У любви, как у мышки хвостик...

               
 

  Соседский кот Лёха  шёл по дороге  в гости.  Как и положено гостю, с гостинцем  - из  пасти свисала серая мышь, тонким хвостиком  касаясь земли.  Дикой «тигровой» расцветки, Лёха мёртвой хваткой держал добычу, левый  глаз его  был прищурен от усердия, усы торчали вразлёт, как у  Вилли Токарева.
 
   В  гости он шёл к нашей Мурке, впервые после долгого перерыва.
 
   Лёху года три тому назад прикормили  строители.  Кот жил с ними в теплушке, и один из строителей обещал забрать  котейку с собой в вологодскую  деревню.  Уезжали они  в декабре, в мороз, впопыхах, и Лёху оставили. То ли забыли, то ли сам котяра где-то промышлял и ко времени не вернулся, но на следующий день хозяева с раннего утра слушали  душераздирающие вопли одинокого, брошенного кота, нарезающего круги вокруг пустой теплушки. Покормили, пустили погреться. Но и сами  они постоянно-то зимой  на даче не жили, приезжали на выходные. Лёха ждал всю неделю. Так и прижился.
 
   Наша Мурка, кошечка кокетливая и очаровательная, пользовалась заслуженным вниманием и любовью окрестных женихов. Регулярно два-три раза в год переживала она радость материнства, нам же разделять с нею эту радость становилось всё труднее и хлопотнее.
    У сотрудников на работе, у знакомых и друзей – у всех, кто откликался на призывы «отдам в добрые, хорошие руки»,  руки уже оказались заняты, и души согреты.
   
    А появилась Мурка тоже неизвестно откуда.  Диковатая, похожая на маленькую лесную рысь, сначала она так же, как и Лёха, ждала нас всю неделю, а в пятницу, встречая  ещё на лесной дороге, вприпрыжку бежала перед машиной.
 
   Она была очень деликатна и ненавязчива: ела понемногу и всё, что бы ни дали; прежде,  чем вспрыгнуть на колени, внимательно смотрела своими огромными, широко посаженными глазами и, загибая кончик вертикально поднятого хвоста, изображала знак вопроса – а можно? Ну, конечно, можно, прыг!
   
   Она располагалась на коленях, мурлыкала и «утаптывала» передними лапами лежбище, иногда от удовольствия и нахлынувшего  чувства благодарности, выпускала остренькие коготки. Но мы её за это ругали, и она понимала – быстро  втягивала их обратно.
   
   Наконец  дом был построен, и мы стали жить в нем круглый год. Мурке дом очень понравился, она теперь любила лежать на подоконнике и смотреть  в окно, как в телевизор. На кормушке суетились синицы, прилетал дятел, для которого  я привязывал к стволу кусочек сала. Почему к стволу привязывал? А чтобы ему привычнее было клевать, будто нашёл он такую огромную жирную личинку. Ходили вдоль забора и муркины ухажёры. Истошно вопя, они  ожесточенно дрались, в стороны летели клочья шерсти, с оборванных ушей капала на снег кровушка, а Мурка на подоконнике грациозно выгибалась и жмурила глазки.
   
    Лёха в гладиаторских боях, конечно же, участвовал, но победителя не праздновал. Если судить по окрасу потомства,– побеждал черно-белый, бомжеватого вида кошак, с наполовину отгрызенным хвостом. Что Мурка в нем находила, мы не совсем понимали. Но, видимо, против напора и натиска устоять наша красавица не могла. Между собой мы его так и прозвали - «Отец».
   
    Лёху он бил и драл каждый раз, как встречал, обращал побеждённого в бегство, сам же на правах победителя валялся на нашем крыльце, пока не выходила жена и шваброй не прогоняла наглеца.  В отличие от Мурки она его не любила, а Лёху, пока не было хозяев, подкармливала.
   
   Мурка с  Лёхой были одинакового, тигрово-рысиного, полосатого раскраса. Может быть поэтому и воспринимала она его, как брата-приятеля. Они вместе гуляли, иногда пропадали куда-то на весь день, а иногда просто полёживали на крыльце бани – он внизу, она сверху на перилах.
   
   Чтобы чужие коты всё-таки знали, кто здесь хозяин,– Лёха  метил все углы построек, кусты, деревья и даже сугробы так усердно, что мы тоже чувствовали этот запах. Но насильно мил не будешь.
      - Лучше бы дрался, - говорила жена. – Отстаивал бы своё право в бою, а то ишь, интеллигент…
 
   «Отец» у котят был всё тот же.
   
    Завернули крещенские морозы. Под тридцать упал столбик термометра за окном и никак не поднимался. На улицу выходить не хотелось, так быстренько до сарая добежишь за дровами – и скорее обратно, котёл кочегарить. Дома-то тепло, за окном зимняя сказка, и как в сказке положено появиться принцу – он и появился.
   Мурка навострила уши, спрыгнула с подоконника, и – к двери: пустите, пустите меня! Мяучит жалобно, потом и требовательно. Мы её выпустили, а сами - к окну.
   Ну да, вот он красавец! Матёрый, дымчато-пепельный, -  сидит между белых сугробов и  окно желтыми глазами сверлит…
   
   Четверо суток не было Мурки дома. Мы уж думали – всё, замёрзла наша красавица, привыкла она в доме жить, в тепле, питание трёхразовое, да и так, когда чего перехватит на кухне, комнатная жизнь-то расслабляет.
   Пришла на пятые сутки. Тёрлась о ноги, заглядывала в глаза, просила прощения, потом ела-ела, а наевшись, долго и тщательно умывалась.
   Вылизывает шёрстку и вдруг замрёт с поднятой лапой, будто вспомнит о чём-то.
   
   К весне «зимний роман» получил своё завершение  - четыре пушистеньких комочка жалобно пищали, требуя продолжения жизни, и  счастливая мамаша днями не вылезала теперь из корзинки, а еду и питьё мы ставили рядом. Она благодарно мурлыкала и разрешала нам брать котят в руки.
   
   Тут надо отметить, что Мурка совершенно одомашнилась, она хорошо понимала и различала слова к ней обращённые, сама научилась мяукать с разными интонациями, по которым можно легко определить, чего она хочет. Особенно удавалась утренняя просьба пустить её в нашу спальню. Она начинала деликатно помяукивать под дверью, но если сразу кто-нибудь не вставал и не открывал, добавляла в голос такие противные обертоны, что улежать в постели было невозможно. «Мозг выносила», - говоря современным языком. Но это бы ещё ладно – она требовала, чтобы я присутствовал и принимал у неё роды; если меня дома не было, то  жена должна лежать рядом с родильной коробкой и гладить ей голову, сопереживая.
 А ведь несколько лет тому назад рожать она обязательно куда-нибудь уходила. Особенно приглянулся ей чердак соседского сарая; потом возвращалась с месячными диковатыми своими детьми, которые поначалу забавно шипели и прятались от людей.  Теперь же, будто телевизора насмотрелась, прогрессивных передач, когда показывали, что муж может присутствовать для того, чтобы жена, разрешаясь, спокойнее себя чувствовала.
   Но я думаю, что когда-то давно, живя ещё в природе, у диких кошек так и было – самец  находился рядом при таком ответственном и важном деле. И получалось, что не они нам, а мы им подражаем в своём «прогрессе».
   
   Плоды «зимнего романа» мы с грехом пополам раздали и решили Мурку прооперировать. По нашим подсчетам было ей лет шесть. Жила она полноценной жизнью, в которой были и любовь, и потомство, а теперь пусть останется  крыша над головой, тепло да наша ласка.
   
   Между тем, отвергнутый Лёха продолжал время от времени приходить; смотрел котят, но остался к ним равнодушен; пытался заигрывать с Муркой, но ей, естественно, было не до него.
   А с наступлением тепла Лёха и совсем перестал появляться. Соседи, его хозяева, переехали на лето на дачу, и мы думали, что он теперь сыт и обласкан, поэтому и не приходит.  Мурка после операции чувствовала себя не очень хорошо, ходила по двору целый месяц с подвязанной ситцевой попонкой. Это было нужно, чтобы шов не расчёсывала и не попала инфекция. Выглядела комично, - эдакая домохозяйка в фартуке.
   
   Как-то приезжала внучка, и её вышли встречать  на крыльцо  жена в фартуке и Мурка в своей попонке.
     -  Ооо! А Мурка-то бабушке что ли помогает? – совершенно искренне удивился ребенок.
     - Конечно, такая у нас теперь помощница…
 
   Про Лёху же соседи нам сообщили, что он влюблён. То ли сам он откуда-то привёл, то ли подкинул кто молоденькую кошечку, почти котёнка, и вот он теперь ни на шаг от неё не отходит. Даже ест только после неё и что останется. Со двора «молодая» никуда не уходит, и Лёха при ней.
   
   Отлучался он только на реку, да и то, чтобы побаловать свою избранницу свежей рыбкой. На берегу он прикидывался брошенным одиноким котом, и, переходя от одного рыбака к другому, «выпрашивал» рыбную мелочь. Ну кто ж  не пожалеет и не кинет одну- две рыбешки несчастному!  Сам поест, а потом бежит с рыбкой в зубах порадовать новую избранницу.
   
   Сидя на крылечке, мы с Муркой сию картину наблюдали не  раз.
   
   Кошечка от такого внимания и калорийного питания быстренько созрела, и соседи стали замечать, что скоро они с неизбежностью  превратятся в заводчиков серо-полосатых красавцев. Такая перспектива их совсем не устраивала, и они Лёхину молодуху куда-то отвезли и пристроили на новое место.
 
   И вот Лёха после долгого перерыва идёт к нам в гости со своим гостинцем. Мурка  сидит на крыльце и внимательно смотрит на приятеля. Ждёт. Попонку к этому времени с неё сняли, и сидит она вся из себя такая волшебная.
   
   Кошки при встрече здороваются, как я заметил, совсем не так как собаки – нос к носу,  они нюхают друг у друга, если пойдет такое сравнение, плечи, место там, где шея переходит в туловище.
   
   Лёха положил мыша у ступенек, а сам стал подниматься наверх к Мурке. Они поздоровались выше  описанным способом. Но Мурка начала его обнюхивать всего: уши, бока, потом очень внимательно – хвост. Он что-то урчал ей в своё оправдание.
   И тут вдруг Мурка кааак въедет ему правой лапой по морде, потом левой! Только шерсть полетела.
   Лёха съерашился со ступенек, схватил мышь и тут же, на глазах у надменной Мурки, растерзал и сожрал. Потом рванул по дороге к реке.
 
   А у крыльца на земле остался лежать мышиный хвостик.
   
   Светило солнышко, Мурка сладко потянулась, спустилась на землю, брезгливо потрогала лапой недоеденный хвостик и улеглась в тень от куста смородины.
 
                Полушкино