, так что на помощь со стороны родственников мужа рассчитывать не приходилось. Ее родители жили в другом городе, жили бедно и помогать дочери почти не помогали, так что детство и отрочество у Шурского прошло довольно в спартанских условиях. Жили они с матерью скромно, снимали углы, а потом ютились в общежитии, место в котором она сумела выхлопотать. Замуж Татьяна так и не вышла: конечно, мужчины в ее жизни периодически появлялись, но все как она говорила «какие-то непутевые» и большей частью пьющие. Отработав на заводе стаж, она так и не добилась никакой жилплощади, а когда вышла на пенсию, то сошлась с одним вдовцом уехала к нему жить в деревню.
Дальнейшая биография Шурского не претендует на оригинальность и вряд ли заинтересует вас своими подробностями, поэтому мы попросту пробежимся по основным ее вехам. Все в его жизни было просто, обыденно и скучно: он закончил восемь классов и пошел, как и большинство его сверстников из рабочих семей в «Учагу» - ПТУ, кое-как закончил ее (ну, не было у него этой рабочей жилки - не лежала душа к железу и станкам), потом его забрали в армию. Там, неожиданно для него самого, у Шурского открылся талант художника. Отслужив в армии, он по случайности оказался в другом городе - штабной писарь напутал в документах. Работал где придется: то сторожем на стройке, то грузчиком в «хлебном», то на сплаву, и даже в «пожарке», короче, в сменил наверно мест двадцать. Про таких раньше говорили: «летун». Действительно: он нигде долго не задерживался - самое большое полгода, а всему причиной было его увлечение живописью и зелёным змием.
Шурский пытался устроиться художником-оформителем, но его нигде не брали без корочек, как он жаловался приятелям. Тут, скорее всего он лукавил: вернее будет сказать, что он сам не хотел рисовать того, что его заставляли работодатели или заказчики. А где это вы видели таких вольных работников? Так он и жил нигде не работая, предпочитая отдавать своему «хобби» все свое время, одним словом  был «свободный художник». Случайного знакомства со слабым полом он не искал, предпочитая знакомиться (если конечно была такая возможность) на своей очередной работе. Так Шурский сошелся  и со своей будущей женой: она работала маляром на стройке, где он тогда успешно сторожил и потихоньку приторговывал имуществом РСУ. Обычная девчонка, каких полно в рабочих кварталах - не страшная, не красивая - ничем не примечательная, одним словом «серенькая мышка». Однако у Шурского не было претензий на эту тему: он всякую женщину считал красивой. Они с подружкой частенько «шалили» у него в сторожке, пока девушка, как водится, не забеременела. Как джентльмен - он тут же предложил ей выйти за него замуж и даже денег на свадьбу «нашабашил»: лихо продал казенный рубероид дачникам. За это его тотчас уволили со стройки и хотели даже посадить, для острастки - дабы другим не повадно было, но доказательств причастности его к хищению не было, да и размер убытка был  не особо велик, так что он отделался легким испугом. Потом жена родила ему 2-х девочек погодок, а еще через пару лет он также легко как сошелся, так и развелся с ней. Жена, видя, что у мужа на уме только кисточки и краски, поняла, что толку из него не выйдет. Она собрала его вещички (после свадьбы они жили у ее родителей) и тихо мирно попросила покинуть помещение.
Надо отметить, что женитьба была с его стороны выгодным шагом: у Шурского была постоянная крыша над головой, был стол, в смысле еда, была женщина, с которой он спал, наконец, место для его занятий художеством и совсем немного обязанностей по дому. После развода и выдворения из квартиры тещи, он оказался буквально на улице – жить ему было негде, так как я говорил, что жилья с матерью у них своего не было, а после армии он искал такую работу, где давали общежитие. Шурский легко вышел из этого положения: имея множество друзей, он пару месяцев ночевал у каждого из них, обходя их по кругу. Но проблема была совсем в другом: ему нужно было писать картины – без этого он действительно не мог, а творить у друзей не было никакой возможности. Тут судьба неожиданно преподнесла ему подарок: по счастливой случайности вопрос с жильем у него решился так, что никто и представить не мог, но об этом расскажем немного позднее.
Алиментов Шурский жене сроду не платил, так как с приходом «рынка» вообще нигде не работал и никаких доходов не получал. Да, впрочем, жена и не настаивала на их выплате – знала: стоит у мужа завестись лишней копейке, так он тут же все спустит на какую-нибудь особенную кисточку или на краски, а если захочет сделать подарок дочерям - то расшибется в лепешку, но денег добудет. Жил он как птица вольная - своим искусством: писал картины и, по мере необходимости в деньгах, сбывал их по весьма умеренным ценам всем желающим. Деньги тратил очень экономно: на полученные доходы весьма скромно питался; вещи, в смысле одежду, покупал только в случае крайней нужды, а остальное подчистую пропивал с друзьями, так как наловчился выпрашивать краски и кисти у своих приятелей художников, которых у него в городе было пруд пруди. Да, Шурский любил выпить, причем не просто так - для хорошего настроения, а непременно до полного беспамятства, так, что когда ему на утро сообщали подробности его выкрутасов, он только недоверчиво крутил головой и разглядывал свои синяки. Выпив, он делался буен и чуть что - сразу лез в драку, но поскольку телосложения был, скажем не спортивного, то почти всегда оказывался бит. Эта пагубная наклонность его творческой натуры к пьянству особенно резко стала проявляться у него после того, как он стал «путешествовать» по квартирам друзей. К примеру, сидят они с приятелем дома: об искусстве и прочих высоких материях беседуют, вдруг подойдет третий - скинутся вместе на бутылочку, а там понеслось: еще кто-нибудь на огонек заглянет – глядишь, неделя пролетела, а, как и не заметил! Это случалось все чаще и чаще и даже пришло в противоречие с его занятием живописью.
Как я говорил, вопрос с жильем у него решился сам собой и теперь Шурский жил почти в центре города и жил по-королевски - один в однокомнатной квартире, причем находился в ней абсолютно бесплатно. Надо вам рассказать, что это был за дом. Домов подобных этому трехэтажному безлико-типовому домику, вы с избытком встретите на просторах нашей, немного ужавшейся в размерах родины. Говорят, что его строили после войны пленные немцы. Возможно, они строили его по свойственной этой нации педантичностью и аккуратностью, тут уж я не берусь ничего говорить, но в качестве материала для его постройки в виду дефицита кирпичей использовались шлакоблоки, которые за эти почти шестьдесят лет пришли в полную негодность из-за нашего сурового климата. Зато дома строились достаточно быстро и получались достаточно теплыми, а потолки в домах поражали людей, ранее ютившихся в бараках своей 4-х метровой высотой. Стены дома были рыже-кирпичного цвета, и все испещрены надписями углем и мелом, до того места, куда могла бы дотянуться рука человека. Надписи эти были порой самого фривольного содержания от сакраментального «Миха - козел» до «Люся я тебя…», порой сопровождались рисунками, напоминающими наскальную живопись древних каннибалов. Штукатурка местами отвалилась от стен огромными кусками, обнажая серые внутренности здания, а красивый лепной гипсовый фасад крыши, регулярно белившийся во времена, когда кругом развевались алые флаги, перед каждым праздником, теперь разрушился настолько, что от него остались только почерневшие от времени и дождей доски. Местами от этой лепнины остались довольно приличные куски, которые едва держались на гвоздях, которые его скрепляли и, всякий, кто проходил рядом с этим домом задирал голову вверх, справедливо опасаясь того, что один из таких кусков может запросто обрушится ему на голову.. Крыша здания напоминала латаные-перелатанные штаны бедняка: она вся была покрыта шифером с разноцветными заплатами железных листов, которые громыхали, как раскаты грома даже при легком порыве ветра. Одним словом, любому человеку видевшему дом, в сегодняшнем состоянии дом напоминал Рейхстаг после его штурма. Жильцы дома так и говорили– «наш Рейхстаг», а потом за ними и жители соседних домов стали его называть.
Что еще добавить? Да, для полноты картины скажу, что подъездов в доме было два и, причем оба без внешних входных дверей, которые самым варварским способом были вырваны с петель и похищены неведомыми злоумышленниками. На самом двери никто не похищал - обе они спокойно стояли, прислоненные к стене внутри подъездов – на дверях этих просто не было живого места, в смысле, чтобы закрепить петли, а на новые двери жильцы дома никак не могли собрать нужную сумму.
Кстати, жильцами, людей проживавших в доме и как сам дом можно было назвать с большой натяжкой: дело в том, что у дома отсутствовал номер, вернее табличка, так как дом в одно время собирались сносить и именно поэтому даже сняли эмалированную табличку с номером. Жильцов хотели расселять и когда табличку сняли, они первое время даже радовались, ожидая, что скоро будут жить в новых квартирах. Но тут неожиданно грянула перестройка и дом сносить раздумали. Потом, когда переименовывали улицы, с дома вдобавок сняли и прежнюю табличку со старым названием. Новой таблички почему-то не повесили и что бы хоть как-то обозначить строение для ориентира почтовиков, кто-то из жильцов масляной краской просто написал его номер. Тут нужно добавить, что дом когда-то стоял на балансе неведомой воинской части расквартированной в городе, а когда часть расформировали, то оказалось, что он абсолютно никому не нужен, кроме людей в нем проживающих. Причем было удивительно вот что: хотя дом нигде не числился по официальным документам, его жильцам регулярно каждый месяц приносили счета за газ, за свет и прочие услуги, а в графе место, где должен был указываться номер дома и улицы просто был прочерк. Вот такой казус. Одно время вопрос о жителях этого дома обсуждался даже в городской управе, по той простой причине, что когда меняли паспорта, то людям нужно было ставить прописку. Но власти вышли из этой ситуации довольно просто: в паспортах решили оставить прежний номер и старое название улицы, так что получился этакий «волчий билет»: вот люди как бы живут в городе по улице, которой нет ни в одном справочнике, и в доме которого не существует.
Перспектив на то, что том когда-нибудь расселят, у прежних оставшихся от «военно-строевой» жизни жильцов не было никакой, к тому же ни продать или обменять квартиру в этом доме тоже было нельзя. Большинство военных, населявших все его восемнадцать квартир, уезжая на новые места службы, просто оставило их, сдав ключи в местное домоуправление, а то решило распорядиться им по-своему: часть квартир оставшихся пустыми отдали в пользование всяким службам: коммунальщикам, энергосетям и т.п. и те в свою очередь селили туда своих «кадров», которые нуждались в жилье, причем все освободившиеся квартиры, кроме однокомнатных, в одночасье стали коммуналками. Таким образом, дом был населен с одной стороны военными пенсионерами и разным пришлым людом в основном рабочих специальностей: дворниками, электриками, сантехниками и т.п. и естественно членами их семей.
Вот в таком «Рейхтаге» и проживал наш герой - художник. Непосвященному понять, каким образом человек такой специфической «специальности» затесался в их стройные ряды, было совершенно не возможно. Конечно, его с натяжкой можно было бы причислить к малярам, но это было бы несправедливо по отношению к Шурскому, потому, что он был все-таки хороший художник. Поскольку ни к военным, ни к коммунальщикам, Шурский абсолютно никакого отношения не имел. Тем более было трудно понять то, что он один занимал однокомнатную квартиру, когда порой в одной коммуналке проживало до 10 человек. Впрочем, этот секрет я вам могу раскрыть: все знают, что зачастую у многих коммерческих структур в сегодняшнее время есть «крыша». Разумеется, не та крыша, которая над головой, а та, которая получает с нее денежки. Но Вы не подумайте, что бандиты взялись опекать наших коммунальщиков: вовсе нет! Ларчик открывался достаточно просто: у начальника домоуправления была дочка, а у дочки была на рынке точка (вот, как в рифму получилось!), торгующая на рынке каким-то ширпотребом. Так вот однажды у ней, в смысле у дочери начальника, возникли какие-то проблемы, прямо скажем никоим образом не относящиеся к нашему повествованию и та их решила при помощи своей «крыши». Одним словом, через некоторое время она озадачила своего папочку вопросом предоставления отдельной жилплощади за оказанные «крышей» услуги. Естественно, тот был вынужден отдать ключи от однокомнатной квартиры располагающемся на первом этаже нашего «несуществующего дома», некому представителю, как сейчас говорят «криминальной группировки». Тут мы подходим к самой сути: квартира требовала значительного ремонта и человек, которому достались ключи, решил сделать его с размахом: «...по полной морде» - как он говорил. И для этого «размаха» ему потребовались денежные средства, которые он попытался изъять у одного частного предпринимателя, но неудачно за что угодил на несколько лет за решетку. Ключи от этой квартирки случайно оказались у подружки этого «деятеля», которая тут же сошлась с его близким товарищем, оставшимся после суда, что бы «утешить» подругу кореша, а тот, в свою очередь заказал Шурскому портрет этой красотки. Шурский, в то время скитавшийся по квартирам приятелей, каким-то образом пронюхал про эту квартирку и договорился с бандитом, что будет бесплатно рисовать все, что тому заблагорассудится в обмен на ключи и в добавок согласился хранить там любые опасные предметы, если тому понадобится такая услуга. Сделка показалась новому приятелю владелицы ключей достаточно привлекательной, и они ударили по рукам. И вот, к удивлению и скрытому неудовольствию жителей дома, наш герой переехал сюда со своим немудреным скарбом и поселился на зависть тех кто жил в коммуналках, один в тридцати метровых хоромах. Начальник, узнав о том, что квартира оказалась занятой таким жильцом, был, конечно, очень удивлен, но выгонять того не решился, от чего Шурский только выиграл. Среди жильцов о нем ходило множество невероятных слухов: дескать, тут живет то ли какой-то бывший каторжанин, то ли родственник начальника домоуправления и т.п…Поскольку род занятий Шурского стал быстро известен соседям, то большинство из них сошлось на том, что Шурский непременно если сидел, то за что-то связанное с профессией художника - вроде подделки денег или ценных бумаг. Другая часть жильцов сначала считала, что он любовник дочери начальника домоуправления, а потом решила что тот его внебрачный сын,  или в крайнем случае, родственник - не будут же пускать в квартиру случайного человека. На все «случайные» вопросы соседей о собственной персоне Шурский отвечал туманно, так что вскоре они просто махнули на него рукой и перестали ломать себе над этим голову, что было ему весьма на руку, потому что теперь его никто не трогал и не приставал.................
******
Медсестра  распахнула уродливую сетчатую дверь лифта и помогла Маше заехать вовнутрь. Дверь с грохотом захлопнулась. Лифт   лязгнул и поехал вверх. Кабинет зав.отделения был на третьем этаже - там располагалась и прочая административная часть больницы. Медсестра задом вывезла коляску Маши из лифта  и покатила её по узенькому коридорчику мимо  старых выцветших плакатов наглядной агитации, нарисованных   местным Пикассо. Она остановилась в крохотном холле с  разросшейся до потолка пальмой  и постучала в высокую,  выкрашенную белой краской  дверь кабинета.
- Дмитрий Петрович! Можно? – заглянула она в дверь.
- Да, да, - доктор встал из-за стола заваленными историями болезней и пленками рентгенограмм и пошел навстречу пришедшим.
- Спасибо! Вы, Света, можете не ждать… я потом сам …
Медсестра кивнула и  закрыла дверь.
Доктор остановился напротив Маши и посмотрел ей в глаза.
- Маша, я хотел поговорить с  вами. Серьезно поговорить.
- Об операции? – попыталась угадать она.
- Да, то есть не совсем о ней… он немного замешкался и снял очки
- Я не понимаю…
- Вы у нас уже 4 месяц… За это время я как-то привязался…
- Я тоже…
- Время идет, а улучшений нет…
- И что делать? Вы предлагаете снова сделать новую операцию? – она вспомнила ту мучительную боль, когда отходила от наркоза.
- Боюсь  здесь я уже ничем не могу вам помочь…Мы провели вам уже три  - и они не помогли…Вам нужна операция в Москве. Только там … на современной аппаратуре… Поверьте я испробовал все варианты и тряхнул всех своих знакомых, очередь на год вперед со всей страны: ветераны, льготники…Все хотят лечиться бесплатно. Выход только один – коммерческое отделение. Операция стоит больших денег, но если вам не сделать эту операцию сейчас, то будем смотреть в лицо правде, вам придется всю жизнь провести на костылях. Это инвалидность и крошечная пенсия.
- А сколько это стоит там?
- Операция и реабилитационный курс на два месяца стоит пятнадцать тысяч…
- Ну, я бы могла что-нибудь продать из своих вещей… занять наконец.
- Вы не поняли - пятнадцать тысяч долларов.
Маша охнула.
- Нам никогда не найти с бабушкой таких денег, а знакомых которые могли бы ее дать тоже нет, - у нее выступили на глазах слезы и покраснел кончик носа, она была готова разрыдаться.
Доктор подошел и взял ее за руку.
- Именно поэтому я прошу…В конце концов, чего тянуть? Маша, вам наверно покажется сейчас странным, то, что я вам хочу сказать…Я... - он замешкался и снова стал протирать очки- я... я ...одним словом,  что если я попрошу вас стать моей женой?
- Что вы сказали? Я не поняла…- она подняла на него глаза
- Маша я люблю вас и хочу… она хотела что-то сказать, но он остановил ее - пожалуйста, дайте  сказать мне и так трудно говорить…. дайте я все скажу, а потом уж вы и…я не богат, но я сделаю все зависящее от меня что бы вы стали здоровы. …не про то я говорю наверно, вы молодая, красивая. Я не могу допустить этого. Я мог бы продать свою квартиру и на эти деньги отвезти вас в Москву. Я люблю вас. - Он пристально посмотрел ей в глаза, - Что вы молчите?
- Это так неожиданно. Я, поверьте, очень к вам  хорошо отношусь, но стать вашей женой…
- Вас смущает наша разница в возрасте?
- Нет, я хотела сказать, что я не думала, что вы так…я видела…- Маша старательно как ученица на экзамене подбирала слова, - я, конечно, чувствовала,  что вы относитесь… ко мне не так как другим, но я … даже не знаю, что вам сказать на это.
- Вот и прекрасно, вы пока ничего не говорите. Понимаете, у каждого человека, бывает в жизни такой момент, когда он должен принять важное для своей жизни решение.
Он встал на одно колено, не выпуская ее руки из своей.
- Тут нельзя торопиться. Нужно понять, от что вы хотите получить от жизни. Иногда  это нужно решить…даже не сердцем, а умом. Я долго думал над тем, что за семья у нас может получиться…
- А если вы ошибаетесь, может быть вы и не любите меня на самом деле, вы же меня совсем не знаете…Я не знаю смогу ли быть женой человека, которого…
- Говорите прямо - вы не любите…
- Да, то есть я, конечно, вас очень уважаю, но я…вы действительно не знаете, какая я на самом деле, вы ничего не знаете о моем прошлом.
- Я знаю, какая вы сейчас и мне нет дела до того, что было в прошлом.
- А если я обману вас? Потом, когда выздоровею. Скажу сейчас  да, а потом передумаю? Вы не боитесь этого?
- Я люблю вас а бояться…значит я того заслуживаю.
- Не сомневаюсь в ваших словах.

 продолжение следует