Поцелуй безумства

And is it worth the wait
All this killing time?
Are you strong enough to stand,
Protecting both your heart and mine?

Florence + The Machine  «Heavy In Your Arms»

1. Кэрри.
 
 Что меня привело в это темное место, хоть и стены его выкрашены белой краской? Меня привело невероятное душевное тяготение. Тоска и мука, вязавшая мою душу и так, и эдак. Крутившая виски, выжимавшая сердце… любовь? Я не знаю, что значит это слово. Его слишком часто употребляют. Лично я люблю зеленые яблоки. Я могу сказать это с полной уверенностью. Кэрри тоже любит их, а я, как вы посчитаете, кроме того, люблю Кэрри.
  В клинике для психически больных ее пичкали слабительным и снотворным. В итоге она только и делала, что спала, с присущей ей невозмутимостью пряча таблетки слабительного в маленькую вмятину в полу, предварительно смяв их в порошок костяшками пальцев.
  Яблоки, режущие глаза яркой зеленцой, покоились в прозрачном пакете. Я поднимался по ступеням в холл клиники, теребя пальцами пуговицу на пальто. Волнение окутало меня, поступок, который я собирался совершить, был преступным. Скорей всего, он навредит Кэрри. Но я знал, на что иду.
  Запах больницы натянул мои нервы. Люди в белых халатах шныряли туда-сюда, души заблудших людей бились в палатах. Я слышал сумасшедшее пение одних, крики боли других, ненормально надорванный смех третьих. Из палаты, где по моим соображениям, находилась Кэрри, ровно звучала тишина. Неужели ее здесь надломали? Это так легко сделать в подобных местах! Это трогает душу, пугает, искажает воображение. Может быть, она просто спит. Сон всегда спасал людей.
 – Ну же, Кэрри, посетитель ждет тебя, – раздался чей-то спокойно-равнодушный голос. Полная румяная женщина вела кого-то под руку. Я с трудом узнавал это существо… Болезнь запустилась, либо сон подкосил ее. Она похудела, побледнела. Привычная глазу золотисто-смуглая кожа отдавала болезненной зеленцой, руки безвольно висели вдоль тела, силуэт ссутулился, погрустнел. Волосы были взлохмачены, неровно подстрижены. Но больше всего меня испугали глаза. Сонные и пустые, они, не узнавая,  глядели на меня.
 – Вы можете выйти в больничный сад, мистер Кросс. Вы ознакомлены с правилами. Следите за ней, – статично проговорила медсестра.
  Я молча кивнул головой, которая потяжелела в разы. Кэрри продолжала стоять напротив меня.
 – Пойдем? – нервно прошептал я. Голос дрожал.
 – Ноэль? – голос не изменился совсем. Как же во мне все пело, кричало и билось! Она вспомнила! Или она помнит.
 – Пойдем же, Кэрри! – воскликнул я, понимая, что у нас не так много времени. Люди в белом разом глянули на меня. Я схватил Кэрри за тонкую руку и потащил к выходу.
  Снег во внутреннем дворике лежал нетронутым белым полотном. Кэрри дрожала у меня в руках, я совсем забыл, что она одета лишь в белую хлопковую пижаму. Я поспешно снял с себя пальто и накинул на когда-то изящные плечи девушки.
 – Дай мне яблоко, – кивнула она на пакет. Я послушно дал ее то, что она просила.
 – Ты будешь делать все, что я попрошу!? – истерично взвизгнула Кэрри, ударяя меня по руке. Пакет порвался, и яблоки рассыпались по снегу.
 – Что? – вздрогнул я.
 – Тогда вытащи меня отсюда, – слезы брызнули из ее глаз. Она прикоснулась к моим плечам, я уставился на ее белые длинные пальцы.
 – Я здесь именно за этим, в этот раз.
  Она приоткрыла рот. Пар обволок мое лицо.
 – Не врешь? Не врешь, правда? – наивный детский голосок зазвенел в моих ушах. У меня свело скулы.
 – Не вру, я никогда не вру тебе.
  Кэрри широко распахнула глаза и прикоснулась своими губами к моим. Совсем по-детски, совсем чисто и наивно. Но я почувствовал только боль в груди.
 – Пойдем же, Ноэль. Что мне делать? – эти слова отрезвили меня, и я снова принял невозмутимый вид. Оглядев дворик, я понял, что это место совсем не охраняется, так как клиника не частная и работает лишь за скудные деньги государства.
 – Просто веди себя спокойно. И застегни пальто, пожалуйста.
 – Да, Кэр, иначе ты заболеешь, – заговорила она с собой. Я нахмурился.
  Без событий мы вышли за территорию «клетки для потерянных». Кэрри семенила сзади, то и дело оглядываясь. Пальто не прятало ее дрожащие от волнения и холода плечи. Белые крупные зубы впивались в кожуру яблока, глаза искали мое авто.
 – Моя машина за углом закусочной, – пояснил я.
 – Мы оставили яблоки на снегу.
 – Сядешь на заднее сиденье. Хорошо?
 – Им не будет скучно. С ними наши следы, – кивнула Кэрри. Но она слушала меня тоже. Несколько смысловых цепочек в ее голове так пугало людей. И это только потому, что они недалекие.
  Мы сели в машину. Она прилегла на задних сидениях, как мы и договорились. С моим пальто она отказалась расставаться. Мне польстило это, даже не знаю, почему. Только когда городские здания скрылись в молочной снежной дымке, Кэрри успокоилась и заговорила со мной.
 – Ты вспомнил обо мне.
 – Я приходил к тебе пару раз, два месяца назад. Помнишь?
 – Ты спасал меня. Ты почему перестал приходить?
   Я задумался. Мне постоянно звонила мама, она жила в Вашингтоне, Сиэтле. Слезно умоляла меня забыть «эту сумасшедшую», «она мешает тебе стать успешным». Я пообещал ей на рождество, что пока она жива, я не приду к Кэрри. Жестокая игра Бога? Но мама умерла через пару недель от разрыва сердца. На ее могиле я плакал. Я извинялся. Я умолял простить…и вот, я пришел к Кэрри. Я нужен ей. Это греет и холодит мою душу.
 – Я решался забрать тебя.
 – Ммм… Ты красивый, знаешь?
  Я почувствовал, как пот выступает на лбу. Я посмотрел в зеркало заднего вида. Кэрри уверенно смотрела на меня.
 – Ты всегда говоришь то, что думаешь?
 – А где написано, что это запрещено?
 – Нигде. Я, наверное, испортился в этом…мире?
 – Немного.
 – Хочешь есть?
 – Ты пытаешься придумать тему для разговора или заботишься обо мне?
 – И то, и другое, – признался я.
 – Как долго ехать? И мы едем к тебе?
 – Пару часов. Да, в мой домик. Можешь поспать немного, если дорога утомляет.
 – Включи радио. Только тихо.
  Салон наполнили звуки ненавязчивой классики. Золотые мелодии молодых композиторов ласкали мысли. Я тяжело вздохнул.
  На самом деле, так, с ней рядом, мне гораздо спокойней. Вот она – прямо у меня на ладони. А уж я позабочусь о ней.
 
2. Ты тоже считаешь меня больной?

  Мой маленький, но ухоженный дом притаился среди ветвистых деревьев, недалеко от провинциального городка с населением в пару тысяч человек. Идеальное убежище для отдыха разума. Кэрри легко освоилась здесь.
  Я отвел ей уютную комнату рядом со своей, в пять шагов шириной и десять длиной. На маленькое окошко у кровати я повесил кружевные занавески, так не свойственные моему жилищу. На комод темного дерева я уложил стопку одежды. Две моих клетчатых рубашки, что я носил подростком, джинсы, несколько футболок и летнее платье моей матери. Под кровать я поставил старые кеды, туфли-лодочки, опять же, материнские. Кэрри оглядела свой новый гардероб и одобрительно улыбнулась.
 – Мне нравятся рубашки.
  Я рассмеялся.
 – Я приготовлю нам ужин. Переоденешься пока? Душ, если нужно, слева от кухни.
 – Мм…
  Я лихорадочно копался в шкафчике с посудой, когда почувствовал легкое движение воздуха за спиной. Дверь в ванную захлопнулась.
  Я перебирал в голове кулинарные рецепты, и как обычно, остановился на омлете с сыром. Масло на сковороде успокаивающе и так по-домашнему шипело, я практически забыл о Кэрри. Разложив по тарелкам яичницу, я стал в центре кухоньки и почесал лоб. Вроде бы, все.
 – Кэрри, иди ужинать, – она не ответила. Вода уже не журчала в ванной. Я подошел к двери и тихо постучался. Осторожно дернул за ручку, дверь открылась. Деликатно прикрыв глаза ладонью, я вошел.
 – Кэрриии! – протянул я. И резко кинулся к ванне, предчувствуя неладное от тишины.
  В рубашке и джинсах Кэрри лежала на дне ванной, ошалело бегая глазами по сторонам. Ее пухлые губы посинели, а волосы казались черными. Она хватала ртом воду, совсем как рыба.
 – Ты сейчас захлебнешься! – заорал я, вытаскивая ее из воды. В моих руках она билась, но не говорила ничего. Из ее рта вырывалась вода, по ее одежде стекала вода. Холодная вода. Я посадил ее на пол и обхватил руками ее лицо. Она смотрела в пустоту, все еще захлебываясь. По ее губам стекали капли, притягивая взгляд.
 – Помоги, – с трудом прохрипела Кэрри. Потом она забилась в судорогах, ее мокрое тело извивалось на холодном кафеле. А я, схватившись руками за голову, думал, что же сделать, чтобы помочь ей. Через пару длительных секунд она замерла. Последняя вода вырвалась из ее легких. Что держало ее на дне, когда воздух перестал поддерживать ее жизнь?
 – Кэрри! Кэрри! – я обнял ее. Ее глаза проснулись.
 – Что это было?
 – Ты что это вытворяешь?! Ты в порядке? Я очень напуган.
  Мокрые волосы делали ее еще привлекательней. Но я понимал, что не о том думаю. Я, как всегда, не о том думаю! Я собрал ее ломкое тело в охапку и отнес в спальню.
 – Пожалуйста, переоденься. Я принесу одеяла. Хорошо?
 – Хорошо, хорошо! – нервно воскликнула Кэрри.
 – Успокойся, наконец! – не выдержал я.
  Теперь я совсем боялся оставлять ее одну где бы то ни было. Жалел ли я, что забрал ее оттуда, где, каждый второй считает, там ей и место? Нет. Я твердо знал это.
  Когда я вернулся в комнату, Кэрри спала, свернувшись комочком, все в той же мокрой одежде. Я собрался с духом.
 – Кэрри, – я легонько коснулся ее плеча. На мою радость, она тут же распахнула глаза.
 – Оу, – только и произнесла она.
 – Переоденься в сухую одежду. И пойдем, поедим, – я держался с ней неуверенно вовсе не потому, что она считалась психически больной. Вовсе нет. Просто это волнение в легких. Я не мог его объяснить.
  Она ела с аппетитом, приятным глазу. Еще влажные темные волосы волнами спускались с плеч, оставляя мокрые следы на серой футболке. Отросшая до скул челка крупными завитками обрамляла лицо. Длинные ресницы застыли пучками. Глаза казались заплаканными.
  Кэрри заметила, что я с интересом разглядываю ее, и улыбнулась. Ее улыбка не оставила мне выбора. Я улыбнулся тоже.
 – Ты тоже считаешь меня больной? – простодушно спросила она.
 – Нет.
 – А если подумать?
 – Эм… Нет.
 – Ты говорил, что никогда не врешь мне! – захохотала Кэрри. Потом прищурилась и покачала головой.
 – Так я правду говорил!
 – Ладно, я верю. Давай сюда тарелки, я помою посуду. Ты, верно, устал, пока играл роль примерного папочки.
  Я нахмурился. Нет. Мне не нравится такое сравнение… Но разве иначе скажешь?
 – Ты действительно хочешь помыть грязные тарелки? – засомневался я.
 – А как же.
  Только я сел в гостиной, как из кухни послышался звон разбитого стекла. Наученный выходкой с водой, я не медля помчался к Кэрри. Она стояла спиной ко мне, опершись руками на раковину. На полу алела небольшая лужица крови, окруженная белыми осколками.
  – Черт, Кэрри! Ты порезалась! – я повернул ее к себе. Ее глаза были закрыты. Она оттолкнула меня и молча ушла к себе. Прибравшись на кухне, я задумался о правильности своих поступков в принципе. Я все еще был уверен в Кэрри.

3. Время писать письма.

  Прожив неделю с Кэрри, я понял, что иначе жить не смогу. Она становилась все спокойней, у нас находились общие темы, и быть с ней мне было не в тягость. Время перестало существовать в этом доме. И каждый раз, когда речь заходила о людских безумствах, мы убеждались в том, что такого понятия не существует.
  Впервые за пару месяцев мне пришло письмо. Или нет. Почтовый ящик был не пуст. В нем лежал желтоватый скомканный листок. Я с интересом развернул его и попытался разобрать необычный витиеватый подчерк.

  «Носки в цветочек смотрятся жутко на убийцах, мясниках и психологах. Почему?»

  Я засмеялся изобретательности Кэрри. Листок я положил в задний карман джинсов.
 – Хэй, Кэрри! Что за шутки? – улыбнулся я. Кэрри читала шершавую газету за девяносто восьмой год.
 – Гарри Харберт убит на пороге своего дома. Ты прав, это лживая газетенка!
 – Я не за газету. Интересное письмо, – пояснил я.
  Кэрри недоумевающе посмотрела на меня и пожала плечами. Я решил, что она хочет подшутить надо мной.
 – Да ладно тебе, – я сел возле нее и прикоснулся тыльной стороной ладони к ее лицу. Нежная кожа отозвалась холодом.
 – Ты чего!? – Кэрри испуганно отпрыгнула от меня. Ее брови сошлись у переносицы, а губы оскорблено искривились.
 – Что?
 – Зачем ты трогаешь меня?
 – Я… я не знаю. Просто… я чувствую, что хочу прикоснуться к тебе.
 – Пожалуйста…
 – Что?
 – Дай мне газету этого года.
  Я растерялся. Рука потянулась за утренним письмом. Я достал его и развернул. Содержимое было другим.

  «Когда обманом окрыляется любовь,
   Когда любовью окрыляется обман,
  Когда за пеной бешенства скрывается тоска,
 Когда и пропасть, и высота как никогда близка».

  Я удивленно рассматривал уже знакомые буквы.
 – Кэрри, что это? – я положил листок перед ней.
 – Стало быть, чья-то записка?
 – Хватит прикидываться! Это твоя записка? – свирепо воскликнул я. Злость огненным шаром билась в голове. Что она творит?
 – Да не моя! Не моя! – кричала в ответ Кэрри.
 – Только прочти эти строки! Они же… они так подходят нам! – предоставил я последнюю улику.
 – Чем же?
 – Ты у пропасти, Кэрри, но ты можешь спастись!
 – Спастись? – прошептала Кэрри. Слезы потекли по ее щекам. Я понял, что врал себе. Я, как и все, считал ее сумасшедшей. Что я такое говорю? Как я могу ранить ее? Такую чистую. Незапятнанную.
 – Я не это имел в виду, – я стал бездарно исправлять  ситуацию, зная, что это только усугубит ее.
 – Да, это мое письмо. А вот еще одно, – она разжала ладонь. Из нее выпал еще один скомканный листок. Я дрожащими пальцами расправил его.
  «Ты влюблен, парень?»
  Слова комком застряли в горле.
 – Я просто хотела поиграть с тобой. Ты все испортил, – с сожалением произнесла она и откинула в сторону газету.
 – Да, я влюблен, – запоздало ответил я.
 – Как теперь верить тебе, Ноэль?
  «Ты влюблен, парень?»
  «Ты влюблен?»
  «Влюблен?»

4. Две текилы.

  Не смотря ни на что, я был рад. Я был рад, что еще мог совершать поступки. Поступками славилась и Кэрри.
 – Мне скучно, Ноэль, – мы сидели на диване и без интереса смотрели в черно-белый экран телевизора.
 – Хм… Переключить канал?
 – Фи, их всего два. Давай займемся чем-нибудь?
 – Погуляем? – снова наивно предложил я.
 – Черт, парень, ты дико скучный!
 – Ладно, что можешь предложить? – сдался я.
  Кэрри лениво потянулась и положила голову мне на колени. Руками она обхватила мою шею и шутливо начала ее трясти, прикусив задумчиво губу.
 – Придумала! – замерла она.
  Я предчувствовал страшное, конечно, ведь это Кэрри. Что от нее можно ждать?
 – Кэрри?
 – Прятки! Прятки, прятки, прятки! – весело протянула она, совсем по-детски хлопая в ладоши.
 – Прятки? – я приподнял брови. Только и всего?
 – Ты не знаешь правил?
  Конечно, я знал правила, но какие правила могут быть с Кэрри?
 – Хорошо, иди, считай, – засмеялся я.
 – Я найду тебя в два счета, парень!
  Я чувствовал себя неуютно, словно меня снимали десятки скрытых камер. В этой старой детской игре я не участвовал, черт знает, сколько лет. Неприятное щекочущее чувство в голове нарастало с каждым шагом, отдаляющим меня от Кэрри.
 – Четыре, пять, шесть…
  Ребенок она или взрослая? Стоит ли мне играть, не поддаваясь? Увидеть ее обиду я не смогу. Это невыносимо, на самом деле. Обижать людей легко, Кэрри обидеть еще легче.
 – …семь, восемь…
  Я решил поступить правильно. Игра детская – поступок детский. Я зашел в спальню Кэрри и прикрыл за собой дверь. Под кроватью было пыльно и душно, я совсем ничего не слышал, только приближающиеся легкие шаги. Всего через пару секунд Кэрри оказалась под кроватью.
 – Правила? А что это?! – начала кривляться Кэрри, пихая меня в бок. Рядом с ней было не так тесно и не так душно.
 – Извини, – прошептал я одними губами.
 – Ладно, Ноэль, вылезай! Прятаться буду я.
  Я бездумно присел на кровать и начал считать. Секунды бесконечно тянулись, цифры отдавались эхом в мыслях.
 – Десять! Иду искать! – облегченно воскликнул я.
  Аккуратно ступая по деревянным половым доскам, я исследовал комнаты. Шкаф был набит старой одеждой и строительными инструментами, под раковиной одиноко стояло мусорное ведро, в ванной блестели капли воды. Кэрри нет в доме. Мысль, возникшая в голове, заставила меня, сверкая пятками, выбежать на улицу. Только снежные сугробы, деревья и тишина.
 – Кэрри! Я сдаюсь, Кэрри!! Я больше не играю! Ты где?!
  Где-то вдалеке шумели редкие машины, где-то мерзла Кэрри. Одинокая неуравновешенная девушка, которую я люблю.
 – Кэрри, это уже не смешно!
  Никто и не смеялся, само собой.
  Полностью обескураженный, я бродил вдоль проезжей части, выкрикивая ее имя. Совсем скоро я замерз и набрел на небольшой придорожный бар с потухшей вывеской. На улице уже темнело, дул ледяной ветер.
  В полутемном баре тихо играло радио, знакомый бармен Эрн протирал мутные стаканы. У стойки в клубах дыма сидела Кэрри в моем пальто и затягивалась сигареткой.
  Я стал истуканом.
  Кэрри медленно повернулась в мою сторону. Волосы ее топорщились во все стороны, а белозубая улыбка становилась все шире.
 – Надо же, нашел! – жизнерадостно сказала она.
  Я все еще молчал, пытаясь подобрать слова. Не выходило.
 – Пойдем отсюда… Да, и заплати за две текилы. Я тебя так долго ждала, парень!
  Я похлопал по карманам в поисках кошелька.

5. Вместе навсегда.

  Сумасшествие? Существует ли такое понятие для двух человек, живущих в собственном мире? Наш мир не идеал, но гораздо лучше мира общепринятого. Наши рамки поведения разломаны. Границ нет. Стеснения нет тоже, как и холода, страха, волнений, переживаний. Наш новый Рай – маленький заснеженный участок. Наш Бог – черно-белый телевизор. Наша судьба – вечное безумное счастье.
  Нет больше сил прятаться и подстраиваться под клонированных людей. Нет больше сил сомневаться в поведении Кэрри. Мы свободны, и эта свобода измеряется в поцелуях сумасшествия. В поцелуях безумства.

 – Кэрри?
 – М?
 – Давай поженимся?
 – Здорово, давай. Неси яблоко.
  Я послушно принес ярко-зеленый плод. Кэрри бережно взяла его в руки и нацарапала острым ноготком наши инициалы, затем откусила под ними маленький кусок.
 – Кусай рядом, – приказала она, передавая наш священный договор в мои пальцы. Я впился в кожуру и счастливо улыбнулся набитым ртом.
 – Поставь его на телевизор.
  Наша жизнь пряталась в этом яблоке. Она цвела и бушевала в узорах от наших зуб.
 – А как же кольца? – вспомнил я.
  Кэрри спокойно расшнуровала кеды и шнурки повязала нам на безымянные пальцы.
 – Вот мы и окольцевались! – и Кэрри чмокнула меня в лоб. Я бережно обхватил ее лицо.
 – Вместе навсегда? – совершенно серьезно спросил я.
 – Пойдем, прыгнем с крыши в сугроб?
  И я понял, что да. Навсегда.