Восемнадцать ступенeй или история одной любви

Андрэ с детьми ждал Дайрин на улице: вечернее солнце отражалось в окнах Гран Рю, ювелирша из Аржамбо шумно опускала жалюзи на витрины, тут и там раздавались эхом хлопки закрывающихся дверей автомобилей -- верный признак того, что день закончен. Наконец она вышла запыхавшаяся,  небрежно причесанная, в темных очках и большой сумкой. Дверь звучно захлопнулась за ее спиной, со второго этажа на тротуар медленно слетели  лепестки герани. В этот момент, в нескольких шагах от Андрэ резко притормозила синяя пежо. Дверца со стороны пассажира открылась, из машины медленно высунулась тощая нога в старомодном ботинке.


Вслед за ботинком высунулась костлявая рука, словно выискивая опору в воздухе, за ней последовало  всё остальное. Неуверенно  покачиваясь, словно только родившийся телёнок, Полан, девяностолетний сосед Дайрин и Андрэ, материализовался в пространстве Гран Рю. Андрэ успел рассмотреть за рулем молодового черноволосого парня, тот сделал краткий сдержанный жест старику, автомобиль медленно тронулся, развернулся на перекрестке и исчез.

На тротуаре стоял Полан и держал за руку Мадлен, свою жену. Вероятно, она вышла с другой стороны автомобиля и поэтому осталась незамеченной. Дайрин медленно сняла очки, чтобы удостовериться, что не спит, что перед ней не двойная галлюцинация, а и вправду их соседи, бывшие владельцы типографии: высокий  франтоватый Полан и его маленькая, согнувшаяся пополам, жена Мадлен. Вот уже несколько месяцев, с момента, когда обоих определили в заведение для престарелых,  дом пустовал. Сад зарос ковылем и одуванчиками, на терассе всё ещё стояла корзина с травой, грабли прислонились к стене, вероятно с момента, когда Полан последний раз собирал жухлые листья после зимы.

На вопросы детей приходилось отвечать неопределенно: дескать, заболели и должны остаться в больнице. – Навсегда? – Да,  навсегда.  – Почему? – Потому что так надо. – Это как умереть навсегда? Дети требовали ясности, поэтому приходилось объяснять снова и снова.  По мере того, как Дайрин повторяла одно и тоже, она и сама свыклась с мыслью, что  Мадлен и Полан умерли. Не совсем, но почти. Всем известно, что никто не возвращается из дома престарелых.

И вот, пожалуйста, они стоят рука об руку, напротив неё, словно ничего и не случилось: бледные и сухие, словно два флажка из папиросной бумаги. Улыбаются. Живые, но словно вернувшиеся с того света.  В воздухе с писком носятся стрижи. Франсуа Нуаро напротив пытается завести жёлтый мотоцикл.

 – Боже мой,  вы вернулись? – выдохнула Дайрин, обнимая худые плечи одного и второго. Ответные объятия стариков оказались чуть крепче, чем это принято. И губы Полана задержались на щеке  на несколько мгновений дольше, чем обязывает обычная вежливость. Словно на перроне, когда поезд уже тронулся, ты забросил чемодан в тамбур, уже стоишь одной ногой на подножке  и не смеешь отпустить руку, зная, что это была  последняя встреча.


– Ну конечно, – мгновенно отреагировал Полан, – дом же ещё не продан. Они, разумеется, уже вынесли всё, что смогли. Все мои инструменты, всё...мне любытно, очень любопытно будет взглянуть на это. 
– Вы без чемоданов? – нахмурился Андрэ,
 – Кто вас привез?  Старики  пожали плечами. – Кто этот мужчина? 
– Это была женщина, – неуверенно отозвалась Мадлен. 
– Это наш сын, как его? – Полан поморщился, силясь вспомнить, но не смог.
– Тьери, – напомнила Дайрин и они переглянулись с Андрэ.

– У вас есть ключи?

Ключей у них не оказалось. Чемоданов тоже.  Как и каких бы то ни было внятных объяснений происходящего.

– Мне надо пи-пи, – сказала Мадлен и тронула руку Дайрин, – на мне одет подгузник, но я не могу в него ходить, никак не получается, вы меня понимаете, голубушка?

– Посади детей в машину, – быстро шепнула Дайрин мужу, – а я отведу их в туалет.

Она открыла ключом дверь, толкнула ее ногой, ввела под руку, заваливающуюся вниз и на бок старуху.

– Мадлен, вам нужно собраться с силами, вы же помните, что туалет наверху? А ну-ка, Полан, сколько ступенек в наших домах, помните?

– Восемнадцать,  – без раздумий ответил тот.

– Точно. Это много, это на три больше, чем везде,  – Дайрин паниковала, она знала, что вот уже три года Мадлен не поднималась по лестницам – больная спина не держала ее на ногах более десяти минут. Было совершенно непонятно, что делать с этим беспомощным  телом, поэтому Дайрин не стала думеть слишком долго, а пошла вперед, подхватив Мадлен под руки. На третьей ступени старуха охнула и заплакала, уцепившись за перила.
– Идём, Мадлен, идём, – дышала Дайрин в обмякшую спину, --  Держитесь. Она понимала: чтобы остановить слёзы необходимо непременно сменить тему разговора, в точности, как с детьми,
– Полан, да вы настоящие авантюристы! – бросила она через плечо, -- Как это вы умудрились приехать?   
– Мы шли лесом, долго, несколько километров, – спокойно и внятно ответил тот,  – а потом остановили машину.

Восьмая ступенька осталась позади.

–  Прекрасно, но зачем вы ушли...ээ..из больницы?  – Дайрин  не решалась произнести вслух  «дом престарелых»,  обливалась потом и проклинала высокие каблуки, которые не успела вовремя сменить.

Впрочем, старики мало что понимали.  Их мир сжался до размеров  простых понятий: они были не дома, не дома плохо, и им хочется домой. Ведь это же все ещё их дом, не так ли?

– Ну разумеется, разумеется,  – белая нога  в старческих пятнах стояла на тринадцатой ступеньке. Становилось совершенно ясно, что они просто-напросто сбежали. Два  влюбленных подростка, два девяностолетних дессидента в подгузниках.

– Мы очень устали идти, – откликнулась Мадлен, – как хорошо, что теперь мы дома.

– Вы помните, где живет ваша дочь? – поинтересовалась Дайрин, выплюнув изо рта слипшуюся прядь волос и толкая вперед старуху, которая, казалось, сложилась втрое под собственным весом и норовила скатиться вниз каждую секунду.

– У нас нет дочери, – прохрипела Мадлен на предпоследней ступеньке.
–  У вас трое детей, дорогая. – возразила Дайрин. –  Клодин, Тьери и Марина из Брюсселя, у нее дочка Мадолин, фотограф?!
–  Какой стыд, боже мой, какой стыд, –  бормотал позади Полан, мы полностью потеряли рассудок, Мадлен. Они забрали наш дом,  все наши сбережения, они даже не сподобились постричь лужайку, – добавил он, взглянув на свой сад из окна.

В мгновение, когда все оказались на твердой почве, старуха  упала на колени. Оставалось несколько шагов, Дайрин выдохнула, сдунула с глаз надоедливую прядь волос, подняла старуху с колен, дотащила до туалета и усадила, как смогла. – Какой стыд, какой стыд, какой стыд, – твердил за спиной Полан, как заведенная пластмассовая кукла.

– Полан, дружище, оставьте, – Дайрин  сняла памперс и бросила его в мусорку с детскими подгузниками дочери. – Если вы мне гарантируете, что в девяносто лет я буду способна на побег из...хм, госпиталя, я подписываю сделку тут же! Клянусь вам, я даже согласна на памперсы.  Что скажете? – Дайрин подмигнула старику. – А вы, держу пари, ещё и не против выпить бокал вина вечером, под  устрицы и сигару. Помните, как на предпоследнее Рождество?

Полан не помнил решительно ничего, но довольно засмеялся, потому что и в самом деле был любитель хорошего вина и сигар. 

***

Получить адрес Клодин, что жила неподалеку от стариков, оказалось невозможным – они несли несусветную чушь.  Андрэ заглянул в аптеку к мадам Робине, которая, как известно, имела информацию обо всех. Адрес нашелся мгновенно, старуху Мадлен спустили вниз общими силами, усадили  беглецов  в машину и отвезли на указанную улицу.  Когда дочь открыла дверь, они стояли неловко прислонившись к стене дома, зацепившись друг за друга руками-ветками, словно два старых поваленных дерева.  На долю секунды Дайрин даже показалось странным, что  из этих высохших глаз текут слёзы.  Столько слёз.  У дочери тоже покраснели глаза,  но та быстро взяла себя в руки, поблагодарила за заботу и торопливо распрощалась.

Проезжая мимо дома Дайрин и Андрэ увидели полицейский патруль, рассеянно прохаживающийся вдоль Гран Рю. Было ясно: они искали стариков. Но Андрэ даже не подумал притормозить. 
– Мама,  почему Полан и Мадлен плакали? Потому что они были рады увидеть их дочку?
– Конечно, мой дорогой.
– Они теперь уж останутся навсегда у нее?
– Наверняка,  дружок.

Несколько дней спустя, Дайрин и Андрэ стояли у дома престарелых, окруженного темным прохладным ельником.  Дверь приветливо звякнула кокольчиком.
– Мадам и мсье Шово, вы говорите? – чесал  рыжую голову медбрат, убавив звук радио в приемной, – они не могут спуститься, нет, сожалею. – Они, как вам сказать, – на его лице проступил лёгкий румянец, – они зафиксированы по просьбе семьи.
– Зафиксированы? – переспросила  Дайрин.  – Это как?
–  В целях их собственной безопасности, – нехотя пояснил медбрат, – но вы можете подняться к ним, если угодно, но только на четверть часа.
–  До свидания, – ответил Андрэ, взял Дайрин за руку и толкнул стеклянную дверь.
-- Хорошего вам дня. Позади весело звякнул колокольчик.


(с) 2012