Кэрри. История болезни

One pill makes you larger
And one pill makes you small
And the ones that mother gives you
Don't do anything at all.

Jefferson Airplane  «White Rabbit».

1. О виденье.

  Мне слишком часто казалось, что мое отражение в зеркале не соответствует мне настоящей. Будто бы люди видят меня другой. Я чувствую пальцами то, что волосы короткие, но как я могу почувствовать, что они именно черные? С незапамятного времени я поняла, что не стоит верить глазам. 
  Еще мне кажется до сих пор, что каждый видит цвет по-своему. Мне видится, что рубашка на мне серая, но кто докажет это? Вдруг кто-то другой видит ее красной, словно маки? Или желтовато-коричневой, словно содержимое подгузников малышей?
  Неужели у всех свое виденье? Это вгоняет меня в тупик. Пускай у меня даже не черные волосы, но как быть с одеждой?
  Я не одену розовый джемпер.

  Я могу сказать точно, полностью полагайтесь на свой слух. Нет, не на слухи и слова других, а на музыку, движение воздуха и т.п.
  Когда я злилась, пугалась, когда меня окутывали сильные чувства, и я не находилась в состоянии покоя, в моей голове играла дудочка. Флейта или тростинка, а может даже спагетти. Мелодию я не могла запомнить – такой витиеватой она была. Чем взволнованней я чувствовала себя, тем громче играла дудочка, заглушая мысли. Ее звук был легким, но настойчивым. Мелодии не нужен был аккомпанемент, она выбивала ритм, пульсируя в голове, играла в несколько голосов, то нарастала, то утихала. Написать под нее слова было невозможно, мелодия резко уходила в сторону, путалась и издевалась.
 

  Симптом номер один. Слуховые галлюцинации.
  Так сказал мой доктор, но что он понимает в разумах, этот доктор? Он даже вычитал мне небольшую статью о галлюцинациях на каком-то медицинском сайте. Интернет – вечный спаситель моего доктора, ведь его словарный запас содержал всего три фразы: «расслабься, закрой глаза, представь  море и посчитай до десяти», «продолжай», «вот, что
я тебе скажу…»
 – Вот, что я тебе скажу, – как обычно, начал доктор. – «При галлюцинациях музыкального содержания слышится игра музыкальных инструментов или пение. Звучат известные мелодии, их отрывки, иногда воспринимается незнакомая музыка. Музыкальные галлюцинации часто наблюдаются при алкогольных психозах»…
  Я любила текилу, что греха таить. Но сказать, что я злоупотребляла спиртными напитками, значит соврать. Это я решила пропустить.
 – «…музыкальные обманы восприятия могут возникать при эпилептических психозах. Здесь они выглядят иначе — это звучание органа, духовная музыка, звон церковных колоколов, звуки «небесной» музыки», – доктор выжидающе посмотрел на меня, и не увидев реакции, продолжил. – Галлюцинации музыкального содержания наблюдаются и при шизофрении. Мелодии могут повторятся несколько раз, – доктор поправил квадратные очки в тяжелой оправе, постоянно соскальзывающие с длинного худого носа, и кивнул, мол, это о тебе.
 – Хельга, Нина, Кейт, Шарлотта, Майли, Августина – шизофренички? Они шизики? – спросила я, откинувшись на кушетке.
 – Продолжай…
  И я послушалась.
 – Значит, я точно такая же, как и Хельга, Нина, Кейт, Шарлотта, Майли и Августина? Я ничем не отличаюсь от них?
  Тут я заплакала. Слезы застывали на ресницах и мешали мне смотреть на кудри доктора, видневшиеся из-за монитора компьютера.
 – Расслабься, закрой глаза, представь море и посчитай до десяти.

2. Я хочу знать.
 
  Я училась в завершающем классе одной из самых престижных школ города и училась, могу сказать, довольно неплохо, хотя и не любила это дело. Перед проверочной работой по испанскому я переволновалась и услышала дудочку впервые.
 – Что это играет? – спросила я.
  Миссис Гонсалес сделала мне замечание.
 – Но мелодия мешает мне сосредоточится! – возразила я.
  Миссис Гонсалес отослала меня к директору.
  Директор потребовал от меня объяснений.
 – Почему это ты сорвала урок уважаемой миссис Гонсалес? – грозно спросил директор.
  Тут мне в голову пришла роковая мысль, параллельно мелодии. Что директор знает о броненосцах? Почему он так похож на них, он ведь должен что-то знать о броненосцах?
 

– Что вы знаете о броненосцах? – спросила я у медсестры, затягиваясь сладкой сигареткой. В больнице я курила пару раз в день, под надзором человека в белом халате. Мне нельзя брать в руки зажигалку или спичку. Сегодня за мной смотрела толстушка Ани, равнодушная и скучная, как и все типичные медсестры. Надо еще сказать, что на все вопросы в этом месте мне отвечали фразой «тебе надо успокоиться» или «ты хочешь успокоиться?», «тебе нужно успокоительное?», в зависимости от характера медсестры.
 – Ты хочешь успокоиться? – спросила Ани, нащупывая таблетки успокоительного в кармане накрахмаленного халата.
 – Нет, я хочу узнать, что вы знаете о броненосцах? 
 – Ничего.
 – Жаль. Мы могли бы подружиться, – пожала я плечами.

  И родители отправили меня в это место. Решетки на окнах, окошко в двери, бесконечные ступени. Слабительное, снотворное, слабительное, снотворное.
  И мой доктор.

 – Почему мне не дают ответов на мои вопросы? – я знала, что он скажет мне сейчас.
 – Продолжай…
 – Я уже сказала все, что хотела.
 – Расслабься, закрой глаза, представь  море и посчитай до десяти…
  Дудочка заиграла в голове.
 – Я хочу успокоиться! Я хочу успокоиться! – я завопила и начала царапать себе плечи. Ногти впивались в кожу, крики вырывались из сжатых губ, но я чувствовала себя легкой и невесомой. Я не на кушетке, я в облаках, я за пределами больницы. И эта легкость была вершиной спокойствия. Очнулась я в палате-одиночке, так и не получив ответы на свои вопросы.

 
 – Когда ты находишься на пике тревоги, психика включает защитный механизм, ну… «антиреализм».
– Галлюцинации?
– Продолжай…

3. Палата-одиночка.

  Первое время в клинике для психов я пыталась вести себя нормально, чтобы все эти врачи-шмрачи наконец поняли, что я не нуждаюсь в чертовом лечении. Я вежливо обращалась ко всем и прятала свои вопросы, засовывала их обратно в глотку. Но всему есть придел.
  Палата-одиночка отличалась от любой другой палаты несколькими признаками:
1) Отсутствие мебели, не считая пружинистого матраса посреди комнатки.
2) Маленькая площадь помещения, четыре стены бледно-зеленого цвета.
3) Полная изоляция и проверки через каждые десять минут.
4) Нельзя выйти самой в столовую, нельзя выйти самой в туалет.
5) Нельзя никак покончить с собой. Меня полностью обчистили.
  Но у меня была голова и разум. И идеи.
  Первым делом, оказавшись в палате-одиночке я обнаружила маленькую дырочку в стене, над плинтусом. Какой-то шизик оставил ее для меня, специально для моего плана.
  Таблетки слабительного представляют из себя маленькие белые тонкие кругляшки, которые легко спрятать в складку под языком, а потом, размякшую, растолочь и размазать по стене.
  Таблетки снотворного выглядят иначе. Они розовые длинненькие капсулы, их спрятать сложнее, но вполне возможно.
  Медсестра выдала мне стаканчик с таблетками и проследила, чтобы я засунула их в рот. Я сделала характерное глотательное движение и заискивающе улыбнулась. Белый Халат удовлетворенно кивнула и закрыла меня на ключ.
  Слабительное я размазала по углублению в стене, а снотворные таблетки я копила, и копила. Когда их набралось пятнадцать, я засунула их всех в рот.

  Симптом номер два (или три, если вспомнить зрительные галлюцинации).
  Попытки самоубийства.
  – Вот, что я тебе скажу. Я нашел сайт, ну прямо о тебе! «Суицид и шизофрения», Кэрри. «Считается, что каждый четвертый больной шизофренией совершает попытку суицида. Иногда это происходит и в период нахождения под медицинским наблюдением». Это о тебе.
  Я подумала и согласилась. Суицид – это интересно, на самом деле. Но многие умирают ради смерти, а я умираю ради этого самого «пограничного состояния». Туннель там? Ангелы с гитарами? Лиловые пони и карамельные домики? Это интересно мне.

  Первую секунду я почувствовала, что одна из таблеток застряла в горле, я обхватила шею руками и закашлялась. Таблетка с трудом проскользнула внутрь, подчиняясь потоку слюны. А в следующую секунду меня стошнило.
  Еще в глазах потемнело. Дудочка. Облака. Белые халаты.
  Я открываю глаза. И вот оно. Черт возьми, неужели белый потолок и есть Новый Мир? Ну, врата в новый мир?
  Но все было гораздо хуже, чем я думала. Я лежала на кушетке в процедурной, обмотанная мокрыми простынями и дрожащая, как Нина во время припадков.

4. Хельга, Нина, Кейт, Майли, Шарлотта и Августина.

   Общая комната отвратительна. Синий мохнатый ковер, пластиковые желтые стулья, потертый диван, маленький телевизор и цветы в горшках. Здесь курила только я и Августина. Медсестры всегда занимали диван и включали глупые мыльные оперы. Я не смотрю телевизор, я смотрю на кольца дыма, которые выпускает Августина.

  У Августины были потрясающие длинные волосы. Они спускались волнистыми локонами до самого пояса. Сама Августина была довольно высокая и вся будто вытянутая. Ее пальцы, ее ноги, ее лицо. Миндалевидные глаза светло-серого цвета. Она считалась красавицей, только вот довольно часто пыталась убить себя. За последний месяц Августина семь раз пыталась покончить с собой. Она топила себя в унитазе, душилась в пододеяльнике, устраивала голодовку, давилась волосами, пила шампунь, резала вены и билась головой об стену. Но она была одной из самых нормальных. Она приходила к окошечку в двери каждый вечер, когда меня поместили в одиночку.

  Страстью Нины было мочиться в цветочные горшки. Это ей с трудом давалось в общей комнате. Так, медсестры перетащили в ее палату огромный горшок с диффенбахией. Приходилось каждый месяц пересаживать бедный цветок, менять землю и пользоваться освежителем воздуха. В комнате Нины всегда воняло «Хвойным лесом» и «Морской свежестью», хотя запах мочи все равно пробивался. Иногда у Нины случались нервные срывы, она обнимала свои полные ноги и забивалась в угол, дрожа и захлебываясь рыданиями. Это значило, что пора успокоиться.

  Майли страдала раздвоением личности. Точней, страдали все мы от Майли. Плохая Майли била ногами Нину, ругалась матом на Кейт и дергала за волосы Августину. Хорошая Майли помогала на кухне и смотрела телевизор. Плохая Майли была невыносима, от хорошей Майли невозможно было оторвать взгляд – так мила она была.

  Хельга помешалась на комиксах и возомнила себя женщиной-кошкой. Она обстригла роскошные волосы, порвала черные занавески в гостиной и сшила себе комбинезон. Из всех своих ремешков она смастерила хлыст и отправилась на улицу преследовать маньяков.
  По клинике она расхаживала на четвереньках и время от времени мяукала. Питалась только молоком и курятиной, выданной ей за мышей. Наивная Хельга. Но вполне милая.

  Шарлотта увлекалась враньем. Да, бывает и так. Она не могла говорить, не соврав хотя бы пару раз.
 – Привет, Шарлотта. Пойдем на завтрак?
 – Я уже завтракала.
 – Но еду ведь подали только сейчас.
 – Я сама готовила ее и успела перекусить, Кэрри.
 – М? И что же там подают?
 – Запеченные ананасы, – что-то в этом роде.

  Соседкой по комнате Шарлотты была Кейт. Кейт мне нравилась больше всех девушек, и мне хотелось быть похожей на нее, что мне даже немного удалось. Кейт была типичной наркоманкой с выпученными огромными черными глазами, лохматыми каштановыми волосами, в нескольких местах выкрашенных в красный, худым «поломанным» телом и ломкими же пальцами. На все вопросы Кейт отвечала односложно, с большой неохотой и почти всегда говорила о смерти. Втайне от персонала клиники она курила травку, ее приносили друзья Кейт, такие же худые и щуплые, заросшие волосами. Вообще-то Кейт отличалась от меня тем, что любила шумные компании, а попавши в больницу, она замкнулась в себе и пыталась вызвать травкой галлюцинации, которые приходили ко мне без всякой причины. Мы хотели быть друг другом: я и Кейт. Может быть, поэтому мы и держались вместе.

  На следующий день после того, как я попала в одиночную палату, Кейт накурилась до смерти. На панихиду меня не пустили. Только парень Кейт, Оливер, пожал мне руку и предложил затянуться. Я отказалась.

5. О шизиках и наркешах.

  В клинике было полно наркеш, пьяниц и анорексичек. Ну, и, конечно же, шизиков, таких, как я.
  У каждого из нас была своя страсть, будь то водка, травка или таблетки слабительного. Моей страстью были яблоки. Зеленые, сочные, с тугой блестящей кожурой. Меня так и манил вкус и запах яблок, без них я чувствовала себя несчастной. Может быть, доктор сказал бы что-нибудь по этому поводу, но мне неинтересно его слушать.

  – Сегодня забьем косяк, – с серьезным видом сказала Кейт, когда мы сидели в общей столовой.
 – Я не хочу курить, – сказала Нина, покачивая огромной головой.
 – Тебя никто и не спрашивал, сыкунья, – огрызнулась Кейт. Ее пестрые волосы были засаленные, а глаза впалые и уставшие.
 – Я хочу косяк! Я хочу укуриться до смерти!  – заорала Августина.
 – Во-первых: заткнись, стерва! Нас могут услышать. А во-вторых: у меня совсем немного травки, – Кейт пнула Августину в бок острым локтем.
 – Я хочу тоже косяк. Я хочу еще яблок.
 – Кэрри?
 – Ты сегодня много говоришь, Кейт, но я хочу курить, правда, – кивнула я.

  Мы говорили обо всем только сами с собой, ведь на самом деле, шизики совсем не понимают друг друга, у нас столько отличий!

  Мы пускали клубы дыма, сидя на крышках унитазов, каждый в своей кабинке. Августина выпросила пару косяков, выкурила их в один присест и перестала хотеть умереть. Ей захотелось шоколада, и она потащилась на кухню. В туалете были только мы с Кейт.
 – Улетная травка, Кэрри, – растянуто проговорила Кейт. Затем раздался удар. Это я упала с унитаза.
 – Ох, черт, я, кажется, упала.
  Кейт захихикала.
 – Проваливай отсюда, шизофреничка! – засмеялась Кейт. В голове тихо заиграла дудочка.
 – У тебя есть яблоки?
 – Да иди ты, а!
 – Мне нужны яблоки! – мне жизненно необходимы яблоки, я начала задыхаться. Снова облака и дудочка.
 – Эй, Кэрри!
  Я отключилась.

  А проснулась уже на стуле в общей комнате. Меня охватила паника. Рядом со мной сидела Майли, дергая себя за волосы. Сейчас ее накачали таблетками, и она молча пялилась в телевизор.
 – Что было? – спросила я. Нина бежала по длинному коридору, натягивая ускользающие трусы, за ней мчались две медсестры и вопили. Я покачала головой.
 – Цветок в кабинете главной медсестры?
  Августина утвердительно кивнула.
 – Чего это вы молчите? Чего вы прилипли к экрану? – я раздраженно ударила себя по ноге.
  Все продолжали сидеть и молчать.
 – Где Кейт?
  Тишина.
 – А Хельга?
 – Слушай, заткнись, а!? – внезапно проснулась Майли и взмахнула своей огненной шевелюрой.
  Я вздрогнула. Не стоило курить, я пропустила несколько часов, лежа в облаках и слушая дудочку.
 – Вас так много! – закричала я.
 – Кэрри, тебе необходимо успокоиться, – приказала девушка в белом халате.

6. Посетитель.

  Практически каждый день мне звонил мой старый школьный приятель, Ноэль. Он единственный помнил обо мне, родители тем временем не навещали меня  и не звонили мне практически никогда. Ноэль  половину разговора молчал в трубку или просил напомнить ему, как я выгляжу. На что я отвечала ему «паршиво». Я совершенно не помнила его лица, знала только, что он носит пальто и не слушает музыку. Он обещал придти ко мне, от чего меня начинало подташнивать. И в голове кричало «только не это!».

  Вы знаете, как противна на вкус кипяченая вода? Она застывает на языке, словно желе и скользит по горлу неохотно, отвратительной теплой массой. По этой причине я всегда пила воду из под крана, это приносило такое облегчение.
  На кухне я взяла пластиковый стаканчик и отправилась в туалет, чтобы попить. Но вода неприятно горчила, так необычно и непривычно. В голове мелькнула мысль, от которой дудочка прерывисто заиграла высокую ноту. Вода отравлена. Еще она была ледяной и слишком жидкой.
 – Эй, вы! Вы издеваетесь над моим горлом! Вы хотите меня убить! – завизжала я, выплевывая воду. Меня колотило и трясло.
 – Кэрри? Ты в порядке, Кэрри? – замаячил чей-то голос, кого-то из персонала.
 – Кэрри отравили, Кэрри отравили! Мяу! – захихикала Хельга где-то в коридоре.
 – Вы и меня травите здесь! – захныкала врушка-Шарлотта.
 – Вы хотите освободить наши палаты! Уроды! Чертовы врачи! – истерила Кейт.
  Таким образом я устроила бедлам в клинике для психически больных.

  – Это паранойя, Кэрри. Твой четвертый симптом. Данное психическое расстройство характеризуется длительными периодами необоснованного недоверия к окружающим.
 – Google снова помогает вам, доктор? – ехидно спросила я.
 – Продолжай…
 – Вы травите меня! Мою еду и даже воду! Вы просто не знаете, что со мной и хотите убить меня!
 – Вот, что я тебе скажу… Мы знаем, что с тобой. Ты ненормальная, Кэрри. Ты шизик, как и все эти дуры в общей комнате! – закричал доктор, его очки полетели на пол, и я раздавила их своими ботинками.

 – К тебе посетитель, Кэрри.
  Я в это время играла с Шарлоттой в «города».
 – Нью-Йорк.
 – Кэрри, нет такого города! Что ты выдумываешь, больная?!
 – Ладно, Москва.
 – Карамеляндия!
 – Такого города нет, это уж точно.
 – А вот и есть! Я жила там с двумя своими сестрами до семи лет! – обиженно надула губы Шарлотта.
 – Но у тебя нет сестер, – возразила я.
 – К тебе посетитель, Кэрри! – напомнил голос.
  Я тяжело вздохнула и направилась к выходу.

  Я не знала, как я выгляжу. Я просто ходила туда-сюда по коридору и носила один и тот же свитер. Я расчесывала волосы, а Августина изредка плела мне косы. В день перед моим отправлением в одиночку, плохая Майли порезала мне волосы припрятанной бритвой. А на утро хорошая Майли спрашивала меня о том, что же с моими волосами.

  – Привет, Кэрри, – прозвучал мягкий голос откуда-то сверху.
   Я приподняла брови, а заодно и голову. Смуглый высокий парень в пальто, с непослушной темной шевелюрой и белозубой улыбкой. Тошнота снова подступила.
 – Кто ты? – я огляделась по сторонам, нервно царапая руку.
 – Я Ноэль. Мы говорим с тобой по телефону. Помнишь?
  Я кивнула.
 – Я принес тебе яблок.
  Вот это другой разговор. Таким образом, Ноэль стал мне нравиться.
  Когда он ушел, Кейт спросила у меня:
 – Это твой парень?
 – Нет.
 – Брат?
 – Нет.
 – А кто он?
 – Он принес мне яблоки. Мистер Пальто.
  Кейт покрутила у виска.

7. День за днем.

  Все было слишком тягуче. Словно некто размазывает мармелад или жвачку по стене. Слабительное, снотворное, слабительное, снотворное.
  Нина использовала цветочный горшок в качестве туалета, Шарлотта придумывала свою жизнь, Хельга бегала с хлыстом и пила молоко, Майли расставляла тарелки в столовой или раздражала своим присутствием, Кейт встречалась со своими друзьями-торчками, Августина пыталась убить себя. А я ничего не делала, совсем ничего.
  Все говорило о моем сумасшествии, все, кроме меня самой. Ноэль считал меня здоровой, разговаривал с моим врачом, но тот убеждал его в обратном. Врач ли виноват, но Ноэль перестал приходить ко мне.

  И вот я в палате-одиночке. Я размазываю по стене слабительное, пью успокоительное, снотворное и сплю. 

  Я лежала на полу, глядя на свои пальцы, как вдруг раздался противный скрежет по стеклу.
 – Какого черта! – завизжала я.
 – Брось, это я, – прошептала Августина.
  Я растаяла.
 – Что тебе?
 – У меня есть план и ты должна помочь мне.
 – С какой это стати? – я подкатила глаза.
 – У меня есть это. Ну же, подними свою задницу и подойди к окошку.
  В коридоре было темно, лишь глаза Августины таинственно мерцали. И мерцала еще одна штука. Ключи на металлическом колечке.
 – Это ключ от моей палаты? – захлебнулась я.
 – Ну, так что?
 – Открывай давай.

  Вы знаете, как завораживает любое из знакомых мест ночью? Я думаю, что каждому из нас приходилось открывать это чудо перевоплощения. Игра теней, ночных галлюцинаций. Мерное дыхание одних пациентов, полночные крики других. Так тихо, что слышно, как капает вода с крана в ванной. Так громко, что не слышишь своих собственных мыслей.
  Босые ноги так бесшумно касаются пола, но при этом создают неимоверный грохот. Парадокс.

 – Сегодня исполнятся наши желания, Кэрри. Я умру, а ты сбежишь.
  Я кивнула и прислушалась.
 – Кто-то идет?
 – Нет, послушай же! – скомандовала Августина, убирая за уши непослушные белокурые пряди.
 – Ладно. Но только давай зайдем куда-нибудь. Мне не нравится коридор.
  Мы зашли в ближайший кабинет, у нас есть ключи от всех замков. О, да!
 – Я хочу сдохнуть интересно, понимаешь?
 – Нет.
 – У меня есть идея. Я хочу утопиться прямо в ванной. А когда утром вас потащат купать, то обнаружат меня! Ха-ха-ха. То-то смеху будет.
 – А зачем нужна я?
 – Ну, просто постоишь, поглядишь, идет ли кто.
 – Хм. А почему именно я?
 – Мне нравится твой свитер.
  Я приподняла бровь.
 – Августина, ты чудо.
  В ответ Августина притянула меня за ворот пижамы близко-близко. Я испуганно выпучила глаза.
 – Смотри мне, только не зови никого.
 – Приятно умереть тебе, Тина.
  Августина крутила ключи на указательном пальце, когда мы вошли в ванную комнату. Маленькое оконце под самым потолком пропускало лунный свет, тот уверенно освещал кушетку и простыни на ней. Пахло сыростью. Августина подошла к ближайшей ванне и указала мне на стул возле нее. Затем она включила воду.
  Я вспомнила про то, что она отравлена и улыбнулась. Августина быстрее умрет. Когда воды стало достаточно для того, чтобы захлебнуться, Тина закрыла кран.
 – Я даже не попытаюсь схватиться за жизнь, – уверила меня Августина. В своем белом ночном платье она отлично дополняла общую картину.
 – Здорово, – сказала я, глядя на такую красивую Августину.
 – Я тоже рада, что так легко все выходит. На, – она положила мне на ладонь ключи. Я прикрыла рот свободной рукой, чтобы не завизжать от восторга.
 – Господи! Господи! Господи! – бурчала я сквозь пальцы.
 – Давай, иди. Я дальше сама справлюсь, – приказала Тина. Я замешкалась.
 – Ну же! Проваливай!
  Я бежала по коридору, думая о ключах в руке.

  Когда все палаты были нараспашку, а меня тащили в свою палату-одиночку, Августина уже смотрела на все это сверху. Я визжала, кусалась и билась в руках всех этих людей в белом. Замерзшая, мокрая и растрепанная, я выгибалась и скользила в их цепких объятиях, скрывая блаженную улыбку. Я помогла Августине спастись, но не спаслась сама. Я просто застряла в одном из снежных сугробов и чуть ни окоченела.
  Таким образом, двое моих друзей уже были в лучшем мире. Из-за меня. Помогало ли мне это жить день за днем, слушать дудочку, летать в облаках?
 – Успокойте ее! – приказала старшая сестра милосердия. Милосердия!

8. Ноэль.

  Каждый день мне что-то вкалывали. Каждый день меня окутывали мокрыми простынями. Каждый день я торчала в своей палате.
  Я лежала, свернувшись в комочек, на матрасе, когда за спиной раздалось ненавистное: «проверка!». Я не шевельнулась.
 – Кэрри, там Шарлотта уезжает. Ее выписывают. Не хочешь попрощаться?
  Это было чертовски несправедливо. Шарлотта говорила всем, что ее вот-вот выпишут из этого места, но все, как и всегда, думали, что она врет. Шарлотта вечно врала. И она врала врачам, что больше не будет врушкой. Стерва!
  Я измученно скатилась с матраса и закрыла лицо руками.

 – Я здесь только потому, что пыталась расслабиться, – сказала Кейт. Мы сидели в общей комнате у окна и курили. Кейт вскочила со стула и бросилась на решетки на окне.
 – Ну что, теперь я вылитая мартышка, так ведь?! Когда придут сопливые дети тыкать в нас пальцами?! – заорала она.
  Я захихикала. Никто не реагировал на выходку Кейт. Может быть потому, что нас так заволокло дымом. 
 – Сраное общество шизиков! – подхватила я.
 – Я здесь потому, что хотела иначе терпеть это общество. Снаружи все еще хуже, Кэрри, ты же знаешь это. Слово «общество» сродни слову «терпеть», и я говорю не только об общественных сортирах. Тебя запихали локтями в толпе? Терпи. Твой мочевой пузырь вот-вот лопнет, а к туалету очередь? Терпи. В магазине забрали последний пакет молока? Терпи, детка. Не хочешь терпеть? Сдохни.

 – Терпи, терпи, терпи, – повторяла я про себя.
  Что бы сказала сейчас Кейт? «Эту лживую сучку выписали, а ты гниешь в палате-одиночке? Терпи».

 – К тебе посетитель!
  Мама? Папа? О, нет. Они переехали. Они постоянно переезжали. Ничего их больше не держало ни в этом городе, ни в этой стране. Для всех знакомых я мертва, а это значит, что только один человек может принести мне яблоки. Парень в пальто.
 – Ну же, Кэрри, посетитель ждет тебя, – напомнила мне медсестра. И схватила за локоть. Успокоительные действовали на меня таким образом, что я стала мягкой, ватной, легкой. Вечно спящей.
  Этот парень стоял передо мной, а я взглядом обыскивала его. Яблоки? А, вот они!
  Мои лапочки покоились в прозрачном пакете, притягивая к себе все внимание.
 – Вы можете выйти в больничный сад, мистер Кросс. Вы ознакомлены с правилами. Следите за ней.
  За ней? А, да. Я для них шизофреник, могу попытаться убить себя, сбежать, сжечь свою одежду, засунуть сигарету в нос, откусить себе руку, уйти в армию. Да что угодно!
 – Пойдем? – спросил меня мистер Пальто.
  Я попыталась вспомнить его имя. Что-то французско-африканское.
 – Ноэль?
  Парень взволнованно заулыбался. Что-то в моей голове критически запищало. Все тут не так просто.
  – Пойдем же, Кэрри! – закричал мне на ухо Ноэль.
  И я думала только о свободе. Последний месяц я и не мечтала выйти за пределы больницы, даже с сопровождающими. Какого было мое счастье, когда я увидела весь этот снег, это серое небо. Я хотела прыгать и визжать, но непослушное тело буквально висело, локоть в руке этого долговязого парня управлял мной.
  Я не чувствовала себя замерзшей, но дрожала, зубы выбивали дробь. Я про себя захихикала. Внезапно тяжесть накрыла мои плечи, и я перестала узнавать Ноэля, он отдал мне пальто. Он все не подходил к главному.
 – Дай мне яблоко,  – попросила я, облизывая губы. Ноэль поспешно вручил мне самое крупное.
  Как такое возможно? Почему в больнице никто не исполняет мои просьбы с такой поспешностью? Так всегда за пределами этого места? Все будут исполнять мои приказы? В голове негодующе запищала дудочка.
 – Ты будешь делать все, что я попрошу?! – заорала я, выбивая яблоки из его рук. Ноэль удивленно приоткрыл рот.
 – Что?
  Ну, конечно, раз он дал мне яблоко, то выполнит все, что я попрошу. А как же иначе?
  Следующий промежуток времени я уже не помню, меня то тошнило, то окутывало волнами блаженства, я теряла часы и очень хорошо помнила секунды.

9. Терпи, детка.

  Мне не нравился Ноэль, меня раздражал его убогий и тесный домик, стены которого давили с большей силой, чем стены клиники. Никаких развлечений, никаких таблеток, никаких диагнозов. А главное, никаких шизиков. Живя с Ноэлем, я поняла, что значит скучный нормальный человек. Никаких игр, никаких вонючих  цветочных горшков и сигаретного дыма. Я начинала скучать по больнице.

  Натягивая рубашку в ванной, я смотрела на себя в зеркало. Все, как на ощупь. Кожа, ресницы, скулы. Но жабр я никогда не замечала. Такие, как слоеный торт «Наполеон», только влажные и склизкие. Я рассматривала их под разными углами, то бледно-алые, то бледно-зеленые, то бледно-лиловые, они молили о воде.
  Вода в ванной была привычно холодной, совсем как в клинике. Я, чтобы не тратить времени, залезла в нее в одежде и легла на дно.
  Дышалось жабрами легко, гораздо легче, чем носом. Они забавно двигались волнами. В голове играла мелодия. Такая легкость в теле, в голове. Интересно, Августина чувствовала себя так же, когда той ночью убивала себя?
  И вот, я потерялась во времени. Когда я успела оказаться на полу? Когда Ноэль навис надо мной?

  Дни, дни, дни. Часы, часы, часы. Все скучней, все мрачней. Я не могла больше держаться. Не могла терпеть.
  И сидя в накуренном баре, накуренном мной, я плакала и смеялась. Я хотела, чтобы меня нашли и вернули в больницу. Я хотела увидеть толстушку Ани и сумасшедшего врача. Свою палату. Телевизор, желтые стулья.
  Я рыдала взахлеб, улыбаясь снаружи. Я могла сбежать прямо сейчас, я это, собственно, и сделала.
  Первая мысль: сбеги!
  Вторая: напейся!
  Третья: терпи.

  – Ты пристрастишься к этому месту, здесь все дозволено, но недозволенно ровным счетом ничего, – говорила мне Нина, когда медсестры, пыхтя и ругаясь, тащили в ее палату огромный цветок.

 – Мяу, – сказала Хельга, когда самая добрая юная сестричка поглаживала ей пузо.

 – Марихуана, да! – кивала головой Кейт, выдыхая сладковатый дым в лицо «успокоившейся» Майли.

 – Когда я отращу волосы как у Рапунцель, я повешусь на них, – уверяла всех Августина.

 – Я люблю нашего врача! – заливалась слезами Шарлотта.

 – Что же все-таки вы знаете о броненосцах? – повторяла я.

  Вам всем надо успокоиться.