Остров Свобода

Мы убивали себя каждую ночь, чтоб каждое утро воскресать вновь. Мы были словно мифическая птица феникс, ночью сжигали свою печень алкоголем, свой мозг героином, свои легкие крэком, чтобы на утро из наших испепеленные тел рождались новые сущности, светлые и легкие как лучи солнца. Это была яркая, хоть и не долгая жизнь. Жизнь горящего дома, но не жизнь горящей в доме свечи.
Утром мы ходили в лес, на групповые, парные и одиночные медитации. Мы любили каждое дерево, каждую травинку, каждую букашку в лесу, любили их так же как друг друга.
Этому научили нас они, те двое, что возвели вокруг себя эти волшебные стены счастья и гармонии, те что познакомили нас друг с другом и с самими собой.  Их звали Керу и Гинзбоо.
Эти двое не были людьми в том смысле, в котором мы привыкли понимать это слово. Каждый из них был словно новый Исус, за которым мы шли не боясь утонуть, не боясь голода, не боясь фарисеев. С ними мы забыли о страхе. Они открыли для нас новую вселенную, вселенную полную любви и гармонии человека с человеком, с природой и с самим собой. Мы поверили тогда в теорию струн, потому что ощущали эти струны душой и телом. Мы определили бозон Хиггса как особые сущности, окружающие человека в состоянии измененного сознания.
На закате мы устраивали пляски на побережье. Нам не была нужна музыка, мы могли танцевать под мелодию прилива и отлива, под ритм дыхания ветра. Это была безграничная свобода духа и тела. Мы провели там два года, пока не началась война.

Очень хорошо я помню тот день, 22 июня 2278 года. Ночью мы развели Большой костер, праздновали солнцестояние. Когда в 4 утра над нами пролетели самолеты с крестом на хвосте, мы либо не замечали их, либо принимали за волшебных птиц, наблюдающих за нами со своей божественной высоты. Тогда только чокнутая Марта закричала что-то про кровь и жертвоприношения, но кто станет её слушать — она же чокнутая.
Потом мы просто уснули, а днем наш радист разбудил всех, он бегал по побережью, волны лизали его ступни, и он кричал «Война, война началась! Теперь то мы покажем им всем, теперь о нас заговорят! Они теперь все поймут!».
Потом он и сам не мог объяснить что значили эти слова, но в ту минуту, сквозь похмелье и жару, каждый из нас понял эти слова по своему, никто не удивился тогда. Война была будто распылена в воздухе давно, думаю именно от неё мы тогда сбегали на наш остров свободы. Хотя у каждого и была какая-то личная причина, но любой из нас живя в городе ощущал эту надвигающуюся бурю и пытался убежать от неё. Видимо это не так просто, ведь когда война началась, остров опустел буквально за месяц. Мы все вернулись к нашим родным, в наши тесные квартирки, к нашим собакам и рыбкам.

Странно, но мы почти не болели. На самом деле даже просто больной зуб мог бы стать для нас настоящей проблемой. Но самым серьезным происшествием за два года стала заноза в ступне у одного парня, по имени Святослав, которая из-за неправильного обращения скоро превратилась в гниющую рану. Тогда Святослав перестал употреблять какие-бы то ни было вещества, дурманящие мозг, и буквально за месяц все пришло в норму. Наверное, мы были слишком счастливы чтоб болеть.

Не знаю как люди приходили к нам. Сам я со своей подружкой-санскритологом Энджи приехал из Америки сначала в Индию, она давно об этом мечтала — ходила по библиотекам, выискивала какие-то старинные документы. А я в это время шлялся по барам и пляжам, пил ром и какой-то местный самогон, курил травку, и однажды мой дилер предложил мне ЛСД. Утром я проснулся в соломенной лачуге, в объятиях прекрасной пятнадцатилетней девчушки, которую звали Лейла. Она настаивала на еще одной встрече вечером и мы с Энджи пришли. Лейла отвела нас на закрытую вечеринку, где я снова взял ЛСД, и мы приходили туда снова и снова, каждую ночь. Там мы и познакомились с Гинзбоо. Он пригласил нас на остров, в гости, и мы остались там на два года. .

С Энджи мы быстро расстались, на острове вообще было не больше четырех постоянных пар. Там царила свободная, какая-то всеобщая любовь. Ревновать было бессмысленно да и глупо, все равно каждую ночь мы раздевались и плясали до изнеможения, пока все не падали на песок, и начиналась Любовь. Только не подумайте, что мы валялись там как похотливые свиньи. Нет, мы искренне любили людей вокруг, мы были очень нежны друг с другом, в наших разговорах никогда не было пошлости и грязи. До того, как я попал туда, я никогда не интересовался мужчинами, не будучи гомофобом я был тем не менее убежденным натуралом. Но там, стирались все грани, все различия. Мы любили друг друга так, как мог любить нас сам господь Бог.

Но наша история была скорее исключением, чем правилом. Большинство приезжало на остров специально, они бросали карьеру, жен и детей. В основном это были обычные люди со средним достатком, которым все осточертело. Иногда появлялись искатели приключений, но им быстро надоедала скучная однообразная жизнь с нами и эти люди покидали остров.
С нами жил один очень знаменитый человек. Я  слышал по телевизору говорили что он умер, а потом узнал в одном бородатом молчаливом мужчине его.  Он убегал от травли. В последние годы его знаменитости его обвиняли во всяческих сексуальных извращениях — педофилии, некрофилии, копрофилии. Он просто очень устал от всего этого, он не мог уже спокойно спать, постоянное наблюдение папарацци чуть не свело его в могилу — его увезли с сердечным приступом в больницу , и он просто выписался под чужим именем, а врачи объявили всем о его смерти.
После смерти он вновь стал очень популярен, его провожали как короля. Но он ничего на этом не заработал — он порвал со старым миром.
Мы жили в Утопии, поверили в неё как дети верят в свои сказочные миры. Но война. Мы разбрелись по миру, на острове осталось пятеро, которым было некуда и не к кому возвращаться. Так закончился этот мир.