По ягоды

Рассветным июльским утром окраина шахтерского города лениво просыпается. Первые петухи хрипло перекликаются, затем, стараясь показать, что они не дремлют на посту, отзываются заливисто звонко другие. Чуть заметно светает, но дорога ещё плохо просматривается; оступаемся, чуть не падаем. Мы с Вовкой заспанные идем вслед за Сашей. Саша старше и во всем, конечно, пример для подражания, но в этот ранний утренний час, когда ничего не хочется больше, чем спать, мы его ненавидим, молча и солидарно. Саша будит нас, чуть не стаскивая за ноги с кровати, тащит  спозаранку собирать землянику. Слабо сопротивляемся, зная наверняка, что в покое он нас не оставит. Не во сне, а наяву меня – шестилетнюю девочку – поднимает полусонную в такую рань, а мне не хочется расставаться с мягкой постелью и теплым одеялом, когда так сладок сон.
Земляники было много. Ягодой усыпаны на припеках склоны гор, но добираться до них довольно далеко. Спешим, боимся опоздать на «дежурку», которая возит рабочих на угольный разрез.
– Шатия-братия, прибавь шагу, – говорит Саша, хватает за руку, тянет. Я почти бегу, но молчу.
Прибежали вовремя – дежурка только подъехала. Саша, запрыгнув на подножку кабины, торопливо разговаривает сначала с шофером, потом спрашивает у рабочих, которые стоят, курят возле кузова:
– Можно, мы с вами поедем на шахту?
– О! Смотрите, мужики, какие у нас сегодня работники!
– Да, вот это бригада!
– Особенно вот эта кнопка, – с любопытством разглядывая нас, сказал огромный дядька, кивая в мою сторону.
– Мы сегодня отдыхаем! План перевыполним, точно, – продолжил, улыбаясь, его сосед.
Шахтеры одобрительно зашумели, подталкивая и подсаживая нас. Мы залезли в крытую брезентом машину «вахтовку», расположились на деревянных лавках вместе с этими симпатичными людьми. Шахтеры в спецовках и в касках – светлые лица, добрые улыбки – это, наверное, бригада, или целая смена, похожа на дружину. Здесь темно. Слабо проникает свет в маленькое квадратное оконце, вырезанное сбоку в обшивке брезентового фургона-кузова, да фонарики на касках светятся.
Впереди, ближе к кабине слышен говор и смех. Там играют не то в карты, не то в домино. Счет идет на шелбаны. Кому-то «повезло» – он снимает каску. Выигравший, приложив ладонь ко лбу, оттягивая средний палец, смачно щелкает. Все дружно считают:
– Один, два, три, – и громко смеются.
Подальше от кабины рабочие, которые помогли подняться в кузов, беседуют с нами, оживленно рассказывают про своих детей.
– Мои бы не поехали в такую рань, спят еще без задних ног, – сказал, жалея нас, шахтер-балагур.
– А мои  вымахали жеребцы, за девками уже ухлестывают, до полуночи гуляют. Им бы только женихаться, – поддержал разговор другой дядька, постарше – его сосед.
– Ягоду на базар продавать понесете, курносая? – спрашивает балагур.
– Нет, варенье на зиму мамка сварит, – отвечает за меня старший брат, зная, что я не очень разговорчивая.
– Как зовут тебя, молчунья? – Интересуется весельчак.
В кузове машины трясет, и я подпрыгиваю на ухабах, как мячик, не могу ответить. Саша придерживает меня за худенькие плечи, прижимая к себе, как бы защищая, говорит:
– Вера ее зовут. Она не выспалась.
– Мужики, вы чего же маленькой сестренке спать не даете? А, мужики? – спрашивает с откровенным интересом тот же балагур.
– Да она сама напросилась, –  отвечает Саша, и поясняет, – дома одну тоже не оставишь.
Саша беседует с рабочими, а мы с Вовкой, притихшие, сидим рядышком, – пригрелись, как цыплята на насесте. Укачало, клонит ко сну, дремлем.
Ехали долго. Наконец, машина остановилась, шахтеры дружно высыпали из кузова, перепрыгивая через ступеньки лестницы. Братья тоже ловко спрыгивают, а я медлю, боязливо озираюсь. И тут, подхватив меня ручищами под мышки, приходит на помощь веселый шахтер. Опуская на землю, спрашивает, подмигивая:
– Ягодой-то угостишь, Верунька?
– Конечно, как насобираем, – отвечает за меня брат.
– Ну, добро! – заключил весельчак.
Тяжелой поступью шахтеры направились к высокой башне с большими буквами.
– Шахта «Байдаевская», – прочитал грамотный Вовка.
– Шахта? А уголь где? – спросила я, наконец, громко.
– Уголь глубоко под землей, его шахтеры добывают.
– Как это «добывают»?
– Руками, отбойным молотком.
«Молотком», – подумала я, представив, огромный молот, которым стучит по железу кузнец.
Солнце вдруг осветило край неба золотисто-розовым светом и нежным теплом. Мы притихли – смотрим, затаив дыхание. А там, вдали небо пылает все ярче и красивее, разливается и полыхает, словно движутся на нас живые отсветы пламени.
–  Саш, а Саш, это как называется? Радуга, да?
– Сама ты радуга, – отвечает всезнающий Вовка.
– Это заря! «Восход солнца» называется. Поняла! Пошли быстрее. Разговорились! – торопит Саша. Он знает дорогу. Его походка широкая и свободная - мы за ним еле успеваем. Тропинка ведет к лесу, потом сворачивает в сторону, идет в гору. Трава выше пояса; роса так и обжигает коленки – печет, словно огнем.
Вымокшие насквозь в росных травах, мы, продрогшие до самых костей, наконец, добрались до ягодных мест. Сколько же её здесь! Целые красные поляны! От земли и луговых трав, пропитанных утренней влагой, исходит аромат, несравнимый ни с чем.
Забыв обо всем, набиваем полные рты ягодой - сладкой, душистой, манящей. Потом с Вовкой собираем землянику - все больше в свой сосуд, то есть в живот. На правах старшего Саша следит за нами зорко, убеждая иногда подзатыльником,  иногда скажет в сердцах:
– Вы чо, не понимаете: чем быстрее насобираем, тем быстрее поедем домой.
– А чо, уж и попробовать нельзя!
– Молчи! Ты вон и так напробовался - в кружке пусто.
Мы всё понимаем, но как не съесть ягодку, которая, красуется на тонком стебельке, манит и сама просится в рот, да, если уже ощутил сладковатый вкус запашистой земляники.
Солнце величаво поднималось все выше, весело играя лучами. Становилось теплее; краски, словно, оживали. Всё вокруг просыпалось, жужжало, стрекотало и кусалось: пчелы, мухи и оводы. Вовка успел поймать на себе овода, воткнул в него длинную тонкую соломинку и отпустил. Ошалевший овод покинул свою посадочную площадку – Вовкину ладонь, набрал высоту, и рокот его «мотора» растаял в воздухе.
К полудню стало душно и жарко, на небе палило солнце. Мучила жажда – вода из алюминиевой фляжки, которую носит с собой Саша, выпита. Есть не хотелось: только бы глоток воды. Надо собирать ягоду. Дурманящий запах спелой земляники доводит до головокружения. Мы с Вовкой собираем в кружки и наполненные высыпаем старшему брату в большую синюю эмалированную кастрюлю. Пояс маминого халата перекинут через его голову, привязан к ручкам кастрюли. Саша носит ее впереди себя, придерживая рукой, чтобы не утрясти ягоду.
Глаза мои устали. Ягода, краснеющая на полянке, уже не радует. Я хочу смотреть на небо, по которому медленно плывут высокие белые облака с нежными краями. Уселась в траву – меня издали не видно. Наблюдаю за зверьком, который спешит спрятаться в земляной норке. Словлю, придавив рукой в траве шустрого кузнечика, и отпущу, измеряю взглядом его прыжок. Загляну под ягодный листочек, посмотрю, кто укрылся под ним: букашка или жук. Возьму в руки божью коровку, разглядываю ее блестящую спинку, оранжево-коричневую, с черными точками. Переверну брюшком вверх и потрогаю пальчиком лапки, которыми она дрыгать начинает. Посажу ее себе на ладошку, она ползает, щекотит руку, а я смеюсь и приговариваю:
Божья коровка, улети на небо.
Там твои детки кушают котлетки.
Всем по одной, а тебе ни одной…
Не успеваю договорить, как она, раскрыв крылья, улетает в высь - к своим деткам кушать котлетки.
Прислушиваюсь к лесному миру звуков. Тишина звенит в ушах: зеленые кузнечики громко стрекочут и мухи жужжат. А вот пчела - села на нежный ягодный цветок, чуть примолкла, работая. Красавец пушистый шмель загудел, сделав устрашающий круг над моей головой. Я его боюсь, полосатого, руками закрываю лицо, зажмурилась, громко кричу:
– А-а! Помогите! А-а!
Притаилась и осторожно выглядываю сквозь пальцы, разводя их веером. Вовка подбежал ко мне.
– Чего испугалась, трусиха! Вон смотри – ягоду рассыпала, ворона!
– А чего он жужжит?
– Да кто жужжит-то?
– Полосатый…
– Может, еще скажешь косолапый! Орет, как будто медведь ее тут напугал.
Снова над ухом громко загудело, я замахала руками и закричала:
– А-а, отгоняй от меня п…пчелу…у.
– Ха, сейчас все брошу и буду пчел отгонять! Насмешила.
Кудри его поблескивали на солнце влагой темнее обычного. Он стал похож на хитрого цыганенка. Примирительно предложил:
– Давай, твои ягоды съедим, а потом вместе насобираем.
– Давай!
Я угадываю какой-то подвох с его стороны, но соглашаюсь, сама боязливо оглядываюсь на лохматого шмеля. И моя большая железная кружка вмиг опустела. Съели махом горстями, а собирать  по ягодке!
Саша далеко от нас умотал: бегает по горам, как Савраска. А мы отстали намеренно, чтобы нас не уличили в содеянном. Саше одиннадцать лет, но он «правильный» – тимуровец – и нам попадет от него. А может, обзовет нас предателями или почище, какое клеймо приклеит. И мы с Вовкой идем на большую хитрость, зная, что высыпать ягоду некуда – у Саши полная кастрюля. Вовка нарвал травы и уложил на дно моей кружки, а сверху мы, набрав по горсточке, прикрыли травку ягодой. Получился полный «кузовок».
– Держи язык за зубами, поняла! – пригрозил он мне.
Саша появился неожиданно, как из-под земли. Он высокий, худой, с большими светло-голубыми глазами на загорелом лице. Не дав опомниться, измерил нас взглядом с головы до ног. А мы, словно два голубочка, стоим смирненько, держим в руках «полные» кружки, как ни в чем не бывало.
Возвращались назад той же дорогой, только идти было гораздо труднее. Мучила жажда, солнце нещадно пекло. Природа словно замерла на время, не было слышно никакого шума: лишь изредка вскрикнет испуганно птица, вспорхнет из-под ног. Я быстро отдернула, занесенную было ногу, чуть не наступив на какую-то пичужку. Это, видимо, птенец перепелки - поблизости в высокой траве было гнездо с крошечными яйцами в мелкую крапинку. Саша осторожно поднял птенца и положил в аккуратно свитое из тоненьких веточек гнездо.
– Надо скорее уходить, а то птица не сядет в гнездо и птенец погибнет, или яйца украдет  какой нибудь зверек.
– Надо уходить как можно скорее, – повторил он.
 И мы поспешили от этого места, чтобы не спугнуть перепелку.
Ехали домой с теми же шахтерами в дежурке. Лица у них почернели от угольной пыли, но улыбки остались добрыми, сверкали белыми зубами. Они искренне хвалили нас.
– Вот это работники!
– Надо их к себе в бригаду зачислить.
Саша потянулся к моей кружке, которую я крепко держу, вцепилась двумя руками. Он хотел угостить шахтеров, а я боюсь выдать себя, мотаю головой, не даю. Вовка  быстро сообразил и протянул им свою кружку. Дядьки взяли по ягодке, хвалят Вовку, приговаривая:
– Ах, какая ягодка вкусная. Вот молодец, спасибо!
Вовка, понимая ситуацию, высказался:
– Верка у нас жадина! У нее снега зимой не выпросишь! – а сам отводит глаза в сторону.
У меня чуть кружка не выпала из рук, глаза поднять стыдно, мысли  путались: «Зачем? Для чего было так поступать? Лучше бы еще три кружки ягод насобирала». Было очень обидно за себя. «Почему именно мою ягоду съели, а не Вовкину? Потому, что он старший и хитрый. Вот вырасту, я ему  припомню» – думаю я, насупившись и глядя в пол. Шахтерам показалось, наверное, что девочка стеснительная.
Шли домой, понурив головы. Саша думал: «Устали. Ну конечно, устали!» И пить хотелось. Мы переживали о своей затее, которая не давала покоя. Надо было брату признаться, так нет же - до самого дома хранили свою нелепую тайну.
Мама встретила нас похвалой, увидев полные «кузовочки» ягоды.
– Вот молодцы! Помощники у нас растут!   
Мы с Вовкой не знали, куда глаза спрятать. На лавке стояли ведра с ключевой водой полные по самые края. Ничего больше не видя и не слыша, я припала к ведру, уцепившись руками за края, и пила долго, наклонив голову, как теленочек – так хотелось пить. Казалось, ведро бы выпила. Живот уже полный, а жажда не проходит.
– Сейчас наварим варенья и будем зимой чай пить, – сказала довольная мама, и начала на наших глазах высыпать чистую землянику в эмалированный таз. В конце высыпала ягоду из моей кружки, и травочка на верху - зелененькая такая - красуется. Вовка сразу слинял, его как ветром сдуло. Мама все поняла, покачала головой, отставила таз в сторону.
– Хорошенькое дело! Помошнички! Кто из вас сообразил! Ну и чо потом из вас будет, хитрецы! – спросила она строго. Вопрос задан был мне – главный «сообразитель» скрылся. Пришлось одной  держать ответ.
– Мы больше не будем!
– Чистые паразиты растут, да и только! Вот скажу отцу, он вам задаст…
– Мама, не говори папке. Не надо! Очень тебя прошу, не говори. Мы больше не бу-дем, – простонала я, глядя в глаза матери с ласковостью провинившейся собачонки. Огонь из печи обдавал жаром мое лицо, которое без того горело огнем стыда. Мама пекла блинчики: стопка блинов росла под ее проворной  рукой. В такие минуты она была очень красивой и доброй, несмотря на то, что сердилась на нас и улыбка исчезала с ее лица.
– А ну, зови этого сорванца, – приказала она мне. – «Пакостливый, как кот, а трусливый, как заяц».
Я пулей, как ошпаренная вылетела из летней кухни на улицу. Краска стыда не сходила с лица. Вовки нигде не было - спрятался и ждал развязки. До глубокого вечера он не появлялся домой.
Отец пришел с работы, поужинал, а мы всё не решались попадаться ему на глаза. Не знаю, рассказала ли мама отцу про наши проделки, но, как всегда, Саша проявил свое самое драгоценное качество – принял огонь на себя. Он смог убедить маму, чтобы она правильно поняла нашу хитрость. Брат не защищал нас, нет – он выискивал какие-то объяснения нашему поступку, заверял, что это фантазия или риск, а риск - благородное дело, и что мы сами уже себя мысленно наказали.
Спала я плохо, ворочалась во сне: снились поляны крупной красной земляники. Потом ягода превращалась в перепелиные яйца в мелкую крапинку. А Вовка и так то по ночам вскакивал – был напуган коровой, а тут во сне и вовсе кричал про «зеленую» корову. Наверное, трава снилась в образе зеленой коровы.