Расстреляйте меня

Детективная газета, №11, декабрь 1995 г.

Тарасов В.
«Расстреляйте меня»
Началась эта история давно. Еще в том, уже кажущемся сегодня ирреальном мире, когда в обороте крутились купюры с профилем вождя мирового пролетариата, а отовариваться на «морские доллары» – можно было лишь в незабвенной «Березке».

...Судовой электрик Толя Павловский по кличке 'Стольник' вразвалочку шел по тротуару южного портового города. Это был худющий парень с густой шевелюрой вороньего отлива, помеченной наследственным пятаком-лысиной на макушке. В свои 22 он считал себя счастливым человеком. После мореходки за взятку, конечно, устроился в выгодный рейс «за семь морей и три океана». И вот все "десять луж" позади, скоро отпуск.
Карман топорщился от бонов и тугих пачек кредиток. Куда идет уставший мореман после семимесячной качки и отстоев в чужих портах, где на берег выпускают только табуном и под надзором старшого — какого-нибудь придурочного боцманюги, и только до вечера? Правильно, матрос, едва ступив на родную землю, мчится в кабак или в валютный магазин. Толик пошел в валютный магазин.
У прилавка две яркие личности в вызывающе открытых платьях разглядывали этикетку на бутылке сухача. Анатолий сходу вклинился между аппетитными молодыми особами, болтавшими, вроде, по-французски — туристки, значит.
Морячок загрузил в саквояж полдюжины бутылок разнообразных форм и объемов, пересыпал печеньем и шоколадом и просто и легко... предложил иностранкам свои услуги гида по городу. Туристки с удовольствием согласились.
После посиделок в валютном баре иностранки, картавя, вызвались показать свой номер в 'Интуристе', но Стольник, напуганный рассказами о стукачах из КГБ, предложил посетить с визитом 'корыто', как называл он свой океанский лайнер.
Моряк у трапа сухогруза с повязкой на руке, добрый малый, отхлебнул из горлышка и шепотом посоветовал распроститься с девочками до утренней вахты, когда будут перешвартовываться, да и присмотреть за ними, чтобы не обчистили карманы.
— Ты обалдел! — возмутился Стольник. — Это же иностранки, у них самих долларов — завались.
Вахтенный в ответ лишь пожал плечами: как знаешь.
Изголодавшийся по женскому телу Толик накрыл в каюте роскошный стол, продолжая строить из себя этакого рубаху-парня. Вскоре он напрямки предложил изрядно нахлебавшимся интуристам остаться на ночь.
Девчонки послушно сбросили одежды. И так ублажали вдвоем, как только могло присниться...
В розовом свете утра он никак не мог вспомнить 'финал'. В каюте витал лишь запах 'шанельных' духов шальных в любви див. Загремели выбираемые якорные цепи, корпус качнуло. Зашел проведать сменившийся вахтенный. Оказалось, гостьи убрались на рассвете, попрощавшись с пареньком на чистейшем русском и, посмеиваясь, сошли на причал. С деньгами щедрого дуралея.
…В больницу Павловский все же попал. Но только после следующего рейса, в котором безуспешно пытался лечиться сам. Перед выпиской врач-венеролог был честен:
— Детей у тебя может не быть. Запустил ты свой 'сифон', парень...
— Ну и черт с ними, с детьми! — в сердцах плюнул Стольник. — Поживем — увидим.
Получив расчет, богатенький и неунывающий, он расстался с успевшим опостылеть флотом и вернулся на родную Гомельщину.
Морская профессия получила дома 'продолжение': устроился электромонтером на техучастке речного транспорта. Дело ладилось. Не бражничал, как некоторые, не загуливал. Фамилия Толика была на слуху. С женщинами он держался настороженно — крепко помнился поучительный 'французский' урок. Потом появилась Валерия. Красивая, даже броская, но добрая и, как убедился, надежная.
Семейная жизнь потекла спокойно и счастливо. Но где-то через год-полтора жена, таясь, начала как бы вслушиваться в себя. Так бывает, когда человек вдруг обнаруживает у себя болезнь и, временами полностью отключаясь от всех остальных мыслей и забот, погружается в симптомы этой своей то ли настоящей, то ли мнимой хвори.
Вскоре состоялся и первый 'серьезный разговор'.
Анатоль, я не беременею... Проверялась у гинеколога. И не один раз. Со мной все в порядке. А с тобой?
Толик застыл в немом оцепенении. Поставленный в лоб вопрос вернул его сначала в бордель-каюту океанского сухогруза, затем в «триппер-бар», как шутя называют кожвендиспансер моряки: «Детей может не быть…»
-- А что со мной? – не находя ответа, только чтобы не молчать, глухо переспросил он.
-- Вот и я хочу узнать, -- пристально посмотрела на него Валерия.
Она настояла на своем. Толя, как раковой опухоли, боясь диагноза, который поставит на нем крест как на отце, поехал в Гомель. Полесский врач, в отличие от своего новороссийского коллеги, слово 'может' отбросил безо всякого сомнения:
— Примите мое сообщение мужественно, но родить от вас не сможет ни одна женщина. — И тут же сочувственно посоветовал: — Не знаю, как воспримет такую пренеприятнейшую новость ваша жена... Если более-менее спокойно и с достаточным пониманием, то непременно обратитесь к психологу. В таких щекотливых ситуациях, коль вы порешите жить вместе и дальше, без его толковых советов просто не обойтись...
Вечером в гостинице Толя напился с горя и, размазывая по щекам хмельные слезы, стал изливать душу соседу по номеру — гладкому, респектабельному москвичу. Тот, хрумкая огурчиком, с умным видом порекомендовал:
— Если и ехать к психологу, то не в задрипанный Гомель и не в провинциальный Минск. Здесь у вас психологи, как я комендант Кремля. Только к нам — в Москву. Я помогу...
Но адрес оставить почему-то забыл.
Так никуда они и не поехали — ни в изобилующую светилами психологии 'цивилизованную' Москву, ни даже в 'задрипанный' Гомель.
...Прошло семь лет — семейных, но бездетных. Валерия о разводе не заикалась. Даже после того, как однажды, не выдержав тяжести своей тайны, Анатолий рассказал ей о «французских дивах». Только поджала губы, затем как-то совсем буднично произнесла:
-- Ну что ж чего с моряком не бывает…
…Когда Валерию в очередной раз стало тошнить и она, выскочив из-за стола, опрометью бросилась в туалет, Анатолий все понял.
Закрыть глаза и заткнуть уши? А впрочем, ведь ни друзья, ни знакомые, ни соседи — никто не знает толком, почему у них нет детей. Вначале кой-кто пробовал лезть с расспросами, но излишне любопытствующих Толя бесцеремонно отсекал, и скоро все привыкли, что они с Валерией вдвоем. И ведь, в принципе, ничего ужасного не произошло. Он изо всех сил сдерживал накатывающую истерику, убеждая себя, что хватит у него терпения и мужества до конца вынести эту пытку. Похоже, Валерия собралась рожать. Появится ребенок. Ей — родной, ему — чужой. Он должен принять позор как должное, как расплату за 'французский' урок? А может, тот малыш или малышка, что появится на свет, принесет с собой в семью давно нарушенное равновесие, наполнит существование смыслом, скрасит старость? А вдруг нет, и все будет наоборот, еще хуже?
Но от кого?! Вскоре этот проклятый, выворачивающий наизнанку вопрос вытеснил все остальное. С кем она спуталась? Не с тем ли прилизанным. хмыриком, что появился у нее на работе в апреле? Это предположение и оскорбляло Толю, и успокаивало. Коль с ним, то никакого серьезного продолжения у них быть не должно. Не тот типаж. Беспросветный бабник. Сегодня с Валерией, завтра с другой, с третьей. Хотя поймешь их, баб... Несколько раз Анатолий видел этого парня в пивной. Заметит хмырек его и, вроде, взгляд прячет. Или только кажется так? Может припугнуть? А если не он? В любом случае сменить работу Валерии не помешает.
Как-то вечером Анатолий завел на эту тему разговор:
— Я тебе подыскал нормальное место. Недалеко, кстати, от дома. И зарплата в полтора раза выше.
Глаза Валерии метнули злые стрелы:
— Тебя что, зарплата моя не устраивает?
Толя растерялся.
— При чем тут зарплата? — пролепетал он. — Не в зарплате...
— А в чем же тогда?
В голосе жены слышалась ненависть. Или это только казалось?
— Послушай, Валерия, — оправился от замешательства Анатолий. — По-моему, ты прекрасно понимаешь, в чем дело. Оставь, пожалуйста, свою контору.
— Это по-твоему, — интонация Валерии оставалась прежней. — А мне и там хорошо.
Ее агрессивное враждебное упорство не оставляло сомнений. Он, хмырина! Кто поручится, что этот слизняк-подъюбочник не сидит сейчас где-нибудь в грязной рыгаловке и не ляпает кому-нибудь своими пухлыми, как у гомика, губами: 'Видел, у Валерки Павловской животик округляться стал? А мужик-то, между прочим, "пустой" Кто постарался? Я! Пусть толстеет на здоровье. Наше дело не рожать... Толик выгодует..."
Он взвыл. Сорвав в прихожей куртку, метнулся на улицу – в темень и дождь. Уже на автобусной остановке нащупал в кармане складной, с широким выкидным лезвием, заключенным в слоновую кость, купленный в Сингапуре контрабандный нож. «Где этот ублюдок?» Воспаленное воображение рисовало страшную картину мести за его, Толика, позор. Вот он врывается в комнату, сбрасывает голого гаденыша с очередной его пассии, прижимает коленом к полу и с размаху всаживает лезвие прямо в сердце — по самую рукоятку. Картина представилась так ярко, что он даже вспотел. Сердце бешено колотилось. Он постоял немного на остановке, чувствуя, что постепенно успокаивается. Автобуса не было. Да и куда ехать? Он даже не знает, где находится логово этого выскребыша. Понемногу Анатолий остыл. Домой вернулся опустошенный и смиренный.
...Валерия вела себя так, будто и не носила в чреве, как считал муж, 'в разврате зачатого байстрюка'. Анатолий, сам того не желая, стал люто ненавидеть этот растущий там, внутри, плод, который через четыре месяца с пронзительным криком вырвется наружу, заполнит собой, своим существованием весь дом, поглотит все, без остатка, внимание Валерии. Она станет совсем чужой и невыносимой. Неужели ему суждено воспитывать вы****ка?! И всю оставшуюся жизнь сознавать себя дерьмом собачьим?! Нетушки! Пусть тот хлюст и воспитывает!
Это он наедине распалялся и храбрился. При Валерии же угрюмо молчал и только раз попробовал снова завязать непростой диалог:
— Как мы жить дальше будем?
— А ты раньше, когда со шлюхами упражнялся, об этом думал?
Вот и весь разговор.
...К началу сентября квартира превратилась в сущий ад. Болезненная раздражительность и нетерпимость беременной на пятом месяце Валерии окончательно вывели Анатолия из себя. Скандалы и ссоры следовали вереницей. Во время очередной перебранки, начавшейся прямо с порога, он едко спросил:
— Так с кем ты все-таки нагуляла?
Валерия грохнула по плите кастрюлей:
— Не с тобой! Да, нагуляла! Я, — как любая баба, хочу родить, чтобы чувствовать себя женщиной, а не пустым комодом! Ненавидишь? А сам?.. Сам почему не сказал тогда, восемь лет назад, что не сможешь, — смелости не хватило? Да, нагуляла! Две недели кряду с ним спала, пока ты в командировке в Пинске болтался. А как жить дальше будем — время покажет...
Безжалостные слова летели в него грубыми, тяжелыми булыжниками.
— Кто он? — прохрипел Анатолий.
Валерия демонстративно отвернулась к плите.
Рука сама нащупала в кармане изящный сингапурский нож.
Анатолий подошел к Валерии сзади, резко схватил за плечо, повернул лицом к себе и сразу ударил. Широкое, блестящее лезвие вошло в тело по самую рукоятку. Прямо в сердце.
...Он сам вызвал милицию, сам встретил возле подъезда мигом примчавшийся патруль.
* * *
Молоденький, похожий на школьника следователь протянул протокол допроса:
— Прочитайте и распишитесь.
Он расписался, не читая. Поднял на этого мальчика  потухшие, выцветшие глаза:
-- Расстреляйте меня…
Следователь не шелохнулся. Долго вертел в руках ручку:
-- Я не расстреливаю.
-- Подведите под расстрельную статью…
Анатолий не просил – умолял.
-- Статья сотая, пункт дэ, убийство на почве ревности. В состоянии аффекта. Лет восемь…
Следователь был неумолим.
Бывший судовой электрик Анатолий Павловский, он же Стольник, опустил лицо в ладони…
Гомельская область.