Юрий Фурманов Друг народа, которого народ чуть не

Друг народа, которого народ чуть не убил

       Недавно писатель Даниил Гранин высказал простую, но мудрую мысль: право на оценку  крупной государственной личности имеет не только история, но и каждое поколение, которое пожинает плоды ее деятельности.  Как бы не относится к результатам деятельности Михаила Горбачева, получившего в канун своего восьмидесятилетия знаки международного и национального признания (на официальном уровне), он сделал, по крайней мере,  одно благое деяние: освободил из плена забвения и национального унижения русского гения – Андрея Дмитриевича Сахарова. После этого шага наши проснувшиеся либералы из прежних коммунистов  стали говорить о нем как о национальном герое, о совести народа.
На своем личном опыте могу с полным основанием сказать, что никакой совестью народа в тот период Сахаров не был. Более того, если бы Горбачев не пришел к власти, то народ мог его убить. Во времена Брежнева я разъезжал по стране, просвещая трудящихся по путевкам Всесоюзного общества «Знание» насчет идеологических диверсий США против СССР. Сейчас мне не стыдно в этом признаться.  Во-первых, я был безработным, но не из отсутствия более или менее приличных вакансий, как сегодня, а по пятому пункту. Во-вторых. Тема «идеологические диверсии против СССР» пользовалась на местах спросом.
Люди шли на мои лекции почти добровольно, поскольку были уверены, что человек из Москвы доверительно сообщит им секретную информацию, полученную непосредственно на Лубянке. Я не пытался их разубедить, ибо подобный имидж придавал мне вес, уверенность и значительность. Единственными каналами информации, которыми я через шумы и помехи пользовался была радиостанция «Свобода и «Голос Америку», за что до сих пор признателен их сотрудникам.
В те времена  многие ловили «голоса». Мое преимущество было в том, что я их ловил систематически, поскольку будучи безработным, имел массу свободного времени. Помню я потчевал слушателей с подачи «Голоса Америки» выдержками из книги Валерия Амальрика «Доживет ли Советский Союз до 1984 года», снабжая их, разумеется, критическими комментариями.»Это же надо дойти до такой несуразной глупости, - обращался я к аудитории. – Нашу мощную и крепкую державу, спаянную морально-политическим единством партии и народа, приговорить к распаду и скорой погибели».
После этого необходимого вступления вернусь к вопросу, был ли, как до сих пор считают наши либералы, академик Сахаров в те времена, подобно Марату в Париже 1789 года «другом народа». Везде, от Западной Украины до Красноярского края, когда я упоминал имя академика, часто встречался с крайне негативной, а то и просто агрессивной реакцией представителей народной массы. Поверьте, ничего дурного в адрес Андрея Дмитриевича не говорил, а лишь обращался к аудитории с вопросом: «Можете ли вы представить мир без ядерного оружия?» Поскольку такое мои слушатели и вообразить не могли (и сегодня это звучит, возможно,  более мифически, чем тогда), то я продолжал: «Пацифисты, хотят они этого или не хотят, ставят под удар наш ядерный щит».
Однажды после лекции на Карагандинском металлургическом комбинате меня окружила группа сталеваров. Один из них спросил: «Не понимаю, почему власти не принимают радикальные меры, чтобы Сахаров замолчал». -  Как это «замолчал?»  - не понял я.- Не притворяйтесь, вы отлично понимаете, что я имел виду. Я тоже грамотный и понимаю, что открыто приговорить его к расстрелу – будет международный скандал. Но разве нет других способов заставить его замолчать? Если властям это неудобно, то я совершенно спокойно мог бы устроить ему автомобильную катастрофу.
- Но разве за взгляды можно убивать человека? – спросил я.
- Да какой он человек? Он враг, а Максим Горький сказал: «если враг не сдается – его уничтожают». Сейчас, когда он в городе Горьком, самое время это сделать.
Эту историю я не придумал. Те, кто нас слушал, могут подтвердить. Увы это не было единичным случаем. Выступал с лекцией в каком-то НИИ возле Красноярска. После лекции пошел в кабинет директора подписать путевку. Вдруг останавливает меня незнакомый, лысый человек. «Я учился с Сахаровым на одном курсе. Свою идею водородной бомбы он просто списал с моего дипломного проекта. К тому же оказался предателем. Будь я помоложе, то задушил бы его собственными руками»
Этот человек, как я понял из беседы, не был сумасшедшим. Он был просто «маленьким человеком» с большим коплексом неполноценности.  А ненависть к Андрею Дмитриевичу вынес из газеты «Правда», которую как коммунист должен был выписывать. И наконец, последний случай, когда я окончательно понял, что КГБ, «укрыв» Сахарова в Горьком, спас его от народного гнева.
Читал свою лекцию в маленьком белорусском городке Мозыре или где-то рядом. Там была республиканская больница, где на двух ярусах лежали больные туберкулезом. Я и сейчас хорошо помню, как они, едва повернув головы в мою сторону, внимательно слушали «голоса» в моем исполнении. После лекции вижу  кто-то усиленно мне моргает, мол, подойди поближе. Человек, прикованный к постели тяжким недугом, почти прошептал в мое ухо.
- Поверьте, я уже немолодой человек. Многое повидал и умирать не страшно. Но не могу понять либерализма нынешних властей. Уж слишком они перед Америкой и сионистами прогибаются. Что толку, что Сахарова изолировали, если его жена курсирует между Горьким и Москвой и передает на Запад антисоветскую информацию. Разве нельзя было эту жидовку Боннер изолировать в другом месте. А так эффект нулевой. С врагами народа раньше так не церемонились.
То, что я рассказал, может быть, ничего не доказывает. На лицах многих слушавших меня людей я видел уже сомнения в способности советского строя обеспечить материальную жизнь в стране. И глядя на эти лица ощущал, что они совершенно не понимали, кто и кем был в эти годы Андрей Дмитриевич. Советская пропаганда внушила им, что академик Сахаров  ведет себя вопреки национальным интересам страны, ратует за какую-то «конвергенцию». Отсюда,  пожалуй,  основной источник ненависти к этому человеку.
Советские времена прошли, но синдром «маленькой авторитарной личности», подозрительно, а то и с ненавистью относящейся к тем, кто думает и ведет себя не так, как все, сохраняется. Кто сегодня отважиться назвать Ходорковского «совестью» и «другом народа»?  Среди «народа»  (в блогах и на  форумах) встречаешь другие эпитеты – «уголовник».
       Полагаю, что Елена Боннэр была слишком оптимистична, когда недавно предположила, что «освобождение Ходорковского и Лебедева, а значит, и всех юкосовцев, - это и освобождение страны от власти, которая, как пьяный ямщик гонит Россию в пропасть.
Вспомните, как было с Сахаровым. Под давлением Запада и неурядиц внутри страны Горбачев вернул Сахарова. И почти на следующий день возникла другая страна. Ведь было такое! Правда, ненадолго. Но, может, в этот раз получится - другая страна навсегда». 
Не получится.  Ну, сменится «пьяный ямщик» и «под давлением Запада и неурядиц внутри страны» Ходорковского и Лебедева освободят в скорой перспективе. Что «воровская страна» перестанет после этого быть воровской? Мне думается, что  фраза «вор должен сидеть в тюрьме» еще долго будет сидеть в народных мозгах, а   любая новость о том, что какого-то крупного чиновника или предпринимателя посадили, еще долго будет восприниматься как знак надежды на другую страну.