Рубиконы Юркевича
Рубиконы Юркевича
ВАЛЕРИЙ ТАРАСОВ
Солдатам неизвестной войны второй половины XX века посвящается
Познакомился с Георгием Юркевичем в Сочи. Мы жили в соседних комнатах. Он - лет тридцати пяти, среднего роста, с округлым лицом и редкой сединой в висках, с притягательной искрой жизнерадостности во взгляде - зашел познакомиться... Мы подружились. Эта искринка, я понял, жила в нем всегда, теплилась даже в самое суровое время, она и запомни-лась в последний вечер.
В армию Юркевича призвали восемнадцатилетним.
Я учился в строительном институте. Мечтал стать военным. Перевелся на заочное отделение и собрал документы для поступления в военное училище» Две медицинские комиссии дали "добро". Уже получил проездные документы. Забраковала третья комиссия - в училище.
В мае семидесятого призвали в армию. Попал в "учебку". Говорили,"что готовится спецвыпуск, но куда пошлют потом, держалось в секрете.
Осенью на имя командира войсковой части поступила срочная теле-грамма о тяжелом состоянии моей матери. Она была заверена райвоенкоматом. Дали семидневный отпуск.
Старшина осмотрел, проверил складки обмундирования, усы у него смешно шевелились. Старшина был пожилой и скупой.
- Сопляк, когда запахло жареным, прикрылся здоровьем родителей. Трусишь ехать со всеми?..
Куда нас пошлют, я уже знал.
Я побледнел. Тяжелая табуретка полетела в голову старшины. Если будешь писать, это оставь. Так было, и не надо ничего приукрашивать. За это грозил суд.
В кабинете, куда меня привели, рядом с подполковником стоял старшина. Из-под козырька фуражки белел бинт.
Наш командир, в отличие от некоторых, всегда думал, прежде чем говорить.
- Поедешь, сынок, домой. Но если в телеграмме неправда, пойдешь под трибунал.
Мать успел застать живой, но только на несколько часов.
Я бродил по полям и пролескам родной Минщины и снова возвращался на кладбище. Какой это горький подарок подышать родным воздухом перед грядущей неизвестностью.
...Старшина молча принял парадное обмундирование, закрыл его в номерной шкафчик ротной каптерки. Насупился и промолчал, когда выдал в новую дорогу летний гражданский костюм и штиблеты со шляпой.
Что ждет меня на жарком континенте? Зачем нас, белорусских ребят, посылают на эту неизвестную войну? Кто ответит?..
Шла война между Израилем и Египтом. США в этой войне помогали Израилю. Советский Союз, как сейчас понимаю, выделял огромные средства и строил в Египте заводы и Асуан. Советские подразделения в форме армии ОАР защищали эти объекты оружием, техникой... Нельзя, наверное, что-то экспортировать длительно и насильно, даже социализм. Назревали какие-то события.
Охрану гражданских специалистов из Союза и строительной площадки Асуанской плотины, куда я попал служить с осени 1970-го года, несло подразделение, находившееся в ведении КГБ СССР. Я дежурил в светлом костюме, панаме и с тяжелым пистолетом в открытой кобуре под пиджаком. Успел вышагать на дежурстве всего две смены. Экзотика - подо мной чужая река, мутная вода, над головой жгучее солнце африканского севера. Представляешь? А у нас в это время снег!
Перед ночным дежурством я и пятеро ребят после ужина отошли покурить к забору КПП. Спрятались в тень, жара была ужасная, словно тебя кинули на горячую сковородку.
Возле домиков в это время уже появляются гражданские специалисты. Отдыхают, пьют чай. Но почему-то странно молчал КПП, когда, вышибив ворота, на плац вынеслись один за другим крытые грузовики. Из кузовов в цепь высыпались рослые парни в цветных рубашках. В их руках завибрировали армейские автоматы. Кто это были - американцы, израильтяне, арабы - не скажу, боюсь соврать. Трое из первого грузовика выпрыгнули еще на ходу и оказались лицом к лицу с нами, безоружными. По нашим стриженым головам заходили приклады...
Очнулся в кузове грузовика от того, что болели щека и затылок. Увидел рядом пятерых товарищей. Руки за спиной в наручниках. А на моем затылке перекатывается подошва чужого ботинка. Остальных в городке, по всей видимости, прикончили.
Грузовик качнулся и замер. Нас выволокли через откинутый борт. Качнув на руках в воздухе, по очереди бросали. Помню, в падении остановилось сердце и сжалось в комок тело. Я оказался в яме. Кто-то падал еще, еще... Успел откатиться и потерял сознание.
Потом был тот допрос. В кабинете говоривший со мной почти без акцента был в штатском костюме, с европейским лицом. Дал прочитать текст, отпечатанный на хорошей бумаге, предложил подписать. Это было "признание", что я - сотрудник КГБ, подготовленный в военной школе для диверсий в этой стране. Что такие выпуски в нашей школе - массовые.
Я ответил:
Не подпишу!
Будете жить в любой стране свободного мира, неужели не хотите? Выбирайте любую.
Это был военный советник или просто сотрудник спецслужбы.
- Для советских вы уже навсегда предатель или мертвец. На родине вас просто вычеркнули из списков.
- Не подпишу!
Человек с незагорелым лицом не выдержал, сорвался на крик.
Вы еще молоды и глупы - будете локти кусать. Умные люди от вас мечтают сбежать к нам. Любые деньги платят, чтобы уехать из "коммунистического рая”.
Не смейте о Родине!
Дерьмовая твоя Родина...
Я опрокинул письменный стол.
Из кабинета вывели в "предбанник" и бросили на бетонный пол. Двое развели ноги, третий держал за плечи. Прибежал мой "уговариватель" со сбитым галстуком, наступил сапогом... Называется ’дать яичницу". Каблуком стал растирать пах. Я потерял сознание от дикой боли.
Освежили в бочке из-под бензина. Внутри не шевельнуться, руки-то за спиной в наручниках. Бочку перевернули, зафиксировали меня вниз головой и так оставили. Часовой может по стенкам бочки стучать, как прикажут.
Держали в яме на привязи. Руки были постоянно за спиной. От наручников поверх шла веревка. Днем такой, что звенит в голове и пить хочется - не передать! Из ямы выводили только на пытки.
Если охранник, бывало, из сострадания отпустит немного веревку, можно выспаться - ночью на груди. Синяки не сходили, отбитые почки распирали бока. Страшно видеть как трескалась и бугрилась от побоев на теле кожа. Но лицо и руки не трогали.
Шестой наш товарищ по плену был ранен. Плечо загноилось и он вскоре умер. Живых осталось пятеро: двое белорусов и трое сибиряков. Трое - ребята крепкие, все время твердили, что выдержат пытки и за Урал вернутся живыми.
Боязнь замкнутого пространства у меня началась после двухсотлитровой бочки из-под бензина. Посадят в бочку - сверху решетка вместо крышки. Палач из шланга поливает тебя через решетку, и ты сначала пьешь воду. Уровень все выше и выше. Вода заливает колени, грудь, дышать становится нечем. Губы тянутся за глотком воздуха, хватают струю воды..! Три раза приходил в сознание, когда бочка лежала на боку без воды. Иногда охранник за волосы топил.
Безразличие к страданиям и злость - вот что жило внутри у каждого. Слезы выступали только от физической слабости и бессилия.
...Солнце и ветер юга с годами выщербили вершину башни у ямы на территории за высоким забором. Стройка была реставрационной, и на высоте птичьего полета двое арабов за день подновили фасад. Закрепили на вершине башни клюв деревянной балки, уложили в глиняный раствор выпавшие камни.
Перекладина выступала метра на три. Через металлический массивный блок на конце непонятного сооружения мастера пропустили веревку с петлей на конце.
Пленного привели к башне, и рыжеволосый караульный коричневыми от хны пальцами показал на непонятное сооружение:
Умирать ходи, мать твою...
Ругались здесь по-русски, матерный эсперанто прижился в мире.
Я с трудом поднялся на верхнюю площадку башни. Мучитель бросил конец веревки и показал, как накинуть петлю на ноги. Перед смертью освободил от наручников затекшие Запястья. Рыжеволосый подергал, проверяя узел, и подхватил истощенное тело, как мешок. Перекинул через ограждение верхней площадки.
Я раскачивался так: головой вниз, подтянутый за ноги над выжженной горячей землей.
Молиться и умирай, - араб встал на колени. Тормоз, который держал веревку, вдруг отпустился, и душа, казалось, отлетела в вечность... Пронеслась перед глазами стена башни, в полуметре от земли судорога пронзила всего, пальцы рук коснулись чужой и близкой земли, замерли. Страшная башня словно упала на меня сверху...
Зачем это нужно? Кому?
Осенью умер Насер, и к власти пришел Садат. Ребята рассказывали: арабские офицеры своих солдат мордовали и, случалось, относились как к рабам. Военная помощь - наши танки, самолеты и прочая техника - во время соблюдения мусульманских обрядов становилась легкой добычей израильтян. Эта война нам, парням из Союза, казалась чужой.
Тогда, по всей видимости, президенту Садату нужен был повод, чтобы разорвать отношения с нашей страной. Малообученные, необстрелянные - мы стали инструментом чьей-то политической игры. Сколько было таких игр: в Северной Корее, в Алжире, в ОАР, в Йемене, Сирии, Анголе, Вьетнаме, Мозамбике, Эфиопии, в Афганистане!..
Наши ребята в Египте воевали еще долго: солдаты без документов, армия - без официального статуса. Победы в газетах приписывались египетским войскам. А в города и села страны шли похоронки. В мирные времена! Мы представляли себя немного "испанцами”. Воевали и умирали честно. Я остался солдатом той войны, но пусть ответят те, кто нас посылал: было ли это необходимо?
Нас, пятерых, три раза расстреливали. Незагорелый человек спокойно объяснил, что отработанный материал никому не нужен.
В ночь перед расстрелом распухший от голода и побоев сибиряк с трудом проговорил:
Держитесь, ребята, назло им держитесь. Столько выдержали, немного осталось. Домой хочу...
Лицом к стене, глазами - в камень кладки, стояли мы, пятеро пригово¬ренных. Позади клацали затворы автоматических винтовок, шеренга прицелилась и замерла.
Валера Таразанов из Новосибирска рванул на себе лохмотья одежды, повернулся к шеренге.
Стреляй, сука, в лицо!
Тогда все повернулись лицом.
На третьем расстреле я уже не хотел жить. Пули шли поверх головы, шевелили волосы, осколки каменной кладки рвали спину. Стоило встать на цыпочки - и все! Я прыгнул на выстрелы. Можешь поверить? Смотрю на ствол и словно вижу, как пуля вырвалась... и из ствола вошла в лоб.
Но мне только показалось, что прыгнул. В этой стадии истощения смог только упасть вперед.
После третьего расстрела нас уже не связали и бросили в яму так. И вдруг команда: вылезать из ямы с вещами. Смешно: какие вещи?!
Нас спеленали капроновыми веревками, как младенцев, и на этот раз тщательно - не шевельнуться - уложили в диваны, кровати, шкафы. Завязали глаза, каждому кляп в рот. Мебель загрузили в грузовики.
Саша - сибиряк - всегда будто чувствовал наперед. Он умудрился на погрузке порвать о капрон вену на руке.
Грузовики ехали около часа. Слышал слова по-немецки: "Хальт", "Хальт"...
Грузовики остановились. Очевидно, это были войска ООН. Тогда там стояли норвежцы и австрийцы. Проверяли документы. Потом выстрел... Кузов дернуло, мы поехали, я задохнулся.
Очнулся в госпитале. Говорили, что кровь из Сашиной вены побежала по доскам кузова, и кто-то на посту решил проверить в чем дело. Случай, но Саша, отдавая кровь, надеялся на него...
Помню лицо арабки. Тонкие черты казались прекрасными. Поверх лба смуглой девушки на белом полотне - красный крест милосердия. Ресницы ее дрожали, губы шевелились и что-то шептали. Я понял, что я спасен. Чуть не плакал от радости, когда в госпиталь пришел советский офицер. Но пришел, он... снимать допрос. Говорить я еще не мог.
Обратно в Союз везли дорогами Франции и Германии. Слезы навер-нулись, наверное, последний раз в жизни, когда на родную землю ступил.
В госпитале товарищей по плену не видел. Там лежал две недели.
Что было дальше? Подписка о невыезде на пятнадцать лет, но, как оказалось, на всю жизнь. Потом снова служба.
Пролетели сорок семь дней после убытия из части - целая жизнь - и снова я встретил старшину у шкафчика ротной каптерки. Он меня не узнал, а когда я представился, что-то изменилось надолго в его лице. Выбрал по моему размеру обмундирование. Но все на мне тогда висело мешком. В приказе по части в тот день объявили мне отпуск на десять суток - за выполнение правительственного задания. Старшина проводил меня до касс вокзала, взял билет и посадил в вагон. Я видел, как он размазал слезу на щеке...
Кто виноват, что я вернулся один? Кто-то на самом верху отдал приказ, он дошел до старшины, который скомандовал "марш!". Во мне от семидесяти двух килограммов осталось пятьдесят. Дома буквально объелся молоком, сметаной, яйцами.
В Египет уезжал младшим сержантом, вернулся - поставили командо-вать отделением, стал сержантом. Отделение в приказе назвали отличным. Когда же старшина на пенсию ушел, меня вместо него назначили. Звание старшины присвоили.
Как-то на учениях в танке я наклонился к геодезическому прибору, и тут кто-то захлопнул крышку люка. Рванулся что было сил. Боязнь замк-нутого пространства после бочки.
В себя пришел на траве возле гусениц танка.
На нашу дивизию дали два направления для поступления в институт международных отношений. Одно предложили мне. Я согласился. Готовлюсь к демобилизации и приемным экзаменам. Вдруг приезжает майор из КГБ, так он представился мне в штабе, и сообщает: нельзя, за-прещено поступать! Кем, почему?
Ребята из наряда однажды, видимо, заснули. Из автопарка вывел автомашину... покататься. За самоволку разжаловали до сержанта и вскоре домой отпустили.
После службы закончил техникум. Женился. Работал мастером, получил квартиру в Березе. Зимой взорвался котел в котельной и две недели не ремонтировался. Куда только жильцы не обращались - без толку. Дети замерзали в домах. Подбил людей устроить демонстрацию перед исполкомом. Мне председатель исполкома сказал: пока он власть - мне, "провокатору", тут не жить и не работать.
Друзья перетянули в другой район. Работал инженером, главным, и.о. начальника ПМК, председателем профкома.
В прошлом году как-то встретили меня рабочие с соседнего завода железобетонных изделий и пригласили баллотироваться на пост директора. Мне показалось это несерьезным, но они уговорили прийти на собрание. Кандидатура оказалась единственной. Выступил второй секретарь райкома партии: выборы надо отложить, заявил он, - кандидат беспартийный и всего лишь со средним образованием. И потом - безальтернативный. Несовременно!
И вот очередное собрание: три кандидата на должность директора. Победителем стал я. Считай, у нас в районе какие-то перемены с этого начались.
Средний заработок по заводу поднялся со 183 рублей до 250. Начали реконструкцию. Выбил кредит на строительство дома. А начинал с того, что сократил аппарат управления и руководителей переставил. Девчонку главбухом взял, главный инженер - молодой парень. Все с дальним прице-лом.
Скажу по-честному: трудно. Но люди поддерживают.
Мне тридцать семь, а средний возраст людей на заводе - тридцать. Молодежь! Ей жить надо. Не пойму, почему коттеджи не строят. Деньгами и материалами помочь можем. А ребята на машину копят, пожить хотят. Сам в "коробке” живу, а к земле тянет. Грязь, пыль вокруг была. Подогнал КАМаз, и 50 кубов чернозема вывалил. Отмерил жильцам полоски под грядки. Другие стали делать также. Меня хотели заставить платить из своего кармана за заводской транспорт, чтобы другим неповадно было. На исполкоме долго песочили за перерасход... воды в городе. Грозились бульдозером пройтись по огородам и привычную пустыню вернуть, а меня, как инициатора, наказать.
Сын березку посадил под окном. С нее начинается Родина!
Второй год людям служу. Надо улучшить, хоть немного, жизнь людям, сделать ее разумной. Есть возможности и желание, и сила.
Детей у нас двое. Однажды поехали на озеро. Я от берега отплыл на середину... Левая сторона отнялась сразу, конечностями не шевельнуть. Кричать нельзя - сыновья бросятся спасать и сами утонут. На солнце, на них взглянул в последний раз, о боге мысль мелькнула. С этой мыслью и потонул..
Почувствовал дно. Гребнул к отмели правой рукой и встал на пятачке. Левая сторона отходить стала. К ближнему берегу поплыл. Вот он, еще один из моих Рубиконов!
С шоссе Москва - Брест к нашему городку однажды случайно свернул международный фургон "Совтрансавто. Я выходил из бани, видел, как водитель остановил машину, спрыгнул с подножки. Когда он поднял го¬лову, лицо его дрогнуло:
Сержант! Юрка? Живой?..
С трудом вспомнил имя водителя: Олег Яшкин. Ну не чудеса ли? Думал, что он был убит. (А Юрой меня звали друзья в части).
Дома за накрытым столом увидел орденскую планку на пиджаке Олега. У меня же наград нет. Вспомнили друзей. Помянули мертвых. Может, кто уцелел и бродит сейчас по Саратову, а возможно, и по Парижу...
Я рассказал, как выпал со шкафа из кузова на посту ООН на 26-е сутки плена. Посмеялись и погрустили.
Он и в загранку едет, а меня когда- то в ГДР не пустили. Обидно. Пятнадцать лет учета и проверки - каково?..
От автора:
Я стучался в двери редакций, но получал отказ: тема закрыта.
Рукопись возвращала автору дюжина редакций, а к Юшкевичу приезжали недавно из особого отдела Белорусского военного округа, брали подписку.
Молодежная редакция Белорусского телевидения хотела снять сюжет о Юркевиче, позвонила ему. За несколько дней до встречи его подка-раулили вечером и начали избивать железными цепями по голове. Он вы-рвался от молодчиков и в который раз чудом остался жив. О съемках не могло быть и речи.
Многое изменилось в последнее время. Но... По просьбе моего собеседника, его фамилия изменена. Фамилия командира и некоторые детали опущены: до полной свободы печати еще далеко...
Свидетельство о публикации №212062500922